Те, что правят бал

Церемония награждения победителей конкурса состоялась в Нью-Йорке, в середине мая. Организаторы мероприятия выслали нам пригласительные и оплатили номера в гостинице. Дело оставалось за малым — получить разрешение руководства академии на очередную вылазку, а затем отправиться туда, куда нас настойчиво звали. Вряд ли нас стали бы срывать с места, предлагая лететь на другой конец страны, если бы новости оттуда пришли исключительно неутешительные. Теперь, когда об этой поездке стало известно из очередного выпуска школьных новостей, секрет наш быть таковым перестал. Все одноклассники, наконец, узнали, чем была забита голова Джуда, и почему он, в своё время, не подготовил сценарий для школьного фестиваля. — Я тоже хочу быть приятелем Фитцджеральда, — протянул Итан, притворно надув губы. — Вы с ним, спустя пару минут общения, перегрызёте друг другу глотки, — заметил Ирвин. — Так что, прости за разбитые надежды, но ничего у тебя не получится. К тому же, место уже давно занято другим. Посмотрев на меня, не удержался и подмигнул. Мы не обсуждали перемены, произошедшие в моих отношениях с Джудом. Не говорили о резком переломе, что от ненависти к обожанию — по сути, ненависти и не было, если только показная, — не обменивались двусмысленными фразами. Ирвин, скорее всего, догадывался, что лапушка больше не сама невинность, и что мы с Джудом не совсем приятели, просто не считал нужным — носить сплетни от одного ученика к другому, делясь своими умозаключениями. — Боюсь, что нет, — вмешался Мэйсон. — Если они однажды схлестнутся в словесной перепалке или в драке, я поставлю все свои карманные деньги на Джуда. Без обид, Ит, но я действительно считаю, что ты из этой схватки не выйдешь победителем. — Я бы и не пытался искать с ним общий язык, — хмыкнул Итан. — Я просто хочу пользоваться привилегиями и покидать территорию академии каждый раз, когда мне этого захочется. Вместо этого приходится сидеть в четырёх стенах. Мы бы и не разговаривали даже, выходили за ворота и расползались в разные стороны. — Тогда какое это приятельство? — усмехнулся Ирвин. — И выходные в Нью-Йорке я тоже хочу, — пропустив мимо ушей его реплику, продолжал Итан. — Наверняка там будет интересно. Это же Нью-Йорк! Город мечты! Большое яблоко. Музей современного искусства. Центральный парк. И всё это можно увидеть своими глазами, прямо сейчас. И эти двое увидят. И даже не два дня там пробудут. Целую неделю! А нам придётся корпеть над учебниками. — Нужно было принимать участие в конкурсе. Потратил бы месяц жизни на создание проекта, попрощался со сном, выдрачивая каждую мелочь, организаторы пригласили бы и тебя, — произнёс Джуд, по привычке открывая дверь ногой, вваливаясь в аудиторию и снимая авиаторы отточенным движением. — Мы туда не на экскурсию едем и не праздно шататься по улицам собираемся. В аудитории воцарилась мёртвая тишина. Неловкость прямо-таки зашкаливала. Никто из присутствующих в аудитории учеников не думал о том, что Джуд может услышать разговор. Ну, кроме меня, конечно. Потому что я сидел за первым столом, время от времени посматривал в сторону приоткрытой двери и видел, что Джуд стоит на пороге, не торопясь проходить внутрь. Интересовался общественным мнением, принимал к сведению, что о нём говорят не родные и не очень-то близкие, просто по воле случая ставшие постоянными спутниками в средней и старшей школе. — Ой, — растерянно выдал Огастас. Я тяжело вздохнул и уткнулся лбом в столешницу. Заявления, подобные тем, что делал Итан, напрягали и раздражали. Он стандартно упускал из вида тот факт — самый важный, между прочим, — что мы, на самом деле, едем не отдыхать и не по Центральному парку праздно шататься, делая там умопомрачительные селфи и тем самым поддразнивая одноклассников, погрязших в учебной рутине. Мы ехали, чтобы услышать приговор, который нам вынесут. И либо признают проект отличным, либо разнесут его к такому-то дедушке, рассказав, в чём мы были неправы, создавая выставку, посвящённую процветанию в современном мире насилия с приставкой «ультра». То есть, я надеялся, что не разнесут, раз уж столь любезно предложили приехать и выступить на церемонии, но всё равно найдут, к чему придраться. Мистер Корвен, разумеется, поездку одобрил. Не мог не. В конце концов, тот факт, что ученики его академии принимали участие в столь масштабном конкурсе, да ещё и не последнее место заняли, было дополнительным плюсом к вопросу о престиже учебного заведения. При желании, историю эту можно было вывернуть под каким угодно углом и подать под каким угодно соусом. В том числе сообщить, будто именно школьное руководство надоумило самых способных и активных учеников, разглядев в них немалый потенциал. Видите, как мы заботимся о наших выпускниках? То-то же! Выбирайте «Винтерсторм», и будущее ваших детей окажется в надёжных руках! Пока мы ехали из аэропорта в гостиницу и заселялись в свои номера, меня не покидало ощущение нереальности происходящего. Как будто это всё происходит не с нами, а с кем-то другим, я же выступаю в качестве наблюдателя и старательно фиксирую всё происходящее на камеру. До сих пор не верилось, что однажды я согласился на авантюру, предложенную Джудом, а потом втянулся по-настоящему. Нас поселили вместе. Один номер, две кровати. Два омеги. Никому бы и в голову не пришло — разделять нас. Длительный перёлет измотал меня настолько, что стоило переступить порог номера и увидеть кровать, как тут же бросился к ней, словно к старому другу, встреча с которым делала меня счастливым. Я рухнул на неё, раскинув руки в разные стороны. Услышал, как засмеялся Джуд, отодвигавший дверцу шкафа и забрасывающий туда наши дорожные сумки. Он после перелёта выглядел достаточно бодро. Но впереди нас ждала бессонная ночь, так что эта бодрость могла ещё сто раз улетучиться в неизвестном направлении. На церемонии награждения нам, как разработчикам проекта, следовало произнести речь. Рассказать, чем вдохновлялись, почему посчитали именно эту проблему достойной освещения в своём начинании, как выбирали героев для проведения выставки. Вообще речь должен был произнести Джуд. Идея принадлежала ему, концепт — тоже. Да и язык у него был подвешен в разы лучше, чем у меня. Он не боялся говорить открыто о проблемах общества, в то время как меня, при мысли о публичных выступлениях, охватывала паника. Джуд не заставлял меня зубрить презентацию от корки до корки, но предположил, что ознакомиться с нею всё-таки стоит, во избежание неловких ситуаций, если вдруг члены жюри начнут задавать каверзные вопросы обоим. — Иди ко мне, — предложил я, поманив его к себе. Он как раз устроил ноутбук на пустовавшей постели и вывел на экран необходимые файлы. Джуд улыбнулся. Вмиг оказался рядом. Тяжесть его тела, надо мной нависшего и придавившего к постели, была желанной. Находиться в его руках было приятно. Слишком приятно, чтобы я сумел запросто от этого отказаться. Слишком приятно, чтобы я, выбирая между Джудом и чтением файла, в котором были по пунктам расписаны наши цели и мотивация, выбрал второе. — Звал? — с наигранным изумлением спросил Джуд, упираясь одной рукой в кровать, а второй убирая волосы от моего лица. Они растрепались и лезли в рот, но у меня не было сил, чтобы привести себя в порядок. — Звал, — тихо ответил я. Усталость моя была не столько физическая, сколько эмоциональная. Некая истощённость, присущая ситуациям, когда долго-долго