Без доказательств

Каким-то неведомым чудом высидев в универе аж три пары, до общаги я добрался тем же самым чудом, не иначе. Всё-таки надо было поспать хоть немного, ибо срубало нешуточно. Даже на все попытки Светки и Дарёны потыкать моё бренное тело палочкой я только вяло огрызался и заявлял: «Дайте мне спокойно помереть, Адамовы рёбра!». И если Левашова порой блистала какой-никакой понятливостью, то Светка была останавливаема только в упор из пулемёта. А пулемёта-то я и не припас… так что был выебан в мозг по полной программе: дражайшая Светлана была твёрдо уверенна, что напиваться до состояния нестояния – это очень нехорошо. Я, разумеется, тут же припоминал один наш славный вечерок в «Контре», и у Светки резко заканчивались словесные аргументы; пакостно хихикая, я принимался уворачиваться от тумаков и выслушивать угрозы в стиле: «Нырков, если хоть одной живой душе ты!..» – Слушай, Максик, сгоняй за пивом, – с порога услышал я ленивые стенания Бондаренко, предсказуемо батонившегося у себя на койке с ноутбуком. При слове «пиво» нешуточно так замутило, и я скривился. – А я тебя любить буду. Очень-очень. Только, чур, чисто платонически! – Ты не охуел ли, Максим Виталич? – мрачно интересуюсь, расстёгивая молнию на левом ботинке. – Еще я за пивом тебе не бегал, алкаш… – Ой, а сам-то? – Бондаренко окинул меня опытным взглядом. – У тебя такой видок, будто полночи ты мародёрствовал в винном магазине и еще полночи тебя ебали четыре подкачанных негра. – Блядь, Макс, ты извращенец! – не выдержав, я расхохотался. Четыре подкачанных негра расхлестали остатки моего мозга по сводам черепа. – Ты плохо на меня влияешь, противный! – жеманясь на все лады, проблеял Макс. – Не, серьёзно. Плохо! Очень плохо! Вот уже о каких-то неграх думаю… Дожились, бля! – Чувак, да ты положительно знаешь толк в извращениях! – со смешком похвалил я, впихнувшись в драные джинсы и теперь деликатно требуя от чайника горячей воды. – Это ж в сумме целый метр! Подумай, от чего отказываешься! – красноречиво шевелю бровями. Наступила очередь Бондаренко кривить лицо. – Нахуй такие оладушки! Не надо негров с метром, меня моя арийская Машенька полностью устраивает! – Ну-ну... – многозначительно ухмыляюсь, крайне довольный собой. – Кстати, а где твоя арийская Машенька? – У себя. Учиться я ей мешаю, понимаешь ли, – ответил Макс. По его хитрой роже я понял – мешал старательно и долго. Минут десять я прихлёбывал горячий чай, слушая непрерывный поток Максовой болтовни. Потом кое-как принял вертикальное положение и потащился к столу, дабы водрузить на него чашку. Сил на поход с целью мытья посуды у меня не было ну просто от слова «совсем». Разве что на крестовый, с целью её битья-уничтожения. Укутавшись в плед, я принялся изображать глубокий сон. Изображать, потому что мне что-то не спалось: башка раскалывалась, тошнота тоже никуда не делась. Да ещё и Бондаренко подрядился чем-то шуршать – как же, снова что-то проебал и без Андреевой фиг отыщет. Ну, или до меня докопается, что, кстати, более вероятно. Шуршание прекратилось, но я рано радовался: через несколько секунд он уже тряс меня за плечо. Разлепив глаза, я с ненавистью воззрился на Бондаренко – и тут же ощутил себя грёбаным мудаком. Макс замер истуканчиком возле «вертолёта», протягивая мне стакан и две таблетки аспирина; судя по кривой ухмылке, ход моих мыслей ему был прекрасно известен. Он терпеливо дождался, пока я запью таблетки, и забрал стакан. – Спасибо, – пробормотал я, укладываясь обратно и виновато глазея на него. Бондаренко в ответ фыркнул и натянул мне плед на голову. Возмущаться, конечно же, было невмоготу: аспирин действует не мгновенно, и по венам моим как обычно течёт лень. Ну ладно, так уж и быть, мои соседи не такие и кошмарные. Только им я об этом уж точно не скажу. Особенно вот этому мальчику с кружкой и бонусным аспирином. Зазнается ведь – и трусами потом от него не отмашешься. Проснувшись в потёмках, я лениво перекатился на бок и обнаружил, что дражайший Максим Витальевич меня покинул (по потёмкам, вообще-то, можно было догадаться). Честно попытался взгрустнуть; не получилось. Зачем мне Бондаренко, когда есть полкоробки шоколадных конфет, которые взялись фиг пойми откуда, но крайне полезны для работы мозга и не пиздят триста слов в минуту? Впрочем, конфеты я сожру за здорово живёшь, а вот Бондаренко здесь еще надолго задержится. Надо, что ли, научиться расставлять приоритеты без помощи желудка. Пять минут спустя я в позе лотоса восседал на кровати, обнимаясь с ноутбуком и упомянутыми конфетами. С ромом. От которых, кстати, во рту станет сладко и приторно, а попить я как-то и не припас. Однако безнадёжно лень было вставать и делать чай. Выщелкнув пару конфет из их пластиковых норок, я свободной рукой принялся писать Марьям Сагеевой всё, что думаю по поводу её нового пирсинга а-ля Ибра. Потом плюнул и вдавил до упора кнопку со стрелочкой, гордо именуемую «backspace», стирая неотправленное сообщение. Оно того не стоило: что от брата, что от сестрицы – всё как от стенки горох. – Семейка Аддамс, блядь, – пробормотал я, неодобрительно взглянув на фотографию, с которой на меня смотрела Марьям, раздражающе красивая брюнетка с томно-блядским взглядом. Тонкая чёрная бровь была пробита в двух местах; кожа вокруг колечек ещё была воспалённой, покрасневшей. Всё-то у вас напоказ, раздражённо подумал я, и закрыл Вконтакте. Так можно полночи хуй пинать. Учиться, Масенька, учиться! Нихуя – как бы отвечал мне нерешительный стук в дверь. С величайшей неохотой я соскрёб себя с кровати и поплёлся открывать, примерно догадываясь, кого увижу на пороге. Да-да. Он самый. – Елин? – я вскинул брови в знак вежливого недоумения. – У тебя что, опять с английским нелады? Или ты успел соскучиться? Ну, мало ли. Я по нему – успел. И мне уже даже совсем не стыдно. Мне просто стрёмно, потому что я дебил. – Да нет, с английским у нас пока вооружённый нейтралитет! – возразил он, а потом добавил, жалобно глядя на меня. – Макс, тут такое дело… Меня из комнаты выгнали! – И ты пришёл жить ко мне со всем своим немудрёным скарбом? – ехидно улыбаясь, я всё же посторонился, запуская Зака в комнату. – Я об этом не думал вообще-то. Но если ты настаиваешь… я даже принёс добычу, так что разжигай очаг! – Что за добыча-то? Мамонта завалил? – спросил я, смеясь. – Да нет, Светка оставила шоколадные кексы, в записке как бы намекая разделить трапезу с тобой, – Зак фыркнул. – Было бы неприлично кормить твоими кексами Стаселло, ты не находишь? Да и подзаебал он меня сегодня, признаться честно… – Это случилось только сегодня? – деланно удивляюсь. – Мне казалось, Зайцев – обладатель уникальной способности заёбывать людей секунд этак десть спустя после знакомства. Ты что-то до неприличия долго продержался. – А у меня есть выход? – недоуменно пожимает плечами. – Мы играем в одной группе, и я ему как бы многим обязан... Господи, как же я устал. С этими словами Елин рухнул на стул, а я неторопливо прошествовал к столу и принялся возиться с чайником. – Ну, стало быть, расслабься и получай удовольствие!.. Чай, кофе?.. – с едкой ухмылкой оборачиваюсь, – ...или потанцуем? – Херовый из меня сейчас танцор... так что лучше чаю, – его улыбка, неловкая и трогательная, заставила меня чертыхнуться уже привычно. И эта привычка меня ну очень нервировала. А Зак тем временем продолжил выводить меня из состояния душевного равновесия. Ну сам же того не ведая! – Макс, ты реально фея... Да вы, господин Нырков, сказочный просто пидорас... Этой мыслью я поспешил поделиться с Заком, попутно прикинув, не относится ли он к этим странным людям, которые смеют ненавидеть чай с бергамотом. В моём скромном божественном пантеоне бергамот стоял на втором месте – после шоколада и перед мороженой вишней. – Вы уж там решите между собой: фея я или готишная принцесса, – усмехнувшись, я поставил перед Заком чай и сахарницу; подумав, даже на ложку расщедрился. – А то я теперь в сомнениях, понимаешь ли: то ли туфелькой кого уебать, то ли нафеячить всем и сразу, да по самое не балуйся. – Ничего не знаю, для меня ты фея, самая настоящая: и перевод сделаешь, и в хату пустишь, и чаем напоишь... – отсмеявшись, Елин сделал глоток из кружки, после чего добавил: – Не знаю я, что там пиздит Стас, но ты его поменьше слушай… Это же пиздец помело: всё, что скажет, – нужно фильтровать и делить на десять... – Я предпочитаю сразу делить на ноль, – недовольно передергиваю плечами; тема мне не слишком-то нравилась. – Но хватит о Зайцеве; что-то он меня уже дистанционно заёбывать начал! – Вот теперь ты меня понимаешь... – с этими словами Зак потянулся к принесённому им контейнеру, не переставая оживлённо тарахтеть и под это дело пытаясь незаметно припрятать стикер, наклеенный на крышку. – Ну-ка, поглядим, что у нас там за шоколадно-банановые кексы! Надеюсь, они больше шоколадные, чем банановые... – Эй, про шоколад – моя фраза! – весело возмутился я, и проворно завладел запиской. Было интересно, что там такого, для моих глаз не предназначенного. «Рыжий, я уехала к Наташке ночевать. Кексы шоколадные с бананом. P.S. Масик от них тащится, так что ты меня понял, я надеюсь! » Ну, Светка. Сучка ты крашенная. В смысле, самая натуральная! – Знаешь, Зак… твоя сестра меня... эээ... пугает, – протянул я, старательно подбирая цензурные слова. – Она меня, блин, все девятнадцать лет, что я её знаю, пугает, – тяжело вздохнув, Зак натужно рассмеялся. – Абсолютно невыносимая порой... Но зато как готовит! – цапнув один кекс, он откусил сразу половину и, прожевав, посоветовал: – Да ладно… съешь кексик, и ты ей всё простишь, гарантирую! – Конечно, гарантируешь, – снисходительно соглашаюсь, кекс всё-таки беру. – Тебе же написали: Масик от них тащится! – Главное, чтобы не соврали, а иначе мне будет грустно, – улыбается, потом оглядывается по сторонам, о чём-то вспомнив. – А соседи твои где? Я не помешаю, нет? – Думаешь, спрятались от тебя под кроватью? – я скептически хмыкнул и покачал головой. – Честно говоря, понятия не имею: свинтили куда-то, пока я спал. Да и я сильно сомневаюсь, что ты мог им чем-то помешать. Машка у нас сферическое гостеприимство в вакууме, а Максу мешают только те, кому он на уши не может присесть… – И почему