Возвращение на родину

Когда Стив заходит в комнату к Наташе, из колонки доносятся негромкие звуки музыки. Она сидит за компьютером, небрежно закинув ноги на стол по привычке. Зелёные глаза бегают по строкам, пока она читает что-то с экрана. Хмурит брови, сосредоточенно закусив указательный палец, и совсем не выглядит смертоносным бойцом с десятками убийств и преступлений в послужном списке. К счастью, Стив приходит к ней и не за этим. Стив приходит к ней как к другу. — Тук-тук, — подаёт он голос, привлекая её внимание. Романофф наконец замечает его и поднимает голову, открываясь от монитора. — Можно? — Тебе — можно, — улыбается она искренне, захлопывая крышку ноутбука. Убирает ноги в высоких сапогах со стола и по одной ставит на пол. Роджерс следит за ней взглядом, подходя ближе. Складывает руки на широкой груди. Между его светлых бровей залегает глубокая складка, на дне ясных голубых глаз темнеет тревога. Интуиция уже подсказывает Наташе, о чём пойдёт разговор. — Нат, я хотел поговорить с тобой... — начинает Стив, пока девушка делает музыку чуть тише и подаётся вперёд, опираясь на локти. — ...хотел поговорить о... — ...Барнсе? — заканчивает она за него, и Роджерс вскидывает брови. — Да. Стив шумно выдыхает. Расстроенно качает головой, прислоняясь бедром к краю стола. Мнётся, с трудом подбирая нужные слова. Несколько раз приоткрывает рот, чтобы что-то сказать, и никак не может начать. — Я волнуюсь за него, — наконец произносит Роджерс и поднимает тревожный взгляд на девушку. — За его состояние. Наташа улыбается ему уголком губ, пытаясь подбодрить, но улыбка выходит невесёлой. — Ему нужно привыкнуть к новому окружению, — говорит она мягко. — Теперь, когда он здесь... — Я не знаю, правильно ли я поступил, уговорив его остаться. Я так хотел, чтобы ему было хорошо, чтобы всё стало как прежде. И вот он появляется, но как будто совсем не хочет здесь быть. Наступает очередь Наташи вздыхать. Откинувшись на спинку своего кресла, она убирает пряди рыжих волос с лица и запускает в них пальцы. — Стив, я... — Он мой друг, Нат, — продолжает Роджерс, смотря поверх головы девушки куда-то в сторону. — И я очень хочу ему помочь. Но он смотрит на меня и как будто вообще не знает, кто я. — Знакомо, — совсем тихо произносит Наташа, задумавшись, и тут же ловит на себе вопросительный взгляд. — В смысле... ему тяжело сейчас, Стив. Барнс не принадлежал себе слишком много лет. У него отняли всё, что было дорого и имело значение, использовали. Ты, — девушка делает паузу, переводя дыхание, — должен дать ему время. Шпионка хмурится, не понимая, кого именно она утешает — Стива или себя, но он этого, к счастью, не замечает. — Я принёс ему фотографии вчера. Старые, ещё довоенные. Нашёл их среди вещей ещё давно. Вот, думал, поможет... Девушка заинтересованно поднимает бровь. — Не помогло? — Нет, — выдыхает Стив, качая головой. — Смотрел на них, молчал. А потом увидел свою сестру и его как переклинило. — К нему сейчас возвращаются какие-то воспоминания, — пожимает плечами Наташа и добавляет чуть тише: — Я надеюсь. Возможно, ему проще справляться с этим в одиночестве. Роджерс неохотно соглашается, кивая, и жестом манит Романофф к себе. Девушка улыбается уголком губ. Беззвучно вздыхает и поднимается из-за стола. Шагает в его огромные объятья и обхватывает за сильную шею. Стив обнимает её одной рукой за спину чуть выше талии и прижимает к себе, уткнувшись подбородком в макушку. Наташа думает о том, что в последний раз он так обнимал её на похоронах Пегги. — Я могу попросить тебя, Нат? — спрашивает он тихо куда-то в её волосы, и девушка кивает. — Нужно попытаться как-то... помочь ему. Помочь вспомнить всё, помочь освоиться, снова стать прежним Баки. Ты понимаешь? Единственная предательская слеза мимолётно проблескивает в густых ресницах девушки, но тут же падает на плечо Стива и впитывается в ткань футболки. Отстраняясь и выпуская шею Стива из рук, Романофф смотрит на него снизу вверх. Молчит, сглатывая внезапно подступивший к горлу душащий ком. На губах горят сотни несказанных слов, но она растягивает их в улыбке и согласно кивает. — Конечно, — говорит она, поправляя рукав футболки Стива. — Я постараюсь сделать для него всё, что смогу.

