Те, что правят бал

Парни из «Scaretale» умели делать шоу. Настоящее шоу с огнём и спецэффектами, которое запоминалось надолго и просто не могло оставить зрителей равнодушными. Говоря, что давно мечтал попасть на их выступление, но как-то не случалось, я не солгал. Действительно, очень хотелось, но в разное время были разные причины для пропуска интересного концерта. То возраст становился помехой, а сопровождать меня родители отказывались — папа говорил, что от такой какофонии его нежные уши сворачиваются в трубочку и начинают кровоточить, а отец и вовсе не признавал подобное творчество, не считая его музыкой. У него были иные представления о высоком, потому мне советовали сидеть дома и не сходить с ума. Тем более что на концертах опасно, толпа, давка, безумные фанаты, куда тебе идти, деточка, тебя там обязательно затопчут. В дальнейшем тоже как-то не складывалось, потому что о концертах я узнавал с опозданием. Приходилось довольствоваться просмотром записей, выложенных в сеть очевидцами, присутствовавшими на концертах, наслаждаться увиденным и сожалеть, что меня там не было. Если эмоции переполняли, когда я находился по ту сторону экрана, как, наверное, должно было накрыть после посещения живого выступления? Меня и накрыло. В одном Джуд был, несомненно, прав. На профессионально сделанных, сведённых и смикшированных записях голоса звучали иначе. Там они были обработаны для красоты звучания автотюном, в жизни его недоставало, потому назвать выступление идеальным «от» и «до» не получилось. Но я и не ожидал отлично поставленного оперного вокала от альтернативщиков, потому просто наслаждался любимыми мелодиями, красочным шоу, сет-листом — мне безумно повезло, там были почти все обожаемые мной композиции, — и тем, ради чего люди обычно ходят на концерты. Да, да, да. Эмоции, переживания, впечатления. У меня их накопилась масса. Если в самом начале я стоял на месте, будто статуя, смотрел на сцену и не верил своему счастью, то потом меня захватил эмоциональный ураган, и от сдержанности не осталось и следа. На следующее после концерта утро у меня болело всё, что только может болеть, а ещё я умудрился сорвать голос. Так активно подпевал, подпрыгивал и тряс головой в такт музыке. Наверное, со стороны выглядел форменным придурком, отчаянно нуждающимся в помощи со стороны дипломированных экзорцистов. Я это всё прекрасно понимал, потому утром, спустившись к завтраку в отеле, не сразу решился посмотреть Джуду в глаза. Было не по себе от мысли о том, что на меня нашло вчерашней ночью. А ещё хотелось надеяться, что мои ужимки и прыжки никто не снял на видео, и этот приступ фанатского бешенства не станет достоянием общественности, пополнив ряды легендарных видео, над которыми ржут все, кому не лень. Возможно, свою роль сыграло и шампанское, к которому мы время от времени прикладывались. Не так, конечно, как во время спонтанной вечеринки в академии, когда счёт выпитому перестали вести уже после пятого бокала. Всё было в рамках, но меня опьянял не только алкоголь. Но ещё и свобода, и сама атмосфера праздника, в которой мы неожиданно оказались. Смена обстановки явно пошла мне на пользу. — Ты выглядишь до безумия счастливым, — произнёс Джуд, когда фестивальная площадка начала пустеть, ряды зрителей заметно поредели, и мы остались едва ли не единственными, кто ещё находился в долине, а не спешил в отель. Мы допивали шампанское, сидя на расстелённом пледе. Я пролистывал ворох сделанных этим вечером фотографий. Кажется, всего за один день я наснимал больше, чем за всё время использования этого телефона. — Потому что я действительно безумно счастлив, — сказал в ответ, растянувшись на покрывале и устроив голову на коленях Джуда. И, бросив смартфон на одеяло, потянулся к своему спутнику. Не пытался обвить шею руками, не заставлял наклоняться ближе. Просто лежал и смотрел на него, а он смотрел на меня. Этот момент можно было назвать практически идиллическим. Хотя, не скрою, мне хотелось кое-что изменить. Например, сменить положение, упереться коленями по обе стороны от его бёдер, позволить его ладоням соскользнуть мне на задницу. Обхватить его лицо руками и прижаться к губам. Чтобы опьянеть не только от свободы, музыки и алкоголя, но ещё и от