мне так с соседями не повезло? – Зак снова засмеялся. – Они вон, суки, не только чужих выгоняют, но и своих на порог не пускают... А я, понимаешь ли, ехал и мечтал, как ополоснусь и упаду спать... – с горестным видом он умял еще один кексик. – Бедный ты несчастный, – я фыркнул, но не слишком издевательски: вид у бедняги действительно был порядком замученный. – Допивай-ка ты чай, Елин, и вали спать, – выразительно киваю в сторону своей кровати. – А то сейчас на стол уляжешься, чего доброго. – Ты серьёзно? Не-е-е... Макс, ты меня потом не поднимешь же! – с мученическим лицом он кое-как собрал себя в кучу. – Блин... надо было всё-таки кофе дёрнуть... балбес я! Балбес, кто ж спорит? Незамутнённый же балбес. И такой милый, что впору припомнить данное себе обещание выйти в окно… Вот правда: быть может, просто уронить себя с седьмого этажа, не доводя до критического состояния? – Прикалываюсь я обычно более изощрённо, знаешь ли, – с сарказмом поведал я, крепче сжимая пальцы вокруг горячей чашки. – Ложись, я сказал! А я, так уж и быть, буду твой покой охранять. С ноутом и оставшимся профитом, – подумав, я пришёл к выводу, что в меня влезет ещё один кекс. – Ну смотри, фея моя, я тебя предупреждал,– допив чай, в два укуса Елин зажевал очередной кекс и вскоре уже улёгся на мою кровать. С задумчивым видом повозился; поправил подушку. – Чёрт, как непривычно снизу-то! Как будто прямо давит что-то… Он издевается, да?! Нет, он определённо издевается. – Первый раз всегда больно! – я всё же не удержался от подъёба. – А я вот во сне с верхнего яруса вечно обрушиваюсь, так что предпочитаю в пассиве… ой, ну, то есть, снизу, – ехидно покашливая, я уселся рядом, устраивая ноут у себя на коленях. – Макс, а мы точно с тобой об одном и том же говорим? – сдавленно поинтересовался Зак, пряча побагровевшую физиономию в подушке. – А впрочем, нет, не отвечай... Не отвеча-а-ать? Ну вот. А я только собирался. Ну, я таки действительно промолчал и задумчиво прошёлся пальцами по клавиатуре. Хотелось сделать какую-нибудь пакость, которая помогла бы отвлечься от того незначительного факта, что у меня тут под боком лежит весь такой Захар Елин. На счастье, Зак затих и не мешал делать вид, что его здесь нет… а что-то тёплое рядом – оно мне мерещится, да-да. Собственно, у юзернейма Макс Нырков не голова, так жо… то есть, не одна проблема, так другая. Только я успокоился и принялся откапывать чего-нибудь на предмет почитать, как в кармане джинсов завибрировал мобильник. Я аж порадовался, что у меня большую часть времени вибровызов стоит, – разбудили бы мне Елина, суки страшные. Действительно, суки страшные, – после вчерашнего вечерка Ибра был олицетворением этого прекрасного словосочетания. Сгрузив ноут на кровать, я перекочевал к окну и ответил на звонок, уже вытащив из пачки сигарету и принимаясь щёлкать зажигалкой. – Внимательно. – И тебе привет, Максимушка, – ядовито отозвался Ибра. – Можешь звать меня, деткой, котиком, ёбаной блядью или просто по фамилии, но только не Максимушкой. Договорились? – я постарался произнести это спокойно, чувствуя, однако, как в висках начинает стучать от никотина и злости. – Моя девочка сегодня не в духе? – участливо поинтересовался Сагеев. – Так приезжай; мы тебя быстро вылечим. Скотина. Вот теперь он такой же как прежде: самодовольный, вульгарный и дико раздражающий. Не угрюмый полупьяный незнакомец, взывающий к моей совести одним лишь фактом того, что походит на сплошную открытую рану. Такого Ибру грех на хер не послать. – Уже побежал… Ой, упал! Встал и опять побежал… – Юморист ты хренов. Мне тебя ждать? – Нет, вообще-то, – я фыркнул. – Во-первых, я через двадцать минут уже и не выйду. Комендантский час такой комендантский. – Значит, выйдешь через пятнадцать, – для него это было нечто самим собой разумеющееся. – Нихера подобного. И через пятнадцать, и через тринадцать, и через десять с четвертинкой тоже… Я занят, вообще-то. – Да ладно. Чем ты там можешь быть занят? – Парнем в тёпленькой постельке, – ехидно ответил я, мстя за «мою девочку». И ведь даже не соврал. Почти. – Не смешно, – заявил Ибра после недолгой паузы. – Нет, всё это реально уже не смешно. Ты не думаешь, что мне всё это может надоесть? – Что именно? – осведомился я елейным тоном. – Бегать за тобой, как собачка, ёб твою мать! – я вздрогнул от неожиданности, когда он так ощутимо прибавил громкости. – Что тебе надо, Максимушка, да как перед тобой ещё прогнуться! Может, мне нужно научиться читать мысли?!.. – Послушай, это невыносимо пошло – выяснять отношения по телефону… – …а после того, как мне хочется уебать самому себе в табло за эти танцы с бубнами, ты ещё и говоришь мне своим этим томным голоском, что якобы от меня блядуешь!.. – Вот знаешь, в чём твоя проблема? – устало перебил я. – Для начала, в проценте личных местоимений на предложение… – Не понял тонкой филологической иронии. Расшифруй, пожалуйста. – Подите, говорю, на хуй, Ибрагим Ренатович. Вам таки и одному неплохо. В раздражении швырнув телефон на стол, я пошире распахнул окно и высунулся на мороз. Холодина, конечно, зато отпускало быстрее. Я, может быть, и хочу, чтобы тебе надоело. – Макс… – я нервно дёрнулся, услышав сонный голос Зака, и перевёл взгляд на «вертолёт». – Ты там замёрз, наверное… иди сюда. – Слушаю и повинуюсь, – я сказал это обычным саркастическим тоном, но на самом деле хотелось провалиться сквозь землю. Само собой: он всё слышал. – Я думал, ты уже спишь, – опускаюсь рядом с ним; водружаю ноутбук на прежнее место. – Почти… – взгляд у Елина был такой же сонный, как и голос, однако выдать очередную неуместную глупость это ему не помешало. – Да ты считай, что я ничего не слышал! Да слышал же. И про «детку», и про «котика», и про «ёбаную блядь»… Лучше по фамилии. Да. – Не злись… – промямлил Зак, снова утыкаясь в подушку, но продолжая глядеть на меня одним глазом. – Тебе не идёт злиться… – А что, спрашивается, вообще идёт? – Улыбаться очень идёт. Я против воли заулыбался было, но тут же постарался принять устрашающий вид и деликатно впечатал Елина в подушку, положив ладонь ему на затылок. – Проспись, Елин! Улыбаться мне идёт, как же. Знал бы ты, в какую сумму это обошлось моим родителям и сколько зубов – не зубы вовсе. Поглазев на меня ещё с полминуты, Зак таки внял моим словам и вырубился. Вроде как. Я смог вздохнуть спокойно – ожидая, однако, еще какого-нибудь идиотского происшествия. Впрочем, паранойя успешно заелась двумя конфетами и половинкой кекса. А ещё одной конфетой – последнее желание учиться. Плюнув на всё, ноут я променял на читалку, в которой принялся растерянно шариться на предмет почитать. Наткнулся мимоходом на папку «Поппи Брайт» и поморщился – столь трепетно любимый Марьям хоррор про пидорасов я недолюбливал, считая их автора несколько… is overrated; с трепетным ужасом снёс нетленку Эсхила и Софокла (чур меня, чур!); недоумённо воззрился на медицинский справочник… В общем, почитывал я урывками «Логово» Кунца и пытался самому себе толкнуть укоряющую речь. Сущность вечного отличника так просто не пропьёшь, даже если ты живёшь в общаге и у тебя парочка закоренелых алкоголиков в друзьях. Но я работаю над этим, ещё как… Научи себя плохому, называется. Со скорбной миной я на ощупь отыскал в коробке последнюю конфету и отправил её в рот. Рядом заворочался Зак; проснуться не проснулся, но во сне бесцеремонно водрузил руку мне на бедро. Ну здрасьте, приехали… Фыркнув, я переложил елинскую конечность на кровать, но пальцы отнял не сразу. Просто потому что не хотелось, и свидетелей не было; даже сам Елин благополучно дрых. Я задумчиво окинул его взглядом и усмехнулся: даже спать умудряется как истинное ходячее недоразумение, перевернувшись на живот и подгребя подушку под себя. Длинная чёлка чуть ли не полностью закрывала глаза – жутко неудобно, наверное, особенно когда руки заняты. Я, кажется, как идиот таращусь на Зака вот уже пару минут. И за руку держу примерно столько же. Придя в ужас от самого себя и ситуации в целом, я отдёрнул руку, словно бы обжёгшись, и побрёл к окошку. Уж чем лапать тут Елина, лучше с сигаретой поцеловаться… Подкурив, я в задумчивости скосил глаза на телефон, лежащий на столе и лежащий почему-то весьма зловеще. Надо что ли поставить на звонок что-нибудь атмосферное… «Реквием» Моцарта, ага. Готичный такой музон, не какой-нибудь там сраный Cradle Of Filth. Впрочем, я всё время забываю убрать вибровызов, так что товарищ Моцарт не стоит свеч, и вообще… Две сигареты спустя я закрыл окно, запил остатками чая табачный привкус во рту и вернулся к кровати. Зак, разумеется, валялся там, где я его и оставил. Ловлю себя на мысли, что пялюсь на него при каждой удобной возможности, словно загипнотизированный одним видом этого нелепого существа. В очередной раз осёк себя и вернулся к чтению «Логова» – что спасает от ненужных мыслей лучше, чем очаровашки-маньяки и парочка неспешно выкуренных сигарет?.. Не прочитав и предложения, я снова взглянул на Зака; помедлив, осторожно убрал чёлку, лезущую ему в глаза. Волосы его на ощупь были тёплыми и мягкими… Елин вообще был на ощупь таким же тёплым и мягким, как и на вид. Ну вот. Запретил себе распускать руки, называется… А, похуй, пляшем. Может быть, это была первая и последняя возможность? Да даже не может быть; так оно и есть. *** Когда вырубаешься в процессе чтения, поутру сложно поверить, что действительно заснул. Вот и я сейчас сомневался: то ли дрых энное количество времени, то ли просто глаза прикрыл на пару секунд. Со мной такое частенько случается… Ну, если принять во внимание то, что через меня перекинута хватательная конечность сопящего неподалёку тела, я действительно отрубился. Ибо такое сложно было упустить из внимания. После того, что случилось, Елин, я просто обязан тебя убить. Судя по звукам, на соседней койке завозился Бондаренко. Я даже не успел мысленно пофэйспалмить, когда услышал нечто, похожее на тщательно сдерживаемое хихиканье. Проснулся, мать его. Эту неделю можно смело нарекать бенефисом Максима Витальевича Петросяна. Вопреки ожиданиям, Бондаренко вел себя на удивление тихо – выбрался из кровати почти бесшумно; я бы и не услышал, если бы не прислушивался. Это настораживало, и я не без усилия