Те, что правят бал

Калифорнийское солнце, спустя десять лет после первого визита сюда, было ещё безжалостнее, чем прежде. Всё так же немилосердно сжигало кожу, стоило позабыть о солнцезащитном креме, и ослепляло на несколько мгновений, если ты забывал надеть очки. Все остальные ассоциации, всплывавшие в сознании, я от себя намеренно отодвигал и даже композиции в плеере, неразрывно связанные в мыслях с фестивалем, переключал, стоило услышать первые аккорды. Мне не нужны были те образы ярких и счастливых, совсем ещё юных парней, решивших посетить музыкальный фестиваль, самозабвенно целовавшихся на ограждении и впервые занявшихся любовью в арендованной машине. Невинность, оставшаяся на заднем сидении, следы от жёстких поцелуев, оставшиеся на шее, воспоминания, оставшиеся на всю жизнь. В этот раз мы не собирались ехать в долину. Пункт назначения — Лос-Анджелес, а если совсем точно, то какой-то загородный гольф-клуб для избранных, куда приходят не столько ради игры, сколько ради обсуждения важных вопросов и заключения сделок. Актуальный для Сэма вопрос. Стоило оказаться в Калифорнии и подъехать к воротам гольф-клуба, как на лице Сэма расцвела улыбка, сопоставимая в своём блеске с тысячей солнц. Разительные перемены, ведь не далее, как десять минут назад, он выглядел мрачнее тучи, всё время хмурился и выглядел так, что я лишний раз старался к нему не обращаться. Мы вообще практически не разговаривали. Ни во время перелёта, ни после приземления. Я начал постепенно жалеть о том, что ответил согласием, а не послал нахер советы специалистов, рекомендовавших разнообразить жизнь и добавить свежести отношениям при помощи совместных путешествий. Отель наш тоже находился на территории гольф-клуба. Вернее, как раз гольф-клуб прилегал к отелю, и оба они были частью одного комплекса, предназначенного для уютного пребывания здесь богатых и знаменитых, прилетевших из любых уголков страны. Очередной подиум для множества сияющих созданий, собравшихся в одно время в одном месте. Очередной повод, чтобы постебаться мысленно над тем, насколько я не вписываюсь в их общество со своей основательно облезлой внешностью и сомнительным взглядом на мир. С момента выхода из психиатрической клиники прошло полтора месяца, всего-навсего. Неудивительно, что за это время я не успел превратиться из уродливой куколки в роскошную бабочку. Внешность успела измениться в лучшую сторону — неудивительно, если учесть, сколько сил и средств было брошено на это экстренное восстановление, — но это была капля в море. Большая часть дерьма стабильно находилась у меня в голове, и вот оттуда его и следовало выгребать. Внешний облик менялся, а депрессивные настроения продолжали атаковать с завидным постоянством, словно я не проходил курс лечения и не пытался стать новым человеком, свободным и счастливым. Иногда мне казалось, что весь этот ужас и бесконечная борьба с внутренними демонами, коих в моей коллекции находилось предостаточно, не закончится никогда. Разве что на смертном одре. О мрачных мыслях, составлявших мне компанию, мужу я не говорил. Делал вид, будто счастлив. Наслаждаюсь сменой обстановки и возможностью побыть наедине с любимым человеком. Последнее утверждение было лживым от первого до последнего слова. Куда сильнее меня занимали сейчас мысли о детях, оставшихся с Миккелем. Но поскольку с папой я не разговаривал из принципа, то звонить и писать ему не собирался. Узнать, как там поживают мои малыши, было возможно только через Сэма, но и он не звонил тестю. В отличие от меня, он Миккелю доверял безгранично, и, кажется, не понимал, что послужило причиной холодной войны, длившейся между нами несколько лет подряд. Моя вина. Это же я не стал вываливать на голову неподготовленного слушателя истинную историю своей жизни, максимально сгладил все острые углы и представил изнасилование трагической случайностью, а не мастерски срежиссированным спектаклем, организацией которого занимались мои родители. Об Эгоне Сэм тоже вспоминал с теплотой, меня при этом каждый раз передёргивало, но негодование снова утопало в молчании. — Мы здесь надолго? — спросил я, проходя в номер. Большой, просторный, светлый. С огромной кроватью и роскошными видами из окна. Пляж, пальмы, бесконечная полоса белого песка. Ничего особенного, если так, но почему-то завораживало. — По обстоятельствам, — уклончиво ответил Сэм, не теряя времени и укладывая меня на этот траходром. В такой кровати места для двоих было слишком много. Лучшее место для съёмок порно с групповыми сценами, не иначе. Сэм улыбнулся, внимательно на меня глядя. Я закрыл глаза рукой и засмеялся. Не знаю, почему. Просто от его пристального взгляда — не первого и не сто первого, а много больше — вдруг стало до чёртиков неловко. Словно всё это происходило с нами впервые. Все годы брака вдруг оказались выдумкой, а мы превратились во влюблённую пару. У неё был затяжной конфетно-букетный период, но до постели пока не дошло, но вот настало это время. Привычка — впервые спать с кем-то в Калифорнии, ехидно произнесло подсознание. — Что за обстоятельства? — Всё зависит от господина инвестора. — А что он? — Эта сволочь до сих пор не приехала, — хмыкнул Сэм. — О, — протянул я. — Поэтому ты был таким мрачным? — Точно, — кивнул он. — Ненавижу необязательных людей, тем более, когда речь заходит о людях деловых. В бизнесе — это, своего рода, показатель. Если ты не способен выполнить данное обещание, то как с тобой вести дела? Не хотелось бы совершить ошибку, заключив соглашение с тем, кто этого недостоин. — Может, это знак? — предположил я. — Намёк от вселенной на то, что с ним лучше не иметь дел? — Возможно. — Или всё банальнее. У него много дел, и он не смог вырваться на встречу. Появится позже, извинится и всё объяснит. Как вариант, он думает, что перелёт тебя основательно утомил и даёт время на отдых. Всякое может быть. — Всякое, — повторил за мной Сэм. — Плохо лишь то, что на звонки он не отвечает. Но нет, значит, нет. Это не последний день нашего пребывания здесь. Ещё будет сотня возможностей пересечься с ним. — А ещё с ним могло случиться что-то серьёзное. И сорванная встреча — не его вина. Но это самый мрачный расклад, и думать о нём я не хочу. — Вот и не нужно, — посоветовал Сэм. — Давай лучше подумаем о нас с тобой. Отстранив ладонь от лица, он потянулся, чтобы поцеловать меня. Я запустил пальцы ему в волосы, перебирая короткие прядки на затылке, на автомате откликнулся на поцелуй. Иначе, как автоматическими эти действия назвать язык не поворачивался. Мимолётное заблуждение, возникшее в самом начале, оставило меня, зато вернулись знакомые ощущения. Пришли и привели с собой немалое количество приятелей, назойливо круживших рядом и говоривших мне, что этот человек — не тот, с кем я хочу быть, и секс с ним мне успел надоесть до жути. Каким бы изобретательным он не был в постели, как бы не старался разнообразить нашу сексуальную жизнь, мне всё равно было как-то... параллельно, что ли? Я мог с лёгкостью обходиться без его прикосновений, поцелуев и горячего шёпота. Без этого типичного