Те, что правят бал

Странная расстановка приоритетов. Для других людей. Для меня — стандартная в большинстве случаев. Приебаться к какой-то мелочи и из-за неё не спать по ночам, зато о чём-то крупномасштабном вспоминать от случая к случаю, непосредственно тогда, когда оно станет максимально актуальным. Я сделал это в очередной раз. Нашёл себе камень преткновения, о который спотыкался постоянно, почти с наслаждением, в то время как по-настоящему серьёзные дела и проблемы разрешал быстро. Ни один из тестов не загнал меня в тупик. Это сделала за них подготовка к выпускному балу и тренировки, на которых мы появлялись в добровольно-принудительном порядке. Хочешь или нет, но на занятия по танцам явиться обязан, потому что это — традиция академии «Винтерсторм». На выпускном балу ученики обязательно кружатся в вальсе. Устаревшая традиция, покрытая мощным слоем пыли и неоднократно траченная молью, но что есть, то есть. Несмотря на то, что занятия проводились трижды в неделю, я по-прежнему чувствовал себя неуклюжим шариком на ножках, выкатившимся на паркет, проскакавшим по периметру комнаты и отдавившим всем, кто там присутствовал, ноги. На самом деле, не повезло исключительно Джуду. Для тренировок нас предусмотрительно разделили на пары. Точнее, предложили самим выбрать, кто с кем будет репетировать. У меня не было ни малейшего сомнения относительно того, кто станет моим партнёром по танцам. Он не тратил ни секунды на раздумья, когда подошёл ко мне и протянул руку, предлагая встать в стартовую позицию вместе с ним. — К концу занятий ты меня возненавидишь, — сообщил я обречённым шёпотом. — Чтобы это случилось, тебе придётся приложить огромное количество усилий, — ответил он, положив свободную ладонь мне на пояс. — Не говори потом, что я тебя не предупреждал. — Не скажу, — хмыкнул Джуд, в очередной раз доказывая, что лёгких путей не ищет, и готов с любыми трудностями справляться. Даже с моей грацией бревна, которое вроде бы любит двигаться под музыку, но — совершенно точно — не умеет это делать. Разве что народ лишний раз смешит. Когда мы находились в ВИП-зоне на Коачелле, на нас, разумеется, никто пристально не смотрел. Мои дикие пляски не стали достоянием общественности, потому сгорать от стыда за них приходилось исключительно перед Джудом. Он находил спонтанное, очень экспрессивное представление довольно забавным и откровенно-оскорбительных комментариев не отпускал. Выпускники академии их не отпускали тоже, воспитание, вероятно, не позволяло, но здесь за нами наблюдали все одноклассники и ученики других групп. В итоге, я, так и не сумевший привыкнуть к повышенному вниманию, чувствовал себя паршиво. Как будто меня заставили раздеться догола и отправили пройтись в таком виде по самой оживлённой улице города. В час пик. Кроме диких плясок под музыку любимых «Scaretale», вспоминал я и несостоявшийся танец под «Poison Flowers». Момент, когда ладони Джуда покоились на поясе, когда мне предлагали поддаться соблазну, поймать ритм и перестать стесняться своих порывов. Тогда мне было приятно, хоть и неловко. Сейчас стало неловко вдвойне. Как раз потому, что за нами внимательно наблюдали. Если бы не эти взгляды и не шёпот из серии — они, что, действительно встречаются? Зачем тогда говорили, что нет? — всё было бы гораздо проще и лучше. Но... Наверное, стоило смириться и принять, как данность. Сплетни и слухи будут всегда. Если обращать внимание на каждую или каждый из них, можно очень быстро свихнуться. В отличие от Джуда, неоднократно заявлявшего о своей любви к омегам и равнодушии к альфам, я пока не был готов на признание в присутствии посторонних. Это Джуд мог ухмыльнуться надменно и сказать, что, да, мы встречаемся. Кому не нравится — идёт в жопу или на хуй. Куда хочет, туда и идёт, главное, чтобы нас не трогал и не пытался навязать собственное виденье ситуации. Я же всячески избегал щекотливых ситуаций и откровений. Это было заметно. Потому подозревал, что если кто-то решится спросить напрямую, обратятся именно ко мне, чтобы посмотреть на реакцию, насладиться растерянностью, прочитывающейся на лице. Умение ставить собеседника в неловкую ситуацию в наши дни всё ещё считалось неплохим развлечением. — Просто представь, что их здесь нет, — посоветовал Джуд, неотрывно глядя мне в глаза. — Думай, будто мы с тобой остались вдвоём. Одни на целом свете. Чудесное предложение, несбыточная мечта. Мне действительно