Best Half of My Soul

      Эвену стало лучше. Эвену всегда становилось лучше. В его глаза вернулся свет, а его смех снова заставлял сердце Исака трепетать. Ему было восемнадцать, и он вернулся в школу.       Исак прищурил свои глаза, как только Эвен зашёл внутрь с загадочной улыбкой на лице. Он сделал тату. Он так гордился собой. Это была всего лишь маленькая чёрточка, тонкая крохотная полоска на его правом запястье. Он сказал, что она была его лучом надежды.       Исак начал глумиться и сказал, что тату похоже на букву «I», он назвал его «Татуировка Исака». Он ожидал, что Эвен засмеётся или ответит какую-то хрень, но он не сделал ни того, ни другого. Эвен просто молча улыбнулся и больше никогда ничего про это не говорил. Это обезоруживало Исака, который стоял с жалкой полуулыбкой, застывшей на его лице, и с отделённым от груди сердцем, бившемся как сумасшедшее. И он никогда не признавался Эвену, но он действительно думал, что татуировка сделана в честь него. И ему она тайно нравилась.       Иногда, когда Эвен засыпал, Исак поглаживал его запястье. «Татуировка Исака». Он отследил её пальцем. Вверх и вниз. Вниз и вверх. Пока в итоге не уснул сам. В конце концов, он делал это уже на автомате, даже когда Эвен не спал. И, ради всего святого, иногда Исак касался её даже в присутствии их друзей. И внезапно это стало ещё одной их фишкой.       Их друзья не понимали, почему они постоянно обнимались и касались друг друга так часто. Но память Исака не могла охватить моменты прошлого, когда что-то было иначе. Он настолько уверен, что они — Исак и Эвен, всегда были самыми ласковыми друзьями, насколько можно быть уверенным в том, что любимый цвет Исака — особый оттенок голубого, цвета океана. Их друзья были самыми слепыми на свете.       Им было шестнадцать и восемнадцать лет, они продолжали и продолжали. Исак забирался на окно Эвена почти каждой ночью. Он попросту всё это ожидал. Ожидал разговоры с объятьями перед сном, ожидал Эвена, нежно ласкающего его лицо и заправляющего ему волосы за ухо. Но он больше не мог справляться с одной вещью — со взглядом, которым одаряли его глаза Эвена. Никто никогда не смотрел на него так, как Эвен. Голубыми, заспанными и любимыми глазами, такими любимыми.       Теперь каждую ночь Исак ласкал кожу между глазами Эвена, потому что знал, что тот так быстрее уснёт. И он хотел, чтобы Эвен засыпал первым. Он дожидался его тяжёлых вздохов для того, чтобы прошептать: «Я люблю тебя». Каждую ночь. Это стало его рутиной, его секретом. И видеть то, как Эвен засыпал у него на руках, приоткрывая свои пухлые губы, было лучшей частью дня Исака. Было лучшей частью жизни Исака. Это заставило шестнадцатилетнего Исака чувствовать себя мужчиной. Мой малыш, хоть ты и старше. И да, их друзья не понимали, кем они друг другу приходились. И если честно, Исак — тем более.       Как-то раз они помогали Юнасу с переездом. Чёртов Юнас и его чёртова квартира на пятом этаже, и никакого лифта. Исак спускался вниз уже в миллионный раз за день и обнаружил Эвена, сидящего в багажнике грузовика. На данный момент Исак видел улыбку Эвена уже несметное количество раз за всю жизнь, но когда он ухмылялся так широко только для него, его сердце всё ещё вздрагивало. Как и всегда. — Итак, ты сидишь здесь, пока я отрабатываю там свою задницу? — сказал Исак. — У нас перерыв, — ответил Эвен, притягивая Исака за петли для ремня. — Так что, ты меня тоже теперь подкупаешь? — улыбаясь, произнёс Исак, прижатый к груди Эвена. — На самом деле, я проверял шампанское, — сказал Эвен, проходясь руками по талии Исака, посматривая на него так, от чего все его внутренности всегда переворачивались. — Шампанское? — Исак по-доброму издевался. — Шампанское? — Что? — усмехнулся Эвен. — Разве не его люди пьют, когда празднуют? — Я хочу пива, — ответил Исак, по-идиотски улыбаясь, наклонившись и прижав свой лоб ко лбу Эвена. — Пива.       И, может быть, Исак сказал это слишком мягко. Мягче, чем какие-либо друзья могли говорить друг с другом. И, может быть, он больше ни хуя не понимал, чем они занимаются. Но он сомневался, что мог бы остановить это тогда, ведь чересчур пристрастился. И суть в том, что Исак не хотел прекращать. Вообще. — Привет, Исак, — закричал Юнас, напугав их обоих. — Скажи своему парню, что он нужен нам наверху. Исак с Эвеном безмолвно переглянулись, слегка раскрыв рты. Исак знал, что следовало бы что-то сказать, начать отрицать или засмеяться, превратив всё в шутку. Это у него получалось лучше всего. Но затем Эвен укусил свою нижнюю губу с забавляющейся улыбкой, танцующей в его глазах. И у Исака больше не было силы воли. — Парню, — произнёс Эвен, сияя. — Так можно уже и привыкнуть.       Что?       И как Исак мог сохранять спокойствие, когда Эвен поднимался по лестнице спиной вперёд, что было нелепо, смотря на Исака всё время, когда Юнас закатывал глаза, толкая его грудь вперёд обеими руками. Как должен был дышать Исак, когда Эвен проговаривал слово «парень» перед тем, как наконец развернуться, наполнив воздух смешками, оставляя позади чертовски растерянного Исака. И такого влюблённого.       Настало время, когда все их друзья начали упоминать их как возлюбленных. Исак и Эвен всего лишь глядели друг на друга молча, Исак пытался найти выражение его эмоций. И Эвен был, в итоге, прав, потому что Исак к этому привык. Так бесстыдно быстро.       Той же ночью, когда началась та самая история с «парнем», Исак бы ни за что не признал, но ему снился Эвен. Не то чтобы это было чем-то необычным. Но в тот день это ощущалось по-другому, более реально. В этом сне они целовались и целовались. Все те мысли, которые Исак всегда так сильно старался подавить, просто всплыли в образе абсурдного и бесконечного поцелуя. Не было страха, не было сомнений, просто поцелуй. Он был непреодолимым, он был нелепым, он был вкусным.       Исак и Эвен целовались, переворачиваясь на траве. Поедая рты друг друга лениво, голодно. Поднимаясь, опускаясь. Смотря на небо, на траву. Голубой, зелёный, голубой, зелёный, голубой, зелёный. Исак поворачивался, его разум кружился, и он был просто свободен. Целовать Эвена, будто в фильме, в слоу-мо, с камерами, окружающими их. Музыка заиграла громко, когда они соединили рты, словно одно целое, двигая языками болезненно медленно. Медленно, как замороженные. Будто у них было всё время в мире. Будто они были влюблены, как будто они парни друг друга.       Исак всё ещё улыбался на следующий день, когда открыл свои глаза, чтобы встретить его любимую пару голубых заспанных глаз, смотревших в ответ с весёлыми проявлениями. Исак покраснел ещё до того, как полностью проснулся. В тот день, голова Исака была не единственной чересчур радостной частью тела. Он вскочил с кровати, устремился домой настолько быстро, ни за что бы не услышав то, что Эвен пытался сказать. Это не первый раз, когда подобное произошло, но первый раз, когда Эвен заметил до него. Исак побежал домой, желая провалиться сквозь пол, чувствуя стыд, пробирающий до костей. Но всё ещё ощущая призрачное касание его губ губами Эвена. И, каким-то образом, это чувство оказалось сильнее. Исак рухнул спиной на стену трамвая и закрыл глаза, пытаясь удержать ощущения этого сна, вздыхая как дурачок. Исаку было шестнадцать лет, и он был так чертовски влюблён.       Эвен написал Исаку, чтобы тот расслабился. Это было нормально. Он сказал, что на самом деле был бы озабочен, если бы Исак проснулся рядом с ним, увидев, как тот выглядит утром, при этом никак не отреагировав. Он рассмешил Исака. Эвен сказал, что это была суббота — день, в который Бог отложил все дела парней, чтобы те были вместе. И это рассмешило Исака ещё больше. Эвен пообещал никогда не забывать об этом утре. Исак засмеялся и пообещал его ударить. Эвен пообещал в таком случае носить с этого дня два слоя одежды.       Они пообещали друг другу ещё миллион глупых вещей. Исак назвал его ублюдком, подонком и идиотом. Эвен назвал его своим парнем, милым и дразнящим. И Исак перестал дышать от смеха над самыми убогими шутками в истории самых убогих шуток. Но Исак вернулся, потому что Эвен был домом.       Они начали использовать слово «парень» в качестве шутки. Они начали использовать его в качестве оправдания. Они дразнили и называли друг друга своими парнями. Эвен начал звать его «малыш». И, чёрт возьми, звучало просто идеально. Исаку было сложно сохранять спокойствие, пытаясь спрятать то, как всё внутри него переворачивалось. Малыш. Он просто чертовски сильно это обожал.       Они смеялись, их друзья закатывали глаза, но смеялись тоже. И это было настолько глупо, ведь некоторые правда думали, что они были в отношениях. И Исак знал, что играл с огнём. Но он решил, что будет наслаждаться этим столько, сколько сможет. А справиться с пеплом он мог и потом.       