альфийского рыка — синонима к проявлению собственничества. А ещё — отлично прожил бы без его метки, красовавшейся у меня на загривке с момента брачной ночи. Это было зверски больно, и я не сразу понял тогда, что произошло. Поначалу показалось, что в кожу вонзились не зубы, а нож для колки льда, лежавший в ведёрке с шампанским — типичный комплимент от отеля, в котором остаются на ночь молодожёны, и опасное дополнение, пущенное в ход. В тот миг, когда на постель закапала кровь, это ощущение усилилось, но потом язык прошёлся по саднящим ранкам, зализывая место укуса, и до моего взбудораженного сознания с опозданием дошло. Не было никаких ножей и попыток разделаться со мной — лишь метка, о которой все с таким трепетом и восторгом рассказывали. Ждали с нетерпением её появления, а потом ходили с важным видом и гордились. Не все, но многие. На практике её значимость была столь же преувеличена, как и важность узла в сексе. И то, и другое придавало какой-то остроты половым актам, но не сказать, что открывала сотни граней неизведанного наслаждения. С таким же успехом можно было самостоятельно прикусывать себе ладонь до крови. Или губы. Любителям крови и боли отлично заходило, но я себя к таковым не относил. Кровь отталкивала, а боль нравилась лишь в умеренной дозировке, без перегибов. — Научи меня играть в гольф, — попросил я. — Прямо сейчас? — удивился Сэм, явно ожидавший другой реакции на свои действия. — Да. Хочу попробовать. Может, хоть в каком-то спорте мне начнёт везти? Или не умеешь? — Умею, — ответил он, неохотно поднимаясь и поправляя одежду. — На крайний случай, здесь есть инструкторы. Они всегда готовы помочь начинающим игрокам. — Замечательно, — сообщил я. — Сейчас переоденусь и пойдём. — Я подожду тебя внизу. — Договорились. Сэм скрылся за дверью, в тишине коридора пискнул его телефон. Я сел на кровати и неохотно потянул молнию на дорожной сумке. На самом деле, не хотелось мне никакого гольфа. Но секса не хотелось ещё сильнее. Выбирая между размахиванием клюшкой и раздвинутыми ногами да призывно откляченной задницей, я без сомнений выбирал первое. Возможно, так на меня повлияла потеря ребёнка, но с каждым разом ложиться в одну постель с этим человеком становилось всё сложнее. Его поведение не менялось в худшую сторону. Он не проявлял ко мне жестокости, не хватал резко за волосы, не называл грубыми словами, мы не играли в принуждение. Новость об изнасиловании когда-то повергла его в шок, и он торжественно обещал, что никогда не причинит мне боли в постели. Своё обещание старательно сдерживал, ни разу не переступив черту допустимого, не сделав того, чего я не хотел. Ну, кроме случая с меткой, конечно. Тем не менее, после возвращения из клиники мой внутренний параноик не уснул. Он продолжал бодрствовать и накрутил себя до предела, с каждым разом подбрасывая всё новые и новые подробности того, чем может обернуться для меня супружеский секс. Иногда ему казалось, что Сэм совсем не против — положить подушку мне на лицо и основательно надавить, приложив максимум сил. Или сдавить горло ладонью, чтобы не просто придушить ради усиления сексуальных ощущений. Ради того, чтобы окончательно меня додавить, а потом отшвырнуть от себя бездыханное тело и, натянув штаны, отправиться пить кофе, слушая новости наступившего дня и лениво пролистывая свежий выпуск газеты. Я не рассказывал об этих видениях никому. Доктор Дитц, с которым мы созванивались стабильно раз в неделю, оставался в счастливом неведении относительно того, что творится в голове пациента. Мне хотелось рыдать каждый раз, когда это происходило, потому что умом я понимал: мои фантазии не имеют ничего общего с реальностью. Я намеренно демонизирую образ человека, относящегося ко мне так, словно я — одна из величайших драгоценностей. Пока он меня превозносит, я не устаю думать, что он считает меня грязью и мечтает избавиться от обузы. Может, уже давно нашёл себе омегу на стороне. Молодого, красивого и здорового, который будет счастлив прийти в особняк новым хозяином. Займёт моё место и будет устанавливать там свои правила. С энтузиазмом возьмётся воспитывать моих детей, родит других. Они даже с Миккелем найдут общий язык, станут лучшими друзьями и начнут делиться фирменными рецептами, а по выходным устраивать чаепития с печеньем, приготовленным совместными усилиями. Обо мне забудут быстро. Если я исчезну, никто не станет жалеть. Никто не станет плакать. Никто обо мне и не вспомнит. * Таинственный инвестор не появился ни к вечеру, ни на второй день, ни на третий. Он не реагировал на многочисленные сообщения, которые Сэм ему отправлял едва ли не по десятку в час, не отвечал на звонки и вообще, будто сквозь землю провалился. Моё настроение держалось на отметке «стабильно паршивое», Сэм присоединился ко мне. От его былого оптимизма мало что осталось, он сатанел буквально на глазах. Шерстил интернет, пытаясь отыскать хоть слово о своём необязательном деловом партнёре, не находил ни одного упоминания в свежих новостях и всё сильнее утверждался во мнении, что его кинули, словно наивного ребёнка. Поманили вкусной конфеткой, а показали хуй и предложили отсосать, при этом весело посмеялись над наивностью. Неудивительно, что наша праздничная вылазка теперь уже обоим никакого удовольствия не приносила. Мы продолжали жить в отеле, ждали появления инвестора, будто манны небесной, занимали себя, чем могли. Я играл в гольф, хотя — по традиции — получалось у меня из рук вон плохо. И впервые за долгие годы умудрился пофлиртовать с каким-то альфой, предложившим составить ему компанию. Он был красивым этот альфа. Светлые, чуть волнистые волосы, спускавшиеся немного ниже плеч, синие глаза и чётко очерченный — что называется, волевой, — подбородок. Возраст — тридцать пять или около того. Его звали Сидни Маршалл, но он предложил называть его просто Сид. Я в ответ хотел отпустить какое-нибудь остроумное замечание — что-то вроде, Эйден Фишер, можно просто лапушка, — но в итоге ограничился самым простым представлением. Сид пробуждал во мне давние ассоциации, напрямую связанные с чтением многочисленных любовных романов. Он походил на одного из тех благородных графов, герцогов, королей, что обычно стояли в центре повествования и старательно окружали своим вниманием второго главного героя — омегу. Вероятно, мне просто надоело наблюдать за хмурым Сэмом, походившим на бомбу, что вот-вот взорвётся, потому я решил отвлечься и провести время в приятной компании. В конечном итоге, я ведь не вешался Сиду на шею и не умолял трахнуть меня за ближайшим деревом, разложив прямо на траве. Мы разговаривали о гольфе, он пытался сделать то, что так и не удалось Сэму — научить меня играть. Показывал, как правильно держать клюшку, как наносить удар, как рассчитывать силу, чтобы не было перелёта или недолёта. В конце вечера угостил меня безалкогольными коктейлями в баре и сообщил, что будет рад составить компанию и завтра, если я выйду на поле. Я вышел, и мы снова разговаривали. Правда, обсуждали уже не игру — пара слов похвалы в сторону улучшившихся ударов — не в