пребываешь в состоянии напряжения. Потом оно исчезает, и остаётся пустота, которую ничем пока не получается заполнить. А если получается, то только новыми переживаниями. Всё-таки мою нелюбовь к перелётам ничем невозможно было перебить, это меня и доконало. Когда мы поднимались на борт воздушного судна, я крепко сжал ладонь Джуда в своей руке. Сдавил до боли, а разжал пальцы только тогда, когда мы приземлились на месте. — Лапушка-трусишка, — усмехнулся Джуд, обняв меня в зале ожидания. — Блядские самолёты, — выдохнул я, утыкаясь ему в шею носом и закрывая глаза. По трапу спускался на негнущихся, деревянных ногах. И это было не весело, вот вообще ни разу. До сих пор полностью не отпустило. — Волнуешься? — спросил Джуд сейчас, не убирая руку, а продолжая поглаживать мою скулу. — Немного. Сегодня больше о самолётах думаю. Относительно церемонии награждения паниковать начну завтра. — Было бы из-за чего. Это мне нужно по потолку бегать, а занимаешься этим почему-то ты. — Тебе? — недоверчиво переспросил я, глядя то ему в глаза, то на губы. Тонкие, но чувственные. Такие идеальные. Такие восхитительные. И в плане визуального восприятия, и в плане тактильных ощущений, которые они могли подарить. — Мне. — Ты им такую речь толкнёшь, что они заслушаются, будут аплодировать стоя и требовать продолжения. — Я не о речи беспокоюсь, — признался он. — А?.. Джуд закатил глаза. — Боюсь, что в Нью-Йорке нам придётся задержаться. Течка со дня на день должна начаться, и я естественно никуда не полечу. Не прямо в день церемонии, к счастью, но всё равно скоро. В противном случае, я бы отказался от участия в церемонии, и тебе пришлось отдуваться за двоих. Или принял более сильные блокаторы, которые её отодвигают, а не некоторые симптомы убирают. — Течка, — эхом повторил я. Сложно было представить, как отреагирую на него в этом состоянии. Неоднократно пытался, но каждый раз заходил в тупик. Я хотел его безумно, когда и намёка не было на эструс. Окружённый облаком феромонов, Джуд, наверное, и вовсе должен был превратить меня в одержимого. Эта мысль будоражила и вместе с тем — пугала. Я отлично помнил, как торчал у них под дверью, едва не воя под ней от собственного бессилия, от осознания того, что не могу противостоять инстинктам. И от осознания собственной же бесполезности для Джуда. Я совершенно не представлял, что буду делать, если его накроет. Я и с собой-то мало что делал прежде. Удовлетворить того, чьё либидо зашкаливает, а трахаться хочется чуть ли не до слёз из глаз, казалось почти нереальным. Я боялся не справиться и не оправдать надежд. Разочаровать. Провалиться. Упасть ниже плинтуса. У него был обширный опыт. Он был чудесным любовником, а я ничего толком не умел, по-прежнему считал себя бревном и уже сейчас пришёл к мысли, что всем своим предшественникам обязательно проиграю. — У тебя всё по-прежнему? — спросил он обеспокоенным голосом; кажется, его вопрос моего здоровья занимал сильнее, чем меня самого. — Ага. — Не боишься? Может, всё-таки сходишь на приём к доктору? — Нет. — Не сходишь? Или не боишься? — Второе. Такое со мной уже случалось в этом году, потому... — Лапушка под меня подстраивается? — хмыкнул он, прикусывая мочку уха и получая в ответ тихий благодарный выдох. — Думаешь? — Не отметаю такой возможности. Об этом явлении часто говорят. Ты наверняка слышал. — Было пару раз. Действительно слышал. Кто-то из дипломированных специалистов, заслуженных, авторитетных в области медицины, неоднократно заявлял в программах, посвящённых омежьему здоровью, что это вполне естественный процесс. И если омеги тесно общаются, то у них и циклы могут совпадать с точностью до дня. Сталкиваться с этим на практике мне не доводилось. В «Соммерсет Хай» у меня не было среди омег закадычных друзей. Так, приятели, с которыми я обменивался приветствиями, а потом проводил время либо в одиночестве, либо в компании своего альфы. Проверить было не на ком. — Во-о-от, — протянул Джуд. — Два течных омеги разом? — усмехнулся я, прищурив один глаз. — По-моему, перебор. Тебе не кажется? — Мы не знаем, как это будет происходить. Так что я не стал бы сразу записывать подобный расклад в категорию катастроф. Возможно, нам понравится. — И не знаем, будет ли вообще, — отпарировал я. — Возможно, нам очень понравится, — произнёс Джуд, проигнорировав моё замечание. Прикоснулся кончиками пальцев к подбородку, заставляя приподнять его. Поцеловал один угол губ, второй, только после этого прикоснулся губами к приоткрывшемуся в предвкушении рту. Уверенно, жадно, властно. Всё-таки было в нём что-то такое... Аура, которая подчиняла себе. Не ломала и не подавляла, как в случае с большинством альф. Это было довольно деликатное воздействие, но действовало оно безотказно. Я готов был идти за ним, куда угодно. Куда бы он ни позвал. В огонь и в воду. По раскалённым углям и битому стеклу. По шипам, оставляющим кровоточащие царапины, по острым камням, по снегу. Как будто он действительно был моим истинным, судьбой мне предназначенным. Будущий глава большой, дружной, крепкой, счастливой семьи, о которой я так мечтал. Отец моих детей. Хоть и не альфа. Джуд потянулся, чтобы расстегнуть мою толстовку, и я не стал возражать, охотно откликаясь на эти действия, поддерживая их обеими руками. Во мне снова разгорался знакомый голод. Мне снова хотелось обладать этим человеком, быть с ним всегда, каждую минуту, день, час нашей жизни, просыпаться и засыпать в его объятиях. — Накрылась наша подготовка к церемонии, — прошептал он, покусывая чувствительное место между плечом и шеей. — Нахуй её, — выдохнул я, запрокидывая голову. Джуд засмеялся. — Не надо. Это радикальное решение, по-моему. В тот момент его слова для меня были всё равно, что длинный монолог на незнакомом языке, из которого я понимал самый минимум, потому потянулся к нему за поцелуем, заставляя замолчать и забыть обо всём, кроме меня. Джуд отстранился ненадолго, стянул с себя футболку, и наши тела соприкоснулись напрямую, а не через несколько слоёв ткани. Горячий, горячий, горячий. Бесконечно горячий. Обжигающий. Тот, кого я никому и никогда не хочу отдавать. Потому что без него задохнусь, растворюсь, исчезну. Мой. Исключительно. Однажды и навсегда. Возможно, в итоге Джуд всё-таки умудрился вытрахать из моей головы все-все мрачные мысли, но через несколько часов я входил в зал, где проходила церемония награждения, без малейших признаков паники. Не беспокоился о том, что здесь полно незнакомых людей, не впадал в прострацию от мысли, что сама атмосфера мероприятия схожа с пафосным торжеством, вроде церемонии вручения премии «Оскар». Не переживал о том, какое впечатление произведу на тех, кто проводил отбор, и что они подумают о человеке, рискнувшем стать лицом настолько скандального проекта. Меня могли назвать смелым, а могли и начать показывать пальцем, перешёптываясь на тему: «смотри, смотри, это же тот самый, что держит в руках табличку с призывом услышать всех омег мира и остановить насилие над ними». В момент объявления победителя напряглись мы оба. Наши ладони, лежавшие на соседних подлокотниках, крепко сжались, а пальцы переплелись так сильно, что стали пугающе-малиновыми на кончиках. Мы затаили дыхание в ожидании. Сидели с идеально прямыми спинами, словно кол проглотили. А потом синхронно выдохнули и откинулись на сиденья, услышав результат. — Неплохо, — резюмировал Джуд, легонько щёлкнув меня по