Вечеринки. Вечеринки. Вечеринки. Теперь на каждой вечеринке они будто танцевали без музыки. Эвен и Исак. Они двигались вместе, держась на расстоянии, синхронно, поворачиваясь и стремясь друг к другу неосознанно, как подсолнух к солнцу. Проверяя друг друга взглядом из-под своих ресниц во время глотков пива, подмигивая друг другу игриво, как только кто-либо из них ловил на себе глаза другого. Как будто в этом ничего не было. Но в этом было всё.       На тех вечеринках Исак больше не напивался до беспамятства. Он пил до тех пор, пока демоны внутри него не засыпали. Только пока его движения не начинали превращаться в танцующий поток. Теперь Исаку хотелось помнить, хотелось чувствовать. Каждый раз, когда голубые глаза встречали зелёные среди комнаты, ища лишь его одного, по всей спине пробегали мурашки.       Он пил до тех пор, пока не забывал полностью все «почему». Пока не достигал точки, при которой любовь внутри него почти улетала. Почти. Исак в шестнадцать лет определённо знал, что такое любовь. Хоть и вся эта любовь задыхалась внутри него, иногда заставляя и его задыхаться, если бы у него был выбор, он бы выбрал испытать это снова. Его любовь к Эвену была прекраснейшей его частью.       Но свершилось так, что Исак любил Эвена Бэк Нэсхайма — своего лучшего друга с поры бесконечности. Исак любил этого мальчика всей любовью, которая только может содержаться в шестнадцатилетнем теле. На некоторых вечеринках он пил до тех пор, пока это почти не вылетало из его уст. Пока неустойчивая граница между любовью и «почему» не начинала путаться. — Эвен? — спросил Исак на одной из тех вечеринок, теряя равновесие и бросаясь на него. — Что бы ты сказал, если бы я попросил тебя стать моим парнем? — Попробуй однажды и узнаешь, — произнёс Эвен, причёсывая мокрые падшие пряди волос на лбу Исака. — Ладно, — прошептал Исак, слегка прикрывая глаза под прикосновением Эвена. Исак вздохнул, уложив свою голову на его плечо: — Но я, скорее всего, не спрошу. Они молча стояли, Эвен отслеживал контуры спины Исака. — Почему нет? — наконец спросил Эвен таким образом, что фраза прозвучала далеко не так, как мог бы сказать её Эвен. — Я не могу, — шепнул Исак так, будто рассказывал ему секрет. — Ты не готов, — вздохнул Эвен, прозвучав печально. Исак ненавидел, когда Эвен грустил. — Я ненавижу, когда ты грустишь, — сказал Исак, открывая глаза и всматриваясь в пару удивлённых голубых. — Мне не грустно, — Эвен ответил, мягко улыбаясь. — Нет? — словно ребёнок, улыбнулся Исак. — Как я могу грустить, когда ты мне улыбаешься? — проговорил Эвен, смотря ему прямо в душу.       Исак взглянул на него в ответ, стараясь сфокусироваться на только что услышанных словах, в то время, как его мозг пытался всё это переработать, чувствуя головокружение от того, что не мог это сделать. — Я устал, Эвен, — произнёс Исак, наклоняясь и прижимаясь к изгибу шеи Эвена. — Я забираю тебя домой, — мягко сказал Эвен. Он поцеловал волосы Исака: — Я обо всём позабочусь, малыш. — Однажды? — пробормотал Исак со всё ещё закрытыми глазами.       И он уже не особо помнил. Но он, может быть, соединил их губы, застав Эвена врасплох, а может и не соединил. И, может быть, он уже видел сны, но мог поклясться, что слышал: «Однажды, малыш».       Исак и Эвен были в ненастоящих отношениях. Но этого должно было быть достаточно, ведь Исак ещё не знал, как это — быть с кем-то. Он даже не знал, как это — быть в мире хотя бы с самим собой. Он не мог быть с подходящим ему человеком, всё ещё чувствуя, что это неправильно. У него до сих пор не выходит дышать только потому, что он начал думать. Исак был смущён огромным количеством вещей, но никогда не Эвеном. Так что, когда Эвен обнимал его ночью, Исак держался за это чувство. Он зарывался носом в его шею и переставал думать. Хотя бы на минуту. На одну минуту и на ещё одну.       Исак знал, что они тянули друг друга вверх. И, да, Исак любил кого-то так, что уже не мог назвать эту любовь любовью к другу, любовью к брату, к человеку. Это была просто чистая любовь к другой человеческой душе. Он любил её каждым биением своего сердца. Настолько неконтролируемо, насколько и было это биение. Но больше, чем он был уверен в этой любви, Исак знал, что не может позволить себе такой проклятый риск.       