Кровь и бумага

      — Сержант! — позвал Обито, когда Сасори наливал себе кофе. Повернувшись к детективу и не отрываясь от своего занятия, тот кивнул, мол, да, я слушаю.       — Женщина из того дела, ну, помните, когда была избита девушка и мужчина себе вышиб мозги…       — Помню, — перебил Сасори.       Поставил на место кофейник и открыл холодильник.       — Женщину тогда забрала реанимация. Недавно вот звонили врачи и сказали, что ей лучше, — продолжил Обито. У Сасори внутри словно что-то рухнуло. Вздохнув, он плеснул в чашку молока и бросил пустую упаковку в мусорку под столом. Обито на секунду отвлёкся на пискнувший телефон, затем сказал: — Стало лучше, но ненадолго. Только что позвонили из больницы и сказали, что она скончалась.       Сасори сделал глоток. Горячий кофе обжёг язык.       — Можно закрывать дело, — стараясь скрыть облегчение, ответил он. — Единственный свидетель умер, никто не сможет опровергнуть нашу теорию или дополнить новыми фактами.       — Получается, да, — после недолгой паузы сказал Обито. — Сержант, я пойду?       Он кивнул на настенные часы. Сасори не взглянул на них — прекрасно знал, что рабочий день закончился уже несколько часов назад.       — Конечно.       Обито немного подумал, изучающим взглядом скользя по Сасори, коротко кивнул и ушёл.       Жаль, что новость принёс именно Учиха. Уже не первую неделю у него на лице было написано: что-то случилось. Не то чтобы Сасори заботили чужие проблемы, но стоило только взглянуть на Обито, как мысли невольно начинали крутиться вокруг одного вопроса: что произошло? Да, его подкосило убийство Минато и Кушины, но и до того происшествия он был сам не свой.       Впрочем, пока качество его работы не ухудшилось, это не имело никакого значения.       Когда Обито только устроился в убойный отдел, он ни у кого не вызывал доверия. Одних смущала его фамилия — такая же, как у капитана, — других — его вечные опоздания и рассеянность. Сасори на тот момент сдал необходимые тесты и получил долгожданное повышение, поэтому его смущало и то, и другое. Как-никак, за безответственность Учихи мог получить выговор новоиспечённый сержант.       Обито первое время был больше занят общением, а не работой, и Сасори сказал самому себе: если тот не перестанет вести себя так, словно он на курорте, то одними замечаниями он не отделается. Словно прочитав чужие мысли — или наконец осознав, что ведёт себя неприемлемо — Обито взял себя в руки. Былую рассеянность и легкомыслие он оставил в обычной жизни, на обеденных перерывах и в курилке. Во время работы он преображался и показывал себя как человека, знающего своё дело.       А с Итачи, как позже выяснилось, его ничего, кроме общей фамилии, не связывало. Просто забавное совпадение, а не кровные узы и конфликт интересов.       Сасори невольно вспомнил, что когда-то Конан и в Обито увидела частичку Яхико.       Возлюбленный заменил ей отца, стал для неё другом и братом и должен был стать её мужем. Яхико был для неё всем, и отпустить его у Конан не получалось. Ни через год, ни через два. Даже через пять лет. После его потери она в каждом человеке отчаянно пыталась разглядеть, уловить что-то, напоминающее любимого.       — А в тебе ничего нет, — с горечью однажды сказала Конан, залпом осушив стакан с виски.       Они сидели на кухне Сасори и отмечали успешное закрытие сложнейшего и омерзительнейшего дела. Отмечали с большим количеством алкоголя, вредной еды и сигарет, потому что только так, казалось обоим, они смогут хоть на время забыть пережитый ужас. Всё было спокойно и даже приятно, пока не вспомнили Яхико.       — В тебе совсем ничего нет, — глухо повторила она, слабо покачав головой.       Сасори, закуривая и жалея о последней выпитой стопке, думал: эти слова должны были его оскорбить? Конан хотела сказать, что он не такой светлый и добрый? Что он холодный и чёрствый? Сасори не считал это обидным. Он и сам прекрасно понимал, что между ним и Яхико — бездна. Ничего у них не было общего, кроме пола, одинакового количества рук, ног, глаз. Только простая физиологическая арифметика.       — Совсем ничего, — эхом отозвалась Конан, и Сасори оцепенел.       Тогда, выпив много, выпив крепкого, заливая незажившую рану в душе янтарной влагой, Конан открыла для себя правду: Сасори был ей важен. Они не были друзьями, не были приятелями, они были просто хорошими знакомыми и коллегами… для других. И для себя, когда голова и мысли их были ясны. Глубоко-глубоко внутри, докуда никому было не добраться, таилось то, что не хотелось тревожить. Конан, сделавшая лишний глоток спиртного, на долю секунды ощутила гармонию и блаженство, и коснулась сокровенного, коснулась истины. Та заполнила её всю собою, впиталась в кровь и отравила каждую клеточку тела.       