Те, что правят бал

За изучение досье, предложенного некогда для ознакомления с объектом, я взялся с приличным — месяцев так на несколько — опозданием. Не потому, что во мне внезапно проснулась решимость, через край бьющий энтузиазм и стремление добиться признания, зарекомендовав себя и возвысившись в глазах Маршалла. По большому счёту, на его мнение и желание мне было глубоко наплевать. Да. На них — да, но не на своих детей. Я с самого начала понимал, что в ситуации со мной, они — главный козырь, и если вдруг не стану шевелиться, активно копая под Джуда и его команду, Сид обязательно бросит этот козырь в колоду, тщательно перетасует карты, а затем объявит о начале новой партии. Попробуй обыграть того, кто заслуженно носит звание лучшего шулера десятилетия. Посмотрим, насколько хватит твоей решимости, как долго проживёт желание сопротивляться обстоятельствам, как скоро ты обломаешь все зубы. И приползёшь, харкая кровью, молить о прощении. Полученная информация никак не желала укладываться в голове. Там вообще царил поразительный вакуум. Приходилось перечитывать каждое предложение по несколько раз, чтобы уловить смысл. В папке обнаружилось множество статей о профессиональной деятельности Джуда, направлении, в котором он двигался, получив пост сенатора в Конгрессе, о людях, его окружавших. Полный набор. Своеобразные маркеры. Остерегайся одного, а вот со вторым попытайся найти общий язык, ведь при должном старании он может стать незаменимым помощником. Будучи далёким от политики человеком, я не понимал и половины того, что было написано в досье. То есть, общий смысл улавливал, примерно представлял, во что должны вылиться инициативы, предложенные на рассмотрение, если их реализовать, но в упор не видел проблем, мысль о которых так старательно вдалбливал в мою голову Сидни. Рассказывал о неизбежности катастрофы и взрыва, приводящего к расколу в обществе, порождённому резонансными проектами. — Он слишком резок и радикален в своих суждениях, — замечал Сидни. — В политике таким людям не место. В политике нужно уметь подстраиваться под обстоятельства, быть гибким и изворотливым, а он идёт напролом, не думая о последствиях. Неудивительно, что в процессе сыплет ошибками. — Он идеалист. — Что ещё хуже. Они никогда не смотрят на мир трезвым взглядом. Хотят, как лучше, но совершенно не представляют, как это сделать. Надеются превратить реальный мир в утопию, забывая о том, что их фантазия во многом расходится с реальностью. Итог закономерный. Вместо успеха ведут свой корабль в сторону водопада, где он обязательно превратится в щепки. — Но... — Не спорь, — советовал Сид, прикладывая палец к моим губам. — Я понимаю, что вы были друзьями, но то, что он твой бывший друг, не делает его хорошим политиком. Разделяй два этих образа, они между собой не пересекаются и, по определению, несопоставимы. Лучше подумай, как наладить с ним хорошие отношения. Ну, или с его окружением. Это тоже немаловажно. — Как мне это сделать? — