Форма этой планеты

Врач очень осторожно и кратко пересказывает догадки, накопленные по всему миру за эти шесть лет. Среди них куча версий, где среди простого населения всегда популярны те, что об инопланетном вторжении и опасном вирусе, скорее всего, высвобожденном из колбы в какой-нибудь секретной лаборатории под копирку сюжета «Обители зла». Последнее, конечно, для впечатлительных подростков, которым в глобальной катастрофе видится повод ощутить на себе груз всех антиутопий, которые они читали во времена получше этих. — За эти годы ученые проводили исследования и чётко постановили, что аневрины не являются носителями какого-то вируса. — Намджун опровергает, меняя позу: его кресло привычно неприятно скрипит, кажется, разрастаясь громадным эхом по всему больничному крылу. — Большинство склоняется к версии, что эти существа инородного происхождения. — Хотите сказать, инопланетяне? — недоверчиво отзывается Дженна, но без скептицизма. Как будто просто на всякий случай. Она не ощущает себя человеком, готовым спорить и подозрительно щуриться. — Я не хочу, но другие склонны в это верить. — пожимает плечами доктор. — У аневринов другая биохимия крови и строение кожных тканей, они не мерзнут, не потеют и иначе видят. В конце концов, они общаются тактильно, то есть это что-то сродни телепатии, так что популярное мнение о том, что они могут быть совершенно новой расой, имеет под собой основание. — А что думаете вы? Намджун абсолютно уверен в том, что есть люди, которым известны точные ответы, люди, что с самого начала стояли выше, а теперь, вероятно, прикрывают свои пятые точки. Пленник с ним в этом солидарен, но он уже давно не гадает. Как и, собственно, Намджун. — Мне неприятно поощрять позицию правительства, ломая голову, в то время как у них, наверняка, есть все ответы. — отвечает психиатр беспристрастно. — Я врач. Мое дело — пытаться лечить людей. Я этим и занимаюсь. — Почему аневрины? — незамедлительно следует следующий вопрос. — Знаете что-нибудь о синдроме Корсакова? — А должна? — Из трудовых будней вполне могли, учитывая, что он входит в международную классификацию болезней и ещё называется Корсаковским психозом. — поясняет Намджун. — Существа за этими стенами больны чем-то, сильно напоминающим названный синдром. — Все? — Согласно данным, собранным за шесть лет, да. — То есть они были больны, уже когда появились? — недолго думая, уточняет Дженна. Намджун кивает: — Если верить исследованиям, у аневринов изначально поражены главные лимбические и корковые структуры головного мозга и не хватает витамина B-один, а это основные причины, приводящие даже человека к развитию названного синдрома. Аневрин — устаревшее название витамина В-один. Теперь это официально учреждённое правительством слово для обозначения существ за этими стенами. — Будем считать, что я поняла. — кивает пациентка. — В чем проявляется синдром Кор…? — Корсакова. Прежде всего, это амнестический синдром. Так что вам должна быть понятна связь. — тут же комментирует врач. — Но амнезия при этом заболевании острая и непрерывная. Не буду заваливать терминами, но память раздроблена до такой степени, что больной не помнит не только события, происходившие до начала амнезии, как частично в вашем случае, но и те, что происходят после. Обычно при синдроме процесс получения информации в настоящем времени не затруднён, и вот тут, пожалуй, основное отличие, потому что аневрины не способны запоминать даже текущие события. Максимум на что хватает их памяти, это приблизительно семь минут. Но даже информация, полученная за это время, не фиксируется. Отсюда постоянное нарушение ориентировки: в пространстве, во времени, окружающей действительности. Из-за этого они мало разбираются в происходящем. Видят, но не понимают, что именно видят. Их головной мозг лишён долговременной памяти, способной подсказать. — Звучит так, словно они безобидны. — подытоживает женщина, прикинув что-то в своем уме старшего инспектора полиции. — Согласен. Набор для потерянного маленького ребёнка, но, к сожалению, отсутствие возможности зафиксировать хоть какую-то информацию не позволяет им усвоить, что они такое и что мы такое. Так что человек для них — существо не социальное, а, по большей части, съедобное. Всё равно что дикий незнакомый зверь. По мнению невольного свидетеля этого сеанса, Намджун — диковинный экземпляр хомо сапиенса, которому удаётся изъясняться так, словно он пишет трактаты, а не рассказывает о полнейшем ужасе, свалившимся на планету в сентябре девятнадцатого года.  Человек для них — существо не социальное, а, по большей части, съедобное. Пленник сказал бы проще: аневрины — людоеды. Ничего не помнят, ничего не знают, переливаются невидимыми кристаллами, жутко пугливые, но хотят есть.  Голод, как и в любой антиутопической истории, которые и сам узник лет в пятнадцать заглатывал порциями, — их первородный инстинкт. Как у всех, впрочем. Только всем можно объяснить, что так не принято, и они запомнят, а этим объяснять проблематично. Хоть учёные и пытаются разобраться в структуре их скудного языка, но, даже разберись они с ним, будет без толку. Семь минут — и ты для них новое лицо.  И лицо съедобное сразу в двух смыслах. — Ну, и не стоит забывать о том, что их заболевание — это разновидность психоза. — добавляет Ким Намджун, снова меняя позу: он в этом кресле часами. — Они хаотичны, их поведение дезорганизовано и непредсказуемо. — И обладают способностью забирать чужую память? — подхватывает Дженна, пользуясь скудными попытками обсидианцев объяснить новенькой хоть что-то. — К сожалению, да. Можно сказать, что для них это один из способов утоления голода. Второй безмолвный участник разговора, тот, что заперт за стеклом, до Третьего мира учился на четвёртом курсе истории и философии, намереваясь пойти по стопам дяди и стать политическим обозревателем. Но не срослось примерно в тот же час, когда обвалился левый корпус Сеульского национального. Несмотря на связь специальности с философией, у заключённого до этого времени к богу вопросов не было.  А теперь только один.  Простой, как срок годности консервов, сбрасываемых правительственными вертушками.

