Без доказательств

Я лениво перелистывал свой феерически бестолковый конспект по информатике и усиленно размышлял, стоит ли взять у Ежовой нормальный и переписать. Ясен перец, что на практике она без проблем поделится знаниями, если мне будет нужно, но вся загвоздка была в том, что я не понимал, что накалякал от слова совсем, а, следовательно, никакого, даже самого общего понятия, не имел, с чего даже начинать писать этот холерный код на следующей паре. Мобильный, лежавший рядом с тетрадкой на столе, завибрировал, намекая на то, что пришла SMS-ка, и даже не взглянув на дисплей, я с уверенностью мог сказать, что это Стаселло. Так и оказалось, мой приятель категорично требовал, чтобы я бросал всё и поднимался в 728-ую, где уже начинал собираться народ. Впрочем, также Стасик не преминул меня подъебнуть, приписав в конце сообщения, «Елин, твоя принцесса тебя уже тут заждалась». Мудак. Нет, похоже, ему всё-таки придётся вправить мозги, чтобы он прекратил цеплять Макса, это уже становится не смешно, знаете ли. Но, возмущаясь бестактности Зайцева, я всё же поймал себя на мысли, что от упоминания, о том, что Нырков тоже сегодня будет в этой обители зла, в груди у меня потеплело. Ну, хоть не один мучиться буду… Главное, чтобы Стаселло не нажрался и не озвучил свою любимую шуточку про принцессу, ибо в том случае мне просто придётся ему уебать, чтобы язык не распускал. И вообще, чёртов Стассело, чтоб ему икалось! Если бы не он, я бы вообще не ввязался во всю эту веселуху с Нырковым… Хотя, с другой стороны, если бы не бредовые Зайцевские идеи, я бы долго ещё, наверное, не узнал, какой он на самом деле, Макс Нырков. Так бы и считал двинутым готичным пидорасом, диким, но симпатишным… Я захлопнул тетрадь с конспектом, решив, что на сегодня с меня вполне хватит информатики, и, прихватив сигареты и телефон, направился к двери. Практически на выходе я вспомнил, что купил для пьянки бутылку виски и колу, поэтому пришлось вернуться к кровати, где валялся рюкзак, и их тоже прихватить. Вот теперь я был готов к труду и обороне. Хапнув с блюдечка на обувной полке ключи, я, наконец, покинул свою комнату, смутно подозревая, что до утра теперь точно не вернусь. Уже на подходе к 728-ой я услышал такой гвалт, что заходить резко расхотелось – стало нестерпимо жалко свои уши. У меня их всего один комплект, а мне потом ещё на гитаре играть. Единственное, что хоть немного утешало – дверь была открыта нараспашку, вот если бы она была плотно закрыта и обложена матрасами для звукоизоляции, тут бы я на месте развернулся и позорно сбежал. Тем более, что бухло у меня было, а веселиться я и так умею, без соответствующего шумового сопровождения. Я осторожно вошёл в комнату и окинул взглядом царящий там хаос. Надо признать, хаос был знатный… По всей видимости, компания сегодня намечалась большая, потому что между «вертолётами» стояли два стола, а у входа в художественном беспорядке были свалены штук шесть табуреток, притащенных из других комнат. – А вот и Елин, не прошло и полгода! – завопил от окна Стаселло, а потом гаркнул, перекрикивая шум. – Бросай свою ценную ношу наверх и давай мне сюда табуретки! Я послушно сложил бутылки на верхний ярус одной из кроватей и подхватил стул. Пока я пробирался поближе к Зайцеву, поборов первый порыв элементарно кинуть в него табуреткой, меня кто-то беспрестанно приветствовал, похлопывал по плечу, Савельева даже повисла на шее, чуть не свалив на пол, я искал взглядом только одно лицо. Макс обнаружился рядом с Юлькой и какой-то незнакомой девчонкой, они о чём-то мило трепались и рубили овощи. Ну Макс, ну дважды хозяюшка же! Я вручил табуретку Стасу и тронул Ныркова за плечо. – Привет, – наверное, улыбка вышла у меня слишком радостной, потому что уголки губ у него чуть приподнялись в ответ. Он молча кивнул мне и вновь вернулся к своему увлекательному занятию, чуть не оттяпав палец. А мне от одного этого его намёка на улыбку стало так хорошо, что следующие табуретки я буквально метал в Стаселло, пока тот не запросил пощады. Разделавшись с мебелью, я огляделся. В большинстве своём, лица были знакомые, но вот одну из кроватей оккупировала совершенно мне незнакомая парочка, ещё двое каких-то парней уткнулись в ноутбук, громко переругиваясь, а около Макса стояла смутно припоминаемая мною какая-то Светкина одногруппница. – О, Захар, и ты тут! – сзади ко мне кто-то подкрался. Я стремительно развернулся и узрел перед собой Жанку в коротком платье. А мир точно не перевернулся? Да Светкина соседка сроду в платьях не ходит… – И я тут, – кивнул я, а потом стащил в кровати свою тару и протиснулся в уголок к Ныркову. В конце концов, там притаились самые адекватные люди – он сам, Юлька и Гарик, меланхолично настраивающий гитару. – Сегодня без штрафной? – весело полюбопытствовала Юлька, укладывая сыр на тарелку. Я рассмеялся. – Меня спас Стаселло, дружески напомнивший мне, что пора на седьмое небо! – с Юлькой я мог разговаривать часами. Она была умная и не приставучая, в отличие от своей сестры. К слову, помяни чёрта. Макс только фыркнул, когда Ритка подсела ко мне и принялась раскидывать зелень на все тарелки, до которых дотянулась, а я обратился к Юле. – Слушай, а по какому поводу такое веселье-то? – А шут его знает, – пожала плечами та. – Я сама офигела, когда узнала, что будет столько народу! Но ты же знаешь Стасика – его хлебом не корми, а дай собрать толпу… Вышеупомянутый Стасик откашлялся и начал призывать всех к порядку: – Товарищи филологи и не очень, – он хмыкнул. – Прошу задраить люк и занять ваши посадочные места, я думаю, что пора садиться за стол! И всё это стадо хлынуло на нас. Спустя каких-то пару минут, когда все расселись, я почувствовал, что меня просто зажали между Максом и Риткой. И если против общества первого я ничего не имел против, то от Маргариты меня прямо-таки перекосило. Нырков взглянул на меня и хмыкнул, чуть-чуть отодвигаясь к краю и давая мне возможность для манёвра. Манёвр был прост, как пять копеек: я отодвинулся от Ритки и вжался в тёплый Максов бок. – Крепись, Елин, тебе воздастся, – саркастично прошептал он мне прямо в ухо. Я благодарно кивнул. Ну а что тут ещё скажешь? Только крепиться мне и оставалось… А потом, после перекура махнуться с Максом местами. Все шумно принялись откупоривать бутылки, наливать и ржать, будто уже приняли прилично на грудь. Я развинтил крышку плоской бутылки вискаря, налил на два пальца и долил колой, а потом вопросительно уставился на Ныркова. Тот благосклонно кивнул, и я повторил процедуру с его кружкой. Нет, есть всё-таки в общаге романтика, как ни крути… Ну где ты ещё будешь пить вискарь из здоровенной кружки с котятами, а? – Как бы это ни было тривиально, друзья мои, но я предлагаю тост, – встал со своей табуретки Стаселло, когда все наконец разлили бухло и успокоились. Он зашарил по карманам и грустно вздохнул. – Правда речь свою я где-то проебал, поэтому буду импровизировать… сегодня все собрались здесь для того, чтобы уже в который раз соединить свою печень с алкоголем нерушимыми узами… – За это и выпьем, – подытожил Гарик, перебив вдохновенный пиздёж на полуслове, а потом заржал. – Не знаю у кого как, но у меня уже трубы горят! И понеслось. Два десятка разнокалиберных кружек встретились в центре накрытого стола, и бухло Ниагарским водопадом обрушилось в салаты. Кто-то ржал, кто-то орал, девчонки визжали, а я чуть не спятил. – Зоопарк, – озвучил мои мысли Нырков, отпивая виски с колой. Я лишь кивнул и тоже опрокинул в себя содержимое кружки. – Попрошу минуточку внимания, – вновь завопил Стас, а потом серьёзным тоном попросил. – Юль Сергевна, встаньте! – Юлька поднялась. – Дорогие други, вот это Юль Сергевна, ей нужно отдать по двести деревянных за жратву, а всем девчонкам – троекратное ура за кулинарные подвиги на благо коллектива! Ура не заставило себя ждать, и воспринятое как тост, побудило всех снова налить, чокнуться и выпить, сопровождая