Те, что правят бал

Кажется, это стало одной из моих личных отвратительных традицией. Терять сознание, а потом просыпаться и не понимать, где нахожусь, как здесь оказался, что произошло за то время, что я провёл в отключке. На этот раз не понял тоже, потому что вместо плотной толщи воды, в которую погружался недавно, было что-то тёплое, мягкое и приятно пахнущее кондиционером для белья. Экзотический запах, но едва уловимый, ненавязчивый, не раздражающий рецепторы излишней химией. Голова немного болела, но, учитывая количество выпитого шампанского, это не удивляло нисколько. Нервозность, порождённая мыслями о предстоящей встрече, постоянно толкала под руку, и я опрокидывал бокал за бокалом. Однако вся моя подготовка оказалась напрасной, а алкоголь — неоднократно доказано и подтверждено на практике, — был плохим помощником. Он не снимал напряжение, лишь сильнее путал карты и провоцировал совершение необдуманных поступков. Окажись его концентрация в моей крови чуть ниже, я бы несколько раз подумал и не стал свешиваться вниз, понимая, насколько это опасно, а ещё, что если всё-таки упаду в воду, участь моя будет незавидной. Особенно, если упаду не на виду у остальных гостей вечера, а находясь на палубе в гордом одиночестве. Занятые общением, они могли вообще не заметить моего отсутствия. Хватиться тогда, когда станет поздно. — Ой, блядь, — простонал, закрывая верхнюю часть лица ладонь и слегка надавив на веки. Глазные яблоки болели, а во рту разливалась противная сухость, характерный признак, знакомый всем любителям активных и обильных возлияний. Я протянул руку, на ощупь нашёл ночник и щёлкнул выключателем. Едва не сбил бутылочку с минеральной водой, заботливо — и весьма предусмотрительно — оставленную на прикроватном столике. Рядом обнаружилась упаковка с таблетками, снимающими головную боль. Я моментально схватился и за то, и за другое. Откинулся на подушки. Потрогал волосы. Они были чуть влажными и ощутимо пахли шампунем. Абсолютно незнакомая комната, обставленная со вкусом, но лишённая какой-либо индивидуальности. С большей долей вероятности, гостевая спальня, оформленная преимущественно в тёмных тонах. Чёрное постельное бельё. Чёрная шёлковая пижама, в которую меня успели переодеть. Костюм, в котором я пришёл на вечер встречи, отсутствовал. Охуенно. Ничего не скажешь. Меня вытащили из воды, откачали, отвезли куда-то, вымыли, переодели, а я ничего этого не почувствовал и не запомнил. Словно всё замерло на моменте падения, а после наступила бесконечная темнота. В точности, как в калифорнийском отеле. Разница лишь в том, что тогда я проснулся в аду, кровавом, холодном и пугающем, а теперь — в месте, отдалённо похожем на рай. Здесь было тепло, уютно и совсем не страшно. Никто не размахивал у меня перед лицом удостоверением и не предлагал заключить определённую сделку. Мало того, что уложили спать, так ещё и о моменте пробуждения позаботились, понимая, как отвратительно буду себя чувствовать. Я выключил ночник, закутался в одеяло и сонно улыбнулся, находя, как мне казалось, оптимальный вариант ответа на терзавший меня вопрос. Кто, как, когда. Наверняка это Ирвин обо мне позаботился. Воображение с лёгкостью нарисовало его, тщательно расчесывающего мои спутанные волосы, намыливающего их и промывающего от пены. Оставляющего на столике воду с лекарствами, выключающего свет в комнате и удаляющегося, чтобы не тревожить лишний раз. Даже двери он притворяет тихо-тихо. Если моя догадка была верна, следовало насладиться последними часами сна. Перед тем, как проснутся дети. Когда это случится, дом наверняка на ушах стоять будет, и выспаться уже не получится. Когда живёшь на одной территории с маленькими детьми, постепенно свыкаешься с мыслью о том, что с утренним сном придётся попрощаться. И не только потому, что детям нужно готовить завтраки — с этой обязанностью вполне могут справиться домработники. Скорее потому, что многие дети отчаянно жаждут по утрам общения и игр. Они влетают в спальню, благополучно позабыв о необходимости стука, запрыгивают на кровать и начинают тебя дёргать. Папа, папочка, вставай. Утро наступило, солнце поднялось, давай скорее играть. Давай, а? В прошлом году близнецы совершенно внезапно увлеклись театральными постановками. Притом, интересовало их всё подряд, начиная от бродвейских мюзиклов, заканчивая серьёзными произведениями, смысл которых они не очень понимали, но всё равно смотрели с интересом. Насмотревшись, решили, что обязаны воплотить всё это в жизнь и организовать свой собственный театр. На несколько месяцев это стало их любимой игрой, в которую они отчаянно пытались втянуть меня. Я втягивался, мне даже нравилось, и сам процесс, и их богатая фантазия, и творческий подход. Не нравилось только то, что играть они хотели с раннего утра и до поздней ночи. И влетали в спальню именно так, без предупреждения. — Это дети, — решительно произнёс тогда