За что на этот раз?

Более подробно, мужчина уверен, не требуется в виду того, что бог и без того понимает, к чему может клонить человек, никогда не бывавший религиозным, но тезисно снабжённый знанием о так называемой каре божьей. Чума. Потоп. Что-нибудь ещё? Да. Безволосые аневрины с серыми белками вместо глаз, полупрозрачной кожей и узким скелетом. За что на этот раз. Насилие. Злоупотребление властью. Растление. Массовый фанатизм. Жестокость. Буйный алкоголизм, в конце концов.  У мужчины дерзкий характер, поэтому он часто склоняется к последнему в силу того же синдрома Корсакова, который в международной классификации в качестве подвида имеет ветвь «синдрома алкогольного».  Большую часть времени пленник не считает, будто из всех ужасов, въевшихся узорами в человеческие умы и руки, бог мог выбрать алкоголизм срочной необходимостью одарить хомо сапиенсов геноцидом, но иногда, нечасто, но иногда мужчине всё-таки думается, что мог. А ещё у него есть гипотеза, что бог сообразил, что не подумал. Что облажался. И когда стало стыдно за весь этот нелогичный и непродуманный план, он сразу же постановил, будто лучшее решение выйти из сложившейся ситуации — это заставить людей забыть о его фиаско напрочь. Другого объяснения тому, почему аневринам дана способность тактильно стирать людям память, у мужчины попросту нет. А вот собственные дядя и мать, которые напрочь его забыли, есть.  Не то чтобы он проводил с ними много времени до Третьего мира. Потому что нет, не проводил. Потому что дядя был слишком занят работой и виделся с ним раз в полгода, а мать, будучи с отцом в разводе, хоть и жила с новым мужем на соседней улице, с сыном виделась реже, чем его дядя.  Только пленник знал и знает людей, которых не признают собственные дети и возлюбленные. Смотрят, лишённые всех драгоценных воспоминаний и целой истории. Лишённые всего.  Не как Ми Дженна.  Мужчина хоть и сидит спиной, прижавшись к толстому стеклу, но слышит весь их разговор, так что готов подтвердить замечание Намджуна о том, что женщине повезло. Потому что тут все знали и знают, что есть такие последствия прямых контактов, которые хуже смерти. Идеальное наказание.  Лучшая из кар божьих, несравнимая с гребаным потопом или пандемией.  Лучше бы утонуть или умереть от чумы, но только не память. Только, мать его, не массовый Альцгеймер. Но нет. Вместо воды и язв — прикосновение голубой, почти прозрачной кожи не пойми откуда взявшихся созданий. Краткое касание — потеря воспоминаний до. Длительное касание — абсолютное лишение памяти. Намджун Дженне называет последний случай стационарным. Иначе говоря, полное стирание. Не только личной истории, но и универсальных знаний, иногда даже вкупе с базовыми данными о речи, работе опорно-двигательной и невозможности человеческого организма дышать под водой. Врач так и объясняет, только в своей глубокомысленной манере, то есть указывает на то, что аневрины чувствуют, чего лишены, и пытаются это украсть у людей. Воруют память. И будь у них хоть частица своей, уже бы выучили, что в их головах не приживается ни своё, ни краденое. — Тех, кто вступал в прямой контакт с аневринами, официально называют связными. — продолжает свой сеанс-лекцию Намджун, и голос его не подводит. Гладко. Плавно. Доступно. — Не то