Те, что правят бал

Относящийся к числу самых политически прогрессивных городов Северной Америки, поддерживающих либеральные идеи однополых браков, соблюдения прав в области охраны репродуктивного здоровья и законов, регулирующих покупку и использование огнестрельного оружия, Сиэтл был идеальной стартовой площадкой для такого политика, как Джуд Фитцджеральд. И его бывший супруг, старательно озвучивающий все предложения, вынесенные на рассмотрение серым кардиналом, находившимся — до определённого момента — в тени. Кроме того, как верно заметил Джуд — ещё бы, ему не знать, если здесь большая часть его жизни прошла! — Сиэтл по праву считался одним из самых левых и либеральных городов. Республиканцев и их идеи здесь откровенно недолюбливали, потому обходили вниманием, зато кандидатам от демократической партии готовы были рукоплескать день и ночь. Примкнув в демократам и всячески поддерживая их инициативы, Джуд вытащил ещё один выигрышный билет. Хотя, я сомневаюсь, что в своих поступках он руководствовался именно симпатиями большинства и выбирал партию, к которой присоединится, ради привлечения народной любви к своей персоне. Скорее всего, он действительно разделял их взгляды, в то время, как инициативы республиканцев оставались для него чуждыми в силу своей непродуманности и чрезмерной утопичности. Новый виток моей истории начинался в Сиэтле. И, кажется, впервые я даже смутно не представлял, каким он будет. Не было щемящего предвкушения, как при переводе из старшей школы «Соммерсет» в академию «Винтерсторм», обречённости, ознаменовавшей нежеланное возвращение в Денвер, равнодушия, с которым я переезжал в Нью-Йорк, не представлявший для угасшего меня никакого интереса. Я просто закрыл глаза, набрал в лёгкие, как можно больше воздуха, зажал нос и прыгнул, погружаясь в воду, чтобы затем плыть по течению. Решил: будь, что будет. Как сложится, так сложится. Я не стал продлевать проживание в отеле, вместо этого подыскал себе небольшую квартиру на окраине города и принялся обживаться на новом месте. Накупил ворох абсолютно ненужных мне мелочей, которыми старательно забивал пространство нового дома. Смысла в этом было ровно ноль целых и ноль десятых. Я просто пытался отвлечься, сам себя за этот идиотизм осуждал, но, по сути, не решал проблемы — лишь отодвигал момент казни. В том районе, где я теперь обитал, было множество китайских забегаловок, в воздухе постоянно остро пахло специями, а выйдя на улицу, можно было потеряться и ненадолго зависнуть, подумав, что перепутал города и оказался каким-то непонятным образом не в Сиэтле, а в Шанхае. Китайская диаспора была здесь весьма многочисленной и шумной. А я стал для детей эмигрантов местной достопримечательностью. Для взрослых, вероятно, тоже, но они ассимилировались в общество чуть лучше, имели больше представлений о нормах поведения и не бросались ко мне, снимая на телефон, словно экзотическую обезьянку, так непохожую на них цветом волос, глаз и оттенком кожи. Бледный, рыжий, светлоглазый и высокий, я среди них действительно выглядел, будто инопланетянин, а потому был морально готов к тому, что, выйдя на утреннюю пробежку, обязательно попаду в объектив какого-нибудь юного папарацци. Поиском постоянной работы не занимался, решив, что фриланс будет оптимальным вариантом. Здесь тоже помогли старые знакомства. Человек, работающий в сфере строительства, наверняка знал, кому могут понадобиться услуги дизайнера интерьеров, а потому мог по старой дружбе свести меня с заказчиками. Внушительное портфолио убеждало каждого из них в том, что перед ними не начинающий энтузиаст, жаждущий реализовывать в проектах исключительно свои фантазии, а профи, всегда чутко прислушивающийся к желаниям своих клиентов и готовый расшибиться в лепёшку ради того, чтобы они остались довольны. Первый клиент появился у меня, спустя неделю после робко озвученной в приватном разговоре просьбы. Я не надеялся, что всё случится настолько быстро, но, пожалуй, обрадовался. Отчаянно хотелось занять себя хоть чем-то, не создавать видимость бурной деятельности, ежедневно натирая