всё это дикими криками. Мне вдруг подумалось, что сегодня-то комменда до нас точно доберётся, как пить дать. – Зак, ты со мной не разговариваешь что ли? – тронула меня за руку Ритка, и я обернулся к ней, мысленно отметив, что оказывается, всё это время просидел в полоборота к Максу, не в силах от него оторваться. – Ну здрасьте, – хмыкнул я, а потом полюбопытствовал. – С чего такие выводы, Маргарита? Она внимательно на меня посмотрела, а потом тихо сказала: – Не знаю, мне вообще кажется, что ты меня с субботы избегаешь… Что-то не так? С субботы… а что у нас было в субботу? Ах да, я проснулся тут с Риткой в обнимку. Не то чтобы это было смертельно, но и радости у меня наутро было мало – поводов на что-то надеяться я ей давать не хотел. Особенно теперь. Уж не знаю почему, но мне казалось, что общение с Максом не предполагает близкого контакта с Савельевой. – Да всё нормально, Рит, – я пожал плечами и добавил. – Просто забудь и всё. Про субботу – в особенности. Ты мне друг и ничего больше… Она, кажется обиделась. Зыркнула на меня своими тёмными глазищами и отвернулась к Насте, затеяв какой-то бабский разговор, а я с облегчением повернулся к Максу. – Да ты, я гляжу, девочкам мозги пудришь, Елин? – ухмыльнулся тот, заталкивая в рот кусочек сыра. – И чего это ты, стесняюсь спросить, в субботу натворил? Ещё одно любовное послание накатал? – Макс! – я укоризненно на него покосился и принялся разливать виски. Но он выжидающе на меня смотрел, так что я всё-таки решил прояснить ситуацию, и понизив голос, почти на ухо прошептал ему. – Проснулись мы рядом в субботу… ничего такого, но Ритка этому придаёт значение, а я нет. Глупая история… – Да ты вообще, Захар, порою умом не блещешь, – Нырков улыбнулся, и я решил сделать вид, что подъёба не было. Спишем всё на специфическую Максову манеру выражаться. В конце концов, он в своём праве, особенно учитывая историю со стишками. Там-то я, действительно, умом не блеснул. Пьянка катилась по накатанным рельсам, и вскоре мне дико захотелось курить. Пока ещё все не упились вдрызг, предполагалось, что курить надо в окно, и поэтому я склонился к Максу. – Выпусти покурить, а? – я улыбнулся и приподнялся на ноги, чуть не приложившись о железный каркас «вертолёта». – Да вместе пойдём, – Нырков встал и направился к окну. Я двинулся за ним следом, на ходу доставая из джинсов сигареты и зажигалку. Пока мы мирно курили в открытое окно и наслаждались свежим воздухом, Кирилл громогласно возвестил: – А теперь, товарищи, предлагаю размять наши бренные кости и проверить, кто уже нажрался, как хряк! – он хохотнул и потянулся к шкафу, к слову, чуть не сверзнувшись со стула. Поняв, что так он ничего не добьётся, Криницын встал, подошёл к шкафу ножками и достал из него большую обувную коробку, а затем обратился к попритихшим товарищам. – Ну, кто мне скажет, что в этом ящике Пандоры? – Бляяяядь, – простонал я, как мне показалось, тихо, но на самом деле мой крик души услышали все. Макс с интересом на меня покосился. Я кивнул ему на Кирилла, мол, смотри, что будет дальше. – Женские сапоги-ботфорты, – заржал какой-то парень, которого я не знал, а Настасья подхватила его мысль: – Кто пройдёт весь коридор в Юлькиных двенадцатисантиментровых шпильках по прямой, тот и трезвый! – шутку оценили лишь девушки, парни же выпали в ступор, прикидывая, как бы потактичнее смыться, чтобы это не походило на позорное бегство. – Да ты придумала новую развлекуху! – заржал Гарик, а потом глянул на Юлю и прыснул. – А если серьёзно, Юлька на них и трезвая-то прямо не ходит… – Идиоты, – засмеялась Савельева, а потом мстительно прибавила, глядя на Гарика. – А ты, милый, за это пойдёшь в первую четвёрку! Силкин аж ржать перестал от такой подставы. – Вскройте красный ящик, – торжественно попросил Стаселло Кирилла, тот поднял крышку, и взору присутствующих открылся замечательный набор – полотнище с разноцветными кружками, картонный круг со стрелкой и гранёный стакан. – Твистер же! – радостно воскликнула какая-то незнакомая девчонка, и я умилился. Ох, девочка, не знаешь ты, с кем имеешь дело… – Но-но, попрошу! – оскорбился Кирилл, извлекая полотно и раскидывая его на полу. – Это алкотвистер, моя дорогая Женечка! Итак, кто смелый? Я попытался спрятаться на Нырковым, но это предприятие выглядело несколько сомнительным, и потому я обречённо выкинул окурок в окошко и опёрся на подоконник, постаравшись казаться как можно более незаметным. Смелых оказалось двое – та самая Женечка и Настасья. Гарика силком выпихнула Юлька, злорадно ухмыляясь. Кому как не ей знать, что у Гарика из всего тела хорошо гнутся только пальцы! А вот четвёртое место оставалось пока вакантным. – А четвёртым мы к вам поставим Зака, – проблеял Стаселло, и все дружно уставились на меня. – Ну что, чемпион первого семака, покажи им класс? Я обречённо вздохнул. Вот что-что, а алкотвистер меня не пугал, я в этой компашке ещё ни разу не проигрывался, но корячиться не хотелось, тем более, что я без разминки. Макс ободряюще мне подмигнул и достал вторую сигарету. – Итак, правила просты – четыре человека на поле. Дайте-ка мне их стаканы! – заговорил Кирилл, пока я почти по головам пробирался к пятачку с твистером. Ему конечно же передали наши кружки, и я приствистнул. Да, не повезёт кому-то, ой как не повезёт! Кирилл выставил гранёный стакан на край стола, чтобы всем было видно отметки по пятьдесят граммов, и принялся лить в него сначала Настасьин мартини, потом красное вино Женечки, затем клюковку Гарика и, наконец, мой виски с колой. Те, кто знали фишку, взирали на это осклабившись, остальные же – с суеверным ужасом. Помнится мне, я сам в первый раз на процедуру смешивания коктейльчика «пиздец утру» смотрел так же. – Проигравший выпивает до дна! – Стаселло на всякий случай, гнусно ухмыляясь, озвучил то, что всем и так было ясно. Я взглянул на Макса и увидел в его глазах подобие сочувствия. Да ну ты! Смотри и учись, Нырков… И мы начали. Кирилл под вопли болельщиков озвучивал выпадающие комбинации, а мы послушно переплетались, как наушники у плеера. – Зак, правую ногу на синий! – командовал Криницын. – Женька, левую ногу на красное… Через пять минут я стоял практически на мостике, опираясь лишь на левую руку у головы, правая же безнадёжно затерялась где-то рядом с ногами и Настасьиной спиной. От напряжения все мышцы ныли, но я уговаривал себя, что нужно ещё немного потерпеть. А тут ещё в переднем кармане моих джинсов завибрировал и разразился воем мобильник, и от неожиданности я чуть не упал. Целых полминуты стоически терпел я вибрацию в штанах, пока ёбаный вызывающий абонент не отчаялся меня услышать. Народ откровенно ржал, и я отлично их понимал. Самому было бы весело, если бы не выгибался тут как блядь. – Зак, левую руку на жёлтый, – я с облегчением передвинул левую руку поближе к ногам и ещё сильнее прогнулся в спине. Футболка задралась, обнажив живот, и дико мешала мне сосредоточиться на удержании своего тела в неподвижности. Я чувствовал, что ещё чуть-чуть и рухну прямо на Гарика, распластавшегося где-то ниже. И тут Кирюха рявкнул: – Силкин, правая нога на зелёное… И Гарик сдался. Он грохнулся на пол и подсёк Женьку с Настей. Так как я находился выше, меня, слава богу, не зацепило, и я остался стоять в прежнем положении, ощущая триумф. – Елин, уже можно разогнуться, – хохотнул Стаселло с другого конца комнаты. – Ещё б я мог, – просипел я, а потом напряг мышцы живота как следует, оттолкнулся руками от пола и с трудом принял вертикальное положение. Спина ныла с непривычки, но я приказал ей идти в жопу и огляделся. Гарик обречённо держал в руке стакан с жуткого цвета пойлом, а мне предоставил честь поднимать с пола хохотавших девчонок. Наконец, он решился и, зажав нос, залпом выпил бурду, бешено вращая глазами. Народ ждал. Силкин дышал через нос, а потом раскрыл рот, принялся крыть весь свет матом и сел мимо стула. Пока комнату охватила