Он больше нуждался не в облегчении этой любви, а в Эвене рядом, в его счастье, в его легко разрушаемой улыбке. Он нуждался в его существовании. Потому что других доступных возможностей больше не было. И Исак взял это за свою личную миссию с давних лет: заботиться о нём. Если бы он оттолкнул Эвена, то после этого больше не смог бы быть рядом. Он всего лишь не мог позволить себе так рисковать, не важно, сколько своей любви ему придётся проглатывать, если бы пришлось, он бы начал от неё задыхаться. И Исак определённо не был самоотверженным человеком, но давно решил, что Эвен всегда будет на первом месте.       И это его устраивало, потому что ничто никогда не приносило ему искреннего счастья больше, чем быть ненастоящим парнем Эвена.       В те дни он был единственным, кто уходил с ним с вечеринок. Эвен проговаривал: «Домой», — его лицо исследовало комнату в поисках Исака, который бесстыдно оставлял пиво где угодно: в руках Юнаса, в горшке с растением, на полу. И ради всего святого, как он мог беспокоиться о каком-то пиве, когда Эвен помогал ему надеть куртку, целуя его волосы. Честно? Просто на хуй пиво.       Исак к этому моменту стал полностью зачарован. Он больше не мог скрывать это, та дурацкая ухмылка всегда была на чёртовых губах. Они лениво плелись домой, дразня, сталкиваясь плечами, улыбаясь друг другу. Иногда даже молча держались за руки, в то время как сердце Исака кричало. Они не осмеливались задавать друг другу важные вопросы, но шли домой так, как будто они встречались.       Иногда было холодно. И тогда случались лучшие прогулки до дома. Исаку начинал нравиться холод. Он ни разу не говорил Эвену, но холод напоминал ему о них. Словно вместе, словно одно целое. И Исак ощущал сильный морозный ветер, обдувающий лицо. Он чувствовал себя живым. Холод также значил, что Эвен потрёт свои руки, а затем погладит лицо Исака. Если бы Эвен знал, как близко Исак иногда был к тому, чтобы, блядь, замурлыкать. Он даже не задумывался о том, почему все домашние питомцы любили Эвена, порой и Исаку хотелось лечь на спину и подставить живот, чтобы тот его почесал. — Я могу научить тебя бриться, — однажды сказал Эвен, невзначай, когда они шли домой. — Что? — завопил Исак. — Что? — захохотал Эвен. — О чём ты, блядь, говоришь? — всё ещё кричал Исак. — Ты обрастаешь пухом как персик. Он такой мягкий, — сказал Эвен, поднося руку к подбородку Исака, чтобы его погладить. — Словно маленький козлик. — Отъебись, — ответил Исак, отпихивая его руку, увидев, как тот закатывает глаза. — Я не нуждаюсь в том, чтобы ты учил меня бриться, что за хуйня? — Ты уже пробовал когда-нибудь? — спросил Эвен с дурацкой красивейшей улыбкой, освещающей его лицо. — Нет… но я уверен, что это не наука о ракетах, Эвен, — произнёс Исак, закатывая глаза. — Я не хочу, чтобы ты себя порезал, — сказал Эвен. — Эвен, я переживу. — Пожалуйста, — просил он, хватая Исака за обе руки. — Позволь мне, малыш. И Исак утратил себя ещё до того, как предложение было закончено. Малыш. Ебаный малыш. Ебаная несправедливость.       И «малыш» стал поводом, благодаря которому Исак оказался пятничной ночью, в начале десятого, в ванной Эвена, уставившись на него в зеркало. — Исак, всё, что нужно — это хорошо подготовиться. Секрет в тёплой воде, — сказал Эвен, поворачивая ручку крана и наклоняясь.       Он звучал настолько самоуверенно, что Исак повернулся к нему с ясным намерением закатить глаза. Но затем он увидел Эвена, изогнувшегося над раковиной так, что ему оставалось вместо этого лишь с трудом сглотнуть. Если бы Эвен только знал, сколько эротических снов Исака состоят из мыщц на его спине, двигающихся так под его футболкой. Блядь. Каково это — прижать его тут, наклоняясь, чтобы облизнуть его шею? Да пошёл он на хуй. Потому что Исаку приходилось лишь смотреть и прибегнуть к его хорошо выученной мантре: «Мамочки, Иисус, мамочки, Иисус, мамочки, Иисус». — Всё в порядке? — спросил Эвен, изогнув брови. Исак охотно кивнул и повернулся для того, чтобы умыть собственное лицо. Ему нужна была вода. Холодная, очень холодная вода. Ему нужна была помощь. — Готов? — задал вопрос Эвен, медленно подходя, проводя рукой по раковине. Исак выпрямился, и, чёрт возьми, они были буквально на расстоянии одного дыхания друг от друга. Он слабо кивнул, вытянув голову вверх, чтобы взглянуть в сияющие голубые глаза. — Увлажнение — это шаг номер два, — сказал Эвен, с ухмылкой опуская свои глаза и выдавливая крем для бритья из тюбика, щедро нанёс его на руку. — Закрой глаза, Исак.       