Конан, выпившая лишнего, неуклюже встала из-за стола.       Конан, вглядывавшаяся в Сасори, обречённо приняла правду: он ничем не похож на Яхико.       Конан, вызывавшая такси до дома, постепенно смирялась с тем, что человек, который ей важен, не сможет заменить или просто напомнить ей любимого.       — Сержант! Эй!       Углубившийся в свои мысли Сасори неохотно вернулся в реальность к запаху кофе, вечерним сумеркам за узким окном и голосу Дейдары.       С тех пор, как Конан пила виски на кухне после закрытия чудовищного дела, прошёл уже год. С тех пор, как они напились и Сасори узнал о потаённом своей приятельницы, он ни разу не обдумывал тот вечер. С тех пор, как непрошеные откровения потревожили их обоих, словно опавшие листья — гладь воды… ничего не изменилось.       Наверное, и Конан, и Сасори на следующее утро просто решили забыть обо всём, обвинить алкоголь и не думать о словах, сказанных в необъяснимом порыве. Сказанных не разумом, а тем сокровенным, до чего не добраться, тем, что там, глубоко-глубоко, с надрывом неожиданно заявило о себе.       Сасори перевёл уставший взгляд на Дейдару. У того на шее висели наушники, из которых доносилась уже приевшаяся всему отделу песня. В руках — какие-то листы с помятыми уголками, в глазах — блеск, нетерпение, азарт. Он что-то выяснил. Или принёс результаты экспертизы, а вместе с ними и свои безумные теории.       Которые редко оказывались ошибочными.       Сасори без интереса посмотрел на него.       Дейдаре не хотелось ловить преступников, чтобы сделать город и мир лучше, он не хотел быть инструментом правосудия. Им двигало не чувство долга или справедливости, о нет. Ему нравилось распутывать преступления и чувствовать своё превосходство. Дейдара относился к расследованиям как к игре, головоломке, и он понимал: от его действий зависят не только чужие жизни, но и его собственная. Опасность будоражила его, а не пугала.       Щербатый был первым серийным убийцей в его практике. И не было никаких сомнений, что Дейдара приложит все силы, чтобы лично его отыскать.       Должен ли был Сасори остудить его пыл? Или стоило позволить Дейдаре сделать всю грязную работу за него, раз этот мальчишка так рвался в бой?       Ворох вопросов, как стая пираний, вгрызлись в Сасори.       Нужно было что-то сделать, нужно-нужно-нужно.       Нужно было что-то сказать, обдумать, сделать, нужно-нужно-нужно…       — Сержант? Тут экспертиза пришла. Забыл вам сказать.       Нужно было уйти с работы и пойти продавать пончики. Или газеты. Или сидеть на диване с бутылкой Миллера и пособием по безработице.       — Замечательно, — бесцветно произнёс Сасори и отхлебнул остывший кофе.       — Криминалисты нашли отпечаток пальца на месте последнего преступления.       Усталость как рукой сняло.       — Что?       — Ну, не полностью, — чуть нахмурился Дейдара. — Но фрагмент нашли, да. Этого достаточно, как оказалось. В нашей базе такой отпечаток не нашли, так что я отправил запрос в психбольницы. В некоторых точно берут отпечатки пальцев. Только проблема в том, что Щербатый, скорее всего, приезжий. И…       Сасори махнул рукой и направился в сторону своего кабинета. Дейдара несколько секунд стоял на месте, затем, то ли верно поняв знак, то ли из принципа, прошёл следом за ним, продолжая говорить.       В отделении никого не осталось, кроме них. Все ушли домой: к семье, друзьям, питомцам или одиноким стенам. Сасори часто оставался на работе допоздна. За своим столом, на котором бумаги было больше, чем в типографии, он забывал о своей небольшой квартире, в которой его никто не ждал.       А Дейдара? Неужели он был так заинтересован своим первым по-настоящему сложным и опасным делом, что готов был тратить свободное время на раскрытие этой тайны?       Или у него правда никого не было, как думала Конан?       Сасори встал у своего стола, поставил на него чашку. Следом в кабинет зашёл Дейдара и зачем-то закрыл дверь. Словно отделил их от всего остального мира — от мира пустого убойного отдела, от мира квартир, в которых их никто не ждал, от мира, в котором убийцы разгуливали на свободе. Здесь, в кабинете, освещённом настольной лампой и заполненном запахами кофе, парфюма и бумаги, было другое измерение.       Сасори сделал глоток.       Порой в голову лезли совершенно глупые мысли из-за усталости и недосыпа. Смешно.       — Садись, — сказал он, обернувшись к Дейдаре и кивая на кресло около двери. Тот послушно устроился в нём.       