носу, а потом коротко целуя самый его кончик. — Ты, между прочим, и на это не рассчитывал. Мы не выиграли. То есть, совсем без призовых мест нас не оставили, но первое отдали тому, кто раскрывал идею об угнетении представителей обоих полов. «Голос нового поколения», докричавшийся до членов жюри, рассуждал о проблемах расизма. Нас с Джудом похвалили за идею и креативное исполнение, но отметили, что раскрытие выбранной темы оказалось неполным. — Или же вы, мистер Фитцджеральд, считаете, что альфы не подвергаются насилию? — поинтересовался один из членов жюри, окидывая нас изучающим взглядом. Альфа, разумеется. В строгих очках и с проседью в тёмных волосах. Заслуженный, признанный, авторитетный, несомненно. Именно такими, как он, я и представлял всех тех, кто спишет проект со счетов и постарается слить. Видимо, не ошибся. — Подвергаются, — невозмутимо ответил Джуд. — Но вы не можете отрицать, что в процентном соотношении пострадавших омег намного больше. Из десяти случаев всего два приходится на альф, и восемь на омег. Вас это не удивляет? Не пугает? Не заставляет задуматься? — Откуда вы взяли такие цифры, мистер Фитцджеральд? — Из официальной статистики, с которой может ознакомиться любой желающий. В исследовательском материале, предложенном для ознакомления, вся эта информация есть. Препирательства продолжались не меньше получаса. Джуд отстаивал своё мнение и — ожидаемо — делал это с блеском. Словно всю жизнь только тем и занимался, что принимал участие в дебатах, раз за разом разбивая аргументы оппонента в пух и прах. Я стоял в тени, не привлекая внимание, но зато мастерски исполняя роль мебели. Надеялся, что этим получасовым выступлением наши приключения и завершатся, но не тут-то было. Мы, как финалисты и лауреаты второй степени, получили за свои старания гранты, частично покрывающие будущую учёбу, но пролетели с поступлением без экзаменов. Этот грант не был мне нужен, и я от него отказался, предложив перевести мой выигрыш на счёт благотворительного фонда, занимавшегося поддержкой омег, пострадавших от домашнего насилия. Джуд со своим выигрышем сделал то же самое. Полагаю, кто-то мог заподозрить нас в том, что всё это исключительно рекламная акция, тщательно продуманная и спланированная, — богатые мальчики развлекаются, попутно пытаясь заработать авторитет, на деле плевать они хотели на проблемы, даже смешным это находят — но меня не интересовало общественное мнение. Я поступал так, как считал нужным. Воспоминания о встрече с теми омегами до сих пор заставляли меня вздрагивать, а сердце сжималось от боли за них. За то, что им так не повезло с родителями, мужьями или детьми, поднимавшими на них руку, бросавшими в трудную минуту и использовавшими исключительно для удовлетворения своих потребностей. После церемонии награждения нас с Джудом поймали и, образно говоря, загнали в угол журналисты. Они находили нашу идею с выставкой скандальной, противоречивой, но достойной получить широкую огласку. Привлечь как можно больше заинтересованных зрителей, обратить внимание на проблему, которая так часто замалчивалась. В отличие от членов жюри, предпочитавших терроризировать Джуда, журналисты сделали фокус на мне. Говорить всё-таки пришлось — не удалось отмолчаться. — Это правда, что именно вы и ваша история вдохновила мистера Фитцджеральда? — Вы, правда, подвергались насилию? — поинтересовался наглый, вертлявый журналист, настырно совавший мне микрофон в лицо. — Не похож? — огрызнулся я. — Или вы считаете, что каждый, кто прошёл через это, должен поставить на себе крест и ползти на кладбище, потому что жизнь его кончена? Да, я подвергался. В моей истории нет ни слова лжи. Я не называл конкретных имён. Эти альфы, оказавшие определённое влияние на мою жизнь, сами понимали, что речь о них. И многие другие наверняка догадывались, кто скрывается под размытыми словами моего персонального манифеста о насилии. Джуду предлагали на идее заработать, устроив выставку в музее современного искусства. Настойчиво вкладывали визитку в ладонь и предлагали перезвонить вечером, чтобы обсудить детали. — Я не буду принимать решение в одиночестве, — произнёс он. — И отвечу согласием только при условии, что каждый участник нашего проекта даст разрешение на использование материалов и широкую огласку. В противном случае, вам придётся смириться с отказом. Нам не дали победу, но вызвать общественный резонанс, определённо, удалось. Победителю и то меньше внимания уделили. Сюжет с нашим участием облетел всю страну, промелькнув в вечерних новостях, транслировавшихся по центральным телеканалам. Добрался он и до штата Колорадо. Стоило щёлкнуть пультом, выключая телевизор, как мой телефон тут же начал разрываться от звонков. Миккель. Конечно, Миккель. — Детка, ты должен был мне обо всём рассказать! — кричал он в трубку. — Почему ты молчал? Я сейчас же, слышишь, сейчас же собираю вещи и вылетаю в Вашингтон. Я заберу тебя из этой чёртовой академии. Не позволю никому так с тобой обращаться. Только скажи, я подключу своих адвокатов, и камня на камне от этого зверинца не оставлю. — Папа, прекрати. — Эйден, неужели ты не понимаешь?.. — Помнишь, ты спрашивал о разбитой губе? Я сказал, что подрался с альфой. — Но... — Я не лгал. Правда, подрался. Сейчас всё наладилось, и из академии я не уеду. Мне учиться-то пару недель всего осталось. — Две недели — огромный срок. Я хочу знать, что с моим сыном всё в порядке! Если ты будешь рядом, никто тебя и пальцем не тронет. Никто! Слышишь? — И в Сиэтл лететь бессмысленно. Я всё равно сейчас в Нью-Йорке. — В компании сыночка этого ублюдка, — ядовито процедил папа, тут же перекидываясь на благодатную тему ненависти и старых обид. — Это он всё устроил, да? Скажи, он? Я так и знал, что ничем хорошим ваше знакомство не закончится. Я ведь просил тебя... — Папа! — закричал я. На том конце воцарилась тишина. — Хватит, — выдохнул я, сжимая ладонь в кулак и вдавливая в кожу ногти. — Я знал, на что иду и принял это решение давным-давно. Не под влиянием момента, а тщательно всё взвесив. Мы не один день над проектом работали. У меня была возможность отказаться и уйти. Сотни возможностей. Если я остался, значит, посчитал нужным так поступить. — Что же мне делать? — истерично вопрошал Миккель. — Если Эгон узнает, что наш ребёнок попал в секту... — Лихо ты. Сравнить общественную организацию, поддерживающую омег, попавших в трудную ситуацию, с сектой. У меня что-то даже слов нет. — Послушай, — снова начал он, но я бросил трубку. Разговор с папой выбил меня из состояния равновесия. Даже самым навязчивым и бестактным сотрудникам средств массовой информации сделать это не удалось. А Миккелю — запросто. Он и не пытался меня выслушать. Самостоятельно нарисовал в воображении какую-то искажённую картинку, поверил в её правдивость и жаждал бороться с тем, что придумал. Его истерика передавалась мне, этот разговор буквально вытягивал из меня жизненные силы. То, что Миккель отозвался об Оливере, как об ублюдке, неприятно царапнуло. Учитывая их ситуацию, я не удивился бы, услышав, как мистер Фитцджеральд-Ларсон кроет матом моего папу. Но обратная ситуация выглядела бесконечно абсурдно. Сначала он прыгает в постель к чужому жениху, даёт себя отыметь и пометить, доводит до разрыва одной помолвки и объявления другой. А теперь выясняется, что ублюдок не он, а тот, кто, по всем статьям, проигравшей стороной остался. Телефон зазвонил