***

Барнс постоянно записывает не только то, что удаётся вспомнить, но и всё, что происходит с ним каждый день. Не потому, что получает от этого особое удовольствие. И даже не из-за того, что теперь, когда его не посылают на миссии, не знает, чем себя занять. Нет. Он просто до ужаса боится снова забыть. Закрыть глаза и вновь почувствовать, как холодные металлические пластины касаются висков, тугие ремни обхватывают запястья, а в тело вонзаются тысячи игл. Тех, что раз за разом уносили все его воспоминания и оставляли лишь пустоту и жуткий шум в голове вместо мыслей. Живые пальцы крепко держат шариковую ручку, стараются аккуратно выводить тонкие линии букв. Барнс пишет размашисто, торопливо, будто боится, что не успеет закончить до того, как воспоминание снова пропадёт. Растворится в пепле, как растворилась большая часть его жизни. Теперь всё, что он знал о ней, хранилось на нескольких десятках страниц. Когда Наташа заходит в комнату и застаёт его за этим, Солдат почти стыдливо захлопывает потрёпанный блокнот. Убирает его под подушку, поднимая на девушку глаза. Наташа делает вид, что не замечает этого, и с трудом сдерживает улыбку. — Что это? — спрашивает Барнс недоверчиво, указывая на коробку в руках Романофф. Девушка заговорщически улыбается уголком губ. Подходит к комоду — всё ещё пустому, потому что у Зимнего нет вещей, чтобы сложить туда, — и ставит на него коробку, внутри которой что-то тихо гремит. Чувствует, как взгляд ледяных глаз Барнса изучает её, но выдерживает его спокойно. — Я принесла тебе кое-что, — говорит Наташа, открывая коробку. — Думаю, тебе это может понравиться. Посмотришь? Солдат встаёт с дивана, незаметно сунув блокнот ещё глубже под подушку. Не спеша подходит. Внимательно осматривает коробку со всех сторон, будто ждёт от неё какой-то опасности или подвоха, и наконец с интересом заглядывает внутрь. Наташа стоит в шаге от него, скрестив на груди руки, и наблюдает, как лицо Барнса озаряется. Тёмные брови изгибаются в удивлении, глаза распахиваются шире. Он украдкой бросает короткий взгляд на девушку и запускает живую руку в коробку, аккуратно, чтобы не сломать, придерживая бионической. Барнс достаёт виниловый проигрыватель с осторожностью. Ставит на комод, стирает пальцами тонкий слой пыли и, затаив дыхание, изучает взглядом раритетный прибор. Серебристые буквы названия фирмы помутнели за несколько десятков лет, но всё ещё еле заметно переливаются на тёмном лакированном дереве корпуса. Наконец оторвавшись, Зимний поднимает голову и смотрит на Наташу. Вопрос о том, где она взяла проигрыватель середины прошлого века в таком состоянии, напрашивается сам собой, но девушка быстро переводит тему. — Тут есть несколько пластинок, — говорит она, доставая стопку из той же коробки. — Я не знала, что тебе понравится... Шпионка улыбается, и Солдат не замечает лукавства в её как всегда уверенном тоне. Конечно, она знала. Знала ещё с тех пор, как много лет назад долгими зимними вечерами он сидел в её неуютной советской квартире и рассказывал о своей довоенной жизни, стёртая память о которой возвращалась кусками. И пока он говорил, она слушала и слушала, запоминая всё, вплоть до названий песен, что играли на танцах в сороковых. Представляла, как когда-нибудь на ней тоже будет платье в горошек, на нём — красивый костюм, а не униформа бойца, и вместо того, чтобы раз за разом опрокидывать её в тренировочном зале на маты, он закружит её в танце под одну из этих песен. Но мечта осталась мечтой. У неё отобрали его, у него — все воспоминания о ней. И вот теперь он стоит перед ней в полуметре, смотрит на пластинки в её руках. — Это всё мне? — спрашивает недоверчиво. Наташа утвердительно кивает, улыбаясь. — Да, — отвечает она, — считай, что это подарок. От меня. Чтобы ты не сидел в тишине целыми днями. — Спасибо. Солдат неуверенно перебирает несколько штук и наконец выбирает ту самую, что всегда нравилась ему больше всего. Бережно достаёт из конверта, ставит на проигрыватель. Игла касается пластинки, в воздухе повисают первые слегка скрипящие звуки, и Барнс вдруг распахивает глаза. У Наташи сердце пропускает удар. — Всё в порядке? Солдат молчит. Девушка смотрит, как он поднимает голову и поворачивается к ней медленно. Смотрит, как эмоции сменяют друг друга на его бледном лице и как воспоминания отражаются в полупрозрачных глазах. Зимний впервые на её памяти искренне улыбается, но в ту же секунду его лицо