него, носящего на себе восхитительно-прекрасный запах с нотами полыни и роз. Этот запах никогда не оставлял меня, ни на секунду не прекращал будоражить воображение, хотя в последнее время я всё чаще замечал: не только запах имеет значение. Если раньше меня волновали только феромоны, от которых всё внутри переворачивалось, то теперь к истинно животным инстинктам добавилось нечто иное. Джуд был не только ходячей оранжереей, в которой я готов был пропадать дни напролёт. Совсем не ею. Он был самым важным человеком в моей жизни. — Здесь хорошо, правда? — спросил, проводя ладонью по его шее, и чувствуя, как кожа под пальцами покрывается мурашками. — Да, — ответил Джуд. — Здесь очень здорово. Второй день пребывания на фестивале обещал быть не менее насыщенным, чем его предшественник. На трёх площадках собралось огромное количество народа. В какой-то момент такое скопление народа меня испугало. Ещё бы. Количество посетителей фестиваля — поклонники самых разных жанров от брутального дет-метала до яркого, глянцевого к-попа — едва ли не в три раза превосходило количество жителей самого Индио. А потом страх отступил, и мне вдруг стало приятно думать о том, что я — часть этой огромной толпы, искренне наслаждающейся жизнью. На фестивале царила особая атмосфера. После длительного эмоционального напряжения, в котором я жил постоянно, то, что нужно. То, что доктор прописал. Коачелла славилась не только своей музыкальной составляющей, способной удовлетворить любой вкус, но и многочисленными приглашёнными гостями. Действительно, то тут, то там мой взгляд натыкался на людей, вероятность встречи с которыми в обычной жизни стремилась к нулю и уходила в минус. Здесь было немало актёров, музыкантов, которые не выходили на сцену, а выступали в качестве зрителей, наслаждаясь выступлениями своих коллег по цеху, звёзд реалити-шоу, привлекавших повышенное внимание к своим персонам, где бы ни появились. И даже несколько модных писателей, о которых много говорили, и чьи творения занимали первые строки в списках бестселлеров по версии «Нью-Йорк Таймс». А ещё Коачелла не напрасно считалась негласно этаким показом моды. Разнообразие нарядов и изобретательность гостей поражали воображение. В сравнении со многими мы выглядели очень прилично и очень скучно. Никаких блёсток в неограниченном количестве и рыболовных сетей, использованных вместе верхней одежды. Хотя, до того, как покинуть номер, я находил свой внешний вид несколько вызывающим. Слишком короткие джинсовые шорты — короткие настолько, что если бы не торчащие наружу карманы, можно было бы увидеть мою задницу, — футболка и яркий шарф, которым я перехватывал волосы, чтобы не лезли в рот и в глаза вместе с песком, которого здесь тоже было очень много. Неудивительно, что три фестивальные площадки, отведённые под выступления, носили название самых крупных пустынь мира. Утром и днём в этой одежде было жарко, а вот по вечерам становилось прохладно, даже холодно, и тогда я надевал ещё и толстовку. Ту самую, с вызывающей надписью. Ещё один подарок Джуда, от которого я отказался зимой, теперь пришёлся, как нельзя кстати. — Я знал, что тебе она будет к лицу, — заметил Джуд. — И надпись на ней славная, — хмыкнул я. — Мне тоже нравится. На второй день пребывания на фестивале мне предстояло, наконец, восполнить пробелы в музыкальных знаниях и познакомиться с творчеством команды, очаровавшей Джуда настолько, что он решил сорваться с места. Во что бы то ни стало, приехать сюда. Ни одной их песни я так пока и не услышал. У меня была возможность насладиться ими сполна в режиме реального времени или же начать плеваться с первых аккордов, искренне недоумевая, что могло привлечь Джуда, у которого вроде как не было проблем с музыкальным вкусом. Хотя... Заведи я разговор в подобном ключе, он бы, несомненно, сказал, что проблемы не у него, а у меня, и каждый человек имеет право смотреть и слушать, что хочет. Обсуждать чужие пристрастия — последнее дело. Одни любят картины Пикассо и способны залипать на них часами, другие предпочитают тратить свободное время на прочтение комиксов от Marvel и DC. Это вовсе не означает, что кто-то из них хуже, а кто-то лучше. Просто одних тянет к высокому искусству, а кому-то хочется