Исак с удовольствием послушался, ведь это был единственный способ избежать хитрые голубые глаза. Это был способ попытаться поставить свой проклятый разум на место.       Эвен нанёс крем для бритья на оба их лица, и когда после этого Исак уставился на них в зеркало, может быть, они выглядели нелепо, но каким-то образом это возбуждало его только больше. Эвен выглядел превосходно, будто вышел из рекламы этого крема. Но разве это было чем-то новым? — Исак, суть бритья не в том, чтобы без разбора водить по своему лицу лезвием. Я имею в виду, волосы растут в определённом направлении. Нужно лишь исследовать эти направления, чтобы найти то, которое будет поддаваться лезвию лучше. — Эвен обратился к зеркалу. — Ты увидишь, что некоторые из них по ощущениям более грубые, а некоторые — более мягкие.       Исак пытался подражать точным движениям Эвена. И, возможно, дело было в его несогласованности с телом или в чёртовом существовании Эвена в этом мире, что специально его искушало и отвлекало. Но, всё закончилось тем, что пол ванной был покрыт маленькими пятнами красного цвета, и Эвен отобрал лезвие у Исака, требуя практиковаться на нём.       Но Эвен был слишком высоким, а угол был слишком неверным. И, каким-то образом, из-за пары различных поводов, Исак оказался после афтерпати с Эвеном, сидящим в сухой ванне между его ног, откинувшись на плечо Исака, пока тот изо всех сил старался сделать движения как можно более плавными. Но это стало собственным испытанием, превратившимся в тяжелейшее задание, так как Эвен расплывался всё больше и больше на его груди, посматривая на Исака большими щенячьими глазами. Он выглядел так самодовольно. Исак иногда даже забывал, что тот был старше, Эвен тоже был его малышом. — Не двигайся, малыш, — сказал Исак, фокусируя внимание на своей работе. — Как ты меня назвал? — выпалил Эвен, вернув обратно голову к телу Исака. — Блядь, Эвен. Ты хочешь, чтобы я перерезал тебе глотку?! — закричал Исак, наверное, слишком грубо, так как увидел, как Эвен застыл. Исак остановился с лезвием, подвешенным между ними, нерешительно глядя на него, и заметил определённый момент, в который лицо Эвена загорелось: сначала глаза, затем губы изогнулись в ухмылке. До тех пор, пока огонь не охватил всё его тело, которое смеялось поверх груди Исака. — Боже, я тебя люблю, — заливался смехом Эвен.       Что? Сердце Исака ускорилось из-за того, что повлиявший на него объект сейчас легко смеялся, говоря абсурдные вещи по типу «Я тебя люблю». Затем Эвен прошёлся по всем фильмам, в которых людям перерезали глотки, полностью не замечая, как Исак замер на месте, уставившись на того без капли юмора. Объект его любви двигал своими дурацкими пухлыми губами, выглядя очаровательно с этим белым кремом для бритья на лице. Рассеянно продолжая говорить, поглядывая глазами, светлыми, словно небо под ярким светом ламп в ванной. Поразительно красиво, красиво настолько, что разбивало сердце.       Исак выпустил болезненный вой, он буквально ныл, потому что иногда всё становилось слишком. Исак был самым сильным шестнадцатилетним мальчиком, но был же всего лишь человеком, в конце концов. И порой он был слишком опьянён красотой Эвена, его запахом. Невероятным совпадением, которым было всего лишь его существование. Всё, что касалось Эвена, заставляло всего Исака кричать: «Люби его! Люби его! Люби его!».       И таким же образом, как он увидел появление улыбки Эвена, он увидел её угасание. Сначала его глаза, его глаза были всегда зеркалом его души. Они всегда говорили о многом. И, прямо здесь, они отражали все эмоции, пока губы Эвена всё ещё расплывались в той самой улыбке.       Исак не знал, что видел Эвен, но ему понравился этот взгляд. Ему нравилось, когда Эвен смотрел так на него. Он чувствовал себя важным, чувствовал себя, чёрт возьми, удивительным. Голубые глаза пронзали его душу, от чего голова начинала кружиться. Мог ли Эвен разглядеть любовь внутри Исака? Прямо тут, смотря на Эвена, он ощущал, как эта любовь просачивалась. Переполняя его тело и заливая чёртову ванну полностью.       