вновь, и мне захотелось швырнуть его об стенку. Если папа хотел чего-то добиться, он становился очень настойчивым и действовал на нервы, как никто другой. — Что тебе нужно? — огрызнулся я, не посмотрев, кто звонит. — Хочу разобраться в ситуации, — строго и сдержанно — на фоне Миккеля это было особенно заметно — произнёс Эгон. — От твоего папы сейчас толку нет. Он носится по дому, кричит что-то о секте, провокациях и испорченной репутации. А ещё, что тебя нужно спасать. Действительно, нужно? — Нет, — отделался я коротким ответом. — Однако я тоже видел сюжет в новостях. — И? Что ты хочешь услышать? — Зачем ты это сделал. Чем руководствовался в своих поступках. Хоть какое-то внятное объяснение. Оно у тебя есть? — Хотел поступить в университет большой тройки без экзаменов и собеседования, — процедил я, понимая, что они не оценят моих истинных порывов, потому останавливаясь на самом меркантильном и приземлённом варианте. — Победа в конкурсе гарантировала стопроцентное поступление и получение гранта, покрывающего все расходы. Отец, сколько его помню, всегда разговаривал на языке денег. Тут тоже должен был проникнуться. Посчитать, сколько сэкономил бы на мне и на моих потребностях. — И всё? — Пожалуй. — Чтобы попасть туда, не обязательно было устраивать цирк и лгать перед всей страной. — Это не ложь. Он не заметил моей ремарки. Не поверил. Или не придал значения. — Достаточно было сказать, куда жаждешь попасть, и я бы всё организовал. Если ты хочешь там учиться, ты будешь. — Неужели? — Да. Что тебе больше нравится? Я выразительно посмотрел на Джуда, сидевшего напротив, и слышавшего — слава и почёт громкой связи — весь разговор. Нахмурился, прикидывая варианты. Ожидая ответа от Джуда с тем же нетерпением, с каким ожидал его от меня отец. Мы несколько раз, в ожидании результатов конкурса, обсуждали этот вопрос, но он так и оставался открытым. Мы не могли решить, куда хотим. Хотели обязательно вместе. Настало время отбросить сомнения и принимать окончательное решение. Джуд выхватил из стопки распечаток один листок, взял ручку и быстро что-то написал. Перевернул, показывая. — Гарвард, — произнёс я, воспользовавшись шпаргалкой. — Хорошо. Будет тебе Гарвард. Только, Эйден, давай договоримся вот о чём... — Да? — В следующий раз без экспериментов, — сказал, как отрезал Эгон и сбросил вызов. * Призрак омег, проводивших свои собрания в туалетных комнатах старшей школы «Соммерсет», кажется, не оставлял меня ни на минуту. Каждый раз, оказываясь в одной постели с Джудом, я неизменно вспоминал о них, как будто знающих о жизни всё и старательно отпускавших ядовитые комментарии в сторону тех, кто их ожиданиям не соответствовал. То есть, автоматически из круга вычёркивался и официально превращался в объект обсуждения и осуждения. Нетрудно догадаться, что я в их представления о прекрасном тоже не вписывался, потому нередко становился темой для злых насмешек и активного поливания грязью. Мои сексуальные таланты и способности они осуждали столь же активно и с удовольствием, как внешность, успеваемость, характер и хитрость, позволившую отхватить самого завидного альфу нашей школы. Шон многим из них казался действительно чуть ли не лучшим на свете, а идеальность его складывалась из брутальной внешности, местами не лишённой смазливости, обеспеченности деньгами, спортивных талантов и запаха. И из фантазий о его умениях в постели. Говорили, что он очень и очень хорош. Мне на собственном опыте проверять не доводилось, потому сказать, насколько отзывы правдивы, а насколько состоят из надуманных представлений об альфе мечты, не мог. В одном эти омеги не ошибались. Они были правы, когда называли меня «отзывчивым бревном». Тем самым, которое хочет, прогибается-выгибается, само насаживается, подмахивает, стонет, но, по большей части, инициативу не проявляет. И не имеет значения, почему оно этого не делает. То ли потому, что смущается, то ли потому, что не знает, как правильно подступиться к чужому телу и доставить любовнику удовольствие, то ли потому, что ему нравится быть именно бревном, которое обхаживают со всех сторон, топят в самых разнообразных ласках. А оно благосклонно принимает их с видом короля, желания которого хотят удовлетворить все подданные. Правда, по их шкале «отзывчивое бревно» было моим максимумом, потолком, после которого нет никакого прогресса, одна лишь стагнация. В их представлении начинал я с показателя абсолютно фригидного создания, которое своим присутствием поблизости мучает прекрасного парня с отличными аппетитами в плане секса. И будет мучить до последнего. Разве что позволит потереться членом между бёдер, отказавшись от проникновения. Мне же казалось, что я не такой безнадёжный, а потому со временем смогу доставлять ни с чем несравнимое удовольствие человеку, оказавшемуся в моей постели. В конце концов, неопытность была не только моим недостатком. Да и недостатком ли? Джуд говорил, что находит в этом определённое очарование. Неопытность плюс явное желание, плюс искренность в каждом действии, плюс стремление всему-всему научиться. Эта схема была актуальна для меня от первого до последнего слагаемого, и Джуд говорил, что от такого сочетания ему сносит крышу. А ещё ему нравилось, как я краснею от всех тех слов, что он шепчет мне на ухо. От большинства действий не краснел, но стоило услышать что-то, и всё — тушите свет. Чтобы не видеть этот помидорный оттенок щёк, разумеется. Джуд говорил, что мне достаточно просто целовать его и прикасаться, не обязательно изображать гуру секса, не будучи таковым, не обязательно стонать, как в порно, если этого не хочется. Ему само моё присутствие рядом доставляло. Да-да, прямо как у истинных пар, к которым мы, по определению, не имели никакого отношения. О том, что людей, много лет занимавшихся сексом, но так этому и не научившихся, полно, недвусмысленно заявлял факт существования многочисленных курсов повышения сексуальной грамотности. Невозмутимые преподаватели, обещавшие, что в завершении образовательной программы каждый научится доставлять удовольствие своим партнёрам, и с этого дня сексуальная жизнь до неузнаваемости изменится. Омег и альф учили профессионально отсасывать, учили лизать и даже мастурбировать правильно учили, потому что некоторые и этого не могли. Раз существовало столько предложений, значит, и спрос на них был. И всё-таки мне хотелось доказать — себе и ему, — что я могу. Могу я. Ещё как могу. И однажды он будет кричать подо мной так же, как я под ним. И научусь я всему самостоятельно, а не на паршивых курсах, под наблюдением строгого преподавателя. Неудивительно, что интернет стал для меня в последнее время неоценимым помощником и лучшим другом, готовым прийти на помощь и подсказать, что нужно делать с омегой в постели, чтобы тот был доволен и счастлив. Поисковые запросы в смартфоне сплошь и рядом состояли из вопросов об анальном сексе, топовых техниках минета — мне бы с базовым справиться, а не просто бестолково облизывать, изредка насаживаясь губами на этот член, с ума меня сводивший, — и римминге, который мне хотелось попробовать, но решимости пока не хватило. Особое место в списке моих вопросов занимал тот, что был в этот период актуален, как никогда. Мне нужно было удовлетворять не просто омегу, а омегу в течке. И вот это обстоятельство осложняло задачу в несколько раз, а интернет старательно намекал, что я обречён на феерический по силе своей