расслабиться под истории о супергероях и суперзлодеях. «Poison Flowers» выступали вечером, а потому наступления вечера я ожидал с нетерпением. К тому моменту, когда они поднялись на сцену, я едва не начал подпрыгивать от нетерпения. Джуд, глядя на такую реакцию, смеялся и не уставал меня подкалывать. — Что ж, знакомься, лапушка, — произнёс нарочито строгим тоном. — Это «Poison Flowers». «Poison Flowers», знакомьтесь, это лапушка. Он долго ждал встречи с вами и очень надеется, что не разочаруется. — Хватит дурачиться, — прошипел я. Он снова засмеялся. — Что ещё, по-твоему, можно делать на фестивалях, вроде этого? Плакать? — Тихо! — приказал я. И он, моментально посерьёзнев, замолчал. Ещё и ладонь ко рту приложил, давая понять, что больше ни слова не произнесёт. Будет нем, как рыба. Никаких комментариев и никаких шуток. В имидже музыкантов из «Poison Flowers» не было ничего необычного и эпатажного, как у тех же «Scaretale». Просто обычные ребята с гитарами. Таких в любом штате полно. Однажды группа школьных товарищей собирается в гараже и приходит к мысли, что им стоит всерьёз задуматься о том, как покорить музыкальный Олимп. Быть может, они давно об этом думают, но озвучивают идею именно сейчас, и оказывается, что остальные разделяют данное мнение. На следующее утро они от мечты не отказываются, пьяным бредом её не считают, зато всерьёз берутся за написание музыки и текстов. Однажды кому-то из таких энтузиастов улыбается удача, и они получают заветный контракт с лейблом, а вместе с ним — туры, зрителей и народную любовь. Место у микрофонной стойки в «Poison Flowers» занимал омега, что тоже пробуждало во мне немалую долю скептицизма. Не то чтобы я считал омег плохими исполнителями. Нет, абсолютно, нет. У многих из них были просто потрясающие по силе и красоте своей голоса. Другое дело, что мне вокал омег редко приходился по вкусу и внимание надолго не приковывал. Это было проходящее. Могла ненадолго зацепить песня, но потом я снова возвращался к брутальным, рычащим, орущим альфам, агрессивно рассказывающим со сцены свои истории. Омега был невзрачным и непримечательным. Яркий сценический грим не сделал его внешность выразительнее. По аналогии с внешностью — глупо, да, — от голоса я тоже не ожидал ничего особенного. Но потом в воздухе зазвучали первые аккорды, и что-то неуловимо изменилось. А потом омега запел и тоже как будто бы вмиг преобразился. При довольно блёклой внешности он обладал поистине потрясающим голосом, который очаровывал не сразу, но крепко заседал в сознании. Не сбивал с ног, подобно урагану, оплетал медленно, обволакивал, словно паутина, облепляющая нерасторопных насекомых, попавшихся в ловушку. Он, этот голос, и, правда, в чём-то походил на яд, постепенно отравлявший, но заставлявший тянуться за ним и к нему. У большинства музыкантов, на выступлениях которых мне довелось побывать в рамках фестиваля, сет-листы состояли из бодрых песен. Своеобразных боевиков, слушая которые хочется начать прыгать, под которые невозможно стоять на месте. У этой группы песни были, по большей части, неспешными, неторопливыми. Баллады с интересными текстами, исполненные проникновенным голосом. Это больше походило не на бодрый фестиваль, а на сеанс гипноза, особую магию, к которой в самом начале относишься скептически, с подозрением, а к финалу понимаешь, что она действительно существует. Потому что... Если это была не магия, то какова она на самом деле? Я стоял, завороженный и загипнотизированный, тонущий в тёплом и сладком голосе. Это совсем не походило на вчерашнее шоу, здесь не было и десятой доли той красочности и эпатажа, присущего моим сказочникам. Но если бы меня поставили перед выбором и предложили назвать лучшее шоу, я не сумел бы определить сходу, какое мне понравилось больше. Потому что они оба произвели на меня впечатление, оба обещали запомниться надолго. Я не знал слов ни одной из этих песен и сожалел об этом, потому что хотелось подпевать. Стать частью магии, раствориться в ней окончательно. Несколько раз щёлкнул пальцами в такт мелодии, прикрыл глаза. Так всё воспринималось ещё острее, ярче. Я чувствовал, что Джуд внимательно наблюдает за мной. Наяву представлял, как он тянет яркий шарф, развязывая