приоткрыл глаза… чертовски вовремя приоткрыл, как выяснилось! Бондаренко замер посреди комнаты в одних трусах и с телефоном наперевес, явно собираясь запечатлеть на камеру нашу с Елиным идиллию. – Ах ты, козлина! – прошипел я, выбравшись из-под руки Зака и метнувшись к сдавленно ржущему Максу. Тело со сна в неудобной позе слушалось не ахти как, но отобрать у него телефон я всё же смог – большей частью потому, что Макс со смеху трясся как припадочный. – Эк ты, Максимушка, невовремя пробудился ото сна! – проблеял он, умостив задницу на скомканном одеяле. – Невовремя пробудился?! Я тебя сейчас упокою навеки, – пригрозил я, с гневным сопением удалив эпичное фото и швырнув телефон Бондаренко, который ловко поймал его на лету. – Тебе что, блядь, жить надоело? – Ути-пути, какие мы грозные, – фыркнул он. – Я, быть может, просто хотел, чтобы ты глядел на это фото и вспоминал о приятных минутах, проведённых с… как его там? Захар? Ну и имечко… – Отъебись. Нормальное имя, – огрызнулся я, но уже без особого запала. Уж лучше капитулировать в сторону окна и задымить комнату в пику некурящему Бондаренко. – Не знаю, глядел бы я на это фото, но остальной этаж точно бы глядел. И укатывался бы со смеху. – Нырков, ну вот что ты за человек такой? – добавив в голос побольше обиды, взвыл он. – Вечно думает обо мне какие-то аморальные вещи, понимаешь ли… – И мне не стыдно! – заявил я, раздражённо попыхивая сигаретой и ёжась от холода. – Да это просто твоя любимая фраза… Вот как ты ещё не сдох от воспаления лёгких, а? – У меня иммунитет, – иммунитет теперь спасает от простуды, ага. Ладно, Бондаренко всё равно разницы не увидит. Действительно: он только выразительно махнул рукой и, напялив на себя первые попавшиеся под руку шмотки, понёс свои восемьдесят с чем-то килограмм на штурм душевой. – Давай-ка, Масик, разбуди свою спящую красавицу. Если у него первой пары вдруг нет, то у тебя она всяко имеется! Пакостно подхихикивая, Бондаренко с довольной рожей шмыгнул за дверь, пока я не нашёл, чем в него запустить. Между прочим, первой пары у меня не было, но проинформировать об этом Максима Виталича я как-то не успел. Вздохнув, я без особой радости покосился на немытые чашки и отправился-таки будить спящую краса… тьфу, блядь! В общем, Зака… да. Сев на край кровати и склонившись над Елиным, я осторожно потряс его за плечо. – Зак… – зову негромко. – Как насчёт проснуться? Насчёт «проснуться» Зак протестующе замычал, после чего невнятно добавил: – Ну Мааакс... Ну ещё пять минуточек и я встану... – покрепче вцепившись в подушку, он чуть наморщил нос и попытался сдуть прядь моих волос, касавшихся его лица – я был на расстоянии сантиметров двадцать с копейками, да ещё и засмотрелся на Елина… в который раз. Потом всё же сообразил, что сейчас вроде как надо возмутиться. – Елин, подъём! – рявкнул я, принимаясь трясти его уже обеими руками. – Щас Бондаренко притащится и так тебя взбодрит, что мало не покажется! – Нырков, ты садист! – простонал Зак, утыкаясь носом в подушку. – А ты хочешь утренних хохм про обжимающихся пидорасов, – констатировал я, проводя рукой по его волосам. Жест был скорее раздражённый, но выглядел как-то… хм, ласково. И Зак тоже хорош – подался вслед за моей рукой, словно бы так и надо… ну не надо же. Правда, потом снова рухнул на подушку. Не вынесла душа поэта. – Не хочу. Но и вставать я не хочу! – Ну ты и охренел, – смешок сдержать мне не удалось. – Елин, а, Елин. Экстренную пробудку хочешь? – Это как? – над подушкой снова показалась часть помятой физиономии с любопытным прищуренным глазом. – Это из чайника водичкой, – нежно отозвался я, для проформы ещё пару раз тряхнув Зака. – Э… заманчиво, но вынужден отказаться, – кое-как он сел на кровати, невероятным судя по всему усилием воли пытаясь удержать себя в таком положении. Расстояние по-прежнему было чисто символическим, и я буквально чувствовал тепло, шедшее от него; торопливо отодвигаюсь и принимаюсь лицезреть потягивающегося Елина. И я совсем не пялился на его оголившийся живот, когда футболка задралась. Совсем не пялился. Совсем не… Ну, только если самую малость. Мне вдруг так захотелось курить, что сам не понял, как в обнимку с ещё тёплым пледом оказался на привычном месте и принялся нервно щёлкать зажигалкой. Попутно размышляя о том, как кошерно бытие бревна, которое не думает о сексе каждые десять секунд (с Заком я думаю об этом, кажется, каждые две). Видимо, чтобы не нарушать эту периодичность, ходячий секс подполз ко мне с пачкой сигарет наперевес; я даже сделал милость и немного подвинулся. Мимоходом отмечаю, что зажигалка у него понтовая, серебристая и с какой-то гравировкой. Такую меньше всего ожидаешь увидеть у такого вот… Зака. Скорее у некоего долбоёба с идиотским турецким именем. – В кои-то веки выспался! – поведал мне Елин чуть ли не восторженно. – У вас тут тихо так… не то что у меня, с моими-то соседями-ебонатами… Буду, что ли, у вас отсыпаться! – Всегда пожалуйста, да только у нас тихо ровно до той поры, пока Макс трезв или мертвецки пьян, – снисходительно отозвался я. – Но он обычно в третьей, слегка поддатой своей ипостаси, в которой и минуты не может помолчать. – Зато он один… а по мою душу таких двое, знаешь ли! – резонно заметил Зак. Наивный… Бондаренко не один, его как минимум пятеро. Но об этом я решил промолчать. Не до того было; надо ещё рыжего-бесстыжего за дверь выставить. – Слушай, Зак… не то чтобы я тебя выгоняю, но… – я виновато улыбнулся, – о'кей, я тебя выгоняю. – А, ну тебе собираться надо, наверное, а я тут торчу, мешаю, – Зак выразительно хлопнул себя по лбу, но на его лице я что-то не заметил особых мук совести. – Да нет… – врать не буду. Я даже если и хочу соврать, обычно не выходит. – Просто я с утра не блещу терпимостью, а за убийство Бондаренко сидеть не хочется. – Без меня он будто бы приёбываться не будет, – он фыркнул и затянулся в последний раз. – Будет, – признал я неохотно, – но не так сильно. Ну, тут я немного слукавил. Мне просто не хотелось, чтобы этот шут гороховый ещё и до Зака докапывался. Однако застремался озвучивать. – Ладно-ладно, меня здесь уже почти нет, – вздохнув, он кое-как поправил одежду, потом пригладил волосы (волосам что шло, что ехало) и оглядел комнату. Блуждающий взгляд Елина остановился на гитаре; с чувством выполненного долга он водрузил её на плечо и как-то потерянно застыл на месте, уставившись на меня примерно как на гитару. – Елин, пока! – закатив глаза, я подошёл к нему и, решительно взяв за руки, потащил на выход. – А… …А куртку я решил оставить себе на память. Вместо плюшевого мишки: спать с ней буду. Ну ладно, ладно, пусть забирает. – Да увидимся, увидимся, – заверил я уже на автомате и не удержался от того, чтобы расплыться в улыбке. – Я так понимаю, сопротивляться бесполезно. – Бесполезно! – с энтузиазмом подтвердил Зак и тоже заулыбался. Пару секунд спустя я вышел из ступора и поспешил отгородиться от Елина дверью. Мораль всей ситуации была такова, что пялиться на него я мог неограниченное количество времени. Бондаренко, разумеется, не заставил себя ждать: впёрся в комнату с радостно-ехидной рожей, которая явственно дала мне понять, что с Заком они повстречались по пути. – Ну что, Нырков? Распрощался со своим принцем? Заебись просто. Я – принцесса, Елин – принц. У нас тут не общага, а какое-то тридесятое царство, притом с переизбытком ёбнутых шутов. – Он не мой, а свой собственный, – сказал я это невозмутимо, но малость с сомнением: то ли себе говорю, то ли всё-таки Максу. Который, судя по всему, натвердо вбил себе в голову, что у нас с Елиным что-то горизонтальное, выходящее за рамки сугубо вертикальной дружбы. – Ну-ну! – Бондаренко с готовностью затряс головой, отчего его мокрые русые волосы встали дыбом. – Скажи это Савельевой! – Чего Савельевой-то? – все постулаты вертикальной дружбы были как-то резко позабыты. Не возникало вопросов, о какой Савельевой шла речь – о той, что восседала у Елина на коленях в нашу первую встречу. Самым наглым образом восседала, прошу заметить. – Чего, чего… Максимка, ну ты даёшь! – тоном сплетницы укорил мой сосед. – Она ж на него спокойно смотреть не может, особенно как глотнёт лишнего. – А Зак? – интересуюсь как можно более безразличным тоном. – Насколько я понимаю, не в восторге, раз еще не дал ей себя изнасиловать, – охотно наябедничал Макс. – Нет, а я его прекрасно понимаю, между прочим! Риточка, конечно, очень ничего, но пиздец неадекватная… Я утвердительно замычал что-то. Светка эту истеричку на дух не переносила, так что неадекватность Риточки была народным достоянием и на новость дня ну никак не тянула. Нет, нет… новостью дня для меня было другое: я, блядь, приревновал. И даже отрицать не стоит. Уложив себе на колени почему-то ещё не разрядившийся ноутбук, я создал на рабочем столе вордовский документ и, страдальчески кусая губы, принялся набирать шедевр эпистолярного жанра: «Дорогой здравый смысл! Знаю, мы с тобой никогда особо не ладили, но не мог бы ты ответить мне на два вопроса? Пожалуйста-пожалуйста! О'кей, стало быть: 1) За что ты меня так не любишь? 