истерика, я пробрался к своему месту и упал на кровать. На углу стола лежали сигареты. Я покосился на них, а потом плюнул на всё, и закурил прямо там, приспособив под пепельницу одну из освободившихся тарелок. – Вот это класс! – пробормотал Макс где-то над моей головой, прислонившись к спинке кровати. – Ты где так научился гнуться, Елин? В его голосе был неподдельный интерес и… ну не восторг, конечно, но что-то очень похожее. – Камасутра многому учит! – философски брякнул я и обернулся через плечо. Вот ей-богу, офигевшее выражение на лице Ныркова стоило того, чтобы сказать глупость. Я рассмеялся, стряхнул пепел и успокоил его. – Да шучу я, Макс! Не спадай так с лица… баскетбол многому учит, а не только мячиком в корзину попадать, знаешь ли! Он фыркнул, а я повернул голову обратно, желая увидеть, кто будут те смелые, которые решатся на подвиг. Внезапно шею и плечи прострелило острой болью. – Блядь, шея… – простонал я, почти выронив сигарету из пальцев, и принялся растирать верхние позвонки. И вдруг ощутил, как мои руки отводят в стороны. – Кури себе, – пробормотал Макс, и широкими движениями прошёлся по плечам и основанию шеи, разминая окаменевшие мышцы. Я расслабился. Господи, да он же просто мальчик-бог… Я глубоко затянулся и откинул голову назад, затылком ощущая холод железной спинки кровати, а плечами – уверенные пальцы Ныркова, мягко впивающиеся в кожу сквозь ткань футболки. Краем глаза я заметил, что Ритка на нас как-то странно косится, но решил, что плевать я хочу на это с большой колокольни много раз подряд. Какой кайф… – Спасибо, – я перехватил запястье Ныркова и осторожно его сжал. – Я уже в норме… Он в последний раз провёл рукой по моим плечам и, потеснив меня, уселся рядом. И тут, глядя на него, у меня непроизвольно вырвалось: – Макс, ты знаешь… ты прям какой-то мальчик-бог! – и я прикусил язык, поймав себя на мысли, что умственную деятельность не всегда уместно озвучивать, и хотел было уже начать чем-нибудь оправдываться (правда, пока не знал чем), но Нырков меня удивил. Он рассмеялся, наклонился ближе и фыркнул мне почти в ухо: – Ага, я ж, блядь, святой в каноне! – и потянулся к кружке с вискарём. Я потряс головой, узрел, что моя тара пуста и потянулся за бутылкой. Пока мы мило беседовали, продуться в алкотвистер умудрились ещё какой-то незнакомый мне парень, Настасья и Светкина одногруппница. Человек семь за это время распрощались и свалили, от греха подальше, и шуму сразу стало меньше. Я выпил, пожевал салатику и ощущал себя совсем благостно, когда Кирюха заявил: – Ну что, последнюю партию и за гитару? – народ согласно загомонил. Тогда Криницын, обрадованный, предложил. – А кто со мной сыграет, а? Смелых не было. Не вдохновляла народ как-то та бурда, что обычно получалась в волшебном стаканчике. Я решительно поднялся с места, ощущая азарт. – Ну я сыграю! – я второй раз за вечер как слон принялся выбираться из-за стола. Спиной я, конечно, не мог видеть, как за мной поднялась Савельева и двинулась следом. А вот на голос Макса, заявившего, что тоже рискнёт, я отреагировал и обернулся. Он, усмехаясь, легко проскочил трёх человек и оказался рядом с нами. – Какая у нас тут славная компания подобралась! – радостно потёр руки Кирилл, а потом слил в стакан клюковку, мартини и две порции чистого виски, который мы не успели разбавить колой, подорвавшись на твистер. Я мысленно присвистнул. Ну дай-то бог проиграть Кирюхе, этой-то туше ничего, небось, не будет… На этот раз командовал Стаселлло. Первый круг мы разменяли почти моментально, а потом пошло веселье, потому как в этот раз мне жутко не повезло – меня после нескольких ходов практически поставили раком, надо мной раскорячилась Савельева, где-то сбоку хихикал Кирилл, а подо мной распростёрся Нырков. По его глазам я видел, что он уже сотню раз пожалел, что попёрся играть, но помочь ему сейчас ничем я не мог, мне бы самому удержаться… – Зак, правую ногу на синее! – хохотнул Стас, уже прикидывая, что мне для этого придётся сделать. Я напрягся, чуть-чуть поднялся на кулаках, чтобы не задеть Ритку и вытянул ногу в сторону, напоминая себе сейчас морскую звезду. Чёлка лезла в глаза, и я осторожно её сдул. – Макс, левую руку на синее! – Стаселло уже помирал от хохота, наблюдая за эти цирком. Нырков вздохнул и осторожно потянулся рукой к синему полю, краем глаза следя, как бы кого не уронить. Ну же, ещё чуть-чуть… Он прогнулся в пояснице, прижавшись ко мне животом и поставил-таки руку на синее. «Молодец», – одними губами прошептал я. И тут, видимо, спина у него в непривычки не выдержала такого прогиба, рука соскользнула, толкнула Кирюхину колонноподобную лапищу, и они с Савельевой рухнули практически на нас. Практически – это потому, что я успел принять упор лёжа на кулаках и они по касательной сверзнулись куда-то в бок, хорошенько меня пнув напоследок. Я вздохнул, выматерился, а потом оттолкнулся от пола, встал и протянул руку Максу. Видок у него был такой, будто он пробежал километров пять без передышки – раскрасневшийся и запыхавшийся. Нырков ухватился за мою ладонь, и я рывком поднял его на ноги. – В следующий раз, Елин, ты меня остановишь! – буркнул он и обречённо ухватился за стакан. А мне было стыдно. Ну как сглазил, ей-богу… Впрочем, положение у него и впрямь было самое дурацкое из всех нас четверых, так что продул он вполне обоснованно. А тем временем Макс зажмурился и опрокинул в себя стакан. На его разрумянившемся лице отразился такой спектр разнообразнейших эмоций, выражающих отвращение, что я даже невольно засмотрелся. А потом Нырков поставил пустой стакан на стол, подошёл и прислонился к спинке вертолёта. По всей видимости, его не детски штормило. Когда развлекуха закончилась, и Кирилл принялся собирать твистер в коробку, все как-то резко оттекли в коридор курить, а Юлька распахнула окно, потому что воздух был просто раскалённый. А какой он, спрашивается, должен быть, если в комнате надышали пара десятков пьяных рыл? Да и я ещё дымку добавил, скотина. В общем, пока нас осталось пятеро, я решил, что самое время усадить Ныркова в тихий уголок и отпаивать его соком. Я подошёл к нему, осторожно коснулся плеча и предложил: – Макс, пойдём сядем, а? А то потом не проберёшься, – и я хотел было потянуть его к кровати, но Нырков распахнул свои чёрные глазищи, как-то мутно на меня глянул, а потом помотал головой. – Садись, я сейчас, – он снова прикрыл глаза и пробормотал. – Постою вот только и приду… Я обеспокоенно на него покосился, но всё-таки послушался, уселся в удобный уголок и намешал себе виски с колой. А что, второй раунд уже пошёл хорошо, особенно после Максова массажа. Да, кстати, он там не уснул случаем? Я услышал сдавленное Юлькино хихиканье, поглядел на другую сторону кровати, где оставил Ныркова, и присвистнул. Макс вёл себя несколько...