его, позволяя моим волосам рассыпаться по плечам. Как запускает в них ладонь, пропускает сквозь пальцы, лаская, тянет назад. А потом либо прижимается губами к шее, либо разворачивает меня лицом к себе и целует не в шею, а в губы. Его ладонь прошлась вдоль позвоночника, поглаживая через ткань толстовки. — Почему не танцуешь? — спросил Джуд. — Я же вижу, что тебе хочется. О, да. Снять обувь и танцевать голыми ногами на горячем, но постепенно остывающем песке, чувствуя, как меня затягивает прямиком в него, в тёплое море, состоящие из миллиардов мельчайших крупинок, нагретых солнцем, но не пугаясь этого открытия, а наслаждаясь и им тоже. — Боюсь, после вчерашнего выступления ты ещё нескоро увидишь меня танцующим. — Почему? — Я плохой танцор. И мне неловко вспоминать о своих конвульсиях, очень условно называемых танцами. — Ты слишком строг к себе, — заметил Джуд. Как будто его мои вчерашние телодвижения совершенно не развеселили и не заставили смеяться. Правильнее сказать, открыто он не смеялся, только начинал периодически кашлять, оправдываясь тем, что в горло какая-то пылинка попала, и он от неё никак избавиться не может. Я понимал, что там за пылинка, и почему он никак не может перестать кашлять. Если перестанет, то чем будет маскировать смех? Но сегодня музыка была другая. И двигаться под неё следовало иначе. Мне не хотелось выглядеть так, словно я чокнутая белка, наглотавшаяся экстази, потому и стоял на месте неподвижно, позволяя себе лишь щелчки пальцами. И мысли, в которых я выглядел не глупо, а очень даже соблазнительно. И движения мои были другими. Плавными, красивыми, чарующими. Точь-в-точь, как эта музыка. Но в мыслях я вообще всегда отличался от себя настоящего. Там я был в разы решительнее, смелее, находчивее. В жизни приходилось довольствоваться тем, что есть, сожалея о несовпадениях реальности и фантазии. Джуд положил ладонь мне на пояс, несильно надавливая, предлагая слегка качнуться в сторону, а потом вернуться в исходное положение, подобно маятнику. Есть немало вариантов, как танцевать под такую музыку. Медленно двинуть бёдрами, вскинуть руки вверх, запрокинуть голову, а не трясти ею исступлённо, прижаться затылком к его плечу. Позволить управлять моими действиями, словно эта мелодия звучит не для всех посетителей фестиваля, а только для нас двоих. Как будто кроме нас здесь и нет никого. Делать всё размеренно и красиво, привлекая его внимание, очаровывая, соблазняя и давая понять, что я совсем не против быть соблазнённым тоже. В конце концов, эти шорты, похожие на джинсовые трусы, я не просто так надевал. Для моего гардероба они были не самой стандартной вещью, в любое другое время я бы не решился на такое дефиле — опустим тот факт, что на фестивале каждый второй омега в похожих или ещё более смелых нарядах расхаживал. Суть в том, что сейчас было не любое другое время, а именно фестиваль, где я не ощущал гнёта условностей и ответственности перед другими людьми, в первую очередь, родителями. Не забивал себе голову бесконечными переживаниями, был честен с собой и отчаянно тянулся к Джуду. — Вообще, до недавнего времени я довольно равнодушно к ним относился, — произнёс Джуд, продолжая удерживать меня за пояс. — Нет, группа мне нравилась, но не настолько, чтобы я причислял себя к преданным поклонникам. Но потом как-то так вышло, что они стали прочно ассоциироваться с тобой. С тех пор не могу их нормально слушать. Каждый раз вспоминаю о тебе. Их песни звучали у меня в наушниках, когда я впервые увидел тебя в столовой, когда впервые почувствовал твой запах... Слушая их, представлял, как в первый раз тебя поцелую, и даже то, что поцелуй тот был паршивым, моей симпатии к песням не уничтожило. Возможно, однажды я их возненавижу, начну считать самыми глупыми на свете, но сейчас они для меня лучшие. Как и ты. Я резко повернулся к нему. Признаюсь, иногда мне действительно хотелось, чтобы его слова оказались ложью, чтобы на губах играла улыбка, и он начинал надо мной смеяться. Поинтересовался, как я мог поверить в то, что он может испытывать ко мне какие-то чувства. Ничего ведь толком не изменилось с момента нашей первой встречи. Я ведь всё та же рыжая каланча, постоянно влипающая в неловкие ситуации, да ещё и с вечным