2) Что, блядь, происходит вообще?! Настоятельно прошу проанализировать заявленные проблемы. С нетерпением жду ответа. Всегда твой, Максим Нырков». Перечитав сей несусветный пиздец мозгу, я всерьёз подумал о том, что можно было еще спросить, с какого хрена у меня так едет крыша от Зака. Или уже сразу написать отдельным файлом авторский лист на тему «Сто причин, почему крыше так себя вести не полагается». «Не потворствуй своему безумию, Нырков!» – велел я себе назидательно, и отправился мыть чашки: на грязную посуду я спокойно смотреть не мог. Видимо, потому что раньше с ней особо не сталкивался, ибо для дружбы с какой-либо работой по дому у нас была домработница (привет, словообразование!). А представить у плиты или возле раковины свою мать я не мог даже в самых безумных фантазиях: на указанные предметы быта она бы, разве что, воззрилась с вежливым недоумением, чтобы после мимолётным, но недвусмысленным взглядом окинуть свой маникюр. Притом для этого ей надо было оказаться дома, а дома матушка бывает редко. – Максим, можете ли вы предположить, как сильно я вас люблю? – с томной рожей выдал Бондаренко, растянувшись на кровати и обмахиваясь какой-то тетрадкой. Зачем обмахивался – непонятно. Не май месяц. – Чё надо? – Кофейку бы… – Облезешь и неровно обрастёшь, скотина ленивая, – ядовито отрезал я, но в итоге исправно насыпал в две чашки растворимой гадости. У меня слабость к придуркам, однозначно. Порадоваться, что ли, что не запал на Бондаренко? Именно в тот момент, когда я вручал Максу его чашку, в комнату ввалился Зайцев, по обыкновению решивший не утруждать свой могучий интеллект одноклеточного и не включать в алгоритм действий жалкое, совершенно никчёмное «постучаться». Этакая примета: если кто-то сначала пытается вломиться, а потом только стучит, – это Зайцев припёрся. – О-о-о, интимный момент?! – с порога загоготал он. – Может, мне уйти? – Да иди ты, иди, – добродушно фыркнул Бондаренко, привычный к подъёбам своего приятеля. Я же, будучи от Зайцева далеко не в восторге, испытал желание кинуть в него чем-нибудь. Не кофе, разумеется, – нечего на всяких мудаков продукты переводить. И, тем более, посуду. – Да пойду я, пойду, – охотно заверил Стаселло, каждую паузу между словами сопроводив кивком. – Я тут вообще мимо проходил… Его колючие, ехидные глазки почему-то упорно соскальзывали на меня. Блин, ну ему-то что от меня надо? Докопались, понимаете ли, все кто горазд. Ответив Зайцеву равнодушно-пренебрежительным взглядом, я со своей кружкой удалился к себе на кровать, размышляя о жизни. Ну там, не вшатать ли вторую пару? Очень концептуальный же вопрос. – Что ж ты минут на двадцать пораньше мимо не проходил? Такого зрелища лишился, скажу я тебе… – протянул Бондаренко, оскалившись. Я истерику закатывать не стал, закатил лишь глаза. Не расскажет теперь – так Зайцев всё равно потом выпытает. – Какого такого? – он явно был заинтригован. – Ну… – с таинственным видом Макс отхлебнул из кружки. – Ты, друже, никогда мне не рассказывал, что ваш гитараст – самый что ни на есть настоящий педераст. – Гитараст?.. А, Елин что ли? – Зайцев снова заржал, не забывая при этом заинтересованно коситься на меня. Фиг ли надо, спрашивается? – И чего наш гитараст отчебучил? – Метал ножи и вилки в вашу фотографию, фюрер… – раздражённо пробормотал я себе под нос. – Ну, возвращаюсь я такой, значит… Борясь с желанием накрыть голову подушкой, я принялся выслушивать, как утомлённый трудовыебуднями гражданин Бондаренко, вернувшись в родные пенаты, обнаружил там непотребства в виде трогательно спящих в обнимку пидорасов. Усилием воли я удерживал на лице покерфейс, но чувствовал, что щёки приобрели равномерный окрас свеклы в разрезе. Не способствовали делу и подъёбы пытающегося проржаться Зайцева, градом посыпавшиеся на меня. – Нырко-о-ов! Так ты теперь не просто принцесса… ты теперь принцесса нашего гитараста! – Зайцев, иди на хуй! – не выдержав, завопил я возмущенно. – А ты, Бондаренко, не пори горячку! Что еще за хуета про страстные объятья? Не было такого! – Было, было! – тоже еще подхихикивая, возразил Макс. – Ты не можешь знать наверняка, ты ж спал! Вот сука. И возразить-то нечего! Надувшись на весь белый свет, я принялся меланхолично прихлёбывать кофе и выдумывать способы долгой и мучительной смерти для этих олигофренов. Оставив меня в покое, Стас принялся зазывать Бондаренко на какую-то левую пьянку. Впрочем, чего там зазывать? Бондаренко только вскользь скажи про пьянку – и он с вероятностью в девяносто девять целых и фиг десятых будет там… А вот когда Зайцев докопался со своими увеселительными мероприятиями до моей скромной персоны – тут я малость прибалдел. Что, бля? – Э… что, бля? – Ну, как же, – Зайцев противно заулыбался, – что за веселье без нашей готичной принцессы? Не вашей, а вашего гитараста, между прочим… эээ… сугубо по предыдущей версии! Я мрачно глядел на него секунд десять. Потом дёрнул плечом и ополовинил кружку с кофе, всем своим видом выражая отсутствие энтузиазма. – Да брось ты, Нырков! Съедим мы тебя, что ли? Чего хуйнёй страдать? Приходи! Неспроста это всё. Ой как неспроста. Теперь только любопытства ради и попрусь. – Только если в качестве приглашённой звезды. На роже Стаселло явственно читалось, что к слову «звезда» он знает только одну рифму. Впрочем, он попытался сделать чуть более приличную морду лица, убедив меня в том, что задумал какую-то пакость. И пусть задумывает. В любом случае, я никогда не был тем человеком, который позволяет делать из себя клоуна. Максимум – мальчика для битья. Да и то, как говорится, давно и неправда. Мысли, говорят, материализуются. Вот и моя умная мысля вшатать пару чуть не материализовалась. Лишние полчаса куда-то делись (кто-то их у меня спиздил, ну не иначе!), а еще я внезапно перепутал пары и оказалось, что у меня никакая не культура речевого общения, а – не много, не мало! – теория перевода… Ну, опоздал, короче. Между прочим, опоздания для меня – редкость. Я же хороший, примерный мальчик. Это всё Елин виноват… ну, он последнее время у меня был кругом виноватый, так не будем же отступать от столь прекрасного нововведения. А самое обидное было, что на той неделе я на теорию перевода уже опаздывал (из-за Елина, между прочим). И преподша это помнила, разумеется. Меня вообще сложно забыть, ну. – Что-то у вас, Нырков, появилась скверная привычка опаздывать на мой предмет, – полетело мне в спину саркастичное замечание. У Ныркова, знаете ли, куча скверных привычек: бухло, курево, Ибра, диван. И монополия на сарказм, между прочим, тоже имеется. В своё оправдание я пропел что-то из оперы «типичный ботаник» и, сияя невидимым миру нимбом, притулился в дальнем углу аудитории, где для меня самой лучшей Дашей в мире заранее было припасено местечко. – И снова здравствуй, – весело протянула самая лучшая Даша в мире. – Да, да, – недовольно морщусь. – Снова опоздал и снова на теорию… – Вот да, – Левашова обвиняюще ткнула в меня колпачком ручки. – Это как-то связано с тем, что ты который день ходишь с довольной рожей? Всем своим видом я принялся показывать, что не знаю о чём речь. Рожа? Довольная? Что? Когда? Где?! Нет, не слышал. Отлистнул страницу, чтобы потом переписать у кого-нибудь пропущенный кусок лекции, и принялся с примерным видом выводить буковки с наклоном вправо. А на лице и вправду расползалась довольная улыбка. Хотя, если вдуматься, всё было плохо. Очень плохо. Просто тогда я этого ещё не понимал. *** С ненавязчивым «обожечтояздесьделаю» выражением лица, я таки нарисовался на пороге 728-ой комнаты и, чуть не посшибав нагромождённые прямо у входа табуретки, с ходу выдал: – Автографы раздаю по вторникам и четвергам! Стаселло сделал вид, что хочет запустить в меня сигаретной пачкой, но я и бровью не повёл. С видом завзятого донжуана я прошёл вглубь адского логова с целью приобнять Дарёну и Юльку. – Приветствую, дамы! Не знаю, смеялись ли они над моим выпендрёжем или над вытянувшейся рожей Зайцева, но я более потешным находил второе. На его кислотный взгляд я ответил страстным воздушным поцелуем. Тут уж возможность поржать появилась у всех присутствующих. Кисло ухмыльнувшись, Зайцев напустил на себя такой непринуждённый вид, что аж подозрительно стало. – Макс, ты такой позёр, – фыркнула Дарёна мне на ухо. – Можно, я не буду принимать покаянный вид? Нет, ну не могу я с Зайцевым мирно сосуществовать на одной территории. По той простой причине, что он сам ко мне приёбывается по любому поводу. Получается, будто бы… выдрессировал, что ли, так на него реагировать… Ладно. Что-то я не то мелю и не то думаю. Найдя меня не слишком-то годной мебелью, Юлька припрягла меня к фигурной и не очень нарезке овощей. Я послушно уселся рядом с ней, по пути успевая оживлённо трепаться с Дашкой о какой-то ерунде. Стаселло выдал умилённым голосом: – Я, кажется, начал понимать тех, кто говорит, что «место женщины на кухне»! Устав придумывать колкости с претензией на юмор, я закатил глаза и молча продемонстрировал через плечо излюбленную комбинацию пальцев в количестве одного среднего. – Стас, ты не хочешь окошко прикрыть? – подчёркнуто-доброжелательным голосом поинтересовалась Савельева. – Дует. Вот-вот. Захлопни форточку, родненький. У меня нож в руках, между прочим, а нож – это то самое холодное оружие, которое еще и метательное. Оказывается, овощи обладают способностью наскучивать. Продолжая машинально что-то кромсать, я задумчиво оглядел собравшихся. «Знакомых» и «незнакомых» я фильтровал по вернейшему признаку: незнакомые не прочь были поглазеть на меня, фриковатого женоподобного первокурсничка с кудряшками, а знакомые воспринимали сие зрелище как нечто обыденное. Определять их как-то еще мне было лень – да больно надо?.. Взгляд мой упал на Савельеву – ту, которая Рита. Я, разумеется, принялся её критически разглядывать. Нашёл очень симпатичной, к своему неудовольствию. Да, со стороны Елина это весьма недальновидно – не трахнуть весьма расположенную к нему Риточку. Впрочем… возможность у него всё еще есть; авось перестанет ушами хлопать… Вот только какое тебе, Нырков, дело до того, кого там кто трахнет? Интересный вопрос, учитывая, что ты ведь ни капельки не ревнуешь. Савельева заметила, что я на неё глазею, и – о боже! – кокетливо заулыбалась. Ну да, какую бабу не прельщает возможность своими прелестями вернуть гея на путь натуральный? Я болезненно оскалился в ответ, телепатически посылая Ритку на хуй самыми красочными эпитетами и впервые в жизни благодаря небо за свою чистого небесного цвета ориентацию. Овощи внезапно стали очень интересными. Настолько интересными, что я чуть не откромсал себе полфаланги указательного пальца. – А вот и Елин, не прошло и полгода! – возвестил Стаселло. – Бросай свою ценную ношу наверх и давай мне сюда табуретки! Я усилием воли заставил себя не пялиться на вход. Овощи, Макс. Овощи. Лучок зелёный. Меня неожиданно кто-то тронул за плечо… ладно, хорошо, это наверняка был не «кто-то», и я только этого и ждал. Разумеется, я узрел перед собой Зака, улыбающегося так радостно, будто бы перед ним не Нырков, а не пойми что за чудо неземное. – Привет. Я согласно кивнул: мол, виделись. И не позволил себе заулыбаться в ответ так же широко, только снова чуть полпальца не отхватил. Мне вдруг стало страшно, что на моей физиономии и без счастливого оскала всё написано. Разборчивым Светкиным почерком. То-то