ужасно хотелось остаться на лето рядом с ним, с головой погрузившись в эти отношения, и в это восхитительное чувство безграничной любви, которое в разы превосходило всё то, что было описано в прочитанных романах. Мои чувства были не бабочками в животе, не мурашками по всему телу, не бестолковым мечтательным взглядом, всё время направленным на человека, за год ставшего для меня всем миром. Они были моей тёмной-тёмной водой, в которую я постепенно входил. Сначала по щиколотку, потом по колено, чтобы в итоге погрузиться с головой. Холодная, тёмная и неприветливая в отношении других, эта вода была чрезвычайно ласкова ко мне. Я не захлёбывался и не тонул в ней, меня мягко покачивало на волнах, даря сладкие сны и грёзы о счастливом будущем. О том, что мы обязательно сумеем отыскать выход из тупиковой ситуации, и однажды открыто заявим о наших отношениях. И, может, случится чудо — их смогут принять люди, которые мне дороги. Пока на это рассчитывать не приходилось. Было бы прекрасно — находиться рядом с ним в летние месяцы а не возвращаться обратно в Денвер и не выслушивать причитания Миккеля о том, что я бросаю слова на ветер, даю обещания, а потом с лёгкостью о них забываю. Поступаю так, как поступать по-настоящему любящие сыновья не должны. Папа пытался ударить в самый центр, прямиком по моему чувству вины, надавить, продавить и навязать собственное видение ситуации. Я, однако, не считал, будто сделал что-то не то. Что-то неправильное, ужасное, противозаконное. Такое, за что меня можно обвинить и приговорить к смертной казни. Я просто впервые влюбился. До умопомрачения. И, несмотря на многочисленные попытки бороться с самим собой, так и не смог одержать победу в этом сражении. Мне не оставили ни единого шанса. Единственное, что меня удерживало на плаву и дарило надежду — мысль о Гарвардском университете. Мечте, которую мы разделили на двоих, и собирались в обязательном порядке до неё добраться. Да, после экзаменов и выпускного бала нам предстояло ненадолго расстаться. Я уезжал в Денвер, Джуд оставался в Сиэтле, но потом мы должны были воссоединиться в Кембридже, штата Массачусетс, чтобы больше никогда друг друга не терять. Там должен был начаться новый виток нашей истории. — Ты просишь о невозможном, — с улыбкой ответил я. — Почему? — Если бы мы остались единственными людьми во вселенной, я не стал бы тратить время на танцы, от одной мысли о которых у меня сводит живот, и ноги становятся деревянными. Я бы нашёл для нас занятие поинтереснее. — Лапушка, — протянул он. — Что? — невинно откликнулся я. — Ничего, — заметил Джуд, урывая момент, наклоняясь и оставляя невесомый поцелуй у меня за ухом. — Совсем ничего. Снова меня переиграл. Я хотел поддразнить его, а в итоге — дразнили меня. И вот уже о танцах я не думал. Кстати говоря, это было не так уж плохо. Потому что, когда Джуд кружил со мной по залу, практически оторвав от пола, всё казалось лёгким, простым и естественным. Как будто я был рождён для того, чтобы вот так летать вместе с ним по паркету. Ощущать жар его ладони, лежавшей на поясе, смотреть, как счастливо горят глаза, а потом, когда музыка стихнет, оказываться в его объятиях. После завершения репетиции — подниматься на последний этаж, оказываться за закрытой дверью, непослушными пальцами развязывать его галстук, расстёгивать пуговицы, отвечая на прикосновения губ. Восхитительные в своей решимости и жадности. Он пытался напиться этими прикосновениями на несколько недель вперёд, но, так же, как и я, не мог полностью утолить возникшую потребность. — Кто говорил, что не умеет танцевать? Кто на самом деле, лгал? — поинтересовался он. Кровать, на которую мы совсем не аккуратно приземлились, жалобно скрипнула, предупреждая, что от настолько неосторожного и небрежного обращения с ней может развалиться. — Мне просто повезло с партнёром. — Да, тебе со мной очень повезло, — выдохнул Джуд, прикусывая мою нижнюю губу. — Не думаю, что смогу танцевать с кем-то так же. — Вот и не танцуй, — хмыкнул он. — Я не разрешаю. Горячее влажное касание, очертившее мочку по контуру, вызвало знакомое чувство приятного тепла, растекающегося вдоль позвоночника. — Нечестно. — Что именно? — Такой расклад. Тебя выберут королём бала среди омег, ты будешь парить в ритме вальса с королём из числа альф, а я — стоять и подпирать собой стену, наблюдая за вашими танцами? — Не выберут. — С чего ты взял? По-моему, ты — идеальный кандидат на эту роль. — В академии не страдают такой ерундой и никого не выбирают. Считается, что здесь нет королей, и, по определению, лучшие — все. Так что я ни с какими альфами танцевать не буду. И тебе запрещаю. — Это ещё почему? Что за диктаторские замашки? — Банальщина и пошлость, — ответил Джуд. — Старое высказывание о том, что танец — вертикальное отражение горизонтальных желаний. Не хочу думать о чужих горизонтальных желаниях, направленных в твою сторону. — Ревнуешь? — усмехнулся я. По идее, это мне следовало ревновать его. Ревновать, как не в себя. Любителей милых рыжих лапушек на свете было явно меньше, чем любителей роковых красавцев, не смазливых и чрезмерно сладких, а привлекающих к себе как раз аристократической красотой. Такой, что вдохновляет на написание картин и восхваляющих од. Такой, что воспевают в искусстве, считая эталоном, а не умиляясь на мгновение. — Да, — честно признался он, оставляя на моих губах несколько коротких поцелуев. — Не стоит, — сказал я, обрисовывая кончиками пальцев его восхитительные скулы, на которые каждый день залипал. — Кроме тебя мне никто не нужен. Я хочу танцевать исключительно с тобой. Не только в ночь выпускного бала. Всегда. — Всегда, — эхом повторил он. Наши губы вновь соединились в восхитительно-сладком и отчаянно-страстном поцелуе. Он служил своеобразным гарантом. Заменой росписей, оставленных кровью на белой бумаге. Обещанием, что всё будет именно так, как мы хотим. Я представлял себе великолепный вечер, во многом похожий на сказку или на сцену из кинофильма с огромным бюджетом и звёздным актёрским составом. Тот, где мы будем вместе кружить по паркету в зале арендованного под выпускной бал отеля, не замечая никого вокруг. Там будут красивые наряды, чудесная музыка, ощущение бесконечного праздника, который никогда не закончится. Яркие разноцветные огни, роскошные фейерверки, расцвечивающие ночное небо, первое утро взрослой жизни, которое мы встретим, стоя на балконе отеля и крепко держась за руки. У наших ног будет лежать утренний Сиэтл, в котором мы, может быть, однажды осядем вместе насовсем. Но всё это потом. А пока мы загадаем наши заветные желания, и все они обязательно исполнятся. * Наивные летние дети, мечтавшие о красивой истории любви со счастливым финалом, тогда мы с Джудом и предположить не могли, что ждёт нас впереди. Судьба подарила нам несколько месяцев на любовь, равной которой в моей жизни не было и нет, а потом забрала всё, оставив на руинах. Но тогда мы не знали и не догадывались, какие сюрпризы нас поджидают, потому наслаждались своим мимолётным счастьем, вместе тонули в нём и верили, что будет оно бесконечным. Продлилось оно недолго, а потом его разрушили мои родители. День, когда они обо всём узнали, стал для меня началом конца. В итоге не было ни сказочного вечера, ни праздничного настроения, ни выпускного бала. Только дверь одного из номеров, что захлопывается с громким стуком, разделяя нас с Джудом окончательно. Кровь, что течёт из разбитых губ, собираясь красными лужицами-кляксами на паркете. Ею же перемазанная чёрная мантия, небрежно наброшенная на плечи. Боль, проникающая в каждую клеточку тела, прорастающая во мне, порождающая сеть разветвлённых корней, которые, кажется, никогда из себя не вырвать. И солёные — а, может, горькие? — слёзы, которыми я давился и захлёбывался, слушая крики, доносившиеся из-за двери. Папа сидел передо мной на корточках, держал моё лицо в своих руках и говорил, что это всё глупость, временное помутнение рассудка, которое однажды пройдёт, и следа не останется. И я забуду, забуду, забуду. Забуду обязательно. Может, посмеюсь над собой прежним. Над всем тем, что казалось мне важным и необходимым. — Я ведь просил тебя, малыш. Говорил, чтобы ты держался от него, как можно дальше. Я знал, что так будет. Я не хотел... Я отчаянно этого не хотел, — шептал он, и от его слов его не становилось легче. Только хуже. — Я люблю его, — прохрипел я. — Неужели вы не понимаете? Я люблю его, и мне никто, кроме него, не нужен. Папа. Папочка, выслушай меня, пожалуйста... Казалось, ещё немного, и я начну харкать кровью, заходясь в кашле, потому что в лёгкие мне выпустили разом несколько пуль. И не только в лёгкие. Меня изрешетило свинцом, не оставив на теле живого места, но именно о лёгких я думал потому, что каждый новый вдох и выдох давались с огромным трудом. — Это не любовь, детка, — уверенно, со знанием