искажается от боли. — Это была любимая песня... — заговаривает он, хмуря брови и вслушиваясь в мотив акустической записи конца тридцатых. — Любимая песня... моей сестры. Наташа выдыхает. Вскидывает брови, пытаясь понять, что чувствует — облегчение или разочарование, и подходит ближе, касаясь его живого локтя. — Ты помнишь свою сестру? — спрашивает она, но Барнс не отвечает. — Расскажешь о ней? — Нет. Лишь благодаря многолетним тренировкам и шпионскому прошлому Романофф не вздрагивает от того, как резко меняется его голос. От спокойного и чуть недоверчивого он поворачивается на сто восемьдесят градусов и становится таким холодным, что у девушки мурашки пробегают по спине. Она наконец понимает, что имел в виду Стив, когда сказал, что Барнса неожиданно переклинило, но остаётся на месте. — Что такое? — спрашивает она, не отпуская его локоть. — Ты можешь рассказать мне. Зимний не смотрит на неё. Опускает голову будто бы виновато и упирается взглядом в пол. — Я не хочу об этом говорить. Уходи. — Он цедит слова почти по слогам сквозь зубы, но почему-то вдруг осекается и добавляет: — Пожалуйста. — Тебе не нужно держать всё в себе, Джеймс, — тихо, почти шёпотом говорит Наташа, и Барнс, услышав из её уст собственное имя, вздрагивает. — Мы все здесь, чтобы помочь тебе. Я здесь, чтобы помочь тебе. Ты можешь мне рассказать. Барнс ловит встревоженный взгляд её зелёных глаз, и его руки сами сжимаются в кулаки. Он вдруг чувствует, как гнев снова закипает внутри, как лицо становится слишком горячим. Смотрит на растерянную Наташу и жутко злится — не на неё, на себя. Понимает, что она пытается видеть в нём хорошее, и от этого злится ещё сильнее. Барнс хочет кричать. Кричать, что он не хороший. Не добрый и не славный, каким его считают. Он чёртов монстр. Он опасен. Старк был прав, ему нужна тюрьма, а не комната с проигрывателем и панорамными окнами. Он хочет кричать так громко, чтобы все слышали. И Наташа, и Стив. Особенно Стив. Хочет ударить что-нибудь со всей силы. Себя, например. Но вместо этого смотрит на Романофф, ждущую от него хоть слова, и просто отстраняется. Ему грустно, страшно и жутко стыдно перед ней. Он хочет сказать, что злится не на неё, а, чёрт возьми, на себя и только, но слова застревают в горле как рыбья кость, и он не может их вытолкнуть, а шпионка всё никак не уходит из комнаты. — Все простили тебя, Джеймс, — делает она ещё одну попытку. — Прости себя наконец и ты. — ДА УБИЛ Я ИХ, НАТАША! — кричит он, срываясь. — Убил, понимаешь? Всю свою семью. Этими вот руками! — Барнс вскидывает ладони перед её лицом, и девушка вздрагивает, отступая на шаг назад. — Такую правду ты хотела услышать? Ну вот она! Простить себя? Как себя вообще можно после такого простить?! Солдат чувствует, как его лицо горит, а щёки становятся влажными. Наташа смотрит на него, распахнув глаза, и от этого взгляда у него сводит челюсти, а на душе становится ещё более мерзко. — Почему ты в этом уверен? — еле слышно спрашивает девушка, и её всегда уверенный твёрдый голос едва не дрожит. — Ты это помнишь? Помнишь, как сделал это со своей семьёй? Барнс думает о том, что, похоже, наконец добился того, чего хотел: теперь и она его боится. Бесстрашная рыжая шпионка с русским именем стоит перед ним и выглядит так, словно Зимний только что ударил её ножом в живот или пустил между глаз пулю. Может, так и должно было быть. Она слишком хорошая для всего этого, слишком чистая для всей его грязи. — Это все знают, — хрипит он и уже не может найти сил посмотреть в её глаза. — Первое задание Зимнего Солдата. Чтобы доказать... что не осталось ничего человеческого. Наташа обхватывает себя руками за плечи. Чувствует себя неуютно и боится. Но не Солдата, а того, что сейчас происходит в его голове. Он мечется, взгляд отводит всё время. Отталкивает её от себя — морально и физически, и буквально кричит о том, что хочет обособиться, закрыться, снова остаться в одиночестве, потому что так легче. Напряжённое молчание разливается по комнате, и полную тишину нарушает только тихо поскрипывающая на фоне пластинка. — Я рассказал тебе правду, которую ты так хотела услышать, — говорит Барнс. — А теперь уходи. — Джеймс, я... — Я хочу, чтобы ты ушла. Наташа смотрит на него несколько секунд. Нехотя кивает. Пересекает комнату и выходит, оставив на комоде принесённый ему проигрыватель. Дверь захлопывается снаружи, и Барнс, обхватив руками огненную голову, сползает по стене на пол.