Дашка так выразительно уставилась. Чёрт, этот лук когда-нибудь порежется?! Лук устыдился и дорезался, вследствие чего мне позволено было забиться в угол «вертолёта», подальше от едких взглядов Зайцева. Разобравшись с табуретками, Зак, опасливо покосившись на Ритку, поспешил ретироваться ко мне. – Сегодня без штрафной? – со смешком спросила у него Юлька. – Меня спас Стаселло, дружески напомнивший, что пора на седьмое небо! – он засмеялся, но веселья резко поубавилось, когда рядом как бы невзначай уселась Ритка, якобы с целью облагородить стол зеленью. Не удержавшись, я фыркнул; Савельева не без раздражения покосилась на меня, но ничего не сказала. – Слушай, а по какому поводу такое веселье-то? – А шут его знает, – Юлька пожала плечами. – Я сама офигела, когда узнала, что будет столько народу! Но ты же знаешь Стасика – его хлебом не корми, а дай собрать толпу… Стаселло, как по команде, картинно прокашлялся и с пафосной рожей начал нести чушь. – Товарищи филологи и не очень! Прошу задраить люк и занять ваши посадочные места: я думаю, что пора садиться за стол! Нехилая такая толпа алкашей охотно вняла его призыву. Я бы, конечно, поинтересовался у Елина, чего это он ко мне так страстно прижимается, да только к нему самому с другой стороны активно жалась Савельева. Вопрос был снят. С тихим, гаденьким смешком я подвинулся, давая Заку хоть какие-то сантиметры необходимого пространства. Тот, не скрывая облегчения, придвинулся ко мне как можно ближе. На его лице было то выражение, какое могло бы быть у человека, чудом спасшегося от мучительной смерти; это меня позабавило. – Крепись, Елин, тебе воздастся, – негромко пропел я. Зак кивнул: мол, креплюсь. Крепился он народными средствами с высоким содержанием алкоголя. Правильно, правильно, между пидорасом и навязчивой поклонницей без стакана не высидишь. Поймав вопросительный взгляд Елина, я кивнул. Пофиг, что пить, главное – не всё и сразу; я еще после попойки у Калинина-то не до конца отошёл. – Как бы это ни было тривиально, друзья мои, но я предлагаю тост, – это Зайцев снова распизделся. Зря я переживал, что мне уготована роль клоуна: так он со мной и поделился эфирным временем. – Правда, речь свою я где-то проебал, поэтому буду импровизировать… сегодня все собрались здесь для того, чтобы уже в который раз соединить свою печень с алкоголем нерушимыми узами… …и с утра уже в который раз разбираться с их бракоразводным процессом. Ну, это я за себя говорю. Вообще, конечно, я редко мучаюсь похмельем, но сегодня интуитивно предчувствую дохреналлион поводов накидаться. Сложно не предчувствовать этот дохреналлион поводов, если он сидит рядом с тобой. – За это и выпьем, – решительно перебил Силкин. – Не знаю у кого как, но у меня уже трубы горят! За это определённо стоило пить, не чокаясь. Но остальные со мной были не согласны… ну, или просто решили сдобрить бухлом случившиеся в центре стола салатики. Поливка салатиков сопровождалась жутким многоголосым гомоном. – Зоопарк, – пробормотал я снобским голоском, отхлёбывая из кружки, и получил от Зака согласный кивок. – Попрошу минуточку внимания, – снова заголосил Стаселло. – Юль Сергевна, встаньте! – Юлька поднялась. – Дорогие други, вот это Юль Сергевна, ей нужно отдать по двести деревянных за жратву, а всем девчонкам – троекратное ура за кулинарные подвиги на благо коллектива! Под конец фразы хитрые глазёнки Зайцева предсказуемо сползли на меня. Я только одарил его презрительным взглядом и с интересом прислушался к драме, развернувшейся по левый бок от меня. – Зак, ты со мной не разговариваешь что ли? – поинтересовалась Ритка обиженным голоском. Зак хмыкнул, явно борясь с желанием брякнуть «Да!». Ну, или мне хочется так думать. – Ну здрасьте. С чего такие выводы, Маргарита? Думать о Савельевой как о «Маргарите» было как-то выше моих сил; хотя бы потому, что так зовут мою мать. Нет уж, пренебрежительное «Риточка» вполне годилось. – Не знаю, мне вообще кажется, что ты меня с субботы избегаешь… Что-то не так? Я вцепился покрепче в кружку с котятами (а как я мог пить из какой-то другой? Котята же!), убеждая себя, что меня совершенно не интересует, что там у них было в субботу. Да хоть в третью пятницу на неделе. – Да всё нормально, Рит. Просто забудь и всё. Про субботу – в особенности. Ты мне друг и ничего больше… Покончив с оправдательным бубнежом, Зак снова повернулся ко мне, давая возможность смерить его ядовитым взглядом. – Да ты, я гляжу, девочкам мозги пудришь, Елин? – с усмешкой поинтересовался я. – И чего это ты, стесняюсь спросить, в субботу натворил? Ещё одно любовное послание накатал? – Макс! Да знаю, что я Макс. И по совместительству – придурок, каких поискать. Пару секунд назад, кажется, я убеждал себя, что меня это не интересует. Не интересует. Не интересует. – Проснулись мы рядом в субботу… – с преувеличенным энтузиазмом Елин принялся разливать виски. – Ничего такого не было, но Ритка этому придаёт значение, а я нет. Глупая история… – Да ты вообще, Захар, порой умом не блещешь. На этой чудной ноте я велел себе заткнуться и перестать издеваться над беднягой Елиным. Он же не виноват, что мне в голову неизвестно что лезет? Хотя, вот как раз он и виноват: пора бы уже задуматься и над его поведением, а не только над своим собственным. – Выпусти покурить, а? В который раз он как будто чувствует, что я пытаюсь найти в его действиях логику, и отвлекает, задавая какой-нибудь бессмысленный вопрос и улыбаясь как… как Зак Елин, да. Невольно приходит в голову мысль, что не стоит задумываться о мотивах его поведения. Да мне и самому не шибко хочется: упорно продолжаю ждать какого-то подвоха, хотя Елин и подвох не слишком-то вяжутся. – Да вместе пойдём. Я выбрался из-за стола и поковылял к окну. Ну, и Зак следом за мной. Вернуться к размышлениям мне не дало некое подозрительное оживление в эпицентре пьянки. – А теперь, товарищи, предлагаю размять наши бренные кости и проверить, кто уже нажрался, как хряк! – Криницын если еще и не был как хряк, то на юного кабанчика вполне тянул. С довольной рожей он извлёк из шкафа обувную коробку и, выдержав зловещую паузу, осведомился: – Ну, кто мне скажет, что в этом ящике Пандоры? – Бляяяядь, – это сбоку приглушенно застонал Зак. Мне аж стало интересно, что такого скрывается под картонной крышечкой. – Женские сапоги-ботфорты, – заржал какой-то парень. – Кто пройдёт весь коридор в Юлькиных двенадцатисантиметровых шпильках по прямой, тот и трезвый! – выдала Настасья. Смешно было только девчонкам и мне. Ну да, да, приходилось мне напяливать женские туфли. И не раз… и даже не два. М-да. Знал бы Зайцев, насколько близка к истине его мысль про готичную принцессу, – покоя бы мне не дал. – Да ты придумала новую развлекуху! – заржал Гарик, а потом, посмеиваясь, глянул на свою девушку. – А если серьёзно, Юлька на них и трезвая-то прямо не ходит… – Идиоты, – Юлька засмеялась, а потом мстительно прибавила, глядя на Силкина. – А ты, милый, за это пойдёшь в первую четвёрку! Тот в ужасе поперхнулся, и я уже даже не знал, что такого жуткого могло оказаться в невзрачной коробке. – Вскройте красный ящик, – торжественно приказал Стаселло. Кирилл с готовностью поднял крышку. – Твистер же! – радостно воскликнул кто-то. Я с сомнением покосился в сторону незнакомой девчонки. Лично мне гранёный стакан в коробке многое сказал, а Криницын это многое подтвердил. – Но-но, попрошу! – он уже активно так расстилал полотнище с разноцветными кружочками. – Это алкотвистер, моя дорогая Женечка! Итак, кто смелый? Ну точно не я. И, судя по всему, не Зак, пытающийся спрятаться у меня за спиной. Он, впрочем, быстро понял, что я для этого неприлично тощий, и со вздохом привалился к подоконнику. Да уж, алкотвистер такой алкотвистер. Я имел неплохое представление об этой очаровательной развлекухе, но в пору знакомства с ней, к счастью, был ещё слишком трезв, чтобы поучаствовать. В итоге «смелыми» оказались Женечка-любительница-твистера и Настасья. К ним, злодейски улыбаясь, Юлька присовокупила печального Гарика. – А четвёртым мы к вам поставим Зака, – проблеял Стаселло, тоже уже почти дошедший до кондиции кабанчика. – Ну что, чемпион первого семака, покажи им класс? Я с интересом покосился на Зака. Вот оно что, значит! Мученически вздыхая, тот поплёлся к своим товарищам по несчастью, а я снова закурил. За неимением попкорна закурил, ну. – Итак, правила просты – четыре человека на поле. Дайте-ка мне их стаканы! – велел Кирилл. Завладев посудой товарищей смертников, он налил в гранёный стакан по пятьдесят грамм вина, мартини, клюквы и виски с колой. Я выразительно скривился – искренне не завидую тому, кому придётся это пить. – Проигравший выпивает до дна! – подал голос Стаселло, гадко осклабившись. Спасибо, кэп. А я-то, дурак, думал, что надо будет только пригубить. Следующие десять минут вся комната укатывалась со смеху, глядя на то, как незадачливые игроки из вполне себе банальных поз постепенно оказываются в таких, какие «Камасутре» и не снились. Я, хоть им и сочувствовал, но разве же мог не пялиться на Елина? Не мог, ясен пень. Чего уж там: я откровенно пожирал глазами его напряженное тело, во всей красе представленное на верхнем этаже этой самопальной камасутры. И, признаться, был рад, что никто сейчас не обратит на меня внимание – я с таким же успехом мог залезть на стол и заорать: «Я хочу тебя, Елин!». Господи. Что-то я с двух кружек начал жечь напалмом, и мне это здорово не нравится. Но глупо же, в самом деле, читать себе нотации: мол, хотеть Зака – это нехорошо, нелогично и вообще некошерно. И странно как-то… ну какой человек в здравом уме захочет Зака?!.. О, м-да… «в здравом уме». Well, okay, будем считать, что я себе здорово польстил. От печальных раздумий меня отвлёк Силкин, красочно рухнувший на пол и вместе с собой поваливший девчонок. Зак, находившийся над ними, благополучно устоял. – Елин, уже можно разогнуться, – Зайцев радостно загоготал, явно усмотрев в своей фразе нечто пошлое. – Если б я мог, – полупридушенным голосом возразил Зак, но всё-таки кое-как поднялся на ноги и потащился в сторону кровати, чтобы облегчённо рухнуть на своё место и внаглую закурить. Под аккомпанемент пространного мата – это Гарик испил чудесного