покер-фейсом, когда речь заходит о чужих чувствах и реакции на них, дефилирующая. Но он и не думал смеяться. Смотрел сосредоточенно. Не улыбался. И смешинки в глазах не плясали. Его ладони покоились у меня на поясе, но не притягивали ближе, не впечатывали в его тело, не навязывали эту близость. Он давал мне свободу выбора и действий. То ли выбраться из его рук сейчас и окончательно расписаться в том, что между нами ничего нет, то ли достать белый флаг и начать размахивать им, признавая свою полную и безоговорочную капитуляцию. — Ты совершенство, лапушка, — произнёс он. — Не знаю, да и знать не хочу, как для других, но для меня — точно. — Ты для меня тоже, — хрипло выдохнул я, не узнавая свой голос. Он и, правда, как будто кому-то другому принадлежал. Кому-то кого я не знал никогда, но этот кто-то по странному стечению обстоятельств находился в моём теле. — Даже так? — растерялся Джуд. — Неожиданно. — Кажется... — начал я и запнулся, не в силах произнести то, что обжигало в данный момент язык и губы. — Да? — Кажется, я люблю тебя, Фитцджеральд. Можешь последовать моему примеру и посоветовать засунуть свою любовь в задницу, но от этого ничего не изменится. Я всё равно буду тебя любить, — выпалил на одном дыхании. Его растерянность, отразившаяся на лице в двойном — в сравнении с моментом первого признания, — размере, была бесценной. Мне всегда казалось, что его ничто не способно удивить и выбить из колеи. У него на всё есть ответ. А сейчас он молчал. Осмысливал и переосмысливал сказанное, с трудом сглатывая. Пока пытался понять, что на меня нашло, я подался к нему и поцеловал, нападая, предлагая сражение губ и языков. Надеясь на ответ. Первый-не-первый поцелуй. Один из множества их, если вспомнить все, что уже были в прошлом. Но самый первый, в котором инициатива целиком и полностью принадлежала мне. Когда я сам уничтожил дистанцию между нами и прижался к губам, предлагая не оставаться безучастным, а обязательно откликнуться. И он откликнулся, спустя несколько секунд мучительного бездействия, показавшего мне, насколько глупо он, наверное, себя чувствовал, не получая отклика во время спектакля. Насколько это было неприятное, давящее чувство, когда вкладываешь в свои действия все переполняющие тебя эмоции, а получаешь гнетущую тишину в ответ. Его выдержки хватило ненадолго. Вскоре ладони его спустились ниже, привычно подхватывая меня под ягодицы, приподнимая и подсаживая на ограждение. Со сцены всё ещё звучала музыка, но я её уже почти не слышал. Она слилась для меня с фоновым гулом, в ушах снова шумела кровь, и каждое движение заводило несказанно, и безумно притягательный запах затуманивал мозги, и снова накатывало сильнейшее возбуждение. — Лапушка, — простонал Джуд, запуская ладони мне под толстовку. — М? — Лапушка, что ты творишь? Продолжишь в том же духе, к нам тысячи голодных альф со всего Индио слетятся. А то и со всей Калифорнии. — Зачем мне эти альфы, если я хочу только тебя? — выдохнул я, ощущая влагу, выступившую между ягодиц. Пиздец. Снова превратился в океан без дна от парочки поцелуев. Спасибо, что не течка накрыла в самый неподходящий момент. Тогда бы и, правда, всех альф в округе собрали. Особенно, если учесть, что Джуд тоже был возбуждён, и тёк не меньше, чем я, и пах, говоря его же словами, охуительно и по-настоящему крышесносно. Ладонь, скользнув под джинсовую ткань, прошлась по ягодице, сжимая её, слегка оттягивая. Пальцы скользнули по краю влажного входа, не проталкиваясь внутрь, но осторожно поглаживая и растирая по коже смазку. — Правда, хочешь? — спросил Джуд. И мне захотелось ему придушить. Разумеется, нет. Что ты? Как можно подумать, что я говорю правду. Омега, текущий прямо в твоих руках, ненавидящий выбор штанов за то, что они такие неудобные и так отчаянно давят на возбуждённую плоть, распространяющий тонны феромонов, определённо, притворяется. И ничего не хочет, кроме партии в шахматы, кружки тёплого молока с мёдом, уютной пижамы и крепкого сна. Один палец всё-таки скользнул внутрь тела, с лёгкостью проходя по смазке. Мышцы сжались, плотно его обхватывая. Хотелось большего, но после продолжительного воздержания и это было прекрасно. Я поймал воздух пересохшими губами. Кислород резанул по