Миккель, намазывая масло на тост и уделяя процессу больше внимания, чем мне. — Ничего не поделаешь. Ты, в своё время, тоже ломился в нашу с Эгоном спальню и будил своими криками не только обитателей дома, но и всей улицы. Лучше радуйся тому, что твои дети активничают и наслаждаются жизнью. Хоть кто-то из вас должен это делать. Что ж, если я прав, и этой ночью действительно оказался в доме Ирвина, утром обязательно получу тому подтверждение, услышав топот ног и детские крики. А если не прав?.. То где я тогда нахожусь? Полный провал в памяти и никакой конкретики. Я не помнил ничего, кроме погружения и холода. Несмотря на то, что погода в Сиэтле, в целом, радовала, и днём ярко светило солнце, вода то ли не успела прогреться, то ли уже остыла, потому оказалась ледяной. Холод пробрал до костей, погрузил меня в состояние, близкое к анабиозу. Всё замедлилось: течение времени, скорость реакции, восприятия и понимания происходящего. Сидни будет недоволен, подумал я и вновь погрузился в сон. Повторное пробуждение было куда более комфортным. Без головной боли, без сухости во рту и характерно подрагивающих рук. Детских криков я так и не услышал, грохота посуды внизу — тоже, хотя логично было предположить, что с утра пораньше Ирвин будет варить своим домашним кофе и готовить завтрак. Идеальная версия рассыпалась на глазах, вновь пробуждая нервозность. Заставляя перебирать в уме новые варианты того, где я могу находиться. Долго мучиться не пришлось. Я услышал шаги. Раздававшиеся в отдалении, они становились всё громче. Кто-то пересёк коридор и остановился прямо за дверью спальни. Потребовалось не больше пары секунд, чтобы сработал условный рефлекс, и я, прикрыв глаза, с наслаждением вдохнул знакомый аромат, возбуждающий и пугающий одновременно. Слишком резко он атаковал меня накануне, слишком бурной получилась реакция, напугавшая меня так сильно, как не пугало осознание влюблённости в этого человека, накрывшее волной в школьные годы. Аромат вновь завладевал сознанием, растекался на языке. Сладкий яд с нотами полыни, который хотелось пить в неограниченном количестве. Стоило зажмуриться и вдохнуть, как события прошлого вечера начали восстанавливаться в памяти. Фрагментарно, не слишком чётко, но всё-таки... Касание губ, кажущееся нереальным. Не поцелуй. Всего лишь попытка сделать искусственное дыхание. Кашель, которым я захлёбываюсь и давлюсь, сгибаясь. Вода, которой плююсь, пытаясь принять вертикальное положение. Дрожь, что пробирает и от незапланированного сеанса купания, и от прикосновения ладони к лицу. Он убирает мои волосы, медленно их отжимая, стирает каплю, что замерла на кончике носа. Касается губ, прочерчивая линию между ними. Я дрожу, когда он берёт плащ, что остался лежать на палубе после спонтанного прыжка, а потому не промок, и набрасывает его мне на плечи. Закутывает в лёгкую ткань, застёгивая на молнию и все пуговицы. И этот плащ, что насквозь пропитан его запахом — единственное, что на мне есть, потому что мокрые вещи они с Ирвином складывают в какой-то пакет, а Джуд отдаёт его своей охране. Промокло до нитки всё. От пиджака до трусов и носков. Джуд тоже промок насквозь, рубашка и брюки прилипают к телу, но он предпочитает отдать уцелевшую вещь мне. И я смеюсь немного невпопад, вспоминая нашу ночёвку в лазарете, где вместо плаща старомодная ночная рубашка, и ладонь под подолом, и кончик языка скользящий по пальцам. И сейчас я тоже хочу, чтобы он ко мне прикоснулся, но он лишь устраивает мою голову у себя на плече, говорит что-то охране, и мы уезжаем. За время поездки я умудряюсь заснуть, а просыпаюсь уже на месте. Вспоминаю, как он затаскивает меня в душевую кабинку. Выливает гель для душа на ладони и растирает лёгкую пену с нейтральным запахом по коже. Как пропускает волосы сквозь пальцы, а потом моет и их. Как проводит по ним расчёской. Застёгивает пуговицы на пижаме, укладывает меня в постель и шепчет: — Отдыхай, лапушка. И кончики его пальцев осторожно проходятся по щеке, очерчивая контуры. Соскальзывают на шею, а потом гаснет свет, и он уходит. Чтобы с утра вернуться. Не ворваться в комнату моментально, смеясь и вспоминая о моих пьяных выходках, а деликатно постучать и ждать ответа, до тех пор, пока я не наберу воздуха в лёгкие, не переломлю свою скованность, порождённую осознанием, и не отвечу: — Входи. Он не топтался неуверенно на пороге, зашёл в комнату с подносом в руках. Поднос, правда, оставил на столе. — С добрым утром, — произнёс. — Как ты себя чувствуешь? — Привет, — отозвался я, слегка растерявшись и принимаясь теребить пуговицу на пижаме. — Кажется, нормально. Вот только... — Что? — насторожился Джуд. С самого раннего утра в строгом наряде, с укладкой — волосок к волоску. Блеск запонок на манжетах. Идеально подобранный галстук. Пиджак, наброшенный на одно плечо. Подумать только. Ещё вчера мы сидели в одном кабинете на занятиях, делали вместе