полы и окна в новой квартирке, напоминавшей по размеру спичечный коробок, а действительно заниматься, пусть не любимым, но приносящим стабильный доход делом. От Сидни не было никаких новостей. Он не пытался со мной связаться, что к лучшему. У меня для него тоже не было никаких новостей, кроме той, что давно перестала таковой быть и стала, что называется, с душком. Открытие, сделанное сотню лет назад, а ныне подтверждённое на практике: я не подхожу для той работы, которую мне предложили. Мои мозги не заточены под шпионскую деятельность, из меня, несмотря на наличие удостоверения, вышел самый паршивый и нерасторопный агент за всю историю существования организации подручных смерти. Сид, вероятно, ожидал от меня молниеносных действий, а я топтался на месте и дышать боялся в сторону Джуда, поскольку явно ощущал равнодушие, исходившее от него волнами. После того, как я покинул его дом, мы пересеклись ровно один раз. На воскресном обеде у Ирвина. Гарольд и Джуд играли в шахматы на заднем дворе. Дети с криками носились по участку. Мы готовили. Ирвин прогнал остальных с кухни, поскольку, по его мнению, они не помогали, а устраивали форменный погром. Не то, чтобы это было правдой, но пользы от помощников точно не было. Гарри, вызвавшийся нарезать салат, отрезал от овощей тонкие ломтики, а потом отправлял их в рот, а не клал слайсы на тарелку. Когда один томат исчез с доски, так и не попав в миску, Ирвин решил, что справится без мужа и отправил его в сад. Заниматься сервировкой. С этой задачей Гарри справился намного быстрее, откровенно заскучал и нашёл себе занятие по душе только после того, как появился последний приглашённый гость. Джуд находился в прескверном настроении. В гости он приехал, узнав о том, что представители республиканской партии готовятся вынести на рассмотрение законопроект, призывающий приравнять аборт к убийству и официально запретить. — Сложно понять, чего они добиваются такими инициативами, — произнёс он. — Можно подумать, что таким образом они пытаются разыграть какой-то хитрый ход, но пока это тянет лишь на демонстрацию зашкаливающей тупости. — Только у нас так отличились? — поинтересовался Ирвин. — Нет, — покачал головой Джуд. — В других штатах — тоже. Как ни странно, где-то инициативу встретили и приняли с восторгом. Но большинство устраивает акции протеста и активно выступает против таких поправок в законы. Удивительно, правда? Живём в цивилизованном, вроде бы, обществе, но не можем самостоятельно распоряжаться собственным телом. Ребёнок, зачатый по любви или результат насилия? Не имеет значения. Если нет патологий и угроз для жизни будущего папы — рожай. Я видел немало нелепых инициатив, но эта просто за гранью. Обожаю наблюдать, как альфы, не видящие дальше собственного носа, и никогда не сталкивавшиеся с таким явлением, как беременность от пьяного мудака, трахнувшего тебя против воли, высказываются о вреде искусственного прерывания беременности. Я поёжился, вспоминая об альфах из психиатрической клинике. И о Сиде, с которым мы впервые переспали без презерватива. — А ты что скажешь, лапушка? — спросил Джуд, закуривая. — Обожаю наблюдать, как альфы жаждут превратить омег в свиноматок, — произнёс я. — На самом деле, нет. — Такими темпами я начну чувствовать себя ущемлённым, — заметил Гарольд. — К тебе это не относится, дорогой, — улыбнулся Ирвин. — Ты у меня самый понимающий, чуткий и умный альфа на свете. — Абсолютно, — подтвердил Джуд. — Мы здесь говорим о тех, кто не знаком со здравым смыслом и жаждет откатить общество в Средневековье, когда омеги умирали пачками. Причём не только потому, что медицина была недостаточно развита. Давно известно, что роды организм изнашивают, потому нужен период восстановления. А тут такая тонкая грань... Сначала они запрещают аборты, потом контрацепцию, потом предлагают жить первобытнообщинным строем. Иногда, глядя на своих коллег, я думаю о том, что они способны и подобные предложения озвучить. Но если бы таких кретинов не существовало, их стоило бы придумать. — Хочешь превратить их инициативу, точнее, свой протест в один