неадекватно. Наверное, всё же не стоило ему браться играть в нами в алкотвистер, потому что если сразу после стакана демонического пойла он скривился от отвращения, то сейчас радостно заулыбался, а затем пошатнулся, запнулся о ножку "вертолёта" и попытался обрушиться, точно Вавилонская башня. Пришлось вскочить на ноги, подхватить его и придержать за пояс. Я смущённо улыбнулся Ныркову и потянул его в свой укромный уголок, уже взглядом отыскивая сок. Любой. А он, вместо того, чтобы покрыть меня матом, послушно прошёл на нетвёрдых ногах пару шагов и с размаху упал прямо мне на колени, едва я сел. Я внимательно разглядывал улыбчивого и очень пьяного Ныркова, а тот в ответ заёрзал, пытаясь устроиться поудобнее. Обалдеть и не встать. Это точно тот самый Макс, чей гнев обрушился на меня не далее как в понедельник за попытку посягнуть на честь и достоинство? Юлька и ещё пара девчонок уже в голос ржали. Вообще-то, я их понимал, но вот присоединиться к веселью коллектива желания как-то не возникало. – Нет, ну что вы ржёте? – возмутился я. – Вы что, никогда не видели, как человека в ноль срубает? Смешно им… А Макс обнял меня руками за шею и вообще чувствовал себя вполне комфортно. – Елин, – мурлыкнул он, наклонившись ко мне совсем близко и заглядывая в глаза. – Ты держи меня крепче, а то ведь я и упасть могу... Неужели тебе будет меня не жалко? – Да-да, Елин, держи принцессу крепко, чтобы она не упала со своего трона! – с порога в голос заржал Стаселло, возвращаясь с перекура. Он сполз по косяку и подвывал от смеха. Я показал Зайцеву очень красноречивый жест из одного пальца, а потом клятвенно заверил Макса, что не допущу того, чтобы он выпал из моих объятий. И в подтверждение своих слов поудобнее обхватил его за пояс, прижав ладонь практически рядом с пряжкой ремня и сминая чёрную майку. Сказать, что я охренел от всего происходящего – это значит скромно промолчать в тряпочку, ибо в моём понимании Нырков был этакой неприступной крепостью, а то, что он творил сейчас – лежало где-то за гранью реальности и как бы в голос намекало мне "Лови момент, Елин, больше не дадут". Чёрт, а я даже не знал, какой из двух моментов следует ловить – то ли заткнуть Стаселло с его вызовом, то ли просто побыть с Максом, чувствовать его рядом, разглядывать шалые чёрные глаза, гладить волнистые длинные волосы и наслаждаться каждой минуткой до того мига, как он протрезвеет. – Эй, Нырков, ты там слезать не собираешься? – ядовито поинтересовалась Ритка, усаживаясь напротив. – Это, знаешь ли, несколько неудобно… – Не волнуйся так, мне вполне удобно, – мурлыкнул Макс, положив буйную свою кудрявую голову ко мне на плечо так, что я чувствовал его дыхание. Потом он поёрзал и ворчливо добавил: – Только хреновина какая-то мешается… У тебя что там, телефон в кармане что ли? Я даже не успел слова сказать, как Нырков, извернувшись, залез своей рукой ко мне в передний карман и принялся тянуть оттуда мобильник. Его длинные пальцы шарили в моих джинсах, как у себя дома, пытаясь извлечь телефон и попутно облапать всё, до чего дотянутся. Да, видно Макса и впрямь конкретно развезло, раз он, ни капельки не стесняясь, вытворяет такое в присутствии заинтригованной публики. Мобильник с минуту не поддавался, и Макс сопел как паровоз, сражаясь за свой комфорт, а потом выложил мой аппарат на стол и с довольным видом снова притёрся вплотную. На лице у Савельевой читалась такая буря эмоций, что я аж порадовался, что Макс не обращает на неё внимания, иначе бы точно чего-нибудь ляпнул. Даже в таком состоянии речевой аппарат его бы не подвёл, почему-то я был в этом уверен на все сто. Наверное, Ритка бы ещё чего-нибудь сказала хорошего, но тут с перекура вернулся Гарик, немного проветрившийся после алкотвистера, и я вздохнул с облегчением. Можно было расслабиться, ибо бравого басиста с места в карьер потянуло на подвиги, и он схватился за гитару. – Ну что, петь будем? – радостно вопросил он, отвоёвывая у Стаселло табуретку. Народ загомонил, Жанка прикрыла двери в комнату, а сам Гарик резво опрокинул в себя стопарь клюковки и ударил по струнам. «Фантому» успевали подпевать совсем немногие, ибо песня сама по себе не из медленных, а когда не помнишь текста и в принципе заплетается язык – это вообще mission impossible. Зато когда Силкин завёл «А не спеть ли мне песню…», подхватили почти все – Чижа в нашей безумной компании уважали. – А не спеть ли мне песню о любви, а не выдумать ли новый жанр? – вполголоса подпевал я. Вполголоса – это чтобы не глушить Макса, чьё ухо располагалось в опасной близости от моих губ. Голос почему-то охрип, но получалось вполне сносно, а на лавры солиста я, в общем-то, и не претендовал. Стаселло как-то подозрительно гадко ухмыльнулся, глядя на нас с Максом, и уже было раскрыл рот, чтобы ляпнуть что-нибудь, в конечном итоге опасное для его жизни, но потом перехватил мой ласковый взгляд и захлопнул рот. Видимо, решил не нарушать нашу с Нырковым идиллию вербальными колебаниями. Правильное, в сущности, решение. Макс тихонько дышал мне в шею и даже периодически подмурлыкивал песне, но создавалось впечатление, что он совсем поплыл. Что вообще-то неудивительно – в комнате было пиздец как жарко и накурено, а он был пьян как фортепьян. – Так, ну всё, давайте Пятницу? – предложил Кирюха, утомившись лиричным воем пьяной компании. – Мы разве кого-то хороним? Сбацай «Ты кидал»! И он выжидающе уставился на Гарика. Тот в ужасе замотал головой, понимая, что на пьяную голову совсем не вывезет темп. – Я аккордов не помню, пощади, Криницын! – взвыл он, а потом без перехода завёл. – Я солдат, я не спал пять лет и у меня под глазами мешки… Я сам не видел, но мне так сказали… Парни радостно и невпопад подхватили. Девчонки наши до такого решили не опускаться и принялись разливать мартини, чтобы коллективно заправиться топливом. Я взирал на всё это из нашего с Максом угла и тихо угарал, прикидывая кто, кому и что завтра будет рассказывать. По всем моим подсчётам выходило, что никто и никому. Трезвых, даже относительно, не было. Нас осталось всего одиннадцать человек, среди которых, к слову сказать, после перекура неожиданно появились Нырковские соседи – Бондаренко и Маша, которых он не замечал в силу состояния нестояния. И все одиннадцать были чудо как хороши! И тут Макс, ох не к добру я его помянул, встрепенулся, на несколько секунд отлип от меня и потянулся к своему стакану, который какой-то добрый человек предусмотрительно наполнил почти до краёв. Зуб даю, что это был Стаселло, ибо он так, сука, на нас понимающе косился, что захотелось встать и начистить ему ебло. Но я сдержал порывы души, ибо тогда пришлось бы спихнуть с себя Ныркова, а к этому я пока морально не был готов. Макс, подозрительно широко улыбаясь, отхлебнул из своего стакана, а остатки попытался влить в меня. Но я, всё-таки, был чуточку трезвее, а потому, осторожно принюхавшись к содержимому, с отвращением отобрал стакан у Ныркова из рук и отставил на стол. Нет, я не пойму, нравится ему что ли совмещать несовместимое? Я ещё понимаю, водку с соком мешать, но водку с клюковкой – это уже самоубийство. Ох, Зайцев, получишь ты у меня, не иначе. – По-моему, тебе хватит, Макс, – пробурчал я, уже заранее ощущая, что нихуя это не поможет. Впрочем, попробовать всё равно стоило. Я потянулся к столу, чуть наклоняясь и ощущая, что Нырков виснет на моей шее как коала на дереве, и налил в пустой стакан вишнёвый сок. Вернувшись в исходное положение и этим рассмешив пьяного в ноль Макса, я вручил ему стакан. – На вот, лучше сок пей, а то завтра будет мучительно больно... Нырков расфокусированно на меня взглянул, улыбнулся и отпил из стакана. Мне вдруг разом стало жарко и захотелось кислородную маску – капелька тёмного сока задержалась у Макса на нижней губе, и тот осторожно языком слизнул её, полуприкрыв глаза. А потом меж его влажно поблёскивающих зубов показался шарик штанги, который Нырков чуть прихватил губами и отпустил. Охуеть! Вот интересно, а каково целоваться с этой железякой? Ведь по-любому – это чистый секс, касаться языком небольшого шарика, ласкать его и ловить зубами. И тут здоровенные, на поллица чёрные глаза Макса вновь раскрылись, я как бы начал ощущать некий дискомфорт, внезапно осознав, что вот это пьяное и невъебенно красивое тело меня заводит. И я, не особо понимая, что вообще творю, практически прижался губами к его уху и прошептал: – Макс, ты такой охуительно красивый сейчас! – и прикрыл глаза, про себя отмечая, что Гарик наяривает уже последний куплет. – Елин, ты когда-нибудь думаешь прежде чем говоришь? – чуть не поперхнувшись соком, выдавил из себя Нырков. И да, пожалуй, я мог его понять. Я действительно сегодня вечером чертовски мало думаю перед тем, как что-то сказать или сделать. И кстати, ни о чём, в общем-то, не жалею. Однако, сдаётся мне, что это только пока не наступило утро и я не протрезвел. – Очень редко, – тем не менее пробурчал я, всё так же почти касаясь железок в ухе Макса губами. А потом, почувствовав каким-то неведомым образом, что этот гад