лабораторные работы во время прохождения курса естественных наук, а теперь он — сенатор — хоть и младший, — штата Вашингтон. Борец за права омег во всём мире, а не только на территории Соединённых Штатов. Видный общественный и политический деятель, о профессиональной деятельности которого немало положительных отзывов. Однако где-то он умудрился перейти дорогу людям из вышестоящих инстанций. Настолько, что они решили избавиться от него любой ценой. И я — всего лишь маленький винтик в этой системе. Ловушка. Приманка. Морковка, которой размахивают перед носом у ослика, заставляя его идти вперёд, не понимая, что эта дорога ведёт в пропасть. За моей спиной стоят другие, готовые нанести сокрушительный удар в любой момент. Что ты сделал такого, Джуд, что тобой заинтересовались спецслужбы? В какой момент свернул не туда? Когда твои идеи стали противоречить идеалам нашей страны? — Где мы сейчас находимся? — У меня дома. — Как я здесь оказался? — Совсем ничего не помнишь? — вопросом на вопрос ответил он, подтянув стул ближе к кровати и устроившись со всем комфортом. — Только то, как падал в воду, — признался я, опустив тот факт, что некоторые события после спасения тоже вспомнил, пусть и фрагментарно. — Ты попросил забрать тебя оттуда, — произнёс Джуд. — Вот я и забрал. Никаких улыбок и ремарок о том, что это шутка. Взмах ресниц. Пристальный взгляд — глаза в глаза. Бархатный голос, от звуков которого мурашки по коже. Сумасшествие. Наваждение, не поддающееся описанию. До сегодняшнего — вернее, до вчерашнего, — дня мне казалось, что в лице Сэма я нашёл отличную замену этому человеку. Но считать Хэммела полноценной заменой, способной тягаться со его предшественником, можно было лишь до тех пор, пока Джуд находился далеко-далеко, и мои впечатления, с ним связанные, ограничивались воспоминаниями. Постепенно затиравшимися, выцветавшими, теряющими чёткость и состоящими больше из силуэтов и очертаний. Стоило оказаться рядом, вдохнуть этот аромат, встретиться с проникновенным взглядом, вынимающим душу, и вся история моей семейной жизни превратилась в руины, потому что... Минимальное внешнее сходство внешности и природного аромата были единственными причинами, толкнувшими меня в объятия Сэма. В остальном они были разными, как небо и земля. — Правда? — Спроси у Ирвина, — впервые за это утро улыбнулся Джуд. — И он, и Гарри с готовностью подтвердят всё, что ты говорил. Кстати, хорошо бы им позвонить ближе к вечеру. Они беспокоятся. — Относительно? — Думают, я не смогу сдержаться и затрахаю тебя до смерти. Обещали позвонить в полицию, если ты не дашь знать о себе до девяти часов. — Но... — Они искренне считают, что твоё состояние для меня — не помеха. — Я не о том. — А о чём тогда? — Твой муж... — начал я, запнулся, но нашёл в себе силы, чтобы продолжить, — он не станет возражать против такого соседства? Не думаю, что ваш дом — что-то вроде хосписа или ночлежки, куда принимают всех подряд, бедных и больных. — А ты себя к первым или ко вторым причисляешь? — Скорее, ко вторым. Для меня это вполне актуально. Но ты не уходи от темы. Твой муж, он... — Мой муж, — протянул Джуд, приглаживая волосы. — Что ты вообще знаешь о моей нынешней жизни, лапушка? — Ничего. Я перестал следить за ней. — Давно? — Начиная с тех пор, как ты связал свою жизнь с мистером Нессом. Признание далось с трудом. А само это определение — «твой муж» — обожгло язык и губы. Все эти годы, с момента, когда на глаза впервые попалась статья о них обоих, я старательно оберегал себя от дальнейших потрясений. Бежал от информации о Джуде и его супруге, будто чёрт от ладана. Сидни, на следующий после нашего ужина в ресторане день, выдал мне папку с полным досье, собранным на Джуда. Оно так и пролежало на столе нетронутым, собирая пыль, которую я смахивал каждый раз, проходя мимо. Ежедневно прикасался к папке, но ни разу не открыл её и не прочитал. Понимал: это выше моих сил. Не выдержу многочисленных сообщений о семейной идиллии, что царит в отношениях этих двоих. Если попытаюсь ознакомиться с представленными материалами, вечер встречу в слезах. А, может, начну крушить всё вокруг. При самом худшем раскладе, когда мебель превратится в щепки, буду разбивать руки, равнодушно наблюдая за тем, как кровь окрашивает стены. Безуспешно надеясь, что с этой болью уйдёт и другая — та, что внутри, в самом сердце. Джуд потянулся к зажигалке, подпалил сигарету и с наслаждением затянулся, выпуская дым в потолок. — Мой муж возражать не станет, — произнёс, чуть ослабляя галстук и стряхивая пепел в стоявшую на прикроватном столике пепельницу. — Дело в том, что у меня полтора года, как нет мужа. И это именно мой дом, а не наш. Тот, где мы жили вместе, продан. Понятия не имею, кто рискнул купить, но, надеюсь, этот человек там счастлив. — А Мелвин, то есть я имел в виду, твой супруг?.. Вы развелись? — Нет. — Тогда?.. Хочешь сказать, что?.. — Он умер. — Как