напитка из не менее чудесного стаканчика – я тоже подошел к «вертолёту» и, прислонившись к спинке кровати, протянул: – Вот это класс! Ты где так научился гнуться, Елин? Твою ж мать. Таким голосом только зазывать мальчиков в чилл-ауты. Притом не просто коктейльчиков попить. – Камасутра многому учит! – ляпнул Елин, будто бы прочитав мои мысли. Я выпал в осадок, и он поспешил меня успокоить, посмеиваясь при этом. – Да шучу я, Макс! Не спадай так с лица… баскетбол многому учит, а не только мячиком в корзину попадать, знаешь ли! Мм. Да. Конечно. Безусловно. Я фыркнул и покачал головой. – Блядь, шея… – со стоном Зак, чуть не выронив сигарету, схватился за шею. Смутно понимая, что творю, я отвёл его руки в сторону, чуть не вмазавшись ребром ладони в тлеющую сигарету, и с самым невозмутимым видом принялся массировать ему плечи. Руки всё еще были холодные после затяжного перекура на сквозняке, и кожа Зака даже через ткань футболки казалась возмутительно горячей. Оставив в покое расслабленно поникшие плечи, я перешел на основание шеи, стараясь не встречаться взглядами с Зайцевым, который безо всякого стеснения на нас вылупился. С этаким научным интересом. Юный натуралист, блядь. После очередной затяжки Зак откинул голову назад, затылком прислонившись к спинке кровати. На меня он, к счастью, не смотрел; косился куда-то в сторону, наполовину прикрыв глаза. А я пялился как идиот (хотя, почему «как»?) на чуть подрагивающие рыжеватые ресницы, ловил себя на совершенно проспиртованных, вопреки количеству выпитого, мыслях… и надеялся, что он не слышит того, как громко и судорожно я сглатываю. Хотя по мне, конечно, слышала вся комната. И парочка соседних – если, конечно, их на пьянку не сагитировали. – Спасибо, – вздрагиваю, когда Зак легонько сжимает пальцы на моём запястье. – Я уже в норме… Неохотно отняв руки, сажусь рядом. – Макс, ты знаешь… – ну, щас я точно узнаю что-то этакое. – Ты прям какой-то мальчик-бог! От такого заявления я опешил. Потом ожидаемо пробило на смех. – Ага, – проржавшись, наклоняюсь ближе к нему, – я ж, блядь, святой в каноне! Вот, что я скажу тебе, святой в каноне, – ты идиот, и ты не лечишься. И к тому же повторяешься. Притом не только на словах, но и на деле. Пока я с мрачной рожей накачивался елинским виски, в алкотвистер продули еще несколько несчастных. Под конец шило в заднице взыграло и у Кирилла. – Ну что, последнюю партию и за гитару? А кто со мной сыграет, а? Впервые за эти пару часов в комнате воцарилось молчание. Желающих как-то не наблюдалось. – Ну я сыграю! – это Елин решился на второй дубль. Следом за ним подорвалась Савельева (и мебели понятно, которая из них), и тут я будто бы со стороны услышал свой голос: – Пожалуй, тоже рискну! Выбравшись из-за стола, я замер истуканчиком рядом с Заком, а Риточка взглянула на меня, как на врага народа. Зато Стаселло, казалось, сейчас помрёт от счастья. – Какая у нас тут славная компания подобралась! – радостно потерев руки, Криницын принялся намешивать в стаканчике демоническое пойло. Зайцев, по-прежнему лучась светом не хуже любой лампочки, тоже выполз из-за стола с целью верховодить нашей доброй и смешной игрой. В общем, пиздец начался. И вскоре достиг своего апогея, разумеется. Сложно было с моего ракурса оценивать всю порнографичность наших поз, но народ гоготал знатно. В перерывах между катанием по полу Зайцев умудрялся простонать что-нибудь на тему «эту конечность приткнуть туда-то», и снова принимался ржать. Уж не знаю: мы такие смешные, или просто до этого все ещё были более-менее трезвыми? А вообще-то, я капитально так сглупил с этим чертовым твистером. Не сказать, чтобы я пренебрегал физкультурой, но проблема у меня была другая, а именно – правая рука, в которой когда-то была сломана хуева туча костей. В обычной жизни я, недопереученный левша, не слишком-то страдал, но при сколько-нибудь ощутимом напряжении руку начинало нехило так сводить. Вот и сейчас не было уверенности, что меня хватит надолго. – Макс, правую руку на синее! – уже чуть ли не похрюкивая, велел Стаселло. Мысленно застонав, я с огромным трудом поставил правую руку на синий кружок, неосторожно перенеся на неё вес и чувствуя, как дрожь усиливается. Поиграл немного в гляделки с явно сочувствующим Заком. И уже за секунду до случившегося понял, что сейчас рухну. И таки рухнул, а вместе со мной – и Ритка с Кириллом. Повезло, что между мной и ними еще оказался Зак – крупногабаритную тушу Криницына ронять на шестьдесят килограмм кожи и костей как-то даже кощунственно. А так они только малость задели Елина… Впрочем, лучше бы меня размазало по полу Кириллом. Ведь теперь что? Правильно – коктейльчик «прощай, печень». Выматерившись напоследок, Зак поднялся и, протянув мне руку, поднял на ноги. А я бы, может, и еще полежать не прочь? – В следующий раз, Елин, ты меня остановишь! – мрачно велел я, пытаясь отдышаться и уже держа стакан. Ну, как говорится, перед смертью не надышишься! Зажмурившись, я залпом опрокинул в себя содержимое стакана и скривился. В сей миг даже отвратительное пойло вроде «Страйка» казалось мне не таким уж ужасным. Там хоть понятно, что ты пьёшь. Поставив стакан, я как-то без особого удивления понял, что меня штормит. Но также я понял, что мне в геометрической прогрессии становится на всё похуй. Кроме, разве что, Зака, сжимающего моё плечо. – Макс, пойдём, сядем, а? А то потом не проберёшься… Я взглянул на него без особого восторга. Елин, Елин… ты сам не понимаешь, о чём меня просишь. Пару минут – и я за своё поведение рядом с тобой не ручаюсь. Как говорится, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. – Садись, я сейчас, – я прикрыл глаза. – Постою вот только и приду… Ага, приду. Приплыву, точнее. Потому что рядом с Заком меня ждёт уверенное такое «приплыли». Ладно. Зак – он в принципе-то сплошное ходячее «приплыли». Эта мысль меня рассмешила, и я радостно заулыбался Дашке с Юлькой, которые, казалось, не знали, то ли тоже ржать, то ли беспокоиться. Когда я споткнулся на ровном месте и чуть не навернулся, они всё-таки склонились ко первому варианту. Коварные… нет чтобы хоть немножко побеспокоиться. В качестве равноценного обмена ноосфера предложила беспокойство от Зака, который, торопливо вскочив, придержал меня за пояс и не дал приложиться носом об столешницу. Спася мой нос, Зак деликатно так потянул меня в сторону кровати, и я решил, что присесть и правда неплохо. Вот только присел не на кровать, а на Елина. Ну хорошо, хорошо… не присел – рухнул. И это вышло совершенно случайно, я настаиваю! – Нет, ну что вы ржёте? – возмутился он; это девчонки укатывались со смеху. – Вы что, никогда не видели, как человека в ноль срубает? Смешно им… Он такой милый, подумал я, поудобнее устраиваясь у него на коленях. Вот без дураков. Ну ладно, почти без дураков: большая их часть во главе со Стасом ретировалась в коридор. Ну и хер с ними… у меня тут настоящий живой Захар Елин, который даже не пытается сбросить меня на пол! Ввиду последнего обстоятельства я счёл его милым вдвойне и, недвусмысленно так прижимаясь, обнял за шею. – Елин, – проблеял я нежным и очень пидорским голосом. – Ты держи меня крепче, а то ведь я и упасть могу... Неужели тебе будет меня не жалко? Да будет же. А я и рад воспользоваться. – Да-да, Елин, держи принцессу крепко, чтобы она не упала со своего трона! – это Зайцев вернулся и с порога принялся истерично хохотать. – Конечно, будет, – заверил Зак, игнорируя Зайцева. – А потому, пожалуй, я не дам тебе упасть! С этими словами он обнял меня за талию, а я подумал, что умер и попал в рай. Ну, или сплю и вижу хороший сон. Ущипнуть бы себя, да не хотелось выпускать из захвата Зака. – Эй, Нырков, ты там слезать не собираешься? – ядовито поинтересовалась Ритка, убивая меня взглядом. – Это, знаешь ли, несколько неудобно… Че-е-его? Выкуси, сучка, это мой трон! И только через мой… через твой труп я с него сойду! – Не волнуйся так, мне вполне удобно, – заверил я, елейно улыбаясь и укладывая голову Заку на плечо. Потом поёрзал и недовольно пробормотал: – Только хреновина какая-то мешается… У тебя что там, телефон в кармане что ли? И, отодвинувшись, я по-хозяйски запустил руку Елину в карман. Телефон упорно не хотел извлекаться на свет божий. Эх… чертовски жаль, что я не мог одновременно воевать с телефоном и видеть лицо Савельевой. Положив мобильник на стол, я довольно вздохнул и вновь прижался к окончательно охуевшему Заку. Вот так-то лучше. Никаких Риточек, никаких Стасиков, никаких телефонов. – Ну что, петь будем? – я аж чуть повернул голову, чтобы в ужасе покоситься на Силкина. Меня как-то после прошлого раза не слишком радует слово «петь» из его уст. Потом я, впрочем, решил, что сейчас мне как-то по барабану. В прошлый раз я не восседал на коленях у Зака. Чёрт возьми… да в прошлый раз я в принципе был не знаком с Заком; разве что заочно. И вот теперь не знаю, радоваться или огорчаться… Пожалуй, порадуюсь сейчас, а огорчусь с утра. Вот. Кто, что и где пел, я уже не соображал. Хотя иногда в голове всплывали обрывки смутно знакомых песен («смутно» – потому что не надо было срываться за Савельевой и покорять алкотвистер), и я пытался что-то подпеть, но без особого успеха. Наверное, дело было в том, что я слегка перебрал. Или в том, что тёплая ладонь Елина жгла мне через майку кожу живота. Или в том, что он хоть и пел вместе со всеми, но негромко. Прямо мне в ухо. Чёрт. Чёрт. Чё-ё-ёрт… Я будто бы со стороны слышал собственное дыхание – тяжёлое такое. Загнанное – ведь хрен его знает, куда я себя загнал. Ну хотя нет, почему же… я догадывался. Недаром из головы моей упорно не желала уходить одна мысль. А мысль эта заключалась в том, что если ты хочешь просто и тупо трахнуть парня, то в голову тебе не лезет всякая ванильная ересь. Даже если ты пьяный… Особенно если пьяный! Кажется, Максим Алексеич, вы запали на натурала. И за это уж точно стоит пить, не чокаясь. Слово «пить» породило во мне желание заняться соответствующим делом, и я огляделся в поисках своего стакана. Который не только обнаружился в зоне досягаемости, но и был кем-то предусмотрительно наполнен. Глотнув, я поморщился – клюква. По вкусу напоминало водку с ароматизатором. Нет, ну как можно такое