лёгким, заставив задохнуться. — Есть сомнения? — ответил вопросом на вопрос, когда собрался с силами и сумел произнести хоть слово. Блядь, выеби меня уже. Хватит ходить вокруг да около. Хоть здесь нагни и засади по самые яйца. Он толкнулся двумя пальцами. Я вцепился руками в его футболку, боясь, что ещё немного, и упаду с этой грёбаной опоры, на которой висел. Прижался лбом к его плечу, пряча лицо и лихорадочно, очень громко дыша. Вокруг было огромное количество людей, но все были увлечены музыкой и не смотрели в сторону ВИП-зоны. А если и смотрели, то видели немногое. В долину спустилась темнота, мы находились в затемнённой зоне, и это обстоятельство, несомненно, было баллом в нашу пользу. Тем не менее, я всё равно сгорал от стыда, ощущая мерное движение пальцев внутри своего тела, методично подводивших меня к оргазму. Представить себя, воспитанного по определённым правилам, в таком вот виде я не смог бы никогда. Но тут и представлять ничего не требовалось. Это я, а не какой-то другой омега, сидел на ограждении и насаживался на ласкавшие меня пальцы. Джуд делал сейчас абсолютно то же самое, что я проделывал с собой в течку, думая о нём, но эмоции, крывшие тогда и сейчас, вновь разительно отличались друг от друга. Вместо фантазий реальный человек, вместо пахнущей лавандой матерчатой наволочки, которую приходилось прикусывать, его губы, жадно припадавшие к моему рту, вместо прохлады простыней жар его тела. Этот жар перекидывался на меня, воспламенял, заставлял сгорать и вновь возрождаться из пепла. Я тихо постанывал Джуду в рот. Дыхания и воздуха мне определённо не хватало. Сердце стучало, как бешеное, то грозясь вот-вот вырваться из грудной клетки, то подпрыгивая до горла. Ладони лихорадочно скользили по спине, по торсу, по плечам. Мне хотелось прикасаться к нему, трогать везде-везде, наслаждаться этими прикосновениями. И всё так же, как прежде, хотелось вылизать каждый миллиметр его кожи. Толкнуть Джуда на постель, опуститься сверху, почувствовать в себе твёрдый член, узнавая — как это. Не сомневаюсь, что Джуд постарался бы сделать всё для того, чтобы у меня остались лишь хорошие воспоминания. Он был бы бесконечно, запредельно нежным, это я бы торопился, действовал порывисто и даже грубо, дорвавшись до желанного тела. Сдержанный лапушка, становившийся в руках альф каменным изваянием, неподвижным и равнодушным, будто замороженным, плавился, обернувшись податливым воском, в руках определённого омеги. Это правило, похоже, распространялось только на Фитцджеральда, потому что при мысли о других омегах, будь то одноклассники или ученики других групп, я не чувствовал ничего. Вот вообще. А с ним накрывало и разносило в щепки последние остатки благоразумия. — Блядь, блядь, блядь, — выдохнул я несколько раз подряд, доходя окончательно, содрогаясь в кратковременном, но сильном оргазме, и разочарованно выдыхая, когда пальцы выскользнули из ануса. Мне хотелось, чтобы Джуд не останавливался. Чтобы продолжал трахать даже сейчас, когда стало немного больно и не слишком приятно. Чтобы они ещё какое-то время были во мне, растягивая и забавляясь с чувствительной простатой до тех пор, пока член не начнёт повторно наливаться кровью. И вот тогда — сменились кое-чем покрупнее. Тем, глядя на что я сглатывал голодную слюну и мечтал не только на расстоянии увидеть, но и прикоснуться, и лизнуть, и почувствовать, как он будет отвердевать под моими, может, неловкими и стыдливыми, но искренними прикосновениями. — Будь умницей, лапушка, — попросил Джуд умоляюще. — Иначе я не сдержусь и прямо здесь тебя разложу. Он тоже тяжело дышал, а глаза знакомо потемнели. Я усмехнулся. Так себе угроза получилась. Попытка запугивания ежа голой жопой. Моя голова настолько в тумане и диком угаре была, что присутствие поблизости посторонних людей окончательно перестало иметь хоть какое-то значение. Мне хотелось. Ещё. Больше. Активнее. Сильнее. Может, немного больнее. Я облизнулся, провёл кончиком языка по своим губам, отмечая, что Джуд внимательно наблюдает, с жадностью каждое движение ловит, и потому эта микро-провокация не останется для него незамеченной. — Будь умницей, — повторил он. — И дотерпи до отеля. После чего стащил меня с ограждения, крепко схватил