это? — Не знаешь, как умирают люди? — спросил он, явно меня поддевая. — Я не в том смысле. Просто... Он такой молодой. Что с ним? Рак? — Нет. Мелвин покончил с собой. — Прости, я не знал. Прими мои соболезнования. — Спасибо, — отозвался Джуд. — Тебе, наверное, нелегко и... Разговор откровенно не клеился, что, впрочем, тоже было ожидаемо. История знала немало случаев, когда люди, встретившись после долгой разлуки, не могли подобрать нужные слова, чувствовали себя неловко, отделывались короткими фразами или вовсе молчали, пристально глядя друг на друга. У меня в голове было множество мыслей. О том, какой он красивый. Как сильно я люблю его. Как давно мечтал об этом моменте. Увидеться с ним, подержать за руку, ощутить прикосновение губ на своих губах. Но мысли о Мелвине всегда меня тормозили. Я понимал, что пока он находится рядом, Джуду никто другой не нужен. После сообщения о смерти мистера Несса легче не стало. Напротив, я сильнее прежнего почувствовал свою ненужность и некую неуместность. Меня не должно было быть в этом штате, городе, доме. В этой спальне. Ощущения мерзкие. Словно я вторгаюсь в чужую жизнь, наивно надеясь построить собственное счастье на чужих бедах. У меня нет соперника, потому что он умер, а не потому, что я, априори, лучше. — Примерно представляю, о чём ты сейчас думаешь, потому хочу дать небольшой совет. Не разводи слезливую драму на пустом месте, лапушка, — сказал Джуд, слегка подавшись вперёд и устраивая подбородок на своей ладони. — Если ты думаешь, что моя семейная жизнь с Мелвином достойна лечь в основу романа о любви, то ты ошибаешься. Если думаешь, что я изменил своим принципам, влюбился в него однажды до безумия и понял, что любовь к тебе была ошибкой, то ты тоже ошибаешься. Если считаешь, что я до сих пор ношу по нему траур и каждый вечер встречаю со слезами на глазах, вспоминая о том, как мы вместе лежали в постели, а теперь я там один, то ошибаешься в третий раз. Нет, я действительно, по-своему, ценил Мелвина, мне искренне жаль, что всё так вышло, и смерть его довольно несправедлива, но... Я не тоскую за ним, как за своим возлюбленным, истинным или что-то в этом роде. Исключительно, как за соратником и обладателем светлой головы. Когда-то. Испытания, выпавшие на нашу долю, его сломали. От дел он отошёл, полностью сосредоточившись на личных переживаниях. Возможно, именно это и стало фатальной ошибкой, его уничтожившей. Пока он думал о работе, пока отвлекался хотя бы немного... Впрочем, какой смысл об этом говорить? Всё кончено. Притом, давно. — Если я во всём не прав, почему вы вступили в брак? — спросил я, сжимая пальцы на одеяле. — А почему в него вступили ты и твой теннисист? Скажешь, по большой любви? — Почему нет? — Не верю, — хмыкнул он. — Считаешь, я должен был ждать тебя до скончания века, глядя вдаль заплаканными глазами, пока ты проверяешь свои пристрастия и пытаешься наладить контакт с альфами? — Дело не во мне. — В ком тогда? Ты сделал это раньше меня. Прозвучало упрёком. Возможно, им и было. Он первый укорил меня, я ответил тем же. Джуд усмехнулся, сунул сигарету в рот, потёр переносицу. — Нет, лапушка. Если восстанавливать хронологию событий, то всё было немного иначе. Первым был именно ты. Светские новости на каждом углу трубили о том, что у тебя роман с Хэммелом. Точнее, о том, что у Сэмюэля Хэммела роман с каким-то неизвестным широкой общественности омегой. Среди моих коллег были те, кто любил сплетни, жадно глотал их под утренний кофе вместо свежей выпечки. Я увидел на столе газету, нечаянно зацепился за неё взглядом и зачитался. Там были запечатлены вы оба. Я бы тебя из миллиона омег узнал, так что никаких сомнений не было. Сначала не поверил. Но потом... Потом я увидел вас вместе, и этого было достаточно. Расстановка сил и так ясна. Счастливая парочка и третий лишний, ставший наблюдателем идиллии. — Когда? — хрипло выдохнул я. — Не имеет значения. Скажи, тебе хотя бы понравились мои цветы, или ты даже не понял, кто отправитель? — Цветы? — эхом повторил я, и на мгновение показалось, что в ушах у меня адски зазвенело, а сверху накрыло стеклянным дождём. — Какие цветы? — Свадебные, — произнёс Джуд, и я ни разу не усомнился в том, что он говорит правду. — Прости, не мог пройти мимо столь знаменательного события, вот и вылез из небытия. — Я их не получал. Джуд усмехнулся. — Понятно. Этого следовало ожидать. В то время я работал над созданием имиджа Мелвина. Мне фантастически повезло, что он пригласил меня, тогда ещё начинающего специалиста, в свою команду. У нас с ним были общие цели, схожее представление о том, как их добиться, и мы шли к этим целям. Я писал для него программы и речи, которые он произносил на встречах с избирателями. Фактически, он был голосом и лицом моего проекта. Довольно успешного. Безоговорочно успешного, если вспомнить количество голосов, отданных за Мэлвина на выборах. — А кем был ты? — Картонным