Форма этой планеты

— Для начала, давайте разберёмся, что вы помните на этот момент. — произносит врач и внимательно следит за мимикой и жестами пациентки, не отвлекаясь ни на пленника за стеклом, ни на здоровяка с автоматом, приставленного следить, чтобы никто не удумал того выпустить. В поведении Ким Намджуна как будто никаких изменений. Он в неизменном белом халате, привычно за серым столом, под которым так же привычно шумит процессор компьютера. На поверхности с трудом заметна клавиатура с крупными кнопками, потому что всё опять же привычно завалено папками и бумагами. Как и полки позади с подключённым принтером. Как и ещё три стола, зажатые между медицинской аппаратурой, суть работы которой почти никому неизвестна. — Чётко помню своё имя и кем работала. Ми Дженна сидит в хорошо сохранившемся кожаном кресле напротив стола. Мебель здесь на зависть всем остальным лагерям, потому что Чон Суен выстроил свой «Обсидиан» вокруг небольшого минимаркета, здания ратуши и частной городской амбулатории. Женщина в утеплённом жилете и плотных брюках — в Корее кончается осень — но и за слоем толстой одежды выглядит болезненно тощей. Голос ещё хрипит, а кожа бледная и осунувшаяся. Ей лет пятьдесят, но волосы уже полностью седые, собраны в низкий аккуратный хвост и слишком натянуты на череп. Вкупе с впалыми щеками вызывает желание немедленно покормить, но женщина на строгой диете и под наблюдением с тех пор, как скауты притащили ее из неподконтрольного района Чиань слева от ближайшего торгового квартала. — Кем вы работали? — Намджун, придерживая пальцами висок, слегка опирается локтем о подлокотник. Его окружают сразу три настольных лампы, и каждая включена: Ким Намджун любит яркость, а потолочные — здесь ни к черту; так что при такой позе мужчина щедро залит светом, и тот до неестественной желтизны подсвечивает русые волосы и заполняет оправу квадратных очков так обильно, что можно счесть их за солнцезащитные. Те, что с зеркальными линзами. — В полиции. Я точно знаю. Помню свой стол, и… — женщина заворачивает рукав чёрной водолазки и демонстрирует руку тыльной стороной, открывая взору выпуклые линии, кривыми ветками ползущие к изгибу локтя, — и эти шрамы, помню тех, кто их оставил, я помню напарника, который погиб на задании на моих глазах, я могу описать даже все свои дела, я записала их по памяти в блокнот. — рука падает на колени, а выражение лица меняется. Ким Намджун считывает то же самое, что с лёгкостью прочёл бы и Мин Юнги: вина. — Но я ничего не помню о семье, а ведь у меня след от кесарева, это значит, я рожала. Выходит, я забыла? Свою собственную семью? Такая прямота встречается психиатру нечасто, и он вынужден сразу же податься вперёд, к столу, и опереться на него сложенными руками. — Я не хочу вам врать, Дженна, после кратковременного контакта остатки памяти всегда локализованные. У вас нечто близкое ретроградной амнезии. — сообщает Намджун, уже давно привыкший мешать термины с доступным языком. — Забываются факты из личной жизни, но никогда не затрагиваются универсальные знания. — Почему я помню свою работу, но ничего не помню о семье, о моих родителях? — спина у женщины напряжённо выпрямлена, голос, хоть и слабый, но на октаву выше.  — Я объясню, не переживайте. В медицине есть такой вид амнезии, при которой больной забывает только определённые лица и события, особые переживания. Послеконтактная амнезия, из-за которой вы и сидите в моем кабинете, ей противоположна. Мозг наоборот может забыть все факты из личной истории, но всегда сохраняет слишком яркие воспоминания. То, что произвело неизгладимое впечатление, что-то, фиксированное на подкорке, очень глубоко. Приоритетные вещи и приоритетных людей при недлительном прямом контакте забрать не удаётся. — И что это означает для меня? — Очевидно, что вы помните о своей работе, потому что, скорее всего, она была для вас в приоритете. — Иными словами, вы хотите сказать, что я была отвратительной дочерью и…матерью. — Дженна глубоко и звучно втягивает воздух, повышая голос. — Возможно, мой ребёнок погиб или ждёт меня где-то там, а я его даже не помню. И… — плечи нервно дёргаются, а потом опадают, опускаются так, словно лопается воздушный шар, — …черт, я даже не чувствую угрызений совести. Это следствие прямого контакта или просто я сама по себе такая тварь? Намджун тянется к кувшину с водой, заваленному бумагами, когда пациентка вытягивает вперёд ладонь: — Не надо воды. Объясняйте. Врач слушается и снова складывает руки на столе: — В вашей памяти сохранен универсальный морально-нравственный кодекс, поэтому вы понимаете, насколько плоха возможная ситуация, но при этом в вас отсутствует реальный эмоциональный отклик. Это говорит о том, что чувство вины возникает только базово. В действительности оснований для него нет. — он выдерживает паузу, пытаясь определить по лицу пациентки степень понимания. — Быть может, ваши родители давно умерли, а детей вы самостоятельно не воспитывали. Или, возможно, могли вынашивать ребёнка для другой семьи. За последние десять лет до Третьего мира суррогатное материнство здорово выросло в популярности. В этом лагере я лично знаю трёх женщин, которые так зарабатывали на жизнь до катастрофы. Может, вы и замужем не были. — Намджун кивает на женскую ладонь. — На вас не было кольца. Скорее всего, вы, как часто говорят, были повенчаны с работой. Потому она и сохранена в вашей памяти так настойчиво. Дженна опускает взгляд, всматриваясь в свою ладонь, сжимает ее в кулак, разжимает, думает, а потом вдруг морщится, склоняет голову ещё ниже, словно ей давят на затылок.  — Голова заболела? — И тошнит. — соглашается пациентка, растирая виски пальцами. — Это хорошо. Мы латаем вашу память. Нужен отдых? — Нет, нужны знания. — поступает ответ сразу же, пока глаза всё ещё зажмурены, а пальцы продолжают массировать. — Полицейский до мозга костей. Глаза за квадратной оправой очков Намджуна уставшие, но мужчина улыбается. Очень располагает. Он всегда умеет улыбаться, даже если беспредел полнейший происходит. Даже если с его работой ничего не выгорает. Даже если совсем тошно. На уровне последней инстанции. Пленник же рычит, и злится, и задыхается от боли. Может, Намджун тоже. Но он улыбается. Заключенный так не умеет. — Как далеко вы продвинулись на службе? — Я была старшим инспектором. — О, насколько я знаю, дальше только суперинтендант? Женщина наконец поднимает глаза на врача, и тому хватает наблюдательности, чтобы заметить, что один уголок ее сухих губ приподнят: — Дальше много суперинтендантов. Лестница длинная. — Очень любили свою работу? Пациентка опускает руки на колени и кивает. — Знаете, когда мы закончим, я бы рекомендовал вам перебраться в лагерь Ли Люана в западной части Сеула. Он построен вокруг здания главного управления, возможно, встретите там знакомых. Это поможет восстановить память. — Ее можно восстановить? — брови вверх и очевидный блеск в глазах, мало с чем сравнимый для Ким Намджуна. — Да. — с готовностью подтверждает он. — Память, утерянная после кратковременного прямого контакта, в большинстве случаев поддаётся восстановлению. Правда, нужно время. Иногда немало времени. — То есть…я всё вспомню? — сомнение пытается присмирить надежду, но по лицу видно: тщетно. — Если будете стараться и настроитесь, процентов девяносто можно вернуть. — Боже. Черт. — Дженна набирает в лёгкие побольше воздуха и звучно выдыхает, посвободнее размещаясь в кресле. — Я готова. Мы можем продолжать? — Разумеется, только умерьте пыл, — усмехается врач, — не всё сразу. — Мне сказали, что когда меня привезли сюда, я чуть не задушила какого-то мальчишку. Это правда? Намджун согласно кивает: врать тут незачем, у него политика простая — от пациентов ничего не утаивать, они и так потеряли либо почти всё, либо, собственно, всё.  — С ним всё в порядке? — Определенно. Ему не привыкать. — Почему я ничего не помню об этом? — очередной закономерный вопрос. — И…почему вообще вела себя так агрессивно? Это тоже последствия прикосновения? — Первичная реакция мозга после экстремального стресса. Мы называем это состояние фугой. — произносит Намджун неторопливо и вкрадчиво, чтобы информация имела возможность усвоиться. — Простыми словами, формируется барьер. Он возникает сразу после контакта и блокирует всю личную информацию и воспоминания, отметает всё ненужное, оставляя только рефлексы, инстинкт самосохранения и страх. Предсказать поведение человека под фугой невозможно, в этот период всё вокруг воспринимается им как угроза. Но, к счастью, барьер можно снять, если суметь дать понять, что опасности нет. Как правило, состояние длится от нескольких часов до нескольких дней, изредка дольше, но потом всегда проходит. Вас нашли уже в этом состоянии, и оно затянулось, потому что, сами понимаете, для вас это место незнакомое, доказать безопасность вашему мозгу было непросто. — Со мной может повториться нечто подобное ещё раз? — Повторных эпизодов я на своей практике не наблюдал. — Звучит… — женщина склоняет голову к плечу и вздыхает, — обнадеживающе. — Вам повезло, поверьте, всё будет в порядке. — Значит, есть те, кому повезло меньше? Намджун смотрит пристально, но немного сквозь, на пару секунд захваченный мыслями. — Как и всегда. — отвечает наконец, наливая самому себе воды. — Давайте…давайте сначала о том, что, черт возьми, произошло. — женщина нервно вращает кистью, как бы обводя всё разом. — Не поверхностно, потому что я ничего не поняла из того, что остальные говорят в лагере. Врач делает щедрый глоток, опускает стакан, и тот не издаёт никакого звука, приземляясь на груду бумаг. — Никто не знает, откуда они взялись. — Намджун ловит взгляд пациентки, говорит спокойно, выработанно. — Просто появились почти шесть лет назад. В разное время и сразу повсюду. Здесь, в Корее, шестнадцатого сентября ровно в полдень.