Не смотри на меня так. Я недостаточно силён для этого. И Исак действительно был очень сильным, он был поразительно сильным, но иногда, когда тот мальчик, которого он любил, смотрел на него так, будто боготворил, будто он — произведение искусства, будто он желает его поцеловать. В такие моменты сила Исака ослабевала. И в такие моменты, смотря в этот голубой цвет, изученный наизусть, Исак кричал про себя от того, что не мог заставить себя отпустить.       Эвен, любовь — всё, что я чувствую, каждую секунду каждого дня. Я настолько влюблён в тебя, что иногда не могу дышать. Иногда я забываю, как говорить. Иногда я чувствую настолько много любви внутри, что даже начинаю любить самого себя.       Вой сирен начал раздаваться внутри его головы. И хоть глубоко внутри он знал, что ведёт сражение, в котором всё равно проиграет, он пытался. Глядя на Эвена, он провёл рукой по волосам, пытаясь найти выход из этого чувства, угрожающего вырваться наружу.       Эвен почувствовал смену настроения, ведь не произносил ни слова. Но это ни капли не помогало, потому что он всё ещё выглядел чертовски красиво и восхитительно. Одно молчание и смущение. Исак отпустил вздыхающий смешок перед тем, как окончательно сдаться.       Исак обнаружил, что наклонялся всё ближе, ближе и ближе. Его сердце бешено колотилось, и в его разуме произошло короткое замыкание, как только Эвен откинул голову ему на колени. Исак пробежался рукой от волос Эвена до его щеки, и ему было абсолютно всё равно, что он создаёт беспорядок из крема для бритья, потому что Эвен закрыл глаза и приоткрыл губы. Эвен тоже этого, блядь, хотел. Чёртов Эвен — мальчик, который делал его счастливым только потому, что дышал, только что предложил себя. Исак в восторге смотрел на него, ожидая и обрывисто выдыхая через свои разъединённые губы. Так желая этого поцелуя.       Оправдание сегодняшнего дня для Исака — Эвен. Ни один судья мира не выдвинул бы ему приговор.       Исак подался вперёд и коснулся этих губ, чувствуя вздох Эвена в ответ. И будто последняя капля небольшой силы воли, всё ещё существующей в его теле, исчезла. Всему виной был этот удивлённый вздох Эвена. Потому что он был восхитительный, он был мучительный, он был облегчающий. Все смешанные чувства Исак испытывал сам на себе.       Исак взорвался как сверхновая звезда. Исчез.       Руки нашли лицо Эвена, рты рухнули друг на друга, и их языки, наконец-то, встретились охотно, беспорядочно. В бреду мажущего крема и губ, рты ахали, открываясь шире, порнографически широко, пытаясь найти друг друга в мокрой схватке.       Исак отчаянно пробежался руками по каждой доступной поверхности: по лицу Эвена, по его шее, по его волосам. Двигая своим языком внутри рта Эвена, пробуя его целиком. Это не было ни изящным, ни нежным. Это было небрежным, полным зубов, но Эвен просто следовал за ним, возвращаясь к затылку Исака, резко хватая его, прижимая его ниже, глубже в его рот. Это было дико и безумно.       После этого Эвен выпустил приглушённый и болезненный стон, который заставил внутренности Исака перевернуться и завязаться в узел с удовольствием в ответ. Он был ответственным за это, он, Исак, хоть и не мог узнать самого себя. Я заставил Эвена стонать. Я заставил Эвена стонать! И, наверное, хватило бы ещё нескольких таких стонов, чтобы он кончил, не трогая себя. Он был болезненно осведомлён тем, насколько твёрд был его член, прижатый к спине Эвена. Не было и шанса, что Эвен его не почувствует. Но у Исака в тот момент не осталось ни единого пространства в теле, чтобы беспокоиться об этом, он хотел от жизни только лишь услышать, как Эвен издаёт эти звуки снова, и снова, и снова.       Не раздумывая ни разу, Исак проскользнул руками под футболку Эвена, чувствуя мягкую кожу его живота, отслеживая путь от этой части тела до члена, параллельно медленно вращая своим языком внутри рта Эвена. Они простонали вместе и перешли к следующему поцелую. Исак не мог перестать улыбаться, обхватывая своей улыбкой рот Эвена. Он улыбался до тех пор, пока не почувствовал губы Эвена, опять разыскивая его, приглашая внутрь. Эти чувства вынуждали и тащили его за собой.       Они были в полнейшем беспорядке благодаря крему для бритья, он был повсюду: на их лицах, во ртах и в волосах. Абсолютно везде. Возможно, любовь была на вкус как этот крем. Возможно, это был вкус свободы. Исак не хотел отпускать Эвена, он пытался склеить их рты вместе навсегда, навсегда, как сейчас. И когда показалось, что лучше быть уже не может, они выпустили стон вместе.       