расплылся в лыбе на поллица, я, окончательно потеряв ориентацию, ляпнул. – И кстати, я безумно люблю смотреть, как ты улыбаешься, нервотрёп ебучий… И вот тут Нырков расхохотался. Смех у него был низкий и бархатный. Я отстранился, чтобы посмотреть на выражение его лица и понять, не перегнул ли я палку, но увидев, как у него блестят глаза, моментально успокоился. На душе было горячо и тягуче, а всё тело превратилось в один сплошной оголённый нерв. – Таки да, я нервотрёп, – простонал сквозь хохот раскрасневшийся, как на морозе, Макс. На нас начали оборачиваться, видимо решив, что у нас тут очень весело, поэтому Нырков склонился ко мне ближе, настолько, что я мог отчётливо различить чуть размазавшуюся чёрную подводку на глазах, и почти игриво прошептал: – И ты даже не представляешь себе, Елин, насколько ебучий… Я тоже расхохотался, а потом заметил, какие взгляды с другого конца стола на нас кидает Бондаренко, и понял, что отныне и навеки, не войти мне в 708-ую комнату, не услышав дежурного подъёба голубого характера. Но если честно, мне было откровенно похер, кто и что скажет, потому что сейчас с Максом на коленях я ощущал себя живым впервые за очень долгое время. Спорный, конечно, вопрос, что на меня так действует – Нырков или вискарь, но сути дела это не меняло. Пока мы с Максом обменивались любезностями, компания совсем пошла вразнос: Жанка когда-то успела переодеться в Юлькины джинсы и Стасову футболку, и они с Кирюхой отплясывали какое-то гротескное подобие польки-бабочки на единственном свободном пятачке комнаты. – Учительница первая моя, по жизни и интимная, любовь неправомерная моя, моя нелигитимная, – голосили Гарик, Стаселло и Настасья, в едином порыве раскачиваясь из стороны в сторону, а я тихо порадовался, что пьяный Макс не такой буйный, как эти утырки. И тут в дверь постучали. Силкин аж гитару чуть не выронил из рук от неожиданности. – Открыто, – крикнула Юлька, видимо здраво рассудив, что если это свои – то зайдут, а если комменда, то всем и так уже пиздец. Дверь распахнулась и на пороге возникла моя сестрица. – А у вас тут охренеть как весело, я гляжу! – сразу же закашлявшись от дыма, фыркнула она. Потом обвела взглядом комнату, и на лице её образовалось такое офигевшее выражение, какого я за все девятнадцать лет близкого с ней знакомства не видел. Она выразительно покосилась на нас с Нырковым и полюбопытствовала. – Братик, ты совсем того? – Да нет, вроде, – я покачал головой и покрепче прижал к себе Макса. – И что это тогда за цирк? – скептически прищурилась Светка, намекая, что я должен отчитаться. Спас меня Нырков, который повернул голову к двери. – И тебе привет, Светик, – он помахал рукой и вернулся в исходную позицию, как будто для него это было нормой – здороваться с сёстрами, гордо восседая на чьих-то коленках. Впрочем, откуда я знаю, вдруг и вправду норма… Светка уже собралась было загнуть чего-нибудь злобное. Я по глазам её видел, что на языке вертится: «Нырков, какого хуя ты закатывал мне истерики, что мой брат тебя грязно домогается?», но тут вмешался Зайцев, которого эта ситуация просто нехило доставляла. – Елина, ну что ты за человек? – напустился на неё Стаселло, радостно улыбаясь. – Ну ты что, не видишь? Хорошо людям, а мы вообще-то публика толерантная… Комнату сотряс поистине дикий взрыв хохота. И если раньше нас, возможно, комменда у себя на первом этаже и не слышала, я не удивился бы тому, что теперь она возникла бы на пороге уже через несколько минут. – Идиоты, – хмыкнула моя сестрица, а потом, в конце концов, улыбнувшись, добавила. – Вы бы потише, что ли… Если в 728-ой живут придурки, это не значит, что весь этаж из-за вас теперь спать не должен! Три часа ночи, совесть, ты где? – Совесть ушла за бухлом, не ищи, – хохотнул Бондаренко, внезапно вклинившись в беседу. За что моментально получил тычок под рёбра от Машеньки. Да, знатный из чувака подкаблучник выйдет через пяток лет… А задатки так и сейчас неплохие! – Стас, – Светка посмотрела на нашего клавишника. – Ну вы правда потише, ладно? Зайцев кивнул. Он, конечно, был тот ещё дебил, но с ним можно было договориться, если ты симпатичная девушка с большими серыми глазами. – Я надеюсь, ты не забыл про наши планы? Зайди завтра с утра, мой хороший… – сладко пропела мне сестра, выразительно покосившись на Ныркова. Про планы я, слава Богу, не забыл, однако вот сейчас начал лихорадочно вспоминать, куда же я записал номера забронированных мест. Тем временем Светка попрощалась со всеми, оставила Жанке ключи и отчалила восвояси. Видимо, ей вполне хватило нескольких минут, чтобы понять, что сумасшествие заразно, а тут этого добра в количестве. – Да, Елин, ну ты и попал! – радостно заржала в дым пьяная Настасья, а потом предложила. – Давайте тост… За то, чтобы Зак пережил завтрашний день! И пока все радостно наливали и выпивали, я пробурчал что-то типа «нам бы всем его пережить, алкаши». Макс фыркнул мне куда-то в ухо и опрокинул в себя стакан с соком. Ну, слава Богу, взялся за ум… Видимо понял, что если не перестать пить – то завтра будет очень плохо. Ну, или не понял, что в стакане сок, что тоже, в общем-то, вполне возможно. – Так, всё, у филфака тихий час, так что переходим на лиричные композиции, – провозгласил Зайцев, устраиваясь поудобнее рядом с Настей. Гарик задумчиво почесал репу, а потом, видимо отыскав в своём репертуаре что-то подходящее, начал медленно перебирать струны гитары, отстукивая ногой ритм. – В твоих красных глазах не было льда, спасибо тебе, благодарю тебя… – тихо начал он, глядя на Юльку, и я понял, что песня была для неё. Ну да, знал я эту историю про любимую песню одной из сестёр Савельевых, которую иногда играл Силкин. Вот только ни разу не слышал в 728-ой. Не слышал, но почему-то с первых слов подхватил, путаясь в словах, забывая целые строчки… Как будто когда-то заслушивал, а теперь просто забыл, когда это было. – Твоя нежность меня пленила с первых минут, Окутала навсегда, И кто-то рвёт струны где-то в парадных, А я ищу твои руки губами… – вконец охрипшим голосом шептал я, уткнувшись Максу в волосы куда-то за ухом и всем телом ощущая его учащённое прерывистое дыхание. Меня мелко трясло: Макс был слишком горячий и слишком гибкий, он прижимался ко мне, явно попутав где и с кем находится. И надо бы ему напомнить было, наверное... Как честный человек. Но мне совсем не хотелось. Всё, чего я сейчас желал – это и дальше ощущать, как Макс обнимает меня руками за шею и то ли задумчиво, то ли игриво выводит какие-то причудливые узоры у меня на плече. Наверное, спеллингуя по букве, увековечивает на моём теле что-то вроде "Елин – дебил". Я ухмыльнулся и положил ладонь Максу на бедро, второй рукой продолжая придерживать его за талию. Ладно, что уж там, не одному Максу хотелось распускать руки – я тоже был не прочь. Меня, правда, несколько останавливало, что мы не одни в комнате, а вот Нырков совсем потерял совесть и растёкся по мне как плавленый сыр по булочке. Тело горело огнём, а я чувствовал, что джинсы становятся необычайно тесными. И шум в голове. И прямо перед глазами из-под ткани майки выглядывает чёрная татуировка, которая меня так завела пару дней назад. Я глубоко затянулся воздухом, как сигаретным дымом, и прижался губами к рисунку на лопатке Макса. Он вздрогнул, весь напрягся на мгновение, а потом я отстранился, и он повернул голову ко мне. – Зак, мне просто для справки… Ты меня с Савельевой не перепутал? – глядя мне прямо в глаза, поинтересовался он, и я внезапно отчётливо понял, что если он не прекратит на меня вот так пялиться, то я просто кончу прямо здесь от одного его взгляда. Продолжая шептать слова песни, я отрицательно помотал головой, и Нырков прищурился, как кот. А потом отвернулся и снова откинулся на мои руки. Его хотелось прижать к себе и не отпускать. Макс был такой податливый и необычайно ласковый, что я вдруг понял, что было бы неплохо смерить у него температуру. А заодно