счёт, а кино и музыку. В области кинематографа наши вкусы приятно совпадали, так что разговаривать мы могли долго и с удовольствием. — Что за непонятный хрен трётся рядом с тобой? — недовольно спросил Сэм, когда мы собирались к ужину. — Который? — Как будто сам не знаешь. Тот белобрысый мудак. — Сидни Маршалл, — ответил я, проводя по волосам расчёской. — И он не непонятный хрен. — А кто? — Приятный собеседник, с которым мы играем в гольф. — Надеюсь, только в гольф, — жёлчно произнёс муж. — К чему ты клонишь? — Не удивлюсь, если после этого спонтанного отпуска ты всё-таки родишь третьего ребёнка, — процедил он. — Правда, ребёнок этот будет белобрысым и вылезет на свет прямо с клюшкой в руках. — Да пошёл ты, — произнёс я, швырнув расчёску и сшибая со столика все средства по уходу, расставленные там с завидной педантичностью. После чего схватил пиджак со стула и вылетел из номера со скоростью света. Если и было в мире что-то, способное пробудить во мне самую настоящую ярость, так это — несправедливые обвинения. До недавнего времени меня ими осыпал Миккель. Теперь к нему решил подключиться ещё и Сэм. Я не собирался терпеть это, но и на скандал не нарывался, потому предпочёл устраниться, не превращая общий номер в поле боя. Слышал, как снова стукнула дверь, соприкасаясь с косяком. Быстрые шаги. Сэм настиг меня на лестнице, схватил за локоть и потянул к себе. Я был уверен, что сейчас все мои самые страшные видения станут реальностью, в муже, который вёл себя, как ласковый и преданный щенок, проснётся страшный дикий зверь, и он разорвёт меня на части, заливая всё здесь кровью. Однако я ошибся. Сэм помнил данное обещание и не причинял мне боли. Не прикладывал головой о стену, не заламывал руки и не тащил силой в номер. Он обнял меня, прижимаясь грудью к спине, устраивая обе ладони на поясе, захватывая в кольцо рук. Его дыхание ощущалось на затылке. — Прости, — выдохнул Сэм. — Не знаю, что на меня нашло. — Не знаешь? Правда, что ли? — Знаю, — он тут же поправил сам себя. — Не сомневаюсь, что ты мне не изменял и изменять не собирался, но, когда увидел вас вместе, стоп-кран сорвало. Ты хоть заметил, как он на тебя смотрит? — Нет, — мрачно ответил я. — И очень зря, потому что этот взгляд ни с чем не спутать. Он тебя буквально взглядом раздевает и представляет... — Зато не представляю я. Этого более чем достаточно. — Поэтому я и прошу прощения, — повторил Сэм. — Давай не будем ссориться. У нас и так поездка выдалась ужасной. Нужно было прислушаться к твоему совету и остаться в Нью-Йорке. Сейчас бы готовили вместе индейку, наряжали ёлку и играли с близнецами... — У нас ещё есть время, чтобы сделать это. Твой инвестор, судя по всему, ушёл на дно, а потому мы его больше не увидим. Можем вернуться домой в любой момент. Я буду только рад, — произнёс я, размыкая его руки и отходя на несколько шагов. — Мир? — предложил он, протягивая ладонь для рукопожатия. — Мир, — отозвался я, пожимая руку. — А теперь, раз между нами не осталось разногласий, давай спустимся в ресторан и поужинаем. У меня зверский аппетит разыгрался. Сэм не возражал, и мы вместе направились к лестнице. В ресторане было многолюдно. Так, что не протолкнуться, словно там разом все постояльцы собрались. Ужин проходил в тягучем молчании. У каждого из нас были свои причины, чтобы не нарушать тишину. Последней каплей стало появление в зале Сида, занявшего столик, расположенный напротив нашего, так что наши взгляды пересекались каждый раз, когда я переставал смотреть в тарелку. Сид отсалютовал мне бокалом и одними губами произнёс что-то вроде «твоё здоровье». Делал всё так, словно между нами не существовало никаких преград в виде широкой спины моего супруга, и мы находились здесь не в окружении посторонних людей, а наедине. Для Сэма это не осталось незамеченным. Он обернулся, увидел Сидни, поднимающего бокалы в мою честь, ожесточённо смял салфетку и швырнул её прямо в тарелку, отчего на белоснежной ткани осталось несколько ярких пятен соуса. — Да, блядь, — произнёс раздражённо. — Что этому ублюдку нужно? — Он пришёл ужинать, — равнодушно заметил я, прикладываясь к своему бокалу. — Как и все, кто сейчас находится в этом зале. — В другом месте он пожрать не мог? — Видимо, нет. — Почему именно этот столик? — Об этом лучше у него спросить. Я не имею понятия. — Пожалуй, именно это я и сделаю. — Если тебе будет угодно. Стул отодвинулся с резким звуком. Сэм поднялся с места и направился к столику моего нового знакомого. Я залпом допил содержимое бокала, ощутив зашкаливающую неловкость момента. — Какие-то проблемы? — громко и чётко произнёс Сидни, улыбаясь обезоруживающе. Само воплощение сдержанности. Демонстрация фантастического самоконтроля и умения не выходить из состояния равновесия в напряжённых ситуациях. Сэм, в отличие от него, выглядел максимально напряжённым, готовым с минуты на минуту сорваться и устроить разборки прямо в ресторане. Перейти от цивилизованного разговора к первобытному размахиванию кулаками, чтобы доказать, кто из них больший альфа, а кто просто трусливый омега, маскирующийся под представителя сильного пола. Теперь, глядя на него во время скандала, я начинал сомневаться в том, что во время столкновения с собачником в парке, именно владелец пса проявил себя, как агрессивный придурок. Сэм вполне мог первым полезть в драку, а потом огрести от своего оппонента. Своими глазами я ту ситуацию не наблюдал, а сказать, при желании, можно было что угодно вообще. Рассказывай, на что хватит фантазии. В отсутствие свидетелей никто не поймает на лжи. Понятия не имею, до чего они договорились. После первой фразы голоса обоих звучали тихо, а тут ещё и джаз-банд на сцену поднялся, и музыка заиграла, перекрывая разговоры. Одно было ясно: ни к какому компромиссу альфы не пришли, дальше всё пошло по накатанной. Там, где у альф заканчиваются аргументы словесные, в ход идут кулаки. Эта ситуация не стала исключением. Первый удар остался за моим мужем. Мне хватило для того, чтобы отодвинуть стул, прихватить в баре две бутылки виски и покинуть ресторан. Когда я выскальзывал из зала, там уже поднялась паника, раздавался звон битого стекла, мат и крики перепуганных омег, попавших под горячую руку. Какой-то блядский цирк. Блядское всё на свете. Как давно я не вспоминал эти фразы. Как актуальны они стали для меня сейчас. Вновь. И вновь. И вновь. * Что-то было не так. Что-то совершенно точно было не так. Но я всё ещё лежал с закрытыми глазами, не находил в себе сил, чтобы поднять тяжёлые веки, а потому не мог понять, что именно кажется мне настолько странным. Почему желудок отчаянно жаждет выплеснуть своё содержимое наружу. Почему голова похожа на расплавленное нечто, растекающееся по подушке. Почему во рту такая дикая сухость, а язык похож на кусок наждака. И почему мне кажется, что легче сдохнуть прямо здесь и сейчас, чем собрать себя в кучку, подняться с кровати — по непонятным мне причинам мокрой, — и дотащиться до душевой кабины. События прошлого вечера и ушедшей ночи мелькали в сознании отдельными, крайне разрозненными слайдами, не