провал. Я могу хоть наизнанку вывернуться, пытаясь угодить Джуду, но правда в том, что течка на то и течка. Получить полное моральное и физическое удовлетворение вкупе с желанной разрядкой, омега может исключительно при условии, что получит узел в задницу. Без него все оргазмы, испытанные в течку, не имеют никакого значения и силы. Так себе эффект. Всё равно, что холодной водичкой поливаться, желая избавиться от жара, когда горишь не ты, а всё вокруг. И лучше бы потратить время на тушение пожара, но есть на свете идиоты, ничего с этим не поделаешь. Я покусывал губы и нервничал. Статейки подобной направленности нисколько не утешали. Напротив, добивали окончательно мою, и без того довольно низкую самооценку. Я смотрел на свои пальцы, вспоминал ощущения и приходил к выводу, что мне их в тот период тоже было мало. Даже двух. Даже трёх. Хотелось глубже, хотелось больше. Но не было, приходилось довольствоваться малым. Удовольствие было, но мимолётное, непродолжительное, лёгкое. Не взрыв, а так, паршивый фейерверк с парой выстрелов. Смотрел на свой член, — не жалко крошечный, конечно, но меньше, чем у Джуда, — и как будто надеялся, что в основании неведомым образом появится чёртов узел, сводивший омег с ума, но не было и его. На пике переживаний я едва не бился головой о стену, а потом старательно делал вид, будто у меня всё хорошо, ничто меня не мучает и не занимает. Не думаю, что Джуд верил. Он меня, словно открытую книгу читал, потому на лжи ловил довольно просто. В любовных романах, которые я пачками глотал в период гормональной перестройки организма — весь первый год после начала эструса, — любовные сцены всегда были прописаны так, словно даже самые принципиальные, замшелые, махровые девственники в свой первый раз умудрялись показывать такой класс, что только завидовать и остаётся. Но — опять те же острые углы — в конце романа пары состояли из альфы и омеги, а не из двух представителей одного пола. Те немногие романы о двух омегах, что попадались мне на глаза, обычно представляли собой не какое-то откровение, а очередной набор штампов, написанный, судя по всему, голодным до внимания омег альфой, в процессе написания не вынимавшим руку из трусов. То есть, хорошие истории попадались, но были выдержаны в романтическом ключе, а постельные сцены автор стыдливо оставлял за кадром, видимо, считая, что они испортят весь роман, превратив его в низкопробную порнушку. Если же не оставлял, то... Тушите свет ещё раз и сжигайте к такому-то папочке эту макулатуру. Мы сосались, мацали друг друга за жопы, орали, как мартовские коты и дрочили, а потом пришёл альфа и дал нам обоим жару. Вот оно — примерное содержание романов, которые я просматривал по диагонали, а потом жаждал промыть глаза, чтобы не кровили так обильно, и забыть прочитанное, как страшный сон. Самозабвенно передёргивали на них, наверное, такие же голодные альфы. Те самые, которых возбуждала мысль о двух омегах в постели. Вообще... Судя по показателям прочтений, было таких альф немало, и все комментарии, ими оставленные, не отличались оригинальностью. Их словно под копирку писали. Каждый альфа-самец считал, что вот уж он-то точно удовлетворил бы омежек. Вот он бы, да. Одна ночь с ним, и оба омеги будут драться за право вылизывать ему член и яйца. Ведь на самом деле, именно этого они и хотят. Просто ещё не поняли. Мокрые развратные сучки, которых нужно хорошенько отделать в зад, обязательно запечатав узлом, чтобы сравнили, ощутили все прелести такого секса и перестали бросаться на себе подобных от безысходности, а главный герой — красавчик. Конечно, куда без этого. Когда я читал комментарии, глаза мои закатывались и отказывались выкатываться обратно. А ещё отлично понимал, почему Джуд считает, будто большинство альф до сих пор не вылезло по уровню развития из каменного века. За три дня, проведённые в Нью-Йорке — без учёта самого первого вечера, — я накрутил себя так, что напряжение в черепной коробке достигло своего пика, а из ушей снова валил пар. Вместо того чтобы наслаждаться нашим — пусть неполным, но всё-таки — триумфом, радоваться мысли о том, что Гарвард, — а, значит, и Джуд, — светит мне при любом раскладе, я сам себя закапывал, думая об отсутствии постельных талантов. Если я и умею там что-то хорошо делать, так это только спать. Все красоты города проходили мимо. Я думал о течке Джуда даже тогда, когда он сам не думал о ней. То есть, всегда. Однажды бросив короткое замечание, он к обсуждению больше не возвращался, а я всё искал поводы, чтобы полить себя грязью. Или чем-нибудь похуже. О, это омерзительное качество, которое я в себе искренне ненавидел. Вообще-то Джуду и некогда было думать о своей физиологии. Церемония награждения прошла, призы нашли своих победителей, но мероприятия, связанные с конкурсом, ещё не закончились. Организаторы конкурса снимали цикл программ обо всех финалистах, потому-то мы были вынуждены задержаться в городе на целую неделю. Снова торговали лицами перед камерами, рассказывали, как создавался наш проект, чего мы хотели добиться, представляли ли в процессе, сколько шума способна наделать наша выставка, как планируем развивать идеи дальше. Есть ли у нас какая-то цель в выбранной области деятельности, или это была единичная акция, а мы — никто иные, как дети хайпа, решившие заявить о себе ради получения признания. На четвёртый день Джуд решил, что нам стоит развеяться и купил билеты на бейсбольный матч. При этом мрачно пошутил, что, может быть, мяч, притянутый к нам силой мысли и моим фантастическим везением, сумеет выбить из моей головы все самые мрачные мысли. Потому что иными способами они, кажется, не выбиваются. Пока на нас были направлены камеры, пока мы отвечали на вопросы и рассуждали о проблемах насилия, как общефизического, так и сексуального, и — немаловажный пункт — психологического, я выглядел собранным и серьёзным, но, в целом, доброжелательным. Когда камеры выключались, доброжелательность испарялась, и я становился мрачнее тучи, вновь и вновь размышляя о своей несостоятельности, как любовника. Джуду, естественно, не говорил об этом, потому что он уже не раз и не два пытался убедить меня в обратном. Замечал, что секс зачастую именно такой. Кто-то обязательно проявляет чуть больше активности, а кто-то меньше. И это норма, а не что-то страшное, ужасное, над чем стоит думать день и ночь. Если оба начнут вдруг проявлять завидную активность, пытаясь свернуться в процессе узлом, риск травм и попадания в неловкие ситуации возрастёт в несколько раз. О таком в сети тоже писали. Кто-то вместо того, чтобы наслаждаться, умудрялся, проявляя повышенную инициативность, поломать ноги или руки, потянуть спину, наставить друг другу синяков или выбить зубы. Кому бы такое понравилось, в самом-то деле? Но если бы я прислушался к его словам, я не был бы самим собой. На матч мы всё-таки отправились. Поскольку в бейсболе, как и в любом другом спорте, я понимал ровно нихрена, большую часть игры Джуд на пальцах объяснял мне, кто на ком стоит, какие правила действуют на игровом поле, и почему то, что кажется мне отличным броском, на самом деле, означает полный провал. Естественно, что эта запутанная система игры не способствовала отдыху, я хмурился сильнее прежнего, сосредоточенно жевал сэндвичи, купленные здесь же, и думал о том, что, оказывается, туп настолько, что увлечения Джуда разделить не в состоянии. Пока он