пить? Возмущение, впрочем, не помешало мне активно опустошать кружку. Заметив, что Зак как-то странно на меня уставился, я милостиво решил напоить и его, но он принюхался к содержимому кружки и с возмущенной физиономией её отобрал. – По-моему, тебе хватит, Макс, – проворчал он, и зачем-то привстал. Я ощутил, что вишу у него на шее, и это меня почему-то здорово развеселило. Да мир вообще до омерзения удивителен и весел, когда ты пьян в стельку. Налив чего-то в другой стакан, Зак снова сел и вручил его мне. – На вот, лучше сок пей, а то завтра будет мучительно больно... Блядь, да мне и так завтра будет мучительно больно, спасибо алкогольным игрищам. Что я теряю-то? И вот не надо, не надо на меня так смотреть! Улыбаясь улыбкой пай-мальчика, я послушно хлебнул из стакана. Сок оказался вишнёвый. Хотел ляпнуть, что вообще-то люблю апельсиновый, но потом передумал и только облизал губы. Как обычно, зацепился штангой за передние зубы. Прихватив губами надоедливый металлический шарик, я отправил его туда, где ему следует быть. Открыв глаза, обнаружил, что Елин откровенно на меня пялится. Господи, неужто эта юная фиалка ни разу не видела проколотый язык? Или он… хм… ладно, не стоит развивать эту мысль. В ответ на мой вопросительный взгляд Зак сотворил то, от чего я чуть не протрезвел. Придвинувшись совсем близко, едва ли не касаясь губами моего уха, он прошептал: – Макс, ты такой охуительно красивый сейчас! Я поперхнулся очередным глотком. Эм… а чё это было? Мне послышалось? Нет, ну если бы такое ляпнул какой-нибудь Ибра-тире-Серж-тире-свой-вариант, я бы нашёлся с ответом. Но Зак такого попросту не мог заявить. Ну не мог же! – Елин, ты когда-нибудь думаешь прежде чем говоришь? – оторопело интересуюсь. – Очень редко. Ну да, я это и так знаю. И меня это елинское распиздяйство почему-то дико умиляет. – И кстати, я безумно люблю смотреть, как ты улыбаешься, нервотрёп ебучий… Тут уж я не выдержал и радостно заржал; очень уж меня впечатлила формулировка. Зак аж отшатнулся от неожиданности. – Таки да, я нервотрёп, – соглашаюсь, едва выговаривая слова сквозь смех. Вперив в него самый блядский взгляд из имеющегося у меня арсенала, я снова склонился к нему до неприличия близко и с намёком прибавил: – И ты даже не представляешь себе, Елин, насколько ебучий… Тут уж Зак принялся хохотать. А я так надеялся вогнать его в краску… увы, намёк мой остался непонятым. Трагично вздыхая, я уже привычно уткнулся лбом Заку в плечо. Шумное веселье буйствующих алкашей за спиной меня как-то совсем не колыхало… Ну, разве что в тот прекрасный миг, когда в дверь постучали и шумное веселье в мгновение ока обернулась тихой печалькой. Если это комменда, то тихая печалька обернётся кровавым боевиком; я был бы и не прочь, да только вот незадача: вхожу в актёрский состав. – Открыто! – наконец, подала голос Юлька. – А у вас тут охренеть как весело, я гляжу! – признав Светку, я расслабился. Мне по блату сохранят жизнь. Хотя… спорный вопрос. Затянувшееся молчание и тихий смешок Зайцева как бы намекали мне, куда обращён Светкин взгляд. – Братик, ты совсем того? – я почувствовал, как Зак отрицательно мотнул головой и обнял меня крепче. – Да нет, вроде. – И что это тогда за цирк? Очередная пауза. Отлепившись от Елина, я неторопливо обернулся. – И тебе привет, Светик! – помахав ручкой, я с чувством выполненного долга рухнул обратно. – Елина, ну что ты за человек? – вдруг возмутился Стаселло. – Ну ты что, не видишь? Хорошо людям, а мы вообще-то публика толерантная… Все захохотали, а я только закатил глаза. Тоже мне, толераст хренов. То-то ты мимо меня пройти спокойно не можешь, мистер Толерантность. – Идиоты, – Светка хмыкнула. – Вы бы потише, что ли … Если в 728-ой живут придурки, это не значит, что весь этаж из-за вас теперь спать не должен! Три часа ночи, совесть, ты где? – Совесть ушла за бухлом, не ищи, – я признал в говорящем Бондаренко. Этот-то когда успел притащиться? – Стас, ну вы правда потише, ладно? – после секундной заминки Светка добавила, явно обращаясь к Заку. – Я надеюсь, ты не забыл про наши планы? Зайди завтра с утра, мой хороший… Я вздрогнул. Бедный Захарка… мне будет тебя не хватать. Согласен носить по тебе траур! Очень практичное обещание: большая часть моих вещей так или иначе тёмная или чёрная. – Да, Елин, ну ты и попал! – радостно воскликнула Настасья, когда Светка ушла. – Давайте тост… За то, чтобы Зак пережил завтрашний день! – Нам бы всем его пережить, алкаши, – меланхолично отозвался Зак, явно предвкушая их с сестричкой завтрашние «планы». – Так, всё, у филфака тихий час, так что переходим на лиричные композиции! – объявил Зайцев. В моём испорченном меломанией мозгу почему-то возник услышанный как-то раз дуэт Slipknot и Джастина Бибера. Хорошая, блядь, ассоциация… Тут Силкин затянул под гитару какой-то левый рэп, и я подумал, что ассоциация вышла не самая плохая. – В твоих красных глазах не было льда, спасибо тебе, благодарю тебя… Эээ?! Мама родная… так и до Гуфа недолго допеться. Гарик, я был о тебе лучшего мнения. Хотел что-нибудь сходное съехидничать, но это было раньше, чем останки разума благополучно сгинули. Зак подсобил, дублируя мне на ухо эту бредятину. Шёпотом, едва слышным и ощутимо хриплым. – Твоя нежность меня пленила с первых минут, окутала навсегда… – шёпот этот обращал слащаво-тупенькую песенку в нечто с невообразимым подтекстом. Я по-прежнему крепко прижимался к Заку и чувствовал, как он то и дело легонько вздрагивает. Видимо, не только я глотнул лишнего, но и он начал забывать, что не с бабой обжимается. И вот сейчас-то мне полагается гордо оттолкнуть охуевшего сверх меры Захарушку, прошипев что-нибудь в стиле «Я тебе не Ритка, мудак!»… Но я этого не сделаю. Почему? Да просто не могу, и всё тут. Елин, словно бы почувствовав это «не могу», уложил мне руку на бедро, словно бы руке там самое место. Пытаюсь придумать-таки возмущенную тираду, но врать-то я никогда не любил и не умел; в том числе и самому себе. Он ведь не делает ничего такого, что мне не нравится? Не делает. А потому какой смысл жаться и строжиться, если даже не хочется? Нет уж, я, как истинный ущербный гедонист, не собираюсь делать того, что мне не… Воздух вышибло из лёгких чем-то очень тяжёлым. Это Зак, подавшись вперёд, коснулся губами моей лопатки, ближе к плечу. Задержался в таком положении на пару ужасно долгих секунд, и только потом отстранился – медленно-медленно. И только тогда я наконец смог вдохнуть. И голову поднять. И, как внезапно обнаружилось, даже протрезветь. Немного, правда, самую малость. – Зак, мне просто для справки… Ты меня с Савельевой не перепутал? – глядя в упор, высказал я наболевшую мысль. Тот только покачал головой, продолжая напевать почти беззвучно эту ванильную муть. Я спешно отвернулся, чувствуя, что если продолжу вот так вот пялиться на его губы, то это закончится чем-нибудь нехорошим. Даже не чем-нибудь, а конкретным таким поцелуем взасос, после которого и Зак гарантированно протрезвеет, и Стаселло на радостях схлопочет обширный инфаркт. Нога определённо начинала затекать, и я постарался устроиться поудобнее. В следующую секунду я ощутил себя вполовину не таким пьяным как был. По той простой причине, что в поисках удобства обнаружилось не удобство, а только лишь стояк Елина. Я застыл, в полном ахуе уставившись перед собой. Это что же… у него что, встало? На меня, что ли?!.. Нет, блядь, на Зайцева… он же так эротично ржёт, давясь клюковкой, ну в самом деле. И вообще… нашёл, чему удивляться. Ну, стояк и стояк… другое дело, что Захар у нас вроде как самый что ни на есть махровый натуралишка. Остаётся только убеждать себя, что я похож таки с затылка на Савельеву; другое дело, что мне это, мягко скажем, не льстит. – Эй ты, зажатый в Нырковских тисках, бери весло и греби на стул! – если до этого Зайцев влезал невовремя, то теперь влез невовремя в квадрате. Ну, или вовремя в кубе; ещё как посмотреть. – А то я уже больше не могу слушать, как басист терзает шестиструнку, пытаясь вспомнить, что такое аккорды... – Ну дайте вы мне до сортира сбегать! Виски наружу просится, очень хочет в канализацию… Макс, выпустишь? Не, не выпущу. Мне и так хорошо. Удержав разочарованный вздох, я неохотно сполз с него и бревном рухнул на кровать, ловя на себе очередной инквизиторский взгляд Риточки. А Зак тем временем с крейсерской скоростью ломанулся к выходу. Ага, как же, виски у него наружу просится. На освободившееся место Зака кто-то уселся. Не подымая головы, по матерчатому ремню я узнал Дарёну. Сдаётся мне, тема инквизиции сейчас будет вдвойне актуальна. – Что это было, Бэрримор? – язвительно поинтересовалась Левашова. Я что-то невнятно промычал, чувствуя, что готов пустить корни в матрас и прикинуться частью пледа. Неудовлетворённая моим «ответом», Дарёна не сильно, но требовательно дёрнула меня за волосы. – Отстань, – я изо всех сил попытался прикинуться спящей ветошью, однако не на ту напал. – Щас-таки, ага, – она откинулась на спину и сползла пониже, после чего уже тише продолжила: – Что, Максик, ищешь Ибрагим Ренатычу достойную замену? – Ибру она даже пару раз видела живьём и особой симпатии к нему не испытывала. В отличие от Светки, которая знакома с ним лично не была, но мечтала познакомиться очень и очень близко. – Увы, вкус у тебя со временем не улучшается. – Если надумаю искать, в состав судейской трибуны пока что никого не приглашаю, – едко парировал я, раздражённый тем, что Зака кто-то додумался сравнивать с этим мудаком Иброй. И тем, что кто угодно сравнивал бы… сравнивал бы не в пользу первого. – Дашк, ну не пори хуйню, а? – Я порю всего лишь ту хуйню, которую вижу, – Дашка пожала плечами и фыркнула. – Вы с Елиным как-то… ээ… недвусмысленно смотритесь рядом. – Ну и хер с ним… – хотел было отмахнуться, да руку что-то лень стало поднимать. – Да и вообще... ты ведёшь себя так, будто я влез на стол, – блядь, ну дались же мне сегодня эти столы, – и признался Заку в своей вечной и страстной любви. – Почему мне кажется, что ты просто до этого не допился? – она негромко засмеялась. – Хотя, судя по голосу, допился… – Ну, я залез бы. Поржали бы потом. – Да ну ты брось. Не над чем, – Дарёна снова как-то сникла. – Слушай… ты б не слишком ушами хлопал с этим