мужем на час, — хмыкнул Джуд. — Он предложил мне этот брак только потому, что семейные кандидаты обычно вызывают больше доверия, нежели одиночки. Такова психология большинства. Это действительно работает. Если есть постоянный спутник жизни, человек считается надёжным, а если он предпочитает одиночество, в нём моментально начинают искать изъяны. Он предложил. Я вспомнил ту встречу, понял, что ловить мне больше нечего, и ответил согласием. В конце концов, я уже ничего не терял. У тебя была своя семья, каноничная, с альфой и детьми. Я попытался построить свою. Несмотря на то, что строитель из твоего покорного слуги вышел хреновый, мы жили неплохо, вполне счастливо. Насколько могут быть счастливыми два карьериста, предпочитающие лишний раз обсудить план нового законопроекта, а не провести время в одной постели. — Хочешь сказать, ваш брак был фиктивным? — Нет, — покачал головой он. — Не был. У нас были общие интересы, и мы не сидели — каждый по своим углам. Общее дело. И, да, мы не расходились по разным спальням, ночевали в одной кровати и даже занимались сексом, если ты об этом. Правда, делали это немного странно... — На голове? — Хорошая версия, — похвалил он, улыбнувшись сдержанно. — Но нежизнеспособная, да? — усмехнулся я, ощущая, как постепенно отпускает внутреннее оледенение. — Он принял мои условия, на которые согласился бы редкий альфа, — произнёс Джуд. — То есть?.. — Да, Эйден, именно так. В постели он обычно был снизу, а я — сверху. Ему, как ни странно, нравилось. — А как же дети? — Лапушка и его патриархальные ценности, — протянул Джуд. — Годы идут, но что-то остаётся неизменным. Например, твоя уверенность в том, что ни один брак не обходится без потомства. — Нет, я не к тому. Просто подумал, что, может... — Ты немного ошибся в своих предсказаниях. Спустя десять лет, у меня нет детей. И не будет. — Не пытались завести? Или просто не хотели? Не считали нужным? — Честно сказать, Мелвин подумывал об этом. Он был на десять лет меня старше и несколько раз заводил разговор о том, что в его возрасте пора стать отцом. У меня не возникало какого-то воодушевления, священного трепета и энтузиазма, связанного с его желаниями, но мы честно попытались. Потом, поняв, что всё безнадёжно, перестали и вернулись к нашей обычной раскладке, раз уж другая не имела смысла. — Почему? Несовместимость и риски для жизни? — Бесплодие, — пояснил Джуд, оставаясь невозмутимым; окажись я на его месте, меня бы уже давно трясло и колотило. — Не у Мелвина. У меня. Тот вид болезни, что не поддаётся лечению. В какой-то мере, такой результат не расстроил, а, напротив, обрадовал. Я не ненавидел детей прежде. Не ненавижу их сейчас. Но представить себя папой — выше моих сил. Природа, видимо, тоже не смогла настолько извернуться, поэтому отобрала у меня одну из главных омежьих возможностей. — И тебя это совсем не задело? — Мелвин печалился сильнее, а я принял, как само собой разумеющееся. Либо карьера, либо дети, одно из двух. Я сделал выбор в пользу карьеры ещё в раннем детстве, а потом лишь утвердился в правильности сделанного выбора. Мелвин подумывал об усыновлении, вроде даже просматривал какие-то сайты, искал варианты, но потом отказался от своей идеи. — Почему? — в очередной раз спросил я, начиная ненавидеть себя за немногословность и косноязычие. Джуд открывал передо мной душу, рассказывая историю своей жизни, а меня только на короткие вопросы и хватало. Хотя, стоит признать, они тоже давались с трудом. Просто не хотелось, чтобы между нами вновь, как в самом начале разговора, повисали неловкие паузы. Тишина давила, мне было физически тяжело её выносить, потому даже коротенькие вставки были лучше, чем она, разливавшаяся по комнате. — Это была его идея-фикс. Он хотел заботиться о ком-то, помимо своих избирателей. Не так глобально, как с ними, а, скорее, адресно. Об отдельных, дорогих ему людях. Например, о супруге. Но я оказался не из тех мужей, которым нужна забота, поцелуи по утрам и ласковое сюсюканье. Тогда он и взял на вооружение вариант с ребёнком. Фонтанировал идеями, собирался покупать ему подарки и одежду, представлял, как по всему дому проложит игрушечную железную дорогу, и они с сыном будут играть в свободное время. Но он сам стал тем, о ком нужно заботиться, и это его тяготило. Сильный, молодой, самостоятельный прежде альфа, теперь нуждался в постоянном внимании и опеке. Знаешь, это страшно в любом возрасте, но если в старости ожидаемо, то в тридцать-сорок искренне веришь, что в запасе есть хотя бы два-три десятка лет. — А... — начал я, нечаянно перебив Джуда. Он вскинул взгляд, потушил сигарету о край пепельницы. — Да? — спросил, насторожившись. — Что с ним случилось? — Его вместе с охраной расстреляли буквально на ступеньках здания администрации. Телохранители погибли сразу, а он оказался на редкость живучим. Боролся до последнего. Потерял много крови, но выжил. Ему прострелили