Он молча смотрел на Сасори, ожидая бурного обсуждения дела и новых деталей.       Взгляд Сасори скользнул по наручным часам. Ох, Дейдара, в твоём возрасте да в такое время нужно девушек провожать до дома, а не думать о серийных убийцах.       — Интересно, как скоро ты устанешь гоняться за психами?       Взгляд Дейдары полоснул по лицу Сасори. Внимательный, пристальный. Не такой, как всегда. Словно Дейдара хотел добраться глубоко-глубоко, туда, за радужку глаз. Понимал, что вопрос — не праздный.       — А может, не устану, хм.       Ответил без вызова, без усмешки.       — Может, это моё призвание, а?       Губы Сасори дёрнулись в слабой ухмылке.       «Я тоже так думал в твоём возрасте, Дейдара. Я тоже проводил ночи в отделении, пытаясь докопаться до истины. Потому что мне это нравилось. Потому что я хотел опасных и сложных дел.       Потому что я был таким же, как ты.       Интересно, ты будешь медленно выгорать или сгинешь в яркой вспышке?»       Сасори заглянул в его глаза — живые и выразительные даже при тусклом освещении в конце рабочего дня.       Люди с такими глазами не выгорают.       — Первые преступления действительно интересны, — честно признался Сасори. — Особенно такие, как сейчас. Чуть позже тебя начинает тошнить. Сколько бы ты ни боролся с преступностью, её не становится меньше, и всё как будто напрасно. А потом ты понимаешь: страшно не то, что убийства сплошь и рядом. Страшно то, что чувствовали жертвы в тот самый миг.       Сасори посмотрел на размытую полосу света у подножия двери. Приглушённо жужжала лампа в коридоре.       — Все люди — монстры. Нужно это понять.       Картина называлась «В мире животных». Каждое преступление — набор инстинктов. Страх, боль, оцепенение или сопротивление. Аффект или наслаждение, ослепляющая ярость или экстаз.       — Почти у всех преступников, что я ловил, было тяжёлое детство, или психические травмы, или душевные болезни, — тише сказал Сасори и достал из кармана пачку сигарет. Осталось четыре. Кому на этот раз достанется пуля? — Они были ублюдками, но у них было оправдание. Но был один… экземпляр. Он был единственным, кто действительно мог напугать.       Дейдара поднял глаза. В них горел вопрос: «Ну, и что же? Договаривайте!» В них светилось любопытство и… понимание?       Спасибо, Дейдара, что можешь выражаться без слов.       — Мужчина тридцати лет в один прекрасный день просто взял и убил дочь и жену, а заодно и соседей. Выпотрошил их, как свиней. И знаешь, что?       В глазах — недоумение. Что же тут такого страшного? Даже Дейдара за свои пять лет работы видел вещи похуже.       Губы Сасори тронула слабая, вымученная улыбка. Чиркнула зажигалка, тихо-тихо затрещал заалевший кончик сигареты.       — У него не было тяжёлого детства или параноидной шизофрении, — Сасори сделал глубокий затяг. Вместе с дымом выдохнул: — Он был здоров. И счастлив.       Картина называлась «В мире монстров».       Рука дёрнулась. Нет, задрожала. Сасори отвернулся, нахмурил брови.       Он отказался от этого дела после разговора с задержанным. После того, как заглянул в глаза совершенно спокойного тридцатилетнего мужчины, который в деталях рассказывал о совершённых убийствах. Сасори вывернуло наизнанку прямо у дверей камеры допросов.       Тогда он впервые увидел не человека — монстра.       Сасори сделал несколько крупных глотков, затянулся и хмыкнул. Это было его третьим по счёту делом. Забавно, что столько лет спустя тело помнило прежние ощущения.       — Он был психопатом, — добавил он. — Сыграло роль отсутствие эмпатии.       Дейдара что-то чиркал на помятых листах. Сасори, отбиваясь от мыслей-пираний, сконцентрировался на звуках. Что он рисовал? Это штрихи? Неужели что-то царапал на листах с экспертизой? Нет-нет, у него там была целая стопка. Штук десять листов, если не больше. Давай, Сасори, вспоминай. Отвлекайся от мыслей, которые заставляли руки дрожать. Где у Дейдары была ручка? Кому досталась твоя сигарета? Опять Богу, в которого ты не веришь?       — Сасори, — потусторонним голосом позвал Дейдара. — Сержант. Взгляните.       Сасори повернулся. Что же его могло так взбудоражить, что в распахнутых глазах пропал азарт? Дейдара протянул ему лист бумаги. Это было панорамное фото парка с указанием точек, где были найдены зубы Сарутоби Асумы.       Сасори оцепенел. Дейдара чиркал не просто штрихи — он линиями соединил эти точки.       — Это же…       — Ага.       Получился тот же символ, который был вырезан на руках Асумы и Кушины. Треугольник с вытянутыми и закруглёнными углами.