из козырей предстоящей кампании? — предположил Гарольд. Джуд улыбнулся. — Разумеется. Они, сами того не понимая, роют себе яму и толкают в неё Харрисона. Было бы глупо упустить такой шанс и не помочь им. Это будет отличный старт предвыборной гонки. — Гонки? — переспросил я. — От своих прежних слов я не отказываюсь, — сообщил он. — Действительно собираюсь баллотироваться на пост губернатора. Притом сделаю это в самое ближайшее время. Возможно, сегодня вы видите сенатора Фитцджеральда в последний раз. Я планирую бороться за голоса избирателей, и да пребудет со мною сила. Зная его характер и целеустремлённость, не стоило сомневаться в том, что он вступит в гонку. Я и не сомневался. Но... Отчаянно этого боялся. Разговор о печальной судьбе Мелвина Несса и некоем Харрисоне, что станет на грядущих выборах кандидатом от республиканской партии, по-прежнему крутился в голове. Каждая фраза, как повод для переживаний. Перед глазами — картины страшного преступления, когда несколько человек, ничего не подозревая, поднимаются по ступенькам, а кто-то усмехается и спускает курок, стреляя им в спину. Я мог попытаться переубедить Джуда. Просить, умолять, в ногах у него валяться, говоря, что пост губернатора ему не нужен, и борьба эта — не нужна тоже. Он отлично проживёт в нынешнем качестве, потеряет меньше нервов, останется целым и невредимым. Да, я, несомненно, мог. Но не предпринимал ни единой попытки. Потому что знал, какой ответ последует на моё предложение. Губы сожмутся в тонкую линию, из взгляда исчезнет теплота, зато появится чрезмерная озадаченность. Меня не поймут и, вероятно, осудят за эти слова. Обязательно напомнят, что никогда не были трусами и какие-то ублюдки с автоматами не заставят его прятаться в тёмном углу, дрожа от страха, попутно делая лужу в ботинки. Джуд слово сдержал. Не стал откладывать в долгий ящик. В тот день я — и не только я — действительно в последний раз видел сенатора Фитцджеральда. Первого июня Джуд сделал официальное заявление в присутствии огромного количества представителей средств массовой информации. Младший сенатор штата Вашингтон снял с себя полномочия конгрессмена и объявил о старте предвыборной кампании. Его заявление прошло в вечерних новостях по всем телеканалам. Назад дороги не было. Он стал вторым официально зарегистрированным кандидатом на пост губернатора, а вокруг моей шеи — всё туже и туже — начала затягиваться петля. * Обитая в китайском квартале, я волей-неволей пристрастился к китайской кухне. Это не было для меня в новинку и не считалось такой уж экзотикой. Естественно, я пробовал её и раньше. В Нью-Йорке она была представлена широко. Были и пафосные, шикарные рестораны, были и маленькие кафе, буквально на три столика, где подавали мясо в кисло-сладком соусе и тонко нарезанные овощи, утопающие в соусе соевом. После соусов во рту разгорался пожар, и я зарекался повторять эксперимент. Однако моему бывшему мужу китайская кухня нравилась, и мы снова ездили в его любимый ресторан. Он наслаждался, я мысленно плевался, а в реальности — улыбался сдержанно и хватался за стакан с водой, чтобы поскорее запить невыносимую остроту. В Сиэтле я обходил рестораны и ресторанчики в одиночестве. Пробовал не только коронные блюда, вроде утки по-пекински, которая мне, к слову, никогда не нравилась, но и какие-то странные клёцки с сыром, и сладкие шарики из бобовой пасты, супы с корнями лотоса в составе и странные сладости. Когда я попробовал их в первый раз, они мне по вкусу не пришлись. На второй пошли лучше. На третий я считал пирожные с яичной начинкой одной из лучших сладостей, что мне доводилось пробовать. На вкус они были полярно далеки от привычных американских сладостей, но тем и привлекали. Давно знакомое и неоднократно опробованное окончательно наскучило, а здесь был эффект новизны. Точки быстрого питания, предлагавшие попробовать блюда национальной кухни, располагались тут буквально на каждом шагу и отлично подходили под определение «грибов, выросших после дождя». Меню не отличалось разнообразием, везде готовили примерно одно и то же, но почему-то