за руку и потянул к припаркованному неподалёку автомобилю. Сегодня мы не пили и пить не собирались, потому приехали в долину, а не совершали длительный променад. Очень предусмотрительно, потому что... Не дотерпел. Не дотерпели. Ни я. Ни он. Не хватило выдержки. И логика, и мыслительная деятельность нам благополучно отказали, потому мой первый раз всё-таки случился в машине. Пусть и не с тем человеком, и при других обстоятельствах, отличных от тех, что я когда-то представлял. И рокировка эта пришлась мне по вкусу. Сделай я это несколько месяцев назад с Шоном, я бы жалел. А так мечтал исключительно о повторении. Вместо водки и травки — чистая эйфория, возникшая без использования искусственных стимуляторов, вместо знакомых декораций — яркие огни фестиваля, вместо альфы, желающего завалить меня любой ценой — омега, который тоже, в принципе, хотел. Того же самого. Сомнений в его желаниях и стремлениях ни на секунду не возникло. Но заваливал его именно я, а не он меня. Это я его целовал, ластился, лип, и он, не сумев оказать должное сопротивление, сдался. Я не ошибся, думая, что он будет нежным и заботливым. Эта нежность и восхищение, и восторг чувствовались в каждом его прикосновении. В том, с каким трепетом он раскладывал меня на заднем сидении, как осторожно, словно упаковку с самого желанного подарка, снимал с меня одежду. В то время как я не думал о приличиях и необходимости контролировать свои порывы. Во мне жил голодный зверь, мечтавший обо всём и сразу. И не успокоившийся до тех пор, пока своё не получил. Едва не задохнувшийся от восторга, когда Джуд, раскатав резинку по члену, подхватил мои ноги под коленями, забросил их себе на плечи, а горячий — даже через латекс — член оказался во мне. На самом деле, сначала я едва не задохнулся вовсе не от восторга, а от страха и сомнений — поместится он во мне или порвёт к чертям собачьим, и эта ночь пройдёт в центре экстренной медицины. Потому что он действительно был большим, и если два пальца проскальзывали с лёгкостью, то тут даже головка вошла с трудом. Давило, растягивало, раздвигало тугие, влажные стенки, мышцы обхватывали плотно и мерно сокращались. Я дышал через раз. И понимал, — теперь понимал! — почему Кловер так отчаянно хватался за спину и плечи Джуда, оставляя на коже красноватые полосы. Это совершенно точно была месть. Или всё-таки нет? А ещё теперь я отлично понимал, почему Джуд не очень позитивно отзывался о своём опыте с альфами. Если у них члены были ещё больше, плюс этот загадочный узел, о котором принято было говорить с придыханием, благоговением и восторгом, то слова о полене служили отличной иллюстрацией. Мне и этих размеров хватало. Правда, нельзя было упускать из вида тот факт, что большинство омег начинали жить половой жизнью именно в период течки. Когда смазки было так много, что хоть с ног до головы ею обмажься. В этот период процесс проникновения проходил гораздо проще. Несколько дней практически непрерывной ебли позволяли им более или менее привыкнуть к размерам партнёра — постоянного или временного, — и в дальнейшем проблем с этим не возникало. Да, временами размеры действительно были тем ещё адом, после которых задница саднила не на шутку, но в большинстве случаев всё завершалось благополучно. Мы не дождались течки, хотя сейчас я бы даже не стал возражать и злиться на собственный организм, если бы из меня почти неконтролируемо хлынула смазка. И растяжку тремя пальцами не практиковали, остановившись на двух, чего было недостаточно. Но чем сильнее он проникал в меня, чем меньше оставалось расстояния между нашими телами, чем глубже входил в мою задницу его член, тем проще мне становилось. Как будто отпускало напряжение, и в голове больше не билась настойчивая мысль о том, что это невозможно, что сейчас всё будет плохо-плохо-плохо, а потом — ещё хуже, потому что мы не сможем смотреть друг другу в глаза. Все наши вздохи, взгляды, улыбки, касания рук покажутся ерундой, которую стоит вычеркнуть из жизни, вырвать подобно сорнякам. Розы высохнут, лепестки облетят, имбирь потеряет запах и превратится в труху. — Лапушка, — тихо позвал Джуд. Я лежал с закрытыми глазами и считал свои вдохи-выдохи. Их явно было меньше, чем нужно нормальному человеку для