наслаждается игрой, я только и делаю, что демонстрирую собственную глупость. — Лапушка, расслабься, — посоветовал он, приобняв меня за плечи и прихватив зубами ушной хрящик. — Просто смотри и наслаждайся тем, как красивые альфы бегают по полю. — С чего ты взял, что они красивые? — нахмурился я. — С того, что слышал разговоры других зрителей. Прямо передо мной, когда я стоял в очереди за колой, стайка омег обсуждала неземную красоту игроков. Так что... В какой-то мере, я рискую, приведя тебя сюда. Пришли вдвоём, а уходить придётся в одиночестве, потому что ты приглянёшься какому-нибудь игроку, он приглянётся тебе, и ты не сможешь сопротивляться соблазну. — Идиот, — прошипел я, отнимая у него стакан с колой и в отместку за испорченное — было бы что портить, — настроение высасывая большую часть содержимого. Джуд усмехнулся, но тему развивать не стал. Его замечание о моей возможной неверности так и осталось единичным. Зато позволило понять, что загоняюсь здесь не только я. Пока один думает, что не сможет удовлетворить второго, и тот неизбежно пойдёт искать приключения на стороне, второй мучает себя мыслями о невозможности конкуренции с альфами. И это несмотря на то, что я неоднократно успел сказать, что не хочу никаких альф. Только его одного. В отель мы вернулись ближе к вечеру. Но в номер я поднимался в одиночестве. Джуда внизу окликнул кто-то из других финалистов конкурса, они разговорились, и, судя по всему, было это надолго. К тому времени, как Джуд вошёл в номер, я успел принять душ и поболтать в фейсбуке с одноклассниками, нас потерявшими и задающими десяток вопросов в секунду. У них там последняя неделя занятий начиналась. Наше возвращение по времени совпадало с началом экзаменационной поры. Тесты, тесты, тесты — десятки, сотни, тысячи их. Через неделю после написания последнего экзамена — вручение дипломов. Ещё через неделю — выпускной вечер, к которому все омеги выпуска начинали готовиться заранее, тщательно продумывая наряды, и я не был исключением из правил. С интересом пролистывал предложения этого года, прикидывая, какой костюм будет смотреться выигрышнее всего. Надеялся, что хотя бы раз подберу себе ту одежду, в которой буду самым красивым, самым соблазнительным и самым желанным. Для определённого человека. Точнее, в которой почувствую себя таким, а не только услышу из его уст. Как выяснилось уже совсем скоро, чтобы почувствовать себя желанным, красивым и соблазнительным, мне не обязательно было тратиться на дорогие костюмы. Достаточно было надеть толстовку Джуда. Ума не приложу, почему я вдруг потянулся к его вещам. В дорожной сумке и свои неношеные оставались, но, прежде чем отправиться в душ, я открыл шкаф, несколько минут разглядывал его содержимое, а потом ухватился за вещи, на которых осели едва уловимые ноты столь притягательного для меня природного аромата. Толстовка была мне немного велика, слегка сползала с плеча, обнажая кожу, усыпанную веснушками, в круглом вырезе мелькали бледные ключицы. Стоя перед зеркалом, я внезапно поймал себя на мысли, что со стороны это выглядит очень даже сексуально. Приложил палец к губам, опустился на колени, широко их расставляя. Как будто репетировал, придумывал сценарий, который разыграю сразу после того, как Джуд выйдет из душа. Как опрокину его на кровать, нависну сверху, уверенным движением развяжу полотенце, обёрнутое вокруг его бёдер... Буду вести себя так, словно только тем всю жизнь и занимался, что соблазнял нерешительных омег. Хотя, каким-каким, а нерешительным Джуд уж точно не был. В тех же статьях, рассказывавших, как разнообразить сексуальную жизнь, и которых я за последнее время прочитал больше, чем книг за всю свою жизнь, авторы немалое внимание уделяли вопросу внешнего вида. Советовали выбросить и немедленно сжечь всё классическое нижнее бельё, хранящееся в ящиках, а затем срочно выделить время и деньги на покупку белья сексуального, чтобы постоянно будоражить воображение партнёра. Я пролистывал страницы интернет-магазинов, в которых этими самыми кружевными тряпками торговали, и снова кусал губы, сомневаясь, что мне всё это подойдёт. Но ведь до меня у Джуда наверняка были омеги, снимая с которых брюки, он находил не простые хлопковые трусы, а что-то такое... Лёгкое, невесомое, состоящее из ниточек и паутинок, но стоившее, как крыло самолёта. Часть омег не брезговала чулками, и их выбор тоже был огромен. Моментами я представлял, как надену на себя и то, и другое, потренируюсь немного и попытаюсь исполнить стриптиз, ловя на себе восхищённый взгляд. Однако на этот фантазия буксовала. Стриптизёр из меня тоже был так себе. Вместо эротического зрелища могло получиться лишь что-то крайне смешное, а ставить себя в глупое положение — удовольствие сомнительное. В конце концов, отказывался и от мыслей о переодевании. В сравнении с этими модниками я тоже проигрывал. Прикрыв глаза, постарался избавиться от упаднических мыслей и вернуться обратно к сценарию, который обязательно отыграю этим вечером и этой ночью. Буду решительным, уверенным в своих действиях, вспомню советы по тысяче и одной технике минета, попытаюсь применить их на практике, надеясь, что в процессе меня не стошнит. И что ночь, когда я приложу максимум усилий, чтобы получить статус лучшего любовника, не станет для меня временем позора. Глубоко закопавшись в переживания, я не сразу осознал, что произошло. А когда понял, снова чертовски сильно удивился отсутствию каких-либо симптомов. Если, находясь дома, я точно знал, когда меня приложит по голове гормонами, то здесь всё было странно, непредсказуемо и спонтанно. Никакой боли, никакого состояния разваренной макаронины. Просто влага в заднем проходе, которой в какой-то момент становится слишком много. Не так, как во время обычного возбуждения, а гораздо обильнее. Никаких сомнений быть не могло. Организм снова подбросил мне сюрприз. Спасибо, что не прямо во время бейсбольного матча накрыло и развезло, превратив в безвольную куклу для сексуальных утех. На радость всем альфам, оказавшимся поблизости и почуявшим потенциальную жертву. Запах, прежде казавшийся слабым и сдержанным — но неизменно одно, бесконечно притягательным, — моментально усилился. Словно меня с размаха ткнули лицом в розовый куст, засыпали лепестками, позволяя нежиться на их гладкой поверхности. Ремейк постера к «Красоте по-американски», где в главной роли я. Возбуждение тёплой волной скользнуло вдоль позвоночника, поднимаясь всё выше и выше. И мне вдруг стало безумно жарко в лёгкой толстовке. Отчаянно захотелось, чтобы сильные руки стянули её с меня, а потом Джуд прижался грудью к моей спине, его зубы сомкнулись на моём загривке, оставляя подобие метки, чтобы ладонь прошлась по внутренней стороне бёдер. Там, где сейчас чувствительность обострилась до предела. Если мне нравилось спать с ним в обычное время, то в течку это и вовсе должно было быть нечто невероятное, безумное, не поддающееся описанию банальными словами. И плевать, что он омега. Плевать, что у него нет узла, о котором столько криков в среде омег, считавших эту херовину восьмым чудом света. Я точно знал, что в этот момент хочу его, и только его. Хочу так, что готов кожу с себя сдирать от отчаяния, от понимания, что прошла ещё минута — целая минута! — а он всё ещё не рядом со мной. Почему он не спешит сюда и не покрывает, словно дикий зверь, свою мокрую развратную сучку? Почему я всё ещё один? Оголодавший