получалось у всех по-разному. В конце концов, я определился с фаворитами и стал захаживать в «Золотой лотос» чаще, чем в остальные забегаловки. Здесь и готовили вкуснее всего, и атмосфера располагала. Мне нравилось сидеть здесь подолгу с чашкой кофе, работать над моделями интерьера в формате 3D и не думать о задании, висевшем над макушкой, словно Дамоклов меч. Ещё одним несомненным плюсом стало то, что в «Лотосе» всегда было многолюдно, я терялся в этой толпе и не чувствовал себя ненужным, лишним, одиноким. Люди говорили, смеялись, фотографировались, что-то напевали, я работал с макетом, пил свой кофе, ел острую лапшу или те самые клёцки из пресного теста с сыром и тыквой, смотрел на дурачившихся на улице детей и чувствовал себя почти счастливым. До тех пор, пока не вспоминал, что заставило меня перебраться в Сиэтл и осесть здесь на постоянной основе. Помимо работы над дизайном я искал собственное призвание и в преподавательской деятельности. Неофициальной, разумеется. Кто бы мне после неоднократного пребывания в психиатрической лечебнице разрешил работать с детьми, в самом-то деле? Здесь было что-то вроде взаимовыгодного сотрудничества, а если совсем точно, то нечто вроде бартера. Мне позволяют на несколько часов оккупировать стол в «Золотом лотосе», не прогоняя после того, как закончится кофе, а я занимаюсь с тремя детьми владельцев ресторана, обучая их правильному американскому английскому, чтобы в школе они не ударили в грязь лицом. Предложение показалось мне занимательным, потому я ответил согласием, и мы ударили по рукам. Теперь пару часов я работал над своими проектами, а ещё пару часов тратил на то, чтобы вложить в головы своих юных учеников основы грамматики. Не сказать, что это оказалось очень сложно. У меня не было опыта преподавания, да и образования соответствующего — тоже, но общение с детьми позволяло мне не падать духом, а ещё в какой-то мере позволяло восполнить недостаток общения со своими собственными детьми. Негласное правило, распространяющееся на всех подручных смерти, гласило: сука, не справляющаяся со своими обязанностями, поощрения не заслужила. Если хочешь получить награду — работай лучше и постарайся не только оправдать ожидания своего работодателя — превзойти их. Я не справлялся. Ленивая скотина, как сказал бы обо мне Карли, если бы мы сейчас снова оказались друг напротив друга. Я почти наяву представлял его косую ухмылочку и ехидный голос. В реальности никто ничего не говорил. Подручные и их главный куратор не спешили выходить со мной на контакт, я отвечал им тем же. Приятнее было думать, что связь, возникшая между нами после смерти Сэма, окончательно разорвалась. Единственное, что основательно напрягало, так это мысли об отсутствии поощрения. Я не получал отчётов о жизни близнецов ни в мае, ни в июне. Начался июль, а мне так и не передали ни одной их новой фотографии, ни одной записи голоса, сделанной в текущем или прошедшем месяце. Это молчание порождало опасения и как будто говорило, что мне пора задуматься о расстановке приоритетов, пересмотреть своё отношение к происходящему и начать шевелиться, подбираясь всё ближе к тому, ради кого меня сюда отправили. Надеялись, что я сумею восстановить отношения, втереться в доверие, влезть в душу и выведать все секреты. Быть может, обратись подручные к потенциальному информатору в тот момент, когда ему было восемнадцать, он вывалил бы на них огромный ворох самой разной информации. Но сейчас мне нечего было сказать. Джуд Фитцджеральд в девятнадцать и в двадцать девять был несопоставим с самим собой. Я знал, как облупленного, первого, но совершенно не знал и не понимал второго. Тот, прежний, активно делился бы своими планами, считал меня своим единомышленником, пытался заразить энтузиазмом и подталкивал к свершениям. Советовал лапушке выбраться из зоны комфорта и начать, наконец, жить, а не ждать у моря погоды. Тогда мы были за одно, и работа над конкурсным проектом отлично доказала, что мы были крутой командой. Джуд, которого я видел перед собой сегодня, был другим. Отношение к работе — вот, что объединяло