насыщения кислородом. Приподняв веки, я потянулся к Джуду, провёл ладонью по его щеке, и выдохнул: — Можно. Уже можно. Положил ладонь ему на затылок, надавливая, приближая. Он мазнул губами по моим губам, словно не рассчитал траекторию, а потому получилось вот так. Несколько смазанных прикосновений, дразнящих, подначивающих. Тёплое дыхание, влажные, гибкие языки, переплетающиеся между собой. Он двинул бёдрами. Туда и обратно, туда и обратно. Древний ритм, давно известный природе. Первобытная базовая магия. Ритуал. И вот теперь-то я действительно задыхался от восторга, ощущая его губы на своих губах, руки на бёдрах, на поясе, на плечах, а член ровно там, где ему и положено быть. Уверенные движения. Те самые, плавные, размеренные, сильные. Движения, наблюдая за которыми, я отчаянно завидовал Кловеру и мечтал оказаться на его месте. Хотя бы раз испытать нечто подобное. Каждый раз при движении член проходился по простате, и в моём сознании вспыхивали яркие искры, которых становилось всё больше и больше. Локальное возгорание, обещавшее обернуться взрывом. Люди, воспевавшие секс на заднем сидении автомобиля, как всегда, не говорили всей правды. В их восторженных речах обычно не было ни слова о том, что это чертовски неудобно. Но сказки на то и сказки, чтобы вводить доверчивых слушателей в заблуждение. Меня до определённого момента тоже вводили. Теперь у меня появился собственный опыт и собственное же видение ситуации. Правда, с другими людьми, утверждавшими, что во время секса в машине, смотришь в потолок и думаешь лишь о том, как прохожие смотрят на покачивающийся автомобиль, я бы тоже мог поспорить. Потому что ни разу за это время не посмотрел в потолок. И о любопытных прохожих я тоже не думал. Всё моё внимание было сосредоточено на Джуде, его действиях, жестах, взглядах, улыбках и словах, которые он то шептал мне на ухо или в шею, то выдыхал прямо в губы вместе с горячим воздухом, пока наши тела соединялись, пока там внизу всё горело от желания, а эти фантастические наполненность и растянутость, о которых так много рассказывали сплетники в «Соммерсет Хай» из загадочного явления, о котором есть лишь смутные представления, превратились в понятное, знакомое, бесконечно приятное. Мой долгий и, наверное, громкий стон утонул в таком же долгом и глубоком поцелуе. Когда Джуд нехотя оторвался от моих губ, остался лишь протяжный выдох и совершенно сумасшедшее ощущение, словно что-то непонятное, нереальное одновременно тронуло все нервные окончания, и от этого меня повело, разбило на кусочки и снова собрало воедино. Словно что-то в голове действительно взорвалось, и я даже слышал звук взрыва, разнесшего все мои недавние сомнения, переживания и барьеры, превратив их в мелкое крошево. — А теперь, лапушка, — выдохнул Джуд, продолжая удерживать моё лицо в своих ладонях, — действительно дотерпи до отеля. Шарф с моих волос благополучно слез, и они рассыпались, разлились по кремовой коже сидений ярко-рыжим морем. Я пытался посмотреть на себя глазами Джуда и надеялся, что ему не противно. Что он всё ещё считает меня совершенством. Что правило, шедшее с ним рука об руку, не сработало сегодня, и он не чувствует себя победителем, получившим трофей, который теперь можно поставить на полку и забыть. То ли до лучших времён, то ли навсегда. — Я? — выдохнул, хлопнув его по подтянутой заднице и проводя пальцами между половинок. Мокро. Там действительно было мокро, и это до безумия, до невероятной дрожи, возбуждало. Сложно было представить ситуацию, в которой мы махнулись бы местами, и это он, сидя на ограждении, прятал лицо у меня на плече, пока я бы удовлетворял его подобным образом. И мне отчаянно захотелось увидеть его таким. Слабым, ведомым, расслабляющимся под моими ласками, с нескрываемым восторгом насаживающимся на пальцы. Чтобы кожа на внутренней стороне его бёдер покрывалась мурашками, пока я веду по ней ладонями. Или губами. Или чередую прикосновения с поцелуями. — Только я? — повторил, понизив голос. — Один? — Мы оба, — произнёс Джуд, не сдержав смешка. — Оба должны дотерпеть до отеля. А там я затащу тебя в свой номер и не выпущу до самого утра. Или до следующего вечера. Или до тех пор, пока ты сам не захочешь, чтобы я тебя выпустил.