позвоночник в нескольких местах, и прогнозы врачей оказались неутешительными. Инвалидное кресло. Для него, деятельного и активного, это звучало, как приговор. Врачи сказали Мелвину, что он больше никогда не сможет ходить. И, к сожалению, в своих прогнозах не ошиблись. Диагноз подтвердился. Чувствительность не вернулась, нижняя часть тела осталась неподвижной. И руки у него на первых порах ужасно дрожали. Выпадали столовые приборы, таблетки, которые он должен был принимать. Он ненавидел в себе эту слабость, плакал по ночам, думая, что я не слышу. По утрам снова становился невозмутимым. Делал вид, что совершенно спокоен и способен стойко перенести это испытание. А потом лицемерие ему надоело, и он пошёл на радикальные меры. Я обнаружил его в ванне, в красной воде и с перепиленными венами. В предсмертной записке он заявил, что больше так жить не может и не для кого быть обузой не хочет. Вот так. Печальная история. По большей части, для него. Немного — для меня. И для тебя, возможно, тоже. Но такова жизнь, лапушка. Кто-то борется до последнего, а кто-то выбирает лёгкий путь и самостоятельно обрывает все нити. Я не виню его и не осуждаю за сделанный выбор, но понять, почему он это сделал, не смогу никогда. Окажись я на его месте, продолжал бы борьбу, а он поставил точку в своей истории. — Виновных наказали? — глухо спросил я. — Те стрелки... Кто они? Джуд покачал головой. — Их не нашли. Это было типичное заказное убийство, тупиковая ветвь. Подобные преступления редко раскрывают, а если раскрывают, то больше по горячим следам. Но даже в этом случае выходят на исполнителей, а не организаторов. У меня есть подозрения относительно того, кто мог стоять за организацией, но доказательств, как таковых нет. А слова, не подкреплённые фактами и реальными доказательствами вины, юридической силы не имеют. Потому приходится мириться с тем, что есть. — И кто у тебя под подозрением? — Тот, кто в настоящий момент является единственным зарегистрированным кандидатом на должность губернатора Вашингтона, и те, кто стоит у него за спиной. В первую очередь, именно они. Правда, недолго ему таковым оставаться. Все знали, что до того случая Мелвин собирался участвовать в выборах и бороться за место под солнцем. Раз Мелвина больше нет, мне ничего не остаётся, кроме как выдвинуть свою кандидатуру, выступая с инициативами и продолжая развивать курс, некогда выбранный моим мужем, — хмыкнул Джуд. — Не думаю, что Харрисон с лёгкостью закроет глаза на моё выдвижение. И я, и Мелвин всегда костью у него в глотке торчали, так что, вполне возможно, он даст о себе знать. И сделает это не менее громко, масштабно и зрелищно, как это было в случае с Мелом. Я почти предвкушаю. — Не боишься? — А должен? — Не знаю, — произнёс я, поёжившись непроизвольно. — Я не из трусливых, лапушка, — сказал он. — Потому не стану бегать, прятаться и отказываться от борьбы в пользу единственного достойного кандидата. Хотя бы потому, что я его достойным не считаю. Его политическая программа и предложенные инициативы — полное дерьмо, его политика разрушительна. Если он будет стоять у власти, боюсь, Вашингтон рухнет на самое дно. Мы с Мелвином продвигали иные ценности, и, как показали выборы, именно они произвели впечатление на людей. У Харрисона рейтинги были рекордно низкими. Республиканцев с их закостенелыми взглядами и сомнительной политикой здесь вообще не очень жалуют, но он не теряет надежды. Не из трусливых. Вот уж точно. С кем, с кем, а с трусами, убегающими от неприятностей и прячущих голову в песок при появлении первых неприятностей, Джуд у меня не ассоциировался. У него был поистине стальной, непоколебимый характер. Это прослеживалось с давних пор, с годами — прогрессировало. Он не растерял своих лучших качеств, а многократно их приумножил. Выглядел убедительно, говорил так, что не возникало ни малейшего сомнения в правдивости сказанных слов. Его обещаниям хотелось верить, и я прекрасно понимал всех тех людей, что отдали за него свои голоса, выбирая того, кто будет представлять Вашингтон в Конгрессе. Я бы тоже проголосовал, если бы мне предложили. Не только в честь давнего знакомства, не из-за чувств, которые к нему питал, а потому, что проникся бы каждым сказанным в ходе предвыборной кампании словом. Слушая, верил, что у него обязательно получится протолкнуть все инициативы, а не просто разбрасываться громкими словами и уверять, что вместе мы снова сделаем Америку великой, а потом проводить политику, от которой глаза на лоб лезут, и хочется забыть каждое принятое решение народного избранника, как страшный сон. — Что мы всё обо мне, да обо мне, — вздохнул Джуд. — Расскажи лучше, как обстоят дела у тебя? Лучше бы он не спрашивал. Стоило вспомнить о недавних событиях своей жизни, и спина моментально покрылась противным, липким потом. Пальцы сильнее прежнего сжали край одеяла. Мне не хотелось откровенничать, рассказывая