по его прикосновениям, словно это не мы трахались с ним несколько часов назад, уснув лишь под утро на слишком узкой для двоих кровати. Словно я сотню лет их не ощущал, а теперь готов был отдать за них всё, что у меня было. Ну и хер с тобой, подумал мстительно, поддавшись ненадолго приступу злости, промелькнувшему в затуманенном сознании. Подцепил резинку трусов, стаскивая их до колен, а потом вовсе снимая, и завёл руку за спину, собираясь оприходовать себя самостоятельно, раз больше некому было это сделать. Не торопился. Сперва просто поглаживал, чувствуя острый прилив желания, нарастающего с каждой секундой, хотя и в самом начале на него жаловаться не приходилось. Только потом надавил подушечкой пальца на податливый, готовый к проникновению вход, проталкивая внутрь, поглаживая горячие гладкие стенки, покрытые тёплой и густой смазкой. Дразня сотни нервных окончаний и тихо поскуливая от удовольствия. Мне нравился этот момент. Самый первый, самый желанный, когда плоть раздвигается под давлением пальцев, медленно, нехотя как будто, а потом, стоит лишь слегка разработать задницу, каждый раз жадно и туго их обхватывает. Когда начинается плавное — сначала плавное — движение. Вперёд и назад, словно гонка с определённой скоростью, которую либо выбираешь самостоятельно, либо тебе навязывают правила игры, а ты — втягиваешься. И хочется, чтобы было глубже, сильнее, активнее. Как становится одновременно больно и приятно, когда пальцы выскальзывают, а потом снова толкаются, и так до тех пор, пока сперма не выплеснется на живот, пока не появится чувство некоего опустошения, которое сменится либо сонливостью, либо желанием продолжить этот не совсем спортивный забег. Несомненно, можно было догнаться в разы быстрее, если ласкать член, но мне хотелось дойти на одной стимуляции, без дрочки. А ещё у меня, похоже, был фетиш на чужие толстовки. Сначала — Шона. Теперь вот Джуда, который... Который стоял в дверном проёме и с неподдельным интересом наблюдал за тем, что я вытворяю перед зеркалом с самим собой, в его отсутствие. Белоснежное гостиничное полотенце, обёрнутое вокруг бёдер, недвусмысленно натянулось в области паха, без труда выдавая реакцию на увиденное. Блядь, насколько же я увлёкся, что не заметил его появления и не услышал стук двери? Стоило Джуду оказаться в спальне, и смазка полилась сильнее, чем прежде, а возбуждение, только-только начавшее отпускать, вернулось с новой силой. Я и, правда, реагировал на него, как на альфу. И боль он снимал не хуже, чем истинный. Догадка об этом прошила меня внезапно, но показалась довольно закономерной. Раз мой организм принимал его за идеального альфу, то и реагировал соответствующим образом, наплевав на все законы природы. Неудивительно, что там, в лазарете, мне не помогали таблетки в повышенной дозировке. Когда Джуд находился рядом, любая химия была бессильна, зато гормоны плясали в крови и мозгах танец безумия. Джуд облизнулся, и кончик языка скользнул по губам. Я двинул рукой, резко загоняя в себя пальцы на все три фаланги. Мало. Мало, мало, мало. Меньше, чем мог бы дать мне он, поставив раком перед зеркалом и резко вогнав в мокрую задницу свой член. Мне уже и подготовка не требовалось. Я себя на «отлично» просто разработал. Подходи и бери. Хватай за волосы и трахай жёстко, грубо, собственнически, чтобы я под тобой выл, чтобы никто не сомневался, кто тут кому принадлежит. А потом кусай, чтобы ещё одно подтверждение принадлежности появилось. — Лапушка, — произнёс он. И голос... О, этот невъебенно-шикарный голос, от которого всё внутри сладко сжимается и переворачивается. Он мне нравился всегда, хриплый, грубоватый, не совсем характерный для омег, но сейчас так вообще огнём неконтролируемым по венам прокатился. Пальцы проехались точным, выверенным движением по простате, я опустил голову, позволяя волосам скрыть моё лицо завесой от наблюдателя, выдохнул с шумом, чувствуя, что сейчас обжигает всё, даже воздух, коснувшийся губ. Животные инстинкты напомнили о себе вновь. Как с цепи сорвались. Дайте, дайте, дайте же мне этого омегу. Хочу только его, до умопомрачения. С ним никакой альфа не сравнится. Даже рядом не стоял. Просто. Дайте. Его. Мне. Прямо сейчас. — Это, лапушка, какой-то пиздец, — выдохнул Джуд. Смысл его высказывания от меня ускользнул. В любое другое время я бы обязательно прицепился к каждому слову и начал допытываться, что именно он хотел сказать, к чему конкретно относилась эта характеристика. Но сейчас меня больше занимали собственные желания и взбесившаяся физиология, старательно, раз за разом отвергавшая альф, находившихся рядом много лет подряд, но капитулировавшая перед омегой. Произнеся это, Джуд оттолкнулся от стены и направился ко мне, предусмотрительно прихватив со своей подушки блестящую ленточку презервативов. В мгновение ока оказался у меня за спиной, перехватил поперёк живота одной рукой, второй подцепил ещё влажные после недавнего душа волосы, перебрасывая их на одну сторону. Провёл носом по загривку, жадно втягивая воздух, пропитанный для него моим ароматом. Его же запах окончательно завладел моим сознанием, не оставив вообще ни одной здравой мысли. Джуд смял ткань, приподнимая её, так что теперь в зеркале отражалась не только тёмно-серая ткань, до этого выступавшая в роли своеобразной цензуры. Теперь в зеркале был виден гладко выбритый пах и мой возбуждённый член, практически прижимавшийся к животу, пачкавший его смазкой, и мошонка, и пальцы, продолжавшие орудовать в заднице, выскальзывающие и погружающиеся вновь, не размеренно, лихорадочно, а в агрессивно-быстром ритме. Ладони забрались под толстовку, задирая её сильнее прежнего, пальцы скользнули вдоль рёбер, задели лёгкими касаниями напряжённые соски, чтобы затем прикоснуться сильнее, сжимая не до болезненных ощущений, а точно, выверено, заставив застонать от этого прикосновения, и от того, как сжались зубы на загривке. Словно Джуд приноравливался, собираясь меня укусить, но не решался, потому ограничивался осторожными покусываниями. — Убери, — прохрипел он. На расстоянии его голос воспринимался совсем не так, как сейчас, когда звучал у самого уха. Теперь это был не просто голос, а оружие массового поражения. Я послушался. Не мог не подчиниться. Покорно вытащил все пальцы, предвкушая. Полотенце лежало на полу, твёрдый член, затянутый в латекс, прижимался к моим ягодицам. Джуд перехватил ладонь, залитую смазкой, провёл языком по коже, вылизывая каждый палец. Сначала по одному, потом все вместе, потом между ними, потом... Потом мне стало совсем не до пальцев и не до игр с ними, потому что Джуд резко потянул меня за волосы, заставляя запрокинуть голову, прижался губами к шее, присасываясь к ней, и член скользнул в разработанную дырку. С лёгкой болью, которая, правда, сейчас воспринималась в качестве дополнительной составляющей удовольствия. И я вскрикнул. Толстовка вновь опустилась, закрывая всё самое интересное, не позволяя увидеть в отражении, как член погружается внутрь горячей податливой плоти и выскальзывает обратно, как на нём остаётся моя смазка, как она же тонкими струйками стекает по его тугим, поджимающимся яйцам, которые мне теперь тоже хотелось вылизать. Пальцы скользнули по моим губам, очерчивая их контур. Толкнулись в рот. Я послушно облизал, прошёлся по ним языком, приласкав. Этот момент чётко отпечатался у меня в сознании. Мокрые пальцы выскользнули изо рта, оставляя