дела, произнёс Миккель. — Не бывает никакой любви между двумя омегами. Просто мимолётное увлечение, остальное ты сам себе придумал, сам и поверил. Ты поймёшь это сразу после того, как встретишь своего альфу. Обязательно поймёшь. Альфа... Какой ещё, к чёрту альфа? Я не хотел никого встречать и не собирался ничего понимать. Уже сделал свой выбор и знал, что есть на свете лишь один человек, который мне нужен. Остальные не смогут дать мне и сотой доли тех эмоций, что дарил он. Не смогут пробудить столько чувств, сколько пробуждал он одним фактом своего существования. Если теория о половинках одного целого не была напрасным сотрясанием воздуха, то именно он, — он и только он — был моей второй частью. Он превращал меня в настоящую личность. С ним я становился лучше, а во взгляде загоралась жажда жизни. Без него мир гас, а существование не имело смысла. Миккель гладил меня по волосам, порывисто обнимал и, кажется, сам глотал слёзы, в то время как в коридоре отеля звучал громогласный голос моего отца, обещавшего, что если Джуд ещё раз ко мне прикоснётся или попытается со мной связаться, его родителям придётся раскошелиться на похоронную процессию, и это не шутки. Он обещал Джуду миллион неприятностей, начиная от чего-то незначительного, вроде пролёта с поступлением в вуз мечты, заканчивая обвинением в изнасиловании, которое не сойдёт ему с рук, а завершится обвинительным приговором и обязательным тюремным заключением. А когда это случится, по рукам пойдёт уже Джуд, и никто не сумеет ему помочь. Родители увезли меня на следующий день после церемонии вручения дипломов, ознаменованной злосчастным поцелуем, свидетелями которого, по закону подлости, совершенно случайно стали Миккель и Эгон. Последняя ночь, проведённая в Сиэтле, стала моим ожившим кошмаром. Я почти не помнил события той ночи и утра, когда покидал город, в котором был счастлив. Оно было серым, дождливым и до краёв заполненным ощущением обречённости. Бесконечным осознанием беспомощности перед обстоятельствами, игравшими против нас. Единственное, что намертво врезалось в память — холл отеля, охрана отца, хватающая Джуда за руки, не позволяющая ему прорваться ко мне. И его отчаянный крик: — Дождись меня, лапушка! Я обязательно за тобой вернусь! Я найду способ забрать тебя у них! Хватка Эгона на моём запястье стала сильнее прежнего, он резко рванул меня вперёд, к выходу. Я едва не упал. Он дёрнул снова, нарочно, впечатывая меня в дверь лицом, а, когда из разбитого носа полилась кровь, с ожесточением толкая в спину. — Пожалуйста, дождись меня! Эти слова непрерывно звучали в моей голове. Каждый раз, когда я находился на грани отчаяния и готов был наложить на себя руки, вспоминал его слова. И продолжал им верить, хотя знал, что он за мной уже никогда не придёт. Потому что у каждого из нас была своя жизнь и слишком много обстоятельств, обязательств перед другими людьми, от которых невозможно отмахнуться, бросить всё и отправиться на поиски человека, которым дорожил много лет назад. Я его не винил. Не он был первым из нас, кто взял в руки ярко-красный маркер и лёгким движением руки перечеркнул прошлое, перелистнув страницу школьной любовной истории, оставив её позади, и сделав вид, будто мы всё это придумали. Пожалуйста, дождись меня, лапушка. Я слышу этот голос и теперь. Пожалуйста, дождись меня. Прости, прости, прости. Тысячу раз прости меня, Джуд. Глупый и нерешительный лапушка-трусишка позволил другим людям написать жизнь за него, а сам медленно, но верно погружался в сон, желая поскорее отгородиться от реальности. Долгий-долгий и очень мрачный сон, в котором уже не было места для любви. Вся моя любовь... Не только она. Пожалуй, все мои чувства остались в Сиэтле. В Денвер я вернулся пустой оболочкой с набором каких-то простейших, базовых функций. Я хотел, отчаянно хотел исполнить эту просьбу, но не смог. Слишком много всего на меня навалилось разом, и я решил пойти по самому простому из предложенных путей. Не боролся, не объявлял войну собственному отцу, не сбегал из дома, желая отыскать тебя и снова оказаться в твоих объятиях. Прижаться, пряча лицо у тебя на груди, вдохнуть тот запах, что однажды свёл меня с ума и лишил воли к сопротивлению. Услышать голос, сжать твою ладонь и до боли переплести пальцы. Я сотни раз проделывал это в мыслях, но никогда — в реальности. Тысячу раз прости меня, Джуд. Я так тебя и не дождался.

Конец первой части