В следующую секунду Исак оторвался от мира. Эвен внезапно отодвинулся, разъединив их рты с громким звуком. Они одновременно открыли глаза, глядя друг на друга, пока их грудные клетки поднимались. Сознание Исака оказалось пустым. Никаких мыслей, только чувства. — Я пансексуал, — выпалил Эвен, глядя на Исака с нетерпением, его зрачки были широкими, а дыхание тяжёлым, и тогда Исак заметил это. Глаза Эвена были наполнены страхом.       Страх был домом, он был основой жизни Исака, всегда присутствующий на заднем плане, всегда следящий за ним. Иногда Исак недооценивал его, будто тот был ничем. Но страх не был ничем. Он знал это. Страх пугал его, заставлял стыдиться и выматывал, сильно выматывал. Он забирал всю его энергию. Страх быть собой полностью. Страх просто быть, до тех пор, пока он не нашёл самый удобный вариант — не быть. Не быть никем. Застрять навечно во времени, никогда не совершенствуясь, никогда не живя. И когда Исак увидел тот же ужас, посмевший возникнуть в этих глазах, он правда не знал, что ещё он может сказать. Только сказать эту единственную вещь, которая зарыта внутри него, смешана с обнажённой плотью, склеена страхом. Но это был Эвен. А Эвен всегда стоял на первом месте. — Я гей. Исак впервые сказал это вслух, в то время как даже не осмеливался создать этой фразе отдельную комнату в своей голове. Исак не знал, чего ожидать, но точно не этого. Он чувствовал себя глупым, не имея никаких конкретных мыслей, его разум мог только концентрировать внимание на смешном звучании слова, только что слетевшего с его уст так, что буква «Г» напоминала каким-то странным образом вздох. Предложение вылетело, и Исак понятия не имел, что изменилось. И в этот момент чистой тупости, он ощутил себя подверженным и, будто бы, лишённым кожи перед Эвеном, который каким-то образом выглядел так же хрупко, как и он.       Они находились очень близко, и с каждым новым дыханием приближались сильнее, притягиваясь друг к другу, словно под действием гравитации. Прошли секунды перед тем, как их носы снова встретились, скользя через крем для бритья. Они соприкоснулись лицами, тёрлись носами и гладили щёки щеками. Эвен нуждался в нём так же, как Исак в нём. Они вдыхали друг друга, закрывая глаза и просто чувствуя, касаясь лицами, как два маленьких львёнка, которых учили показывать свои эмоции. Это было первобытно и первично. И сладко, всё, что происходило между ними, всегда было сладким. В эту секунду Исак забыл каждое своё «почему».       Когда их губы снова соприкоснулись, это не казалось чем-то преднамеренным и сознательным, это было лишь чистое желание. Их рты знали лучше, их тела знали лучше. Их губы прильнули друг к другу и встретились, оттягиваясь медленно и оставляя впечатление приятного давления в неспешном и затяжном поцелуе. Исак испытал в одно мгновение то, чего не испытывал в жизни.       В это время не было безрассудства, только ясность. Исак целовал Эвена аккуратно, будто целуя синяки у ребёнка, пытаясь исцелить его, исцелить себя. Затем, когда их языки коснулись друг друга снова, всё стало слишком сокровенным. Всё происходило медленно, практически слишком медленно, от чего у Исака замораживало живот. Спина Эвена таяла на груди Исака сильнее и сильнее, пока Исак обхватывал его обеими руками, чтобы держать его, сохранить здесь, в этом моменте, может быть, навсегда. Эвен обернул две руки вокруг предплечий Исака, взяв их так, как будто это необходимо ему для жизни.       Та ухмылка, которую Эвен подарил ему в тот день, после того поцелуя, задыхаясь, с запутанным и мокрыми волосами и глазами, сияющими от слёз, которые грозились выйти наружу. Он заставил сердце Исака сжаться. Тот в ответ широко улыбался, он улыбался, и улыбался, и улыбался этому мальчику, которого любил больше, чем своё собственное существование.       Пока все «почему» снова на него не напали. Сначала одно, а затем целая партия, словно локомотив в середине его груди. И внезапно он перестал дышать. Страх, этот страх. Глаза Исака наполнились слезами, потому что это всё, что они могли сделать, когда он что-то чувствовал с тех пор, как был ребёнком. И когда он увидел, как счастливое выражение лица Эвена исчезает, его сердце защемило, и он зарыдал. — Исак? — с удивлением окликнул Эвен, его зрачки расширились. — Моя мама, — сказал Исак между всхлипываниями.       