желавшими складываться в единую картину. Часть их обрывалась на самом интересном месте, часть вовсе оставалась затемнённой. Я бродил по коридорам, в которых пахло гнилой водой, кровью, а ещё чем-то сладким, порождающим перманентное чувство тошноты. Стены этих коридоров двигались в сумасшедшем ритме, качались, пол тоже шёл волнами. Я безуспешно пытался сохранить равновесие и устоять на месте, но в итоге двигался вместе с пространством, в котором оказался не по собственному желанию. Нужно было ухватиться за что-то. Отыскать точку отсчёта. После — начать восстанавливать события в хронологическом порядке, чтобы понять, какого хрена со мной происходит такая муть. Обнаружить необходимое оказалось не так сложно, как могло показаться в первый момент. Начало неприятностей — та самая драка. Я не пожелал становиться свидетелем примитивного выяснения отношений и поспешил удалиться, чтобы не принимать участие в играх слетевшего с катушек ревнивца. Забрал с собой купленную выпивку и ушёл на пляж. Сидел прямо на песке, пил и любовался ночными видами. Не только небом, усыпанным многочисленными звёздами, но и не менее многочисленными яхтами, коих здесь набралось приличное количество. Налакался так, что едва стоял на ногах. Две бутылки чистого, ничем не разбавленного виски для организма омеги — согласно научным статьям, алкоголь они переносили хуже альф, — были оружием массового поражения. Я выпил обе, подчистую и ни секунды о своём поступке не сожалел. Больше того, совершенно не чувствовал ни облегчения, ни опьянения. Было чувство, будто пью воду. Вот только подняться после неё удалось не с первого раза. О том, чтобы идти прямо, не шло и речи. Я цеплялся за каждую встречную пальму. Под одной из них меня всё-таки вырвало. И блевал я не только от выпитого, но и от нервного напряжения, сковавшего по рукам и ногам, навязчивого вспарывавшего грудную клетку. Совершенно не помнил, как добрался до отеля. Просто в какой-то миг улица сменилась знакомыми интерьерами, на меня дохнуло холодом от кондиционеров в холле, потом был лифт. Я нажал на нужные кнопки, дождался, пока закроются створки, и сполз на пол, вытирая рот рукавом. Мы с Сэмом ехали сюда, чтобы побыть наедине и вернуть ощущение счастья, — или иллюзии его, — некогда царившего в наших отношениях, но вместо этого ситуация усугубилась. Шанс, отданный под попытку влюбиться в собственного мужа, благополучно сгорел, не оставив на память о себе даже пыли. Я сидел на полу, обхватив голову руками, время от времени прикладывался затылком о стену и поражался, почему в этот момент меня не тянет на слёзы. Вот чего-чего, а их действительно не было. Словно свою норму уже успел выплакать в другие дни, и ничего не осталось, кроме алкогольной горечи во рту, от которой немел язык. Когда двери лифта открылись, встретился взглядом с каким-то незнакомым омегой. Он посмотрел на меня квадратными глазами. — Вам плохо? — спросил участливо. — Вам нужна помощь? — Нет, — улыбнулся я в ответ. — Мне хорошо. Солгал, естественно. Хорошо мне не было. Мне было никак. Самое частое состояние, самое привычное с тех пор, как Джуд исчез из моей жизни. С замиранием сердца я подбирался к номеру, который мы занимали вместе с Сэмом. Не хотелось никакого выяснения отношений на повышенных тонах, а это пока представлялось самым реальным из всех существующих вариантов. Слюнявых объяснений с поцелуями, рассказами о неземной любви и ревности, хотелось ещё меньше. Потому что под влиянием алкоголя я мог наговорить слишком много лишнего, рассказав о том, как меня достала эта любовь, от которой я задыхаюсь. Насколько мне в ней неуютно. Как я хочу вырваться за пределы клетки, ею созданной. Просто отдайте мне детей, и я уеду. Близнецы были единственным, что удерживало меня рядом с Сэмом. Потому что, как верно отметил Миккель, начнись судебные тяжбы, мои шансы на то, чтобы стать полноправным опекуном, стремились к нулю и уходили в минус. И мой папа, и мой муж были дееспособными людьми с самыми лучшими характеристиками из существующих, а над моей головой раздражающим неоном горело сообщение о двойном попадании в психиатрическую лечебницу, о депрессии и склонности к саморазрушению. Никто из судей, находясь в трезвом уме и твёрдой памяти, не отдал бы детей горе-папаше, независимо от того, сколько времени я уделяю их воспитанию и как сильно их люблю. Бумажки отравляли мою жизнь. И кто бы доказал, что в моей психологической нестабильности виноват именно очаровательный омега пятидесяти с небольшим лет, понимающе улыбающийся служителям закона, что-то им доверительно шепчущим. Кто бы рассказал, что с его молчаливого согласия меня пичкали лекарствами, пытаясь вылечить от того, что давно не считалось преступлением. Я сотни раз слышал о том, что стоит отпускать старые обиды, что они отравляют жизнь тому, кто их вспоминает и никак не может закопать топор войны. Больше того, пытался неоднократно, но потом воспоминания окатывали меня ледяным душем, и вся показная лояльность благополучно погибала. Чуда не случилось. В номере горел тусклый свет. Я перестал топтаться в нерешительности на пороге. Толкнул дверь, проходя в номер и зависая на месте. Потому как ожидал увидеть, что угодно, но только не это. Наверное, я удивился бы меньше, застав мужа в компании десятка обнажённых омег или одного альфы. Но картина, передо мной развернувшаяся, шокировала куда сильнее. Муж находился в одиночестве, но то, что он делал, не могло не ввергнуть в ступор. Я привык к тому, что он — образец для подражания буквально во всём. Спорт, здоровое питание, никаких вредных привычек. Со всех сторон — куда не посмотри — положительный альфа, чудесный муж и заботливый отец. Имя Сэмюэль Хэммел и слово «наркотики» плохо сочетались между собой. Но сейчас на стеклянной столешнице были рассыпаны именно наркотики, здесь же валялась банковская карточка и одна свернутая в трубочку купюра. Свою дозу Сэм уже принял, потому что смотрел на меня нечитаемым взглядом и улыбался, словно видел восьмое чудо света, а не опостылевшего мужа. Оба были хороши. Один долбился коксом, ловя здесь приход и галлюцинации, второй нажрался виски до отказа. Идеальная, блядь, пара. — Хочешь? — спросил он, обратившись ко мне внезапно вменяемым тоном. — Нет. — Ну и зря, — хмыкнул Сэм. — Тебе бы не помешало немного расслабиться. Ты слишком напряжённый, детка. Постоянно в каком-то стрессе, постоянно на нерве. Иногда мне становится страшно за тебя. — И часто ты таким способом расслабляешься? — Случается время от времени. — Надо же, — выдохнул я, облизав губы. Это было неожиданно. Вместе с тем — и ожидаемо. По сути, что я знал о собственном муже, кроме того, что он для меня — неплохой заменитель первой любви? Ничего. Мы столько лет прожили вместе, а я мог похвастать теми же познаниями, что и большинство сторонних наблюдателей, встречавших упоминание о Сэме в средствах массовой информации. Любой его поклонник знал несопоставимо больше, чем тот, кто, по идее, должен был быть самым близким на свете человеком. — Хочешь? — хрипло повторил он. Змей-искуситель из известного