эти две версии. Оно осталось неизменным. Он выкладывался в полную силу, работая над своей программой, постоянно переделывая, но всегда находя какие-то изъяны. Он не обещал избирателям звёзд с неба, потому на фоне соперников, разливавшихся соловьями о сказочном и карамельном будущем, ожидающим жителей Вашингтона после проведения выборов, мог выглядеть несколько бледнее. Однако, на мой взгляд, напротив, выигрывал. Поскольку было заметно, что он не оторван от реальности, твёрдо стоит на ногах и точно знает, как добиться того результата, о котором говорит в своей программе. Чем больше наблюдал за ним, тем сильнее недоумевал, что в его поступках и словах могло настолько не понравиться людям стоящим выше, что они решили от него избавиться? Что он сделал не так? Какой из пунктов его программы противоречит общей политической линии? Как верно однажды заметил сам Джуд: так много вопросов, так мало ответов. Я прожил в Сиэтле почти два месяца. За это время наши встречи с Джудом можно было по пальцам пересчитать. Сначала он пригласил посмотреть с ним водное шоу, и я незамедлительно согласился. Навёрстывал упущенное. Тот день выдался необычайно ярким и солнечным. Вокруг было много счастливых, восторженных людей. На улицах царила атмосфера праздника, которой невольно заражаешься, погрузившись в неё с головой. И я честно пытался улыбнуться, засмеяться, начать восторгаться парадом кораблей. Этот парад действительно впечатлял. Выглядело масштабно и дух захватывало. Но, несмотря на это, настроение моё болталось где-то на уровне плинтуса. Джуд был немногословен, на мою робкую — слишком робкую для человека моего возраста — попытку взять его за руку, не ответил. Сделал вид, что не заметил этого жеста, а вечером довёз до дома и оставил в гордом одиночестве. Во второй раз мы выбирались вместе в библиотеку. Выставка древних рукописей, о которых я имел смутное представление, но которые интересовали его. На третий — просто пошли в парк, благо выбор их в Сиэтле — не просто так ведь его прозвали изумрудным городом — был огромен. Прогуливаться в окружении охраны, ходившей за нами по пятам, было непривычно. Сэм, конечно, тоже иногда выбирался в город в сопровождении телохранителей, но случалось это так редко, что и вспоминать нелепо. Джуд, напротив, не выходил из дома в одиночестве. Куда бы он ни пошёл, его всегда окружали альфы, готовые закрыть своего нанимателя широкими спинами, если в этом возникнет необходимость. Пока, к счастью, ничего такого не происходило, форс-мажорные ситуации, если и случались, то лишь в моём воображении, но ощущение напряжения, сплетавшегося вокруг нас, нарастало с каждым днём. Та сама петля, наброшенная на шею. Пока свободная, но начинавшая постепенно затягиваться, прилегающая к коже сильнее, чем прежде. — Что с тобой происходит? — спросил я, когда меня доставили домой после прогулки в парке. — Почему ты всё время такой напряжённый? Что-то случилось? — Пока нет, — произнёс Джуд, прикрывая глаза и сдавливая переносицу. — Но что-то мне подсказывает, что скоро случится. Не будут же они вечно ходить кругами... — Кто они? — Не думай об этом, лапушка, — легкомысленно отмахнулся он. — Это мои проблемы, и я буду разбираться с ними самостоятельно. Подобное высказывание не могло не зацепить. Я вскинул голову, глядя на него в упор. Он посмотрел на меня и усмехнулся. Снова никаких откровений. Одни сплошные секреты. На самом деле, подобные мысли посещали не только его, но и меня. Каждый раз, когда мы оказывались на людях вместе, не оставляло ощущение, что мы находимся под прицелом. Кто-то внимательно за нами наблюдает, смотрит издали и прикидывает, насколько просто будет разделаться с каждым из нас. Вместе или по отдельности. Я не обладал навыком чтения чужих мыслей, но в моменты, когда это пугающее осознание ударяло в голову, начинал озираться по сторонам, пытаясь отыскать наблюдателя в толпе. Не находил. Он исчезал прежде, чем мне удавалось его засечь. Мне казалось, эти игры будут продолжаться целую вечность, но наблюдатель вышел из тени раньше. На следующий после вылазки в парк день, в «Золотом лотосе» меня ожидала подсказка. Тот, кто оставил её там, точно знал, когда и к какому часу я приду в ресторан. Не забыл свой презент. Оставил его нарочно. Для меня. Передал привет от начальства, уставшего от бездействия. Быть может, агент, принесший подарок, ушёл отсюда за пару минут до моего появления. Быть может, мы даже столкнулись в дверях, а я, погружённый в размышления, не заметил и не придал значения. На столике, который я обычно занимал, прямо под подставкой для специй лежала маленькая серебряная брошка. Скрещенные нож и пистолет, два распахнутых крыла. Символ подручных смерти, известный лишь тем, кто был частью этой организации. Отодвинув подставку, я подтянул крохотное украшение ближе, сжал между пальцами. Острые края впились в кожу, не прорезая, но как будто выталкивая за счёт болезненных ощущений из полудрёмы, позволяя осознать серьёзность сложившейся ситуации. Предвыборная кампания стартовала. Борьба за место губернатора началась. Жаркая. Непредсказуемая. Жестокая. Пока исключительно цивилизованная, но грозившаяся в любой момент перетечь в настоящую кровавую бойню. На запах крови слетались и они — валькирии нового времени и поколения. Подручные смерти были здесь, они наблюдали за мной и ждали результата. Сидни тоже ждал, и терпение его, судя по всему, заканчивалось. И тогда... Додумать мне не позволили. Бесцеремонно ворвались в личное пространство. Вывернули со стороны коридора, ведущего в уборную, и, не спрашивая разрешения, опустились на сидение, расположенное напротив. Резкие духи. Вызывающая, чрезмерно яркая внешность. Волосы, выкрашенные в неестественный ярко-красный цвет, наталкивающий на мысли о свежей, только что пролитой крови. Бывший подручный, а ныне — один из наставников. Майлз. Не с пустыми руками, а с несколькими фирменными коробочками, наполненными едой. Видимо, сделал заказ до того, как свалил в сортир, а теперь вернулся, чтобы сказать пару ласковых. В отличие от Соверена, сменившего однажды гнев на милость, переставшего причислять меня к каноничным сукам, и сумевшего разглядеть в новом подопечном какие-то положительные черты, Майлз этого делать даже не пытался. Он относился ко мне с пренебрежением с самого первого дня пребывания на территории тренировочной базы, и своего отношения не скрывал. Не прятал его за дежурными улыбками, не задавал таких же дежурных вопросов о делах и самочувствии, не считал нужным — тратить время на приветствие, обращённое к неприятному человеку. Я часто ловил на себе его задумчивый, изучающий, бесконечно презрительный взгляд. В такие моменты казалось, что он мысленно сворачивает мне шею. Оставаться с ним наедине было не то чтобы страшно, но неприятно. Я старался держаться на расстоянии и лишний раз к нему не приближаться, чтобы не накалять обстановку. Если в тренировочном зале мне приходилось выходить драться против него, можно было с уверенностью сказать, что лёгким испугом не отделаюсь. На теле появится россыпь разнообразных синяков и ссадин, а победитель будет посматривать на меня с нескрываемым торжеством, жалея лишь о том, что не может поставить ногу мне на грудь. Или о том, что добивать соперника запрещено. Здесь всё-таки тренировка, а не какой-нибудь подпольный бойцовский клуб, где делают деньги на смертях, транслируемых в режиме реального времени. — Славно устроился, — произнёс Майлз вместо приветствия, открывая одну из коробок и прихватывая палочками кусок говядины, щедро политый соусом и посыпанный кунжутом. — Милый ресторанчик, в котором ты самозабвенно пинаешь хуи, милая квартирка, которую обустраиваешь и старательно облагораживаешь, милые разговорчики с тем, кого тебе заказали. Я чертовски рад за тебя, малыш. Но Сидни просил напомнить тебе, что приехал ты сюда не для того, чтобы прохлаждаться, репетиторствовать и отжимать выгодные проекты у местных дизайнеров. Ты приехал... Напомни-ка мне, ради чего тебя сюда отправили в начале мая? — Втереться в доверие к бывшему однокласснику, попытаться стать частью его жизни и команды, выведать все секреты, — заученно повторил я, опуская глаза и гипнотизируя взглядом крышку ноутбука. — О, надо же. Провалами в памяти ты, оказывается, не страдаешь, — хмыкнул Майлз. — В последнее время нам начало казаться, что тебя накрыло внезапной амнезией, потому что никаких подвижек в сторону и верных решений мы не дождались. — Маршалл сам говорил, что Фитцджеральд — закрытый человек. Каждому встречному он доверять не станет. — Ты не первый встречный. — Мы вышли за школьные ворота десять лет назад. Скажи, лично у тебя много друзей осталось с той поры? Он перестал работать палочками, промокнул губы салфеткой. Склонил голову на бок. Усмехнулся презрительно. — Нет. — Так почему мы должны были сохранить приятельские отношения? За эти годы мы ни разу не созванивались и не переписывались. Я бы не удивился, узнав, что он и имени моего не помнит. — Любые отношения можно реанимировать. Было бы желание. — Неправда. — Ты просто не стараешься. — Я... — Заткнись и послушай меня, — резко произнёс Майлз, отодвигая коробочки в сторону, опираясь обеими ладонями на столешницу и нависая надо мной, словно отвесная скала. — Подручными смерти становятся лучшие из лучших. Туда не приходят с улицы. Чтобы пополнить их ряды, нужно пройти строгий отбор и доказать, что ты достоин этого звания. Тебя притащили неизвестно откуда только потому, что посчитали ключом к определённой двери. Тебя спасли от тюремного заключения, вытащили жопу из адского пламени и подарили много больше, чем ты заслуживаешь на самом деле. Только за то, что тебя не отправили за решётку, ты должен перед Сидом на брюхе ползать и ботинки его целовать, даже если секундой ранее он наступил в говно. Если бы не он, не было бы сейчас квартирки с китайскими фонариками, лапши с тофу и прогулок по паркам. Ходил бы в полосатой робе, а ночью тебя пользовали бы всей камерой до тех пор, пока ты не загнёшься, обслуживая озверевших омег, дорвавшихся до свежего мяса. Или не сторчишься, начав гаситься от безысходности. Опыт есть. Кто знает, как скоро захотелось бы повторить. К тебе отнеслись по-хорошему, отплати Сиду тем же, не заставляй его нервничать. В противном случае, нам придётся пойти на крайние меры. Он ухмыльнулся, ощущая собственное превосходство и мой липкий страх, от которого на виске мелко и учащенно забилась жилка. Пульс частил, во рту пересыхало, а дар речи и вовсе исчез. Пространство кружилось и сужалось так стремительно, словно стены хотели меня раздавить. На самом деле, этого хотел лишь Майлз, продолжавший упираться одной рукой в столешницу, а на пальцы второй накручивая свои волосы. Их оттенок всегда казался мне вычурным, слишком бьющим по глазам. От долгого наблюдения голова начинала кружиться. А сейчас его жест и вовсе выглядел зловеще. Как будто это вовсе не волосы были, а свежая, ещё тёплая кровь растекалась по его ладоням. — Ты... — Если хочешь видеть своих крошек живыми и невредимыми, оторви задницу от дивана и делай то, что должен, — процедил Майлз. — В противном случае, всё закончится печально. — Ты мне убийством их угрожаешь, что ли? — Нет. Зачем убийством? Это было бы слишком просто и примитивно, а я за изящные методы борьбы и игру на натянутых нервах. — Послушай... — Убийство, в твоём случае — лучше. Однозначный исход. Знаешь, что случилось, плачешь какое-то время, а потом успокаиваешься и ходишь на могилки с цветами или смахиваешь пыль с урн, стоящих на камине. А вот неизвестность пугает. Что, если обоих близнецов увезут в неизвестном направлении, и ты их больше никогда не увидишь? Сиди, гадай, как они и где. Умерли? Живы? Попали в новую семью? Или их в процессе отправки на новое место жительства на органы разобрали? Я с трудом сглотнул. Он остался доволен произведённым эффектом. Громко засмеялся. Выдул огромный пузырь жвачки и позволил ему лопнуть с пугающим грохотом. Прямо у меня под ухом. — Шевелись, не зли Сида, — выдохнул, почти коснувшись губами моей кожи. — И меня тоже не зли. Он готов немного подождать, а у меня уже руки чешутся. Могу не сдержаться и сделать что-то плохое с твоими щенками. Терпения надолго не хватит. Время уходит. Убегает. Только тебе не убежать. Тик-так. Тик-так.