И он не мог заставить себя произнести что-то ещё, чтобы выразить всё, что находилось внутри него, каждый страх, так что он выпустил из себя только это. И он рыдал, рыдал как дитя. Ранящие всхлипывания доносились из его души. — Эй, малыш, посмотри на меня, — попросил Эвен, отодвигаясь назад, приклоняясь между ногами Исака и обхватывая его скользкое лицо, вынуждая посмотреть на него. — Ты этого не знаешь. — Я не знаю, кем я должен быть теперь, — выпалил Исак. — Ты будешь тем, кем ты хочешь. Слышишь меня? Ты будешь просто Исаком, — ответил Эвен, заставляя его посмотреть прямо в эти голубые глаза. Улыбаясь взглядом, он добавил: — Мой милый, милый Исак.       Эвен обнимал его, пока слёзы не стали литься реже и меньше, в то время как они оба неудобно лежали в этой ванне, в которую не помещались их ноги. Пока Исак под гипнозом смотрел на него, а Эвен продолжал уговаривать его, озвучивая милые вещи самым мягким голосом.       Той ночью Эвен рассказал Исаку историю, пока пробегался рукой по его волосам. Исак внимал каждому слову, медленно моргая своими влажным ресницами. — Это история о мальчике, — сказал Эвен. — О мальчике с самыми завораживающими глазами в мире. Они были зелёные, но всегда меняли свой цвет, они вынуждали людей плакать лишь одним своим взглядом.       Эвен говорил успокаивающим голосом, продолжая поглаживать его волосы: — Мальчик был принцем, и почти всё своё время боялся. Он не думал, что однажды станет королём, так что проводил свои дни в мучениях и беспокойствах. Но этот маленький принц не знал, что в царстве был человек, который верил в него всем своим сердцем. Он всегда знал, как принц был невообразимо удивителен, и знал, что тот обязательно когда-то станет прекрасным королём. Этим человеком был высокий светловолосый парень. Он также был придворным шутом.       Исак выпустил смешок сквозь всхлипы, наблюдая, как Эвен залился хохотом в ответ, наклоняясь, чтобы отпечатать свои губы на его лбу. Исак ответил ему смущённой улыбкой, а Эвен продолжил. — Суть в том, что придворный шут любил принца, — произнёс он, глядя с опаской на Исака. — Он любил его, очень сильно. Эвен проговорил последние слова с болезненным вздохом, закрыв на мгновение глаза.       Он снова посмотрел на Исака, голубые глаза изучали его душу, а затем скромно улыбнулись, пока Исак не двигался, хоть его тело полностью сходило с ума. Мальчик, которого он любил так сильно, сказал ему, что тот любим, любим так же сильно. Исак не знал, как отреагировать или что сказать. Ему хотелось произнести эти слова, ответить Эвену, но он не смог. Его дыхание снова стало нестабильным, но Эвен тут же вернул руку, поглаживающую его волосы, и продолжил: — Придворный шут оказался в итоге прав, потому что его маленький принц вырос и стал лучшим королём, которого когда-либо видело его королевство. Самым добрым, красивым, умным королём всего государства. И самым счастливым. Он стал самым радостным человеком в царстве, и делал каждого, кто окружал его, тоже немного счастливее. Потому что у него это было не отнять, он был словно солнце.       Эвен улыбнулся: — Так что, хорошая история или не очень? — А что случилось с придворным шутом? — пробормотал Исак. — А что с ним? — хмурясь, спросил Эвен. — Они будут вместе в конце? — задал вопрос Исак, его зелёные глаза увеличились. — Однажды?       Эвен взглянул на него, не говоря ни слова, спускаясь рукой от волос Исака к его щеке, лаская её большим пальцем и убирая остатки крема. Он бродил по лицу Исака, его взгляд, в конечном счёте, установился на зелёных глазах, а губы изогнулись в улыбке. Эвен медленно кивнул. — Однажды, — произнёс он. — Когда принц стал королём. — Однажды, — повторил Исак, кивая в ответ, пытаясь поглотить эти слова. «Однажды», — сказал он себе, ощущая спокойное оцепенение, охватывающее его сердце.       Эвен наклонился и соединил их лбы. Они дышали друг другом, не издавая ни звука, пока их странная поза в ванне не начала становиться слишком неудобной, пока их дыхания не сравнялись, пока их сердца не успокоились, пока Исак не улыбнулся сам себе.       И той ночью, в той ванной, они больше ничего не сказали друг другу, потому что всё, что нужно, было уже сказано и сделано.       Однажды.