о многочисленных проблемах, свалившихся на многострадальную голову после вынужденного расставания. У меня не было подходящих слов, а ещё становилось страшно от осознания: могу сболтнуть лишнего, и вся моя наскоро слепленная легенда обратится в пыль. Он сделает то, что виртуозно делал всегда. Поймает меня на лжи и вытащит признательные показания о том, какими судьбами меня, официально без вести пропавшего, занесло в Сиэтл. И не рандомно, а именно на вечер встречи. — До меня долетели трагические слухи прямиком из Калифорнии, — произнёс Джуд, не дождавшись прямого ответа на свой вопрос. — Я сожалею. — Да, спасибо, — глухо отозвался я. — До меня они тоже долетели. Правда, я в это время был уже далеко, потому узнал о его смерти с опозданием. — Как так вышло? — спросил он. Я дёрнул плечом, пытаясь сбросить невидимую тяжесть, на них навалившуюся. — Моя семейная жизнь не удалась, — признался, собравшись с мыслями. — То есть, со стороны могло казаться, что мы бесконечно счастливы, купаемся в любви и наслаждаемся каждым моментом, но на деле было немало проблем, отравлявших наше существование. В последнее время разногласий стало слишком много для того, чтобы списывать всё на случайность или просто плохое настроение, как в самом начале. Его травма, из-за которой он начал считать себя неполноценным, мой выкидыш и пребывание в психиатрической клинике — всё это наложило отпечаток. Мы сильно изменились за годы брака, и не все перемены пришлись нам по вкусу. В Эл-Эй летели, чтобы реанимировать свои чувства. Во всяком случае, я летел именно в этой целью, у него, как оказалось, были другие планы. Семейной идиллии не получилось, в тот вечер мы крупно поссорились. Он приревновал меня к другому альфе, потом устроил драку прямо в ресторане. Я поспешил уйти, а в итоге не просто ушёл — уехал, куда глаза глядят. Давно собирался, но решился только тогда. — А дети? — Что с ними? — Как решился их оставить? Ты не похож на папу-кукушку, что подкидывает своих птенцов в чужие гнёзда. Больше на того папулю, что повёрнут на своих детёнышах и готов биться за них до последней капли крови. Разве нет? — Это сложная ситуация. — Ничего, разберусь. — В последнее время я часто подумывал о разводе, — произнёс я, прихватывая волосы, запуская в них ладонь и отбрасывая их назад. — Но не решался как раз из-за детей. Сэм мог добиться того, чтобы меня признали недееспособным и отказали в опеке над детьми. У меня был нервный срыв, справиться с которым самостоятельно не удалось. Пришлось прибегнуть к помощи специалистов и не просто к психологу заглянуть, а пойти на крайние меры. В итоге, самостоятельно вложил в руки мужа оружие, применив которое, он без труда победил бы меня во время судебного разбирательства. Периодически мне угрожал этим и Миккель. — Твой знаменитый папочка? Вы же раньше, насколько помню, были такими близкими, что водой не разлить. А теперь он тебе угрожает и обещает отобрать детей? Что случилось? Что прогнило в датском королевстве? Подозреваю — всё. — Он самый. Воды утекло много. У нас очень сильно испортились отношения. Мы давно уже не друзья, — сообщил я. — Потому, да, он больше не на моей стороне. С Сэмом у них было фантастическое взаимопонимание, Эгон тоже к нему хорошо относился, пока был жив. Я чувствовал себя чужим. Всё чаще казалось, что никто не станет страдать, если однажды я исчезну, потому и решил сделать подарок всем, кто этого хотел. Теперь живу, как перекати-поле, пытаюсь наслаждаться жизнью, по мере возможности... — А дети? Неужели совсем не скучаешь? — Думаю, с Миккелем им лучше, чем со мной. — Уверен? — Когда как. В любом случае, они его безумно любят. Я иногда чувствовал себя лишним, когда мы находились в комнате все вместе. — Так много вопросов, так мало ответов, — пропел Джуд. Последние слова стихли, и в комнате вновь воцарилась зловещая тишина. Было непросто. Если совсем честно и откровенно, то было адски сложно. Представляя наши возможные разговоры после длительной разлуки, я никогда не думал о том, что в них будет столько пауз, недомолвок, тоски, разочарования в жизни и некой, отлично различимой обречённости. Приятнее было думать, что мы сумеем найти общий язык сразу же, с первой фразы. И это будет общение взахлёб, как тогда, когда мы были вместе, считали себя парой, хоть и не делали об этом открытых заявлений, когда понимали друг друга с полуслова. Тогда никакое безмолвие, между нами висевшее, не казалось настолько давящим. Оно было уютным. Я обнимал Джуда, сжимал ладонь в своей руке, прикрывал глаза и наслаждался каждым мгновением. Сейчас мною владели смешанные чувства. Не оставляло ощущение, будто я вернулся после долгого, утомительного и основательно вымотавшего меня приключения. Но вместо гостеприимного дома, в котором всегда были рады гостям, и очаровательно пахло розами, наткнулся на дом полуразрушенный, ставший обителью множества призраков, не жалующих посторонних и всеми силами их отсюда выпроваживающих. По углам паутина, фотографии счастливого прошлого выцвели, стёкла в рамах покрылись уродливыми трещинами. Сгорели дни, в которых мы были по-настоящему, безгранично счастливы. Сгорело всё, что когда-то так крепко связывало нас воедино. Прикоснись к прошлому, и на кончиках пальцев останется слой непонятной черноты. То ли пыль, то ли пепел. Впрочем, глядя на внешний вид моего визави, аналогия напрашивалась совсем другая. Джуд не был разрушенным, обветшалым домом. Куда сильнее походил он на роскошный особняк, за которым, правда, лучше наблюдать на расстоянии, не пытаясь пробраться внутрь — чревато последствиями. Особняк не слишком любезен к визитёрам. Вооружённая до зубов охрана, выставленная в три ряда и готовая открывать огонь на поражение, если это понадобится. Звон цепей и громкий лай натасканных псов, что разорвут тебя, услышав приказ. Колючая проволока, по которой течёт ток. Сидни не обманул, сказав, что этот человек сложный и закрытый, крепкий орешек, что не расколешь в два счёта. Подобраться к нему было непросто. Даже мне. Хотя, казалось бы... Джуд откровенничал со мной, рассказывая историю жизни, делился событиями, о которых я имел смутное представление до сегодняшнего утра, но было видно, что он не озвучивал всё, что на ум приходило. Тщательно выбирал слова и выражения. Откровенничал, но умеренно, дозировано. Его не бросало из крайности в крайность. Он не переходил от любви к испепеляющей ненависти. Продолжал питать ко мне какие-то — вероятно, исключительно ностальгические — чувства. Поддавшись их порыву, прыгнул вслед за мной в воду, спас, позаботился о ночлеге, исполнил нелепую просьбу, забрав с собой. Но вся его доброта и нежность, проявленные накануне — дань прошлому. Сейчас ему не нужны были любовные отношения. И не нужен я. Он встретился со мной, прикоснулся, оценил, проанализировал собственные ощущения и пришёл к закономерному выводу. Наваждение, некогда накрывшее нас обоих, окончательно его отпустило. Зато меня атаковало с повышенным рвением, заставляя страдать и чувствовать за двоих. Покрутив зажигалку, Джуд постучал ею о поверхность прикроватного столика, отбивая нервный ритм, а потом всё-таки спрятал её в карман. — Ты голоден? — спросил, посмотрев на меня. — Не знаю. — Как это? — усмехнулся он. — Вроде хочу, а вроде... — Пить на голодный желудок — последнее дело, — сообщил он, поднимаясь и возвращая стул на место. — Ты это не первый раз практикуешь. Пора бы научиться и больше не делать глупостей. — Спасибо за совет, — пробормотал я. Джуд взял со стола поднос и переставил его на кровать. — Не знаю, что ты теперь предпочитаешь на завтрак, потому здесь всего понемногу. Надеюсь, что-нибудь из предложенного меню тебе понравится, и ты не станешь морить себя голодом. Тебе стоит больше внимания уделять своему здоровью и... — Эй, я не болен! Я просто нажрался. — Но силы восстановить всё равно нужно. — Не составишь мне компанию? — Прости, но нет. У меня сегодня суматошный день, много всего запланировано, потому придётся уехать рано, а вернуться поздно, — он выразительно посмотрел на часы. — Если я не вернусь к девяти, напиши или позвони Ирвину, чтобы он не переживал. Я оставлю его визитку в гостиной на столике. — Спасибо, — произнёс я, поставив поднос на колени и с наслаждением вдохнув запах кофе, пусть и успевшего остыть, но от того не менее бодрящего. Тосты, яичница с беконом, немного ярких овощей в нарезке, немного фруктов. Джем, сыр, масло. Кофе и сок. Что больше понравится. — Вечером можем прогуляться и поговорить ещё, если захочешь, — заметил Джуд, поправляя галстук и надевая пиджак. — Джуд? — Да? — Что я предпочитал на завтрак раньше? — Крепкий кофе, горячие тосты с сыром и мои поцелуи, — произнёс он, усмехнувшись. Мне не хотелось, чтобы всё закончилось так. Чтобы слова повисли в воздухе, а потом и вовсе исчезли. С огромным удовольствием я вернулся бы в прошлое и повторил свой идеальный завтрак, три составляющих которого Джуд перечислил безошибочно. Бессонная ночь, проведённая за обсуждением и реализацией проекта, выдвигаемого на конкурс. Растворимый, слишком горький кофе, засыпанный в две большие кружки. Тосты, приготовленные в микроволновке. Съесть тост, запить его кофе, морщась от горечи, а потом исправить положение, получив в качестве приятного бонуса долгий, сладкий поцелуй. Но Джуд не пересекал комнату, не подходил к кровати и не целовал меня, пробуждая воспоминания. Сказав это, он одёрнул воротник и скрылся за дверью, плотно притворив её и оставив меня в одиночестве. Его слова добавили неловкости в общий котёл. Как будто он прекрасно видел моё состояние, всё понимал и, отдавая себе отчёт в совершаемых действиях, нарочно дразнил, давя на болевые точки. Смотри, лапушка, как всё изменилось, встав с ног на голову. Нас отбросило на старт, но поменяло местами. Теперь ты меня любишь, а мне наплевать.