чтобы я приветствовал, но классифицировать как-то нужно. За эти годы к вам подобным стали применять и другие термины — амбулаты и стационары. Вы относитесь к первому типу — с последствиями после кратких контактов. Ваши повреждения, как я уже говорил, обратимы. Стационары, соответственно, — это те, кто испытал контакт продолжительный. К сожалению, в этом случае правильным будет сказать, что стирается сам человек. Теряется личная идентичность, и сознание уже не восстановимо. По крайней мере, такова ситуация на этот год. Здесь для психиатра болевая точка. Здесь он всегда заметно сникает, горбится и уже не излучает раннее чувство вселяющей надежды. И солдат у двери, и пленник, которого он сторожит, ощущают всё это, не глядя, по одному голосу. Они понимают. Ким Намджун — одна из причин, почему лагерь «Обсидиан» считается самым развивающимся, а лидер Чон Суен — первый в списке тех, кто числится у правительства на хорошем счету. Психиатру, в прямом смысле повенчанному с работой подстать его пациентке, единственному, по крайней мере, в этом городе, глубоко не всё равно на тех, кто остаётся там, за пределами лагерей. Лидер Чон Суен посылает в город скаутов не только за провиантом. У него есть группы для поиска выживших. Тех, кто не в состоянии сам добраться до лагеря и сидит в каких-то убежищах ниже травы тише воды.  Но такие группы имеются в каждом из четырёх лагерей в округе, этой гуманностью никого не удивишь.  Удивить можно Ким Намджуном, который есть только в «Обсидиане» и из-за которого этот лагерь — единственный, где сформирована дополнительная группа скаутов для вылазок исключительно с целью доставить связных. Мужчине, запертому в клетке, до навязчивых сновидений известна процедура их поиска и до тошноты знаком этот гребаный универсальный вопрос, который задают связным, чтобы определить, кто амбулат, а кто уже стационар. Он видел не один раз. Как проходит период фуги и контактник перестаёт брыкаться. Как Намджун садится перед ним или ней на корточки, представляется и спрашивает:

«Какой формы эта планета?»

Когда они не знают и даже не понимают сути вопроса, Ким Намджун запирается в своей палатке и долго себя изводит. Ему до блеска в глазах хочется забрать всех и держать под присмотром в лагере, помогать амбулатам восстанавливать память, а стационарам — хотя бы адаптироваться к жизнедеятельности. Но командир — бывший военный. Точнее, наверное, не бывший, заключённый в свои почти тридцать до сих пор не знает, можно ли применять это слово к профессиям, имеющим официальную позицию в реестре до Третьего мира. Но что он знает точно, так это то, что лидер — человек холодного ума с ярко выраженной способностью поступиться моральными принципами гуманного общества.  Поэтому всякий раз, когда связной оказывается стационаром, поступает приказ немедленно выставить его обратно за пределы лагеря. Как можно дальше, чтобы, если спровоцирует обрушения, обсидианцев это не коснулось.   Чон Суен предостерегающе напоминает, что в лагере нет ни такого количества мест, ни такого количества продовольствия для того, чтобы собирать со всего города тех, кто будет жить под его крылом на правах котят, которых нужно поить через пипетку. Многие, может, и против, но всегда на стороне командира. Спорить не получается.