каждому мифологического предания был в сравнении с моим мужем несмышленым, ни на что негодным младенцем. Его голос обволакивал, словно плёнка, плотно прижимавшаяся к коже, пробирался под неё, растекался медленно, но очень уверенно по крови. Я неотрывно смотрел на Сэма, отчего глаза начали слезиться, изображение поплыло и частично размылось. То, что окружало меня в настоящем, исчезало. То, что хотелось — до одури — видеть, вырисовывалось явно и отчетливо. Дыхание спёрло, я закусил губу. Невидимые руки как будто подтолкнули меня к столику, а голоса — сотни разных голосов из прошлого и настоящего — начали настойчиво шептать, что если я сделаю это, одна реальность окончательно сменится другой, и не придётся больше ничего выдумывать. Я окажусь ровно там, где хочу находиться. И ровно с тем самым человеком, в котором столь отчаянно нуждаюсь, а не с мужем, от которого меня откровенно воротит. Я опустился на колени, ладонь потянулась к купюре, хотя сознание, внезапно протрезвевшее после обильных возлияний, орало безвестным голосом, об ошибках, которые невозможно исправить, а потому лучше не совершать. Оно пыталось достучаться до меня, но так и не было услышано. Я вдохнул белый порошок, казавшийся желтоватым в скудном свете настенных ламп, втянул его, прикрывая глаза. Волшебства не случилось. Мир не заиграл сотнями разнообразных красок и оттенков, не появился на месте Сэма Джуд, не наступил после продолжительной, неприлично затянувшейся ночи, рассвет. Лишь онемели слегка ноздри, а вдоль позвоночника прокатился холодок, похожий и непохожий одновременно на всё, что доводилось чувствовать прежде. Тогда казалось, что этим всё и ограничится. Я продолжу неподвижно сидеть, глядя перед собой, смотреть на следы порошка, оставшиеся на столешнице, слушать мерный стук в ушах, а потом меня отпустит окончательно. Упаду на пол, приложусь о твёрдую поверхность головой, переживая не в первый раз знакомую вспышку боли. Онемение исчезнет, озноб перестанет растекаться по телу, проникая в каждую его клетку, носом пойдёт кровь. Организм не выдержит той нагрузки, что ему предложили, и я останусь здесь навсегда. Остекленевший взгляд расширенных зрачков, удивлённо открытый рот и полное равнодушие ко всему. Потому что меня уже нет. Ничего не осталось. Я то и дело прикладывал ладонь к носу, ожидая, что вот-вот появятся на коже красные пятна, но крови не было. Только голова вдруг поплыла, и всё пространство комнаты вместе с ней. Свет подозрительно замигал, словно я не на лампу тускло мерцавшую смотрел, а красочный, многоцветный фейерверк наблюдал. Чувствительность обострилась в разы. Время то бежало так, что за ним не угнаться, то замедлялось по максимуму — одна минута, равная вечности, вечность, равная минуте. — Блядь, — громко произнёс я и вдруг ни с того ни с сего расхохотался. Мир опять закружился, но сделал это совсем не так, как я привык. В иной манере. Однотонный потолок превратился в нечто, похожее на детскую игрушку — калейдоскоп, состоящий из разноцветных стёклышек. Целая коробка сокровищ, которую кто-то открыл и высыпал, предлагая другим прикоснуться к драгоценностям. И я к ним потянулся, продолжая смеяться, собираясь урвать себе хотя бы один сувенир на память, потому что исчезали они так же стремительно, как появлялись. Из обжигающего холода меня перебросило в жар, и я потянулся, чтобы снять мешающий, раздражающий пиджак. Расстегнул — не с первой попытки — несколько верхних пуговиц на рубашке. Легче не стало. Мне было так же жарко, как прежде. А, может, и хуже. Словно, кто-то всё время повышал температуру в помещении, поджаривая на медленном огне. Я хотел попросить Сэма пойти и открыть окно, чтобы в комнату ворвался холодный воздух, но язык спотыкался на ровном месте, и простейшие слова не складывались в предложения. Самостоятельно открывать окна было чревато. Мы поселились на четвёртом этаже, и эта попытка могла плохо для меня закончиться. Одно неосторожное движение, и, привет, криминальная хроника. Удивительно, как в таком состоянии мой мозг умудрялся что-то соображать, а не окончательно расплавиться, превратившись в бесполезную лужу. — Тебе хорошо, солнышко? — донёсся откуда-то издалека голос мужа. Ответа он не дождался. Разве что очередного приступа неконтролируемого смеха. Я прижался лбом к столешнице. Очертания предметов, на нём лежавших, тоже расплывались. Остатки порошка превращались в широкую, бурную реку, которая несётся, унося меня с собой, карточка, будто плот, с которого я только что свалился. Ещё немного, и утону к такому-то папочке. Каким-то чудом — река, вероятно, принесла — Сэм очутился рядом со мной. Подхватил на руки и понёс куда-то. Спросить, куда, тоже не получилось. Поэтому я ухватился за его рубашку с такой силой, словно собирался оторвать трофейный кусок на память. Разжав пальцы по одному, Сэм швырнул меня на кровать. На шесть футов ниже... Неуместная мысль. Но мне действительно казалось, что падаю не на мягкий матрас, а прямо на землю, и она разверзается, когда мы соприкасаемся. Пахнет влажной почвой, тянет сыростью, и чем сильнее погружаюсь, тем сильнее становится этот запах. Сэм не снимал с себя одежду, опустился сверху, придавливая к кровати своим весом, и впервые за долгое время он был таким тяжёлым. Никогда не замечал или не придавал значения, а сегодня отчаянно захотелось сбросить его с себя. Он, правда, этого не замечал и ни о чём не подозревал. Его рот прижался к моему рту, отнимая дыхание, лишая доступа воздуха. Я попытался оттолкнуть его, но руки легли мне на плечи, прижимая активнее, нежели прежде, язык скользнул по губам, оставляя на коже бесконечно мокрый след. — Тебе хорошо, солнышко, — уже не спрашивал, а утверждал он. — Очень-очень хорошо. Или лучше называть тебя... лапушка? Пауза, сделанная между последними двумя словами, положение не спасла, несмотря на то, что произносилась нарочито театрально, давая мне шанс подготовиться морально к подобному удару. — Лапушка? — нежнее, чем в первый раз повторил он. И мой мир взорвался миллионами ярких пятен, окончательно меняя опротивевшую реальность, в которой моей единственной радостью и причиной держаться на плаву были близнецы, на ту, что целиком состояла из счастья. Где были два юных омеги, строивших планы, мечтавших однажды поставить раком если не весь мир, то, как минимум, штат, в котором нам довелось встретиться. Где не было всего того кошмара, через который пришлось пройти, а впереди ждали только счастливые моменты. Гарвард, новые общественные проекты, придуманные Джудом, и в которые за компанию подвязался бы я. — Лапушка, — привычно выдохнул он, и я прикоснулся кончиками пальцев к его лицу. Не до конца веря, что вижу его перед собой. И это не сон, не галлюцинация. Обрисовывая каждую из таких знакомых и — одновременно — совершенно незнакомых черт. Губы непроизвольно, сами собой начали расползаться в счастливой улыбке. — Люблю тебя, — выдохнул я, хватая его за воротник рубашки. — Как же сильно я тебя люблю. Впервые за долгое время я перестал сдерживать свои порывы и назвал его по имени. Раз, второй, третий. Оно