Захаром. Не нравится он мне. – Чем именно? – удивился я. Ёбнутая восторженная школьница внутри меня недоумевала, как Зак может кому-то не нравиться. – Ну… даже не он сам, наверное. Просто не понятно вообще, откуда вдруг такой интерес к тебе. Его раньше не видно и не слышно было. Да и ты хорош – липнешь к Елину, будто вы… ну, не знаю. Она в чём-то была права, пожалуй. Но это как раз было из оперы того, о чём мне сейчас думать не хотелось. – Ладно, Даш. Торжественно клянусь, что буду держать ухо востро с коварным Елиным и при случае стряхивать его наглые ручонки со своих коленок. Довольна? – И не полезешь на стол? – И не полезу на стол! – Вот и отлично! – выпрямившись, Левашова бесцеремонно запустила руку мне в карман джинс. Это у неё был такой очаровательный способ стрельнуть сигаретку. – Я так и знал, что разговор о спасении моей души был заведён с корыстной целью! – изрёк я с пафосно-трагичной рожей. Со смешком Дашка бросила мне на грудь порядком облегчённую пачку «Кента» и уплыла курить. Зак нарисовался минут через пять, видимо, благополучно избавившись от… от виски. От меня не укрылось то, что он не знал, куда деть глаза, лишь бы не встречаться со мной взглядом. За гитару, протянутую Стасом, он ухватился как утопающий за соломинку – ну, я убеждён, что это было именно захудалой такой соломинкой. Я даже принял более-менее сидячее положение, чтобы наконец-таки полюбоваться на зрелище, именуемое «Елин с гитарой». Мои же слова сыграли со мной злую шутку. Потому что я действительно любовался. Зак очень органично вписывался в речевой штамп «ходячее недоразумение». Однако, взяв в руки гитару, преображался словно бы по волшебству. Поэтому я, должно быть, и пялился на него так откровенно: целое открытие же. Поэтому даже не разбирал толком, чего он вообще поёт; хотя поначалу признал «Агату», ибо «Агата», по утверждению херок, «это так готично!». Когда всем приспичивало «пить» вместо «петь», у меня в голове будто бы рубильник со всего маху выжимали с отметки ON до отметки OFF, и я мог прихлёбывать вишнёвый сок, вцепившись в кружку обеими руками и не сводя с Елина совиного взгляда. Рубильник выжимали обратно – я тупо пялился, цепляя взгляд к каждому движению Зака. А тот будто бы и не замечал меня и моих ужимок; я старался не принимать это невнимание на свой счёт – больно рожа у него была загруженная. Уж не знаю, с чего. Или, что вероятно, сообразить не могу: в голове у меня вместо мыслей сновали какие-то амёбообразные твари… я бы не назвал их мыслями, о нет, ни за какие коврижки… Я удивлённо захлопал глазами, обнаружив, что комната погрузилась в полумрак – не интимный, но в высшей степени внезапный, вот что я думаю. Как я, интересно, умудрился и это проморгать? Ладно, теперь уже не важно. Какая, к хуевой матери, может быть рефлексия, когда Елин снова заиграл? – Забери меня к себе, Я так устал бежать За тобою вслед, – повернув голову, он пел и смотрел прямо на меня, придурка со стеклянными глазками и глупой улыбкой. Это давала о себе знать та самая внутренняя ёбнутая школьница, которая была убеждена, что Зак поёт для неё… для меня, точнее, – какой теперь смысл делать вид, что я не с ней? Проще не артачиться, а подписаться уже под перечнем прописных истин, главной из которых было то, что я окончательно и бесповоротно влюбился в этого придурковатого рыжего парня. Под номером два вполне можно разместить недвусмысленные попытки Зака подъехать ко мне на хромой козе… Вот только в указанном списке я никак не мог обнаружить, с какой вдруг радости он мной заинтересовался. Ах, да, я же подумаю об этом завтра… В комнате было на удивление тихо. Очень и очень на удивление: ну какая тишина может быть в помещении, где обретались Зайцев и Бондаренко одновременно? Хотя какая разница? Я бы сейчас не услышал ничего, кроме голоса Зака, который становился тише и глуше, и, казалось бы, вот-вот сорвётся. Мне вдруг показалось, что его состояние очень напоминает моё собственное. Я опомнился только тогда, когда Зак умолк, и Юлька сдавленно пробормотала: – Ну ты даёшь, Зак… На щеках её блестели слёзы, и мне тоже захотелось заплакать. Правда, скорее от досады на себя самого. Комната постепенно наполнялась звуками; Зак неуклюже сунул гитару Гарику и поспешно ретировался в сторону окна. По-прежнему не отрывая от него взгляда, я направился следом. Елин не на жизнь, а на смерть сражался с пачкой Marlboro, пытаясь отвоевать у неё сигарету. Умилившись возвращению уже привычного, неловкого Зака, я отобрал у него пачку и, неспешно подкурив сигарету, вручил ему. Он сбивчиво поблагодарил. Затянулся. Перестал с преувеличенным интересом разглядывать подоконник и поднял глаза. Тут-то мы оба и залипли, молча пожирая друг друга взглядом. Если бы Левашова сейчас подошла и сказала мне, что Елин – великое чёрное зло, я бы просто послал её на хуй. Потому что человек, который притворяется, никогда не смог бы смотреть на меня так, как Зак смотрел. – Ты… здорово играешь, – промямлил я, по-прежнему пялясь на Зака. – Тебе правда понравилось? – он смущенно заулыбался, тоже не отводя взгляда. И наверняка даже не подозревая, что он меня этим самым взглядом попросту выебал. – А то ж! Сердце пронзила стрела! – заверил я, гаденько ухмыльнувшись. – Блин, Макс… ну не надо про стрелу! – Зак, нервно смеясь, прикрылся фэйспалмом. Чёрт меня дёрнул ляпнуть про эту стрелу… и как еще в ответ не услышал про подорожник?.. Однако, получив передых от ментальной ёбли, я получил и возможность достать сигареты и тоже закурить. А потом снова встретился с Заком взглядами, и с особой отчётливостью понял, что влип. Капитально влип. Чтобы не выставлять себя ещё большим дураком, чем уже выглядел, я не без усилия отвернулся к окну. Мысли лениво водили хороводы то вокруг Зака, то вокруг пиздеца, который несколько часов назад я мог бы назвать «завтрашнее утро». Ибо второе из первого вытекало прямо и просто. – Я… пойду, пожалуй, – вздрагиваю, когда Елин кладёт мне руку на плечо. Рука поглаживающим движением сползла на предплечье; будто бы опомнившись, он поспешно её отдёрнул. – А где моё «увидимся»? – я понадеялся, что в улыбке моей не было ничего от влюблённой девицы. – Ну, это само собой! – он ответил такой же глуповатой улыбкой и неуверенно потащился в сторону двери. И ушёл, напоследок оглянувшись; вместе с ним сгинуло и всё моё сомнительное веселье. Несколько минут спустя откланялась Савельева. Правда что: какого хрена здесь делать, когда несчастная жертва самоустранилась в царство Морфея? А вскоре пламенные взгляды Стаселло и Макса погнали туда же и меня. Скомкано попрощавшись со всеми, я вышел в коридор и, тяжело вздохнув, поплёлся по направлению к своей комнате, предвкушая вожделенное одиночество и упорно пытаясь выпроводить из мыслей кое-кого рыжего и бесстыжего. Уже чуть ли не у самой двери комнаты на меня вдруг налетела зарёванная Савельева, несущаяся по коридору. Подняв глаза, она сначала остолбенела, а потом вдруг принялась колотить меня в грудь кулаками. Херачила она меня без особой силы, но зато энтузиазма хватило бы на дюжину Риточек. – Ну ты и сволочь, Нырков! Сволочь! Сволочь! – то и дело восклицала она слезливым голоском. Опомнившись, я осторожно перехватил её за запястья. Как бы Ритка меня ни раздражала, вид плачущей девушки будил во мне пресловутого «рыцаря в белых доспехах», как это называла Лилька. – Рит, ты чего? – с опаской спросил я. – Чем это я провинился и… эм… когда, собственно, успел? – Не делай вид, что не понимаешь, о чём речь! – возмутилась Ритка, всхлипнув пару раз. Глаза у неё распухли, а лицо пошло некрасивыми красными пятнами; размазанная едва ли не по всему лицу тушь тоже красоты не добавляла. – Когда это ты успел охмурить Зака?! – А? Чего? – у меня, наверное, был на редкость идиотский видок. Мы с Заком, конечно, были сегодня весьма… весьма пидорасами. Но в 728-ой Савельева выглядела раздосадованной, не более того. Никаких признаков истерики не наблюдалось. Впрочем, я особо и не наблюдал. – Рит… ты чего такое говоришь? – как бы то ни было, а я твёрдо решил всё отрицать. – Никого я не… – Не ври! – решительно перебила Ритка. – Он мне сам сейчас сказал, что он… что вы… – Да какое нахуй «мы»? – раздражённо оборвал я, решив, что лучшая защита – нападение. – Не хочу тебя расстраивать, милая моя, но тебя наебали! У меня имеется отличный вкус и какое-никакое чувство прекрасного, так что твой рыжий банально не прошёл бы фэйс-контроль на пути в мою койку! В ассортименте и получше имеются… Давненько я не врал так убедительно. На какую-то секунду даже поверил в собственные слова. Однако этой секундной уверенности, судя по всему, с лихвой хватило для того, чтобы убедить Савельеву. – Так он что… обманул меня, что ли? – возмутилась она, мгновенно перестав всхлипывать и даже не заметив завуалированного оскорбления. Я поспешил поклясться мамой, папой и Бондаренко, что коварный Елин её действительно обманул. А потом наудачу выпалил: – Я думаю, он всего лишь ляпнул первое, что в голову пришло. Да уж, прям как я. – Вот же… – Ритка, казалось, аж раздулась от злости. – Макс, ну почему все мужики такие козлы?! Не дожидаясь ответа, она обошла меня и решительно направилась дальше по коридору, бормоча что-то в стиле «Ну, я тебе еще устрою!». Елина мне, конечно, уже жалко, но он первый Ритке напиздел невесть что про наши мифические отношения. И я не думаю, что его будет мучить совесть… А вот меня – ещё как будет. Ненавижу ложь. Опасаясь, как бы Савельева не вернулась и не устроила второй раунд, я торопливо заперся в комнате. На последнем издыхании стянув майку и не удостоив того же джинсы, рухнул носом в подушку, чуть ли не мордой в ноутбук. Припомнив обстоятельства, при которых мы расстались с ноутом, я фыркнул и поднял крышку. Документ всё ещё был открыт. «…всегда твой, Максим Нырков» Секунду спустя моя подпись превратилась в «Макс Нырков, готичная принцесса». С чувством выполненного долга я вырубил ноут и снова уткнулся в подушку. Но вместо того, чтобы сходу отрубиться как приличный алконавт, я думал о Елине, как приличный идиот. О его дурацкой чёлке и рыжеватых ресницах… Не то чтобы мне больше не о чем было подумать, но я ведь подумаю об этом завтра. Если не умру со стыда в первую секунду пробудки.