и у себя. Да ты совсем ебанулся, Елин! Сидишь, обнимаешься с парнем и думаешь, как бы не спустить в штаны. Пожалуй, стоило бы отстраниться хоть чуть-чуть, ведь Макс не может не чувствовать мой такой явственный нехилый стояк. Но вместо этого я прикрыл глаза, удобно устроил подбородок на его остром плече и уткнулся носом в кудряшки где-то за ухом, глубоко вдыхая свежий древесный, какой-то тёплый как вечерний лес, аромат, перемешивающийся с запахом вишни. Едва Гарик закончил, я очень внимательно посмотрел на свои сигареты, и решил, что мне надо пойти и проветриться, хотя бы на пару минут. И только я собрался осторожно намекнуть Максу, что мне бы выбраться и совершить прогулку, как снова очень не вовремя влез Стаселло. – Эй ты, зажатый в Нырковских тисках, бери весло и греби на стул! – решительно отбирая у Гарика гитару, заявил мне Зайцев. – А то я уже больше не могу слушать, как басист терзает шестиструнку, пытаясь вспомнить, что такое аккорды... – Ну дайте вы мне до сортира сбегать! – взмолился я, отлипая от Макса. – Виски наружу просится, очень хочет в канализацию… Макс, выпустишь? Я видел, что выпускать меня он вовсе не хотел, но всё-таки плавно стёк в угол кровати, позволяя мне, прихватив сигареты, выбраться из-за стола. Стас что-то проворчал, как бы намекая мне, что я обрёк всех на ещё один шедевр от Силкина, но я его уже не слышал, вылетев за дверь со скоростью света. Туалет был близко, и едва я ворвался в кабинку и заперся там, мне захотелось выдохнуть и облегчённо выматериться. Я с остервенением принялся дёргать ремень на джинсах, который, сука, никак не поддавался. Я прислонился лбом к перегородке, глубоко вдохнул, потом медленно выдохнул, приходя в себя. Наконец, когда я стал ощущать свои пальцы, ремень поддался легко, а за ним и болт с молнией. Я рывком спустил джинсы на бёдра и запустил руку в трусы. Перед глазами стояла Нырковская татуировка, его длинные волнистые волосы, его улыбка… Я дёрнул трусы вниз и зашипел, когда холодный воздух коснулся разгорячённой кожи в паху. Два жёстких движения рукой, и я застонал, кусая губы. Охуеть! Два движения – и оргазм накрыл меня девятым валом, размазывая по стене. Я сполз на пол и поднял выпавшие из кармана сигареты. Закурил, сразу же глубоко затягиваясь и наполняя лёгкие дымом до отказа. Тело было ватным, но сделав ещё четыре затяжки, я заставил себя подняться на ноги и одеться, ибо на кафельном полу конкретно мёрзла голая задница. Итак, Захарушка, подведём итоги: ты совсем уехал крышей, сердешный… И кто в этом виноват? Нет, вовсе не Макс, который просто такой, что него и обижаться-то нельзя за то, что он охуенный. Обижаться надо на себя, и на долбоёба Стаселло, хромающего на все извилины! Если бы не он, ты бы и знать не знал, кто такой Макс. А так, остаётся лишь смириться с тем, что ты только что дрочил на парня. Всё, самопсихотерапия окончена, три сигареты скурены и вообще, хватит торчать в сортире… Вот с такими неутешительными мыслями и сладкой ломотой во всём теле я и вернулся в 728-ую комнату. Там меня уже заждались, потому что гитару Гарику так и не вернули во избежание очередного рэп-шлягера, а больше играть было не кому. Как только я вошёл, Ритка подвинулась, освобождая мне место рядом с собой, но я, сделав вид, что ничего не заметил, протиснулся на своё место, бросив на стол почти пустую пачку Marlboro. На кровати нашей стало как-то посвободнее, и потому я пристроился рядом с Максом, взял протянутую Зайцевым гитару и с места в карьер заиграл «Как на войне». – Ляг, отдохни, и послушай, что я скажу, – моментально подхватила компания, а я, отбивая ногой по полу ритм, ловко перебирал струны. Сначала пальцы несколько не слушались, хотя я, вообще-то, думал, что вполне отошёл от оргазма. Но потом единение с музыкой, как бы пафосно это ни звучало, сделало своё дело и я влился в песню. Нырков сидел совсем близко, и бедром я чувствовал его ногу. Порою я касался его локтем, когда сменял аккорды, но это не мешало, а наоборот даже успокаивало. Краем глаза я видел, что он внимательно на меня смотрит и улыбается. А потом весь мир мне закрыла дурацкая чёлка, которую я вот уже пару недель собирался подстричь, да ноги никак не доходили до парикмахерской. Я раздосадовано тряхнул головой, но это не помогло, попытался сдуть её в проигрыше – тоже фэйл. Ну и хрен с нею тогда, решил я и закрыл глаза. Песни сменялись одна за другой, в перерывах между хоровыми упражнениями мы несколько раз выпивали, а один раз Гарик даже попытался отобрать у меня гитару и сбацать «Я пью до дна, за тех кто в море». Но я инструмент в обиду не дал. Ещё чего… Уже доигрывая последний куплет чайфовской «Ой-йо», которой наша пьяненькая компания подпевала со сказочным упоением, я знал, какую песню я спою следующей. – Луна появилась и лезет настырно всё выше и выше, сейчас со всей мочи завою с тоски… Никто не услышит! – нестройным хором выводили мои дорогие товарищи, а я начал сильно сомневаться, что их действительно никто не слышит. По мне так, этот хор Турецкого мёртвого из могилы поднимет. Но я улыбался и ждал, когда мы разделаемся с Чайфом и я начну совсем другую песню. Я знал, что спою её один, потому несмотря на то, что я частенько её пел в 728-ой комнате, слов этой песни так никто толком и не знал. Но слушали её всегда с удовольствием, я же её просто обожал. И теперь хотелось её спеть Максу, сидящему рядом. Он был чертовски красив. Я уже и не знаю, когда я начал так думать, но сейчас, уже даже после того, как озвучил сию прописную истину ему самому, я осознавал это с пугающей ясностью. Да, впрочем, я как-то уже смирился, что считаю красивым парня, что я люблю проводить с ним время, даже тогда, когда он отчаянно язвит, плюётся ядом и всячески пытается меня от себя отвадить. Кажется, Нырков ещё не понял, что это абсолютно бесполезно. Наконец, мы закончили с «песенкой старых друзей», как её иногда в шутку называл Стас, и я поудобнее перехватил гриф гитары. Пальцы привычно начали играть проигрыш: снять сочный бас на третьем ладу, перебор по открытым струнам, второй лад на E и снова перебор. Аккорд за аккордом. Я прикрыл глаза, а когда открыл, увидел, что какой-то добрый человек выключил свет, а Стас уже зажигает свечу. Ну что же, так вообще замечательно. – Забери меня к себе, Я так устал бежать За тобою вслед… Открой глаза, закрой лицо руками Свет, я хочу увидеть свет Между нами, – я пел и смотрел прямо на Макса, повернув голову. На его сверкающие в свете стоящей на столе свечи тёмные глаза, лёгкую улыбку, которая, скорее всего, по его задумке должна была быть снисходительной, но вышла какой-то мягкой и спокойной. Я пел только ему, и он, кажется, это понимал. И вот странное дело – в комнате наступила тишина. Не знаю уж почему, но народ как-то вовсе не тянуло даже пропустить по рюмочке, пока рты свободны. Только Кирилл задумчиво попыхивал сигаретой, пуская к потолку витиеватый дым. – Запусти себя в кратеры моей души – Дыши, дыши, дыши… Я сам нажму все клапаны, – последние строчки я пел едва слышно, выкладываясь так, как, пожалуй, даже на концертах этого не делаю. Нет, правда, пропускать через себя песню – это значит дышать ею, вдыхать слова как горький табачный дым, наполнять лёгкие мелодичными аккордами и выдыхать чувства охрипшим от искренности голосом. С последним перебором меня порвало в клочья, и я, прошептав финальное «Забери меня к себе» чуть дрогнувшим голосом, сорвал последний бас и приглушил струны ладонью. – Ну ты даёшь, Зак, – восхищённо покосившись на меня, пробормотала Юлька. Я повернулся к ней и увидел, что на её щеках блестят слёзы. Впрочем, она девчонка, ей можно. А вот как же я? Я встал, передал гитару Гарику, схватил со стола свои сигареты и начал пробираться к окну практически по головам. Пусть теперь хоть «Поворот» орут, а я больше играть не буду, выжат. Сейчас мне просто физически нужна была сигарета, глоток свежего воздуха и хотя бы минутка, когда моё