давалось мне с лёгкостью, и каждый раз, когда звук этот разносился по комнате, мне становилось фантастически хорошо. Я забывал о том, что рядом находится муж, а он, угашенный не меньше, чем я, готов был откликаться на что угодно. Не придавал значения моим ошибкам, только терзал губами шею и ключицы, продолжая расстёгивать пуговицы по одной. Оставаясь до неприличия счастливым, я провалился в темноту, и она приняла меня, а теперь вытолкнула обратно, и возвращение вышло ужасным. Меня по-прежнему колотил озноб, а мир, в котором я находился, походил одновременно на творение двух таких известных мастеров, как Пабло Пикассо и Сальвадор Дали. Полная иррациональность происходящего, цветные блики, возникающие бесконтрольно, так же стремительно угасающие, но оставляющие о себе напоминания в виде всё усиливающейся головной боли. В ладони у меня было нечто холодное и тяжёлое. Гладкая поверхность сменялась шершавой. Ни единой догадки, чем это могло оказаться. Запахи, активно атаковавшие сразу после пробуждения, постепенно начали рассеиваться. Уходила гниль и сладковатый аромат непонятного происхождения. Но запах крови, настораживающий сильнее всего, никуда не девался. Напротив, усиливался, становясь максимально насыщенным, пробуждающий уже не волнение, а самую настоящую панику, крепко взявшую за горло и сдавившую без сожаления. Я вспомнил всё, что происходило накануне. Драку между альфами, алкогольные похождения, кокаин, которым мы с Сэмом закидывались на пару, секс, которым мы то ли занимались, то ли собирались заниматься, но так и не сумели провернуть задуманное. Свои стоны, в которых мелькало чужое имя. Его руки на моей шее, превратившиеся из иллюзорных в самые настоящие, недостаток кислорода, невозможность оказать сопротивление. Удар по лицу — первый за всё то время, что мы провели вместе — и грубое «сука», сорвавшееся с губ. Собственную дрожь, неконтролируемую, охватившую всё тело, расширенные от ужаса глаза и дуло пистолета, прижимающегося к моей голове. На этом моменте воспоминания окончательно оборвались. Я умер? Или всё-таки нет? Перестав терзаться сомнениями, я широко распахнул глаза, осторожно повернулся на бок. Несколько секунд смотрел немигающим взглядом на картину, передо мной развернувшуюся. Тишина оборвалась резко. Напряжение, сковывавшее горло, лопнуло, словно десяток натянутых струн разом, и я заорал так, что сам этого вопля испугался. Запах крови, терзавший меня после пробуждения, не был иллюзорным. Он был самым настоящим, а кровь... Крови было много. Слишком много. Она была всюду и везде. На кровати и на полу. Заливала простыни и одеяла, пропитала подушки, запятнала мои руки, испачканные чуть ли не по локоть. Липкие ладони, покрытые алым слоем, словно перчатками обтянутые, сжимали пистолет. Рядом со мной лежал Сэм. Вернее, то, что от него осталось. Вместо головы было какое-то кровавое месиво. Осколки костей, кусочки мозгов, растекающихся по наволочке вместе с кровью. Если бы не простреленная голова, походившая сейчас на лопнувший арбуз, из которого вывалилась мякоть вместе с семечками, он бы с лёгкостью сошёл за безмятежно спящего человека. Но в том-то и дело, что он не спал. То есть, спал, но тем сном, к которому принято добавлять определение «вечный». Я помнил, как пистолет оказался в его руках. Он его тоже из-под подушки вытащил, как и презервативы, лежавшие между нами. Но совершенно не помнил, в какой момент всё изменилось, и из жертвы я превратился в хищника, сумевшего отобрать у мужа оружие, а потом ещё и выстрелить несколько раз. Казалось, сознание покинуло меня сразу после того, как я почувствовал холод металла на своей коже, попрощался окончательно с жизнью и с этим миром, напряжение достигло своего апогея, и сознание померкло. Не было никакой борьбы, не было попыток оказать сопротивление. Я принял такой финал, но почему-то с наступлением утра всё изменилось, и мы поменялись местами. Он умер, а я остался в живых. В голове разом пронеслись десятки и сотни книг криминальной тематики, запойно прочитанных в раннем возрасте — после переезда в Нью-Йорк я практически перестал читать. Тогда, живя тихой и размеренной жизнью, нередко фантазировал о том, как стану свидетелем преступления и с блеском выведу преступника на чистую воду. Хотелось чего-то такого, неординарного, способного пощекотать нервы. Однако, как верно замечали многие люди, реальность и выдумка — два разных понятия. Если книгу можно в любой момент закрыть и отложить в сторону, если станет очень страшно, то с жизнью подобный трюк не провернёшь. Не отмотаешь назад, не исправишь совершённых ошибок. Вот я не мог этого сделать. Сидел неподвижно, сжимая в руках пистолет, смотрел на окровавленные руки, а рядом лежал изуродованный труп того, кто ещё недавно был моим мужем, ныне же превратился в постепенно разлагающееся тело. Я не знал, что делать, как поступить, куда бежать и к кому обратиться. Самое главное — не знал, как умудрился убить человека, если никогда прежде не держал в руках пистолета — да, в тире тоже ни разу не был, — и смутно не представлял, как им пользоваться. Тот, кто стрелял, явно должен был делать это мастерски, хладнокровно и отрешённо. Не пугаясь красного моря, разлившегося по простыням, не испытывая тошноты при виде его. Но по всему выходило, что сделал это я, а не кто-то другой. В противном случае, меня бы не оставили в живых, а добили вместе с Сэмом. Как потенциального свидетеля. И наплевать, что всё это время я лежал неподвижно, видя не просто цветные, а прямо-таки гиперцветные сны, потому ни за что не опознал бы преступника. Бежать, думал я, но ноги не слушались, расползаясь в разные стороны, словно весь организм состоял из желе. Стук двери заставил меня напрячься сильнее прежнего, страх липкой сетью разлился по коже, холод растёкся под ней. Руки сильнее сжались на пистолете, словно одного трупа мне было мало, и я собирался отстреливаться от всех, кто по глупости заглянет в номер. Кто бы это мог быть? Уборщик, не увидевший на двери табличку, призывавшую не беспокоить постояльцев? Или соседи, привлечённые моим безумным воплем? Ни тот, ни другой вариант. Тихие шаги становились громче. Я считал про себя, прикидывая, как скоро человек, пришедший сюда, пересечёт комнату, в которой остались следы наших вечерних и ночных развлечений. Потянет за ручку двери, ведущей в спальню, и мы окажемся лицом к лицу. Получилось даже быстрее, чем предполагалось. Десять гулких шагов, тихий скрип и... тот, кого я ожидал увидеть здесь меньше всего на свете. Действуя на чистых инстинктах, я вскинул руки, направив пистолет на того, кто ввалился в номер без приглашения. Он не выглядел обеспокоенным и напуганным. Больше того, умудрился продемонстрировать короткую улыбку, которая, впрочем, довольно быстро погасла, и он снова стал максимально сдержанным. Поднял обе руки вверх, словно не собирался оказывать сопротивление и тратить время на ненужные переговоры — сдавался сразу. — Мистер Фишер, — произнёс вкрадчиво. — Положите пистолет. Не совершайте ошибок. Судя по всему, вы и так достаточно