влажный след на подбородке. Скользнули под край толстовки, обхватывая изнывающий от недостатка внимания член, огладили влажную головку, обводя её по кругу. Я застонал, прижимаясь сильнее. Ощущая прикосновение затвердевших сосков к спине даже через ткань. Хотелось скользнуть по ним языком, обхватить губами по очереди, прикусить, провести руками по идеальному прессу, царапая ногтями, но делая это с осторожностью. Повторить недавний жест Джуда. Провести носом там, где плечо соединялось с шеей, втянуть аромат, словно дозу чистейшего кокаина, на раз вышибающего мозги. Хотя, что там от них осталось, когда меня так старательно обрабатывали и спереди, и сзади. Там — твёрдое, горячее, большое, растягивающее, распирающее ровно настолько, насколько нужно. Так, как мне, похоже, нравилось больше всего. Тут — ловкие пальцы, то скользившие легко и нежно, будто крылья бабочки, то обхватывающие крепко, заставляющие стонать громче, чем прежде. У меня не было ни шанса на то, чтобы продержаться долго. Кончая, я бросил мимолётный взгляд в зеркало и увидел в отражении их. Двух самых сексуальных омег на свете, один из которых был таким всегда, а второй — растрёпанный, с испариной выступившей на лбу, с приоткрытым ртом и непривычно потемневшими серыми глазами, — стал только теперь. — Лапушка, — позвал Джуд. — М, — невнятно отозвался на его зов. — Ещё? — предложил он. Снова этот хриплый голос. И как будто ничего не было. Снова густой и липкий океан по бёдрам, снова тугая горячая спираль внизу живота. Снова и снова, и снова. — А ты хочешь? — Глупый вопрос, — хмыкнул он. — Ещё, ещё и ещё, но не так, — выдохнул я, с трудом находя в себе силы на несколько слов разом. Не так, хоть и нынешний вариант мне доставлял бесконечно. Не так. До постели — всего-то в нескольких шагах от нас находилась, но какая разница? — мы вновь не добрались. Я принялся воплощать в жизнь свои недавние мечты и планы, пока не передумал, пока не испугался, что не смогу, пока не нашёл сотни поводов, чтобы отказаться от повышенного уровня инициативности. Уложил Джуда на спину, навис над ним, улыбаясь довольно. Потёрся задницей о пах, с каждым разом прижимаясь всё сильнее, притираясь ближе. Отвлёкся ненадолго, чтобы стянуть с себя толстовку и отшвырнуть её в сторону. Теперь я не нуждался в ней, чтобы ощутить этот аромат. Его и так вокруг было огромное количество. Чистый концентрат, который я готов был пить литрами. — Если что-то не понравится, скажи, — попросил, стаскивая с его члена использованный презерватив и уверенно проводя языком по влажной коже. Я предпринимал несколько попыток и до сегодняшнего дня, но тогда больше дразнил. И его, и себя. Теперь собирался довести начатое до конца, позволить кончить мне в рот и не плеваться после, а глотать. Ладонь легла мне на затылок, поглаживая, перебирая волосы, направляя, подсказывая, как нужно, как лучше, как приятнее. И я старательно следовал этим подсказкам, целуя, облизывая, заглатывая, помогая одной рукой. Вторая прошлась по промежности, скользнула между половинок идеальной задницы, под которой всё ещё находилось полотенце. Мокрое, безумно мокрое полотенце, и я готов был на что угодно поспорить, что это не вода после душа и не просто реакция на возбуждение. Слишком много смазки. Слишком. Природа над нами всё-таки подшутила. Два до чёртиков возбуждённых омеги, которых накрыло гормональным взрывом одновременно. Неудивительно, что концентрация феромонов в воздухе была не просто высокой — она зашкаливала. Друг для друга мы были почти радиацией, воздействие — почти разрушительным. Неудивительно, что меня трясло от возбуждения, когда я находился рядом с ним. Он держался, не терял контроля над собой. Выглядел совсем не так, как в преддверии течки тогда, у конюшен. Ни тёмных кругов под глазами, ни несчастного выражения на красивом лице. Зато блаженства — хоть отбавляй. Язык прошёлся по всей длине, ощущая бархатистость кожи, очерчивая рисунок вен под ней. Губы оставили мимолётный поцелуй на головке, бордовой от прилившей крови и солоноватой на вкус от выступившей смазки. Продолжая ласкать его рукой, я вновь навис над Джудом, прикасаясь демонстративно несмело к его губам. — Ты всё-таки течёшь, — выдохнул, прихватывая зубами его подбородок. — Ты тоже, — усмехнулся Джуд. — Выходит, действительно под меня подстраиваешься? — Оно... само, — отозвался я, разжимая руку. Не протестуя, когда он снова перехватил инициативу, опрокидывая меня на спину и принимаясь покрывать поцелуями моё лицо. Нежась в этих прикосновениях. Теперь влажное полотенце было подо мной, смазка, пачкающая его сейчас, смешивалась с той, что там уже была, и это казалось мне чем-то таким... Безумно интимным, хоть и очень-очень странным. Всё ещё удивительно было осознавать, что он — не альфа. Слишком много альфы видел в нём мой чокнутый организм. Слишком. Запредельно много. Выбрасывал в кровь безумное количество гормонов счастья, провоцирующих бесконечную эйфорию, уничтожал боль, которую целиком снимали лишь истинные альфы, окутывал своим запахом так же сильно, как это делали они. Я чувствовал, что его аромат впитывается в мою кожу, давая понять всем и каждому, что я занят. А ещё отчаянно хотел метку от этого человека, вернее, от его зубов. Я обхватил лицо Джуда руками и впился в его губы поцелуем, вспоминая день, вечер, ночь в лазарете, когда он старательно отгораживался от меня медицинской маской. И всё равно чувствовал мокрого омегу, сидевшего перед ним в нелепой старомодной сорочке. И без намёка на нижнее бельё. Тот день, когда его пальцы прошлись по бедру, а мне показалось, что на коже остался ожог. Пожизненное клеймо. День, когда я впервые подумал о том, как отчаянно хочу, чтобы он прикасался ко мне больше, чаще, сильнее. А потом это случилось. Раз, два, три. Бесконечность. И я всё равно не насытился, вместо этого во мне разгорался голод куда сильнее прежнего. Вечный. Бесконечный. Перманентный и абсолютно неконтролируемый голод, который не исчезнет никогда. Поцелуи были везде. Шея, плечи, торс, бёдра. Теперь уже бёдра. Мазок языка по внутренней стороне, где кожа, как тонкая бумага, где каждое касание — бесконечный омут наслаждения. — Чего хочет мой лапушка? — спросил Джуд, разводя мои ноги шире, заставляя максимально раскрыться перед ним. Не дожидаясь ответа, прижался губами, скользнул кончиком языка по припухшим и чуть саднящим после первого соития краям, натруженным пальцами и его членом. Ещё и ещё раз. В лазарете это было моё самое заветное желание. Чтобы он вот так же развёл мне ноги, чтобы вылизал, заставив кричать и словить оргазм от постыдного, неизвестного, но такого желанного. Наверняка и ему хотелось, чтобы кто-то подобным образом обращался с ним. Не только с благодарностью принимал ласки, но и дарил ответное удовольствие. Чтобы вылизывал его так же самозабвенно, трахая языком и пальцами. У него между ягодиц тоже горело, пульсировало, постоянно намокало нон-стопом и жаждало прикосновений. А он меня ублажал, забывая о своих потребностях. — Лапушка хочет то же самое с тобой сделать. Очень хочет. Очень-очень хочет. Если позволишь, — выдохнул я, сжимая пальцы, перебиравшие волосы у него на затылке, и тут же сладко застонав под умелыми движениями гибкого языка. Кажется, на мгновение Джуд подвис. Медленно облизал губы, внимательно посмотрел на меня. Сомневался? — Можно? — спросил я, глядя ему в глаза. — Нужно, — ответил он и улыбнулся.