лицо никто не будет видеть. Я, конечно, не Юлька, плакать не буду, но и лицо тоже не удержу. Я раскрыл окно и дрожащими руками достал пачку Marlboro. Сигарета ни в какую не хотела выбиваться из пачки, я чертыхнулся и почувствовал, как кто-то забирает из моих рук курево. Обернулся и узрел совсем рядом Макса. Он невозмутимо распотрошил мою пачку, прикурил и протянул сигарету мне. И судя по тому, как он двигался, сок-таки пошёл ему на пользу – Нырков несколько протрезвел и держался вполне адекватно. И даже без посторонней помощи стоял на ногах. В голове внезапно промелькнула мысль – а может он вообще придуривался, что пьяный в говно? – Спасибо, а то у меня руки ходуном, а я… – забормотал я, ощущая себя последним придурком на этой земле, а потом подвёл итог своему блеянью. – В общем, спасибо, Макс! Спасительная затяжка дала возможность почувствовать себя человеком, перевести дух и перестать пялиться на подоконник, который добрые пьяные люди уже присыпали пеплом, как снежком. Я курил, выдыхая дым на улицу, и слушал, как за моей спиной в три голоса Гарик, Юлька и Стас поют что-то лиричное из ДДТ. Кажется, разгул на сегодня закончен. Докурю-ка я, и пойду к себе. Спать надо ложиться, я Светке обещал, что мы с ней завтра в кино утром сходим, даже билеты забронировал в «Киномаксе». Я и так в последнее время с сестрой совсем мало бываю просто так, а не на бегу да урывками. Совесть надо иметь, Захар. Да и вообще, эмоции все остались на стене сортирной кабинки и на струнах. Я хотел сейчас побыть один, несколько осознать, какого хуя я сегодня наворотил, и не придётся ли чего-нибудь завтра, на трезвую голову, расхлёбывать. Каша в голове злорадно хлюпала и как бы намекала, что утром я в ужасе схвачусь за свой бестолковый кочан. А ну и хрен с ним! Вот правда… – Капли на лице — это просто дождь, а может — плачу это я, Дождь очистил все, и душа, захлюпав, вдруг размокла у меня, Потекла ручьем прочь из дома к солнечным, некошеным лугам, Превратившись в пар, с ветром полетела к неизведанным мирам… – выводили мои друзья, и я, наконец, успокоившись, улыбнулся ещё шире. Да всё отлично, на самом деле. Всё будет хорошо, потому что должно же мне когда-то повезти. Да, и если по совести, уже повезло, наверное… Хотел же я с Максом поближе познакомиться? Ну так вот никуда от меня этот Нырков теперь не денется, я уже чувствую, как он начинает потихоньку меня к себе подпускать. Я поднял взгляд на Макса и застыл. Он был красивый. Без дураков. Да я на девчонок, наверное, никогда так не пялился, как на него сейчас. Раскрасневшиеся щёки, глаза блестят, подрагивают ресницы. В этом весь Макс: как бы он не хотел казаться равнодушной язвительной скотиной, он не был таким по определению. «А разве ты знаешь, какой он на самом деле?!» – гаденько поинтересовался у меня внутренний голос. Наверное, пока нет. Но очень хочу узнать. Очень хочу, чтобы я оказался прав, и Макс был милым, хоть и фриковатым, парнем, для которого хоть что-то значит искренность в отношениях, а не то, что я условно натурал и совсем не условно долбоёб. Я смотрел на него, не отрывая глаз, просто не мог отвести взгляда от этих подрагивающих ресниц, хотелось почему-то сделать шаг вперёд и поцеловать Ныркова нежно и тягуче. Как целуют только по любви. Я, может, конечно, и пьян до жопы (кто б поспорил!), но мне кажется, что я и вправду влюбился. – Ты здорово играешь, – так же, как и я, не отводя взгляда, тихо пробормотал Макс. У меня аж внутри тепло разлилось. Ну конечно же, он понял, что пел я для него. Не мог не понять. – Тебе правда понравилось? – я затянулся поглубже, чтобы не лыбиться как довольный чеширец, но уголки губ всё равно предательски поползли вверх. И да, отвести взгляд и рассматривать, например, пейзаж за окном, сил не было никаких. А желания и подавно. – А то ж! Сердце пронзила стрела! – фыркнул Нырков с ехидной рожей. Ну да, как же, промолчать про эту сраную стрелу в такой романтичный момент он не мог. Может и впрямь следовало начинать с серенады, раз уж у меня это получается гораздо лучше, чем ваять стихи? – Блин, Макс… Ну не надо про стрелу! – прикрыв глаза ладонью, я всё-таки не удержался от смешка. Если по совести говорить, то это и впрямь было смешно. Большего идиотизма я придумать не мог, так что по бедности сойдёт и стрела. Наложу вот на эти высокие стихи музыку, да спою, будет знать, как смеяться над гитарастами! Пока я строил коварные планы, Нырков тоже закурил, с противным хрустом расщёлкнув фильтр. Что ни говори, а курить ему шло, Макс пускал лёгкий ментоловый дымок, приоткрыв губы, и я снова засмотрелся. На губы парня, да. Но мне уже было плевать. Я осторожно перевёл взгляд вверх и понял, что он тоже меня рассматривает внимательнейшим образом. И тут меня прошибло от этого грёбаного глаза-в-глаза. От этих тёмных радужек, пушистых ресниц, бровей вразлёт. Заметив, что я на него пялюсь как загипнотизированный, Нырков отвернулся к окну, что, впрочем, не мешало мне любоваться его отражением в тёмном стекле. Безумно захотелось обнять его со спины и отражаться вместе с Максом. Касаться лёгких кудрявых волос и вдыхать ментол, наверняка прочно в них въевшийся. – Я… пойду, пожалуй, – чтобы не наделать глупостей и не устроить шоу пидарасов для восторженного Стаселлы, я решил, что пора сваливать спать и трезветь. Завтра длинный день, а мне ещё надо придумать, что делать с тем, что я запал на парня и кончил, подрачивая на его прекрасный лик. Я осторожно положил Максу на плечо руку и огладил предплечье, спускаясь вниз. Хотелось дольше и больше. Взять за руку, сплести пальцы и сжать. И не отпускать, как можно дольше. Останавливало лишь то, что у окна мы с Нырковым были как на сцене, блядь! Из любого уголка комнаты как на ладони. – А где моё «увидимся»? – Макс улыбался, открыто и как-то расслабленно. Искренне, отчего хотелось снова схватить гитару и петь что-нибудь сопливое. – Ну, это само собой! – я продолжал глупо так улыбаться, чувствуя его руку совсем близко со своей и всё ещё подумывая сжать ладонь на прощание. Но нет, не стоит, пожалуй. У нас ведь ещё будет время. Сейчас лучше проспаться, а уже завтра вечером у меня есть отличный повод заглянуть к Ныркову за Светкиной посудой. Вот там и подержимся за ручки, как школьники, если мне повезёт, и Макс не спустит меня с лестницы, проспавшись. Последний раз взглянув на его улыбающееся лицо, я выбросил недокуренную сигарету, прикрыл окно, и тихонько, пока не кончилась песня, начал пробираться к выходу. Прощаться не хотелось, а то бы началось «Ну давай ещё посидим!» и «Ну куда ты, ещё же рано!». Лишь на пороге оглянулся. Попрощаться одними глазами с тем, кто продолжал стоять у подоконника и улыбаться. Я лежал на боку и смотрел, как на потолке мелькают яркие пятна фар проезжающих по Лыткина машин. И улыбался. Я, конечно, явно сошёл с ума сегодня ночером, но если и так, то мне определённо нравилось это новое безумие. Оно было тёплое, как Макс, и пахло лесом и лавандой. Глаза сами собой закрывались, и я постепенно начал дремать. Где-то наверху слышалось бренчание гитары, пение и хохот, в коридоре хлопали двери, а я погружался в сон и перед глазами у меня был Нырков, пьяный, улыбающийся, с покрасневшими губами и блестящими глазами. Дверь тихонько скрипнула, и кто-то крадучись вошёл в комнату. Неужели Макс? А мне показалось, что он вроде как протрезвел немного… Наверное, я наивно заблуждался, когда так решил. То, что это не кто-то из моих дорогих одногруппников, было ясно как день – они-то топают как слоны… Неведомый ночной гость подошёл к «вертолёту» вплотную и склонился надо мной, а потом осторожно запустил прохладные пальцы в мои спутанные волосы. Я как кот потянулся навстречу ласке, офигевая от того, как Ныркова занесло ко мне. Не то чтобы я был против, но это ведь такое палево – запереться среди ночи в чужую комнату, чтобы взлохматить волосы. – Зак, ты спишь? – прошептал мне прямо в ухо тихий голосок, и