их совершили. — Это не я, — хрипло выдохнул в ответ. Он снова улыбнулся. — Неужели? Верится с трудом. — Не я, — повторил упрямо, чувствуя, как предательски дрожат разом и голос, и руки. Палец скользнул по курку, готовый в любой момент спустить его, разрядив в человека, стоявшего напротив, всю обойму, независимо от того, сколько патронов там осталось. — Мистер Фишер... — Кто ты? — спросил я, с трудом сглатывая и продолжая удерживать его под прицелом. — Сидни Маршалл, — уверенно произнёс он. — Это имя мне ни о чём не говорит. Кроме того, что ты отлично разбираешься в кинематографе и с лёгкостью поддержишь разговор, как о супергероике, так и об арт-хаусе. Он опустил обе руки разом, одну из них запустил во внутренний карман пиджака. Внутри вновь похолодело. Я подумал, что сейчас он резко выхватит пистолет и наставит его на меня, в ответ. Но он не размахивал оружием. В руках у него было удостоверение. Один вид подобного документа вселял страх и порождал трепет. Никогда прежде не видел таких в жизни — исключительно на экране, когда глотал сериалы о сотрудниках служб безопасности, стоящих на страже порядка и избавляющих страну от тех или иных катастроф. — Сидни Маршалл, — повторил он. — Агент ФБР. От этих слов я поёжился. — Эйден, опусти пистолет. Нам с тобой нужно серьёзно поговорить, а подобная обстановка к задушевным беседам не располагает. Давай же, не делай глупостей. Пальцы не слушались. Были, будто деревянные. При всём желании не получалось разжать их. — Помоги... те мне, — прошептал я. — Это не я... Не я его убил. Это... Язык тоже подчинялся с переменным успехом. С опозданием до моёго сознания, напичканного всякой гадостью, дошло понимание: что здесь, на самом деле, случилось. Осознание настигло меня, ударило в затылок, сбило с ног, приложило лицом об асфальт. Придавило огромной каменной плитой, раздавило и уничтожило, раскатав тонким слоем по земле. Как и во сне, видении, галлюцинации — или что это было? — я оказался на шесть футов ниже положенного для живых уровня. Похороненный заживо, засыпанный землёй и лишённый будущего. Преступник в глазах окружающих, совершивший жестокое убийство под влиянием алкоголя и запрещённых веществ. Человек, дважды побывавший в психушке, склонный к депрессии и не чуждый суицидальных настроений. Омега, съехавший с катушек раз и навсегда. Потенциально опасный для общества тип, которого нужно поскорее закрыть за семью замками и больше никогда не выпускать к людям. Желудок скрутило спазмом, я свесился с кровати. Меня вырвало повторно. Водой и слюной, а по щекам побежали слёзы. Сил, чтобы подняться, не было. Я продолжал сидеть неподвижно. Смотрел, как растекается по полу неаппетитная лужа, воняющая кислятиной. Как кончики волос касаются её. Как расплываются из-за слёз очертания паркетных досок. Пистолет выпал из вмиг ослабевших рук, ударился об пол. Снова раздался знакомый звук шагов. В зоне видимости появились носки ботинок. Сильная ладонь вплелась мне в волосы, резко потянула, заставив запрокинуть голову и посмотреть в глаза своему оппоненту. — Пожалуйста, поверьте мне... — Если бы я или мои коллеги верили всем, кто просит освободить их, потому что они невиновны, по миру бы разгуливало огромное количество опасных преступников, — произнёс он снисходительно. — Ты можешь говорить сейчас правду, а можешь и лгать, не моргнув глазом, потому что привык обманывать и проделывал это неоднократно. — Что?.. — начал я, но запнулся подавившись слезами. — Что со мной будет? — Ты же умный мальчик, Эйден, — произнёс он. — Ты сам всё прекрасно понимаешь. К сожалению. Никто не отпустит с места преступления человека, у которого окровавлены руки, а в руках — пистолет. Тот самый чёртов пистолет, из которого предположительно убили жертву. Возможно, если адвокатам удастся доказать, что я находился в состоянии аффекта, или, что это было не преступление, а самооборона, наказание будет чуть мягче. Но всё равно будет. Если адвокаты докажут, что я психически ненормален, меня ожидает исход не менее печальный. Остаток жизни в клинике, под наблюдением доктора Дитца, сильные транквилизаторы, холодная вода, разговоры о том, что толкнуло меня на преступление. Ни единой надежды на просвет. Я никогда не вернусь обратно, не увижу детей... — Всё это время вы наблюдали за мной? — спросил, отмечая, насколько пугающим в своей бесцветности стал голос. Вопрос прозвучал глупо. Они не могли знать наверняка, что случится в этом номере. И догадываться — тоже. Я не собирался хвататься за пистолет и убивать мужа. Самое большее, что планировал — собрать необходимые документы и подать на развод, предварительно обсудив все существующие подводные течения и самые важные вопросы, касающиеся опеки над близнецами. Но вышло то, что вышло, и теперь передо мной маячили исключительно мрачные перспективы, от которых кровь стыла в жилах, а отчаяние перекрывало все существующие пределы. — Не за тобой, — ответил Сид, приподнимая мой подбородок, прихватывая его, фиксируя и не позволяя отвернуться. — Мы наблюдали за мистером Хэммелом. — За Сэмом? Но... — За ним. — Но... — снова начал я. Палец прижался к моим губам, заставляя замолчать. — Судя по тому, что нам удалось выяснить, ты действительно не имеешь никакого отношения к делам своего супруга. Он притащил тебя сюда исключительно в качестве прикрытия и надеялся, если что-то сорвётся в последний момент, свалить всю вину на тебя. — Вы говорите загадками. — Нет никаких загадок, — торжествующе выдал Сидни. — Мистер Хэммел, некогда известный спортсмен, ныне зарабатывает на жизнь распространением наркотиков. Здесь должна была состояться его встреча с деловым партнёром. Он собирался передать ему партию товара на реализацию. А мы планировали взять их обоих непосредственно в момент передачи товара из рук в руки. Но, видимо, в наших кругах появилась крыса, успевшая предупредить второго участника встречи о готовящейся облаве. Он не пришёл, а мистер Хэммел решил самостоятельно попробовать товар, ну и тебе заодно предложить. На видео прекрасно виден этот момент. — Видео? — зачем-то переспросил я, хоть и без того отлично слышал. — В гостиной, где вы познавали все радости жизни, установлены скрытые камеры, — пояснил Сид. — На плёнке тщательно зафиксирован каждый момент. В спальне камер нет. Что, сложно поверить в такого мужа? Я сидел неподвижно, глядя на него, но видя нечто размытое и плывущее. Какая ирония. Буквально пару дней назад у меня была иллюзия чудесной — пусть и с некоторыми проблемами — жизни. Заботливый муж, чудесные дети, финансовая стабильность. Здоровье слегка подгуляло, но в остальном... Теперь не осталось ничего. Я — убийца, мой муж — драгдиллер. Мёртвый драгдиллер, обвинение в смерти которого пытаются повесить на меня. Быть может, вполне заслуженно. Может, нет. Не скажешь точно. Всё равно я ничего не помню, словно кто-то очень постарался и форматировал мою память, оставив на месте знаний сплошную пустоту. — Не веришь? — спросил он, по-своему расценив молчание. — Ну, да, расставаться с иллюзиями — больно. Но я не лгу. У меня есть доказательства. Отшвырнув пистолет ногой к стене, словно подозревал, что я при первой же возможности схвачусь за оружие и выпущу пару пуль ему в спину, Сидни подошёл к шкафу. Открыл его уверенным жестом и вытащил дорожную сумку Сэма. Расстегнул её и вывалил содержимое прямо на пол. Поворошил ногой. Я неотрывно наблюдал за его действиями и совершенно не удивился, обнаружив среди одежды пакет, заполненный белым порошком. Едва ли он таскал за собой сахарную пудру. А вот кокаин... Понятно, где он достал порошок накануне. Взял из невостребованного товара. Врачевал душевные раны, забивал тревогу и мне предлагал последовать его примеру. Я купился на этот фокус. За что и поплатился в итоге. — Видишь? — Да, — выдохнул я, прикрывая глаза и опуская голову. Странное состояние. Незнакомое, неизвестное, пугающее. Немели не только ноздри — всё тело, от макушки до пяток. Я будто покрывался льдом с ног до головы, превращаясь в изваяние, неподвижное и безучастное, готовое прямо сейчас протянуть руки своему собеседнику, предлагая больше не тратить время на разговоры, а застегнуть железные браслеты и привести приговор в исполнение. — Прости, что пришлось обмануть тебя, — произнёс Сидни. — Я проявлял к тебе интерес не потому, что действительно был очарован с первого взгляда, а ради задания. — Думаешь, сейчас это единственное, что меня волнует? — усмехнулся я. — Многие омеги, оказавшись на твоём месте, попытались бы провернуть подобный трюк. Разве нет? — Какой трюк? Я не понимаю. — Попытаться соблазнить агента и сбежать, — охотно пояснил он. — Я один. О том, что в соседней комнате находятся мои коллеги, ты не знал. Так почему бы не попробовать свои чары? — Чары? У меня не отбирали зеркало, — хохотнул я. — В нём обычно не юный старлет отражается. — Не он, — согласился Сид. — В зеркале отражается привлекательный молодой мужчина. Умный, образованный, интересный собеседник. Немного неуклюжий, что обычно придаёт в глазах альф дополнительное очарование омегам. Многие любят проявлять заботу и подставлять плечо. Омеги знают об этом и нарочно демонстрируют свои слабости... — Я не знаю. — Есть ещё один козырь. Зеркало его не покажет, но он есть. Твой запах. Никогда прежде не встречал такого, но он необыкновенно притягивает. — Зачем мне знать об этом, если всё уже кончено? — Не совсем. — То есть? — Ты мог бы быть полезным. Лично мне и всей стране, — сообщил Сид. — Чем? Он не просто говорил загадками. Он из них полностью состоял. Каждое слово — новый ребус, который невозможно разгадать, не сломав мозг. — У меня есть встречное предложение. Ты можешь отказаться и прямо отсюда отправиться за решётку. А можешь согласиться, и у тебя появится шанс на спасение. — Что за предложение? — Стать подручным смерти. — Кем? — Подручным смерти, — повторил он, словно говорил о самых примитивных вещах, и я обязан был знать об этих загадочных созданиях едва ли не со школьной скамьи. — Некоторые ещё называют их ангелами смерти, но мне больше нравится вариант с подручными. Отряд элитных наёмников, состоящий исключительно из омег. Задача — выполнение поручений деликатного характера, работа на высшем уровне. Политики, бизнесмены, миллиардеры, сделавшие своё состояние на крови. Ты правильно заметил, что не похож на старлета, но такие там и не нужны. — Я? — уточнил, сомневаясь, что меня отпустило окончательно. — Элитный наёмник? Это шутка такая, да? Не удержавшись, захохотал в голос. О, да. И кто из нас двоих, присутствующих в комнате, по-настоящему безумен? Я или Сид Маршалл, предлагающий неуклюжему недоразумению, падающему на ровном месте и на нём же влипающему в сомнительные ситуации разной степени пиздецовости, стать специальным агентом? Кажется, всё-таки он. — Вовсе нет, — не разделил моего веселья Сид. — У тебя есть немало качеств, которыми обладают подручные. И потом... Никто не отправит тебя на задание без подготовки. Три месяца длится курс обучения. Затем — экзамен, во время которого ты докажешь свою состоятельность, как агента. Только после этого — реальная работа. Непредсказуемая, полная опасностей и риска, но для тебя — идеальная. С нами твоё будущее туманно. Без нас его у тебя нет вовсе. Он развёл руками и сдержанно улыбнулся. Весь его вид и каждый жест говорили: ничего не поделаешь, детка, такова жизнь. — Мои дети... — Ты сможешь с ними видеться, но лишь на расстоянии. — Что? — Тебе придётся уехать, окончательно попрощавшись с привычной жизнью. Эйден Фишер должен исчезнуть. — В каком смысле? — В самом прямом. Он пропадёт с лица земли. Судьба его будет неизвестна. Быть может, утонул, напившись и забравшись в воду слишком глубоко. Может, его там сожрали акулы. Или убили подельники мужа, а тело спрятали. Может, он сам сбежал с любовником. Тебя будут искать, но так и не найдут. Доверься мне, и я обо всём позабочусь. — У меня нет любовника. — Считай, что есть. — И кто же? — Тебе лучше сказать, что эту ночь мы провели вместе. Прослывёшь неверным мужем, но хотя бы не убийцей. Я буду твоим алиби и смогу оградить от дальнейших допросов. Мне поверят и не станут тебя терроризировать. — Но как же так? Мои дети... — снова начал я и заткнулся, наткнувшись взглядом на мрачное лицо Сида. Кажется, его утомили разговоры, проходившие в подобном тоне. Он больше не собирался поддерживать ритуальные пляски с поклонами. Ставил перед фактом: либо заключение под стражу, либо фальшивая смерть и начало новой жизни в новом качестве. — У твоих детей есть дедушка, который о них с радостью позаботится. И это, поверь мне, лучшее, что могло случиться с твоими близнецами. Потому что папочка, которого взяли за преступление, совершённое под наркотой, не то, о чём мечтает каждый ребёнок. Не думаю, что близнецы чем-то от большинства отличаются. — Попрощаться с ними мне не дадут? — Нет, — жёстко ответил он. Я закусил губу, понимая, что с самого начала на иной ответ не рассчитывал. Было бы слишком просто. Да и понятно, почему — нет. Сначала попросит об одной встрече, потом ещё и ещё. Руку по локоть откусит, почувствовав слабину. Я не был ценным кадром, ради которого он готов идти на уступки. Он предлагал мне единственный вариант спасения, не требуя ничего, кроме моей паршивой жизни, взамен. Он спасал меня от психушки и от тюрьмы, за это получал право распоряжаться мною, словно вещью. Пристраивать меня в постели к тем категориям граждан, которых перечислил выше, а потом терпеливо ждать, когда ему принесут необходимую информацию в клювике. Соглашаясь сотрудничать с ними, я действительно подвергал себя риску и соглашался на туманное будущее, но без них у меня было лишь две дороги, и обе они вели в пропасть. — Что скажешь? — Я согласен. Сидни улыбнулся и погладил меня по волосам. Разве что за ухо, как собаку, не потрепал и не сказал, что я хороший, послушный мальчик. По сути, в его речах вообще никаких формальностей не промелькнуло. Деловой тон, максимальная сдержанность, лёгкое одобрение. — Надеюсь, наше сотрудничество выйдет плодотворным, и обе стороны останутся довольны своим выбором. Добро пожаловать в ряды подручных смерти, мистер Фишер. Вам здесь будут рады.