я в охуении распахнул глаза. – Савельева, какого хрена ты тут делаешь? – возмутился я, забыв, что Егор спит. С соседней кровати донесся недовольный мат, который в общем и целом посоветовал мне, по какому направлению отправиться, и стих, а я отупело таращился на Ритку. Потом, наконец, придя в себя, я резко сбросил со своей головы её руку и зашипел: – Ты понимаешь, что если я ушёл спать – это значит только одно: я хочу спать и не хочу видеть никого, кроме своей дорогой подушки? – я поморгал и недовольно уставился на изумлённую Савельеву. – А мне вот так не показалось, – скептически прошептала она. – Уж слишком мило ты подставлялся под руку… Помоги лучше забраться наверх! И она бесцеремонно ухватилась за спинку кровати. Ну уж вот нет. Никакой Ритки в моей постели не было и не будет, я же не совсем чокнутый, в самом деле. – Осади коней, Маргарита, – фыркнул я, откинул одеяло и спрыгнул вниз. Она одарила меня оценивающим взглядом, а я, не обращая внимания на это, нашарил на стуле шорты и натянул их. – Пойдём-ка в коридор и поговорим! Найти в темноте тапки оказалось сложнее, но я справился и с этим, а потом, ухватив Ритку за руку, вытянул её в коридор и поёжился. Там было прохладно, даже более чем. А я тут, понимаешь ли, почти голышом решил погулять. Осторожно прикрыв дверь в комнату, я потащил Ритку в конец длинного коридора к окну, свободной же рукой лихорадочно хлопал себя по карманам, молясь, чтобы в шортах оказалась початая пачка сигарет и зажигалка. – Захар, ну что, нельзя было в комнате поговорить? – недовольно пробурчала Савельева и передёрнула плечами, а потом плаксиво пожаловалась. – Тут холодно между прочим… О да! Спасибо, что просветила, красна девица! Это ты, наверное, полуголая тут стоишь. А ведь так всё хорошо было: тёпля уютная кровать и никого бодрствующего в радиусе нескольких метров… Надо ж было тебе припереться! И почему я дверь на ключ не запер? И тут я наконец-таки отыскал сигареты в левом кармане, выудил их и принялся раскуривать, приоткрыв окно. Блядь, да почему ж на улице не май? – В комнате спит Егор, – затянувшись, соизволил ответить я, и пожал плечами. Нет, вот же дура? Неужели так непонятно… Ледяной февральский ветер задувал мне прямо в бок, я снова затянулся, выдохнул дым и устало поинтересовался у Савельевой. – Ты мне лучше скажи, за каким чёртом ты пришла и меня разбудила? – А так непонятно, да? – уставилась на меня Ритка, а потом фыркнула. – Зак, ты же всё понимаешь, не прикидывайся дурачком, это отнюдь не твоё амплуа! Только вот одно мне совсем неясно, почему ты от меня шарахаешься, как от чумы?.. – Да ты и есть чума, – рассердился я. – Рит, очнись! Пора вырасти и принять тот прискорбный факт, что не все хотят тебя трахнуть! Кажется, я несколько перегнул палку, ибо Савельева смотрела на меня, как на последнее чмо, хлопала глазами и тщетно пыталась что-нибудь сказать. Ну да, я тот ещё мудак, чтобы ляпнуть такое девушке, но ведь задрала она меня уже, честное гитаристское! И вообще, будто бы она не видела, что я пьяный как морпех в день ВДВ, полезла, блядь, с задушевными разговорами… Идиотка! Был бы трезвый, я бы, конечно, может и помягче что-нибудь выдал, но в контексте вечера меня как-то неуклонно тянуло пойти вразнос. Однако я собрал всю свою волю в кулак и буркнул: – Прости, не надо было мне этого говорить, – слова дались тяжело, а потому я впился губами в спасительный фильтр сигареты, чтобы выиграть немного времени на помолчать. Горло нещадно саднило от безумного количества выкуренных за вечер сигарет, тело было ватным и непослушным, а в голове будто разверзлась большая гудящая чёрная дыра. С каждой секундой она становилась всё больше и больше, поглощая с чавканьем остатки моей адекватности. Но даже дыра не могла поглотить мысль о том, что надо что-то ещё сказать. Обычно ведь я так себя не веду с девчонками, но сегодня меня почти можно понять: я устал, вымотался, обкурился как растаман, хорошенько полирнулся вискарём и меня прямо-таки почти нефигурально выебал в мозг Нырков. Ну а что, фигуральной дрочку в сортире на его охуенные волосы и татуировку не назовёшь даже с большой натяжкой… Я перевёл взгляд на Савельеву, намереваясь ещё раз извиниться за свой поганый язык, на этот раз более многословно, а потом предложить продолжить наш увлекательный разговор завтра, когда протрезвею, и тут увидел, что из уголка правого глаза её медленно скатилась слеза, а нижняя губа подозрительно подрагивает. – Елин, ну почему ты такое говно? – пробормотала она, скрестив руки на груди, а потом всхлипнула, зло стёрла с щеки мокрый след и протянула. – Я думала ты другой… – Мама с папой так воспитали, – пожал я плечами и выкинул окурок в окно. Надо было бы, по-хорошему, его закрыть, но от злости я по-прежнему дико хотел смолить, а потому снова извлёк из кармана сигареты. – Рит, не распускай сопли, а? Ну да, я хамло, но я пиздец как устал, а тут ты… Однако, тем не менее, ты меня вообще-то не интересуешь, пойми это пожалуйста! Дружить – запросто, а вот на что-то большее не рассчитывай! И поверь, ты здесь не причём, это не твоя вина… – А кто тогда виноват-то? – уже не сдерживая слёз, рявкнула Савельева и шагнула ко мне. Она, как настоящая девушка, пропустила мимо ушей все расшаркивания и ухватилась только за последнюю фразу. Я отшатнулся, от неожиданности выпустил струю дыма Ритке прямо в лицо и брякнул: – Нырков виноват! – и тут же прикусил язык. Савельева встрепенулась, откашлялась от сигаретной вони и вполне так себе обнадежено вцепилась в меня, точно репей в собачий хвост. – Это всё из-за твоего дурацкого вызова, да, Зак? – глаза её загорелись, и Ритка чуть ли не повисла у меня на шее. – Ну, из-за того, что ты не можешь встречаться с девушкой, пока его не склеишь, да? Я аккуратно отцепил Савельеву от себя, старательно отводя в сторону руку с сигаретой, а потом вздохнул. – Нет, я бы не сказал, что это связано с вызовом напрямую… – я покачал головой и задумчиво вдохнул дым. Ну вот, и как теперь прикажете выкручиваться? Ох, Захарушка, погубит тебя твой трепливый язык, дорогой… – А что тогда? – Ритка оперлась плечом о стену и уставилась на меня с неприкрытым сарказмом. – Что тебя может связывать с Нырковым, кроме этого идиотизма? Ты же его даже не знал до прошлой недели… И тут терпение моё иссякло. Ну и вообще, я замёрз. Решив, что, в сущности, хуже от этого Максу точно не станет, а мне как-то сейчас фиолетово, я расплылся в самой идиотской из своих улыбок и пафосно заявил: – Влюбился я, Савельева… – где-то на периферии сознания промелькнуло, что, в принципе, если стояк считать нежной влюблённостью, то я даже не вру. А я в приступе вдохновенно пиздежа продолжил. – Есть такое прекрасное и светлое чувство, знаешь ли… Но тебе не понять! – Да уж, куда нам вас, пидорасов, понять, – язвительно сходу фыркнула Ритка, а потом уставилась на меня круглыми глазами (о, дошло видимо то, что я ляпнул!) и завопила. – Погоди, чего? Как влюбился? Елин, ты прикалываешься? Отступать мне было некуда – позади окно, а потому я, продолжая улыбаться, как тихий дурачок, вдохнул в лёгкие дым, а потом удивлённо поднял брови: – Ну почему сразу прикалываюсь-то? – во мне боролись сейчас два желания: заржать и схватиться за голову. Пока первое лидировало, но я подозревал, что утром ситуация изменится кардинально. – Ты же всё сегодня видела, Рит… Ты же не думаешь, что я ради одного только вызова стал бы с парнем зажиматься? Молчание было мне ответом. Савельева внимательно рассматривала меня, а потом, покачав головой, с чувством выплюнула: – Ну ты и пиздец, Елин! – и быстро пошла по коридору к лестнице, даже не попрощавшись. – Мне это часто говорят! – прокричал я ей в спину, а потом быстро докурил и захлопнул окно. Нет, теперь я точно запрусь на ключ, а Славик с Джонни пусть спят, где хотят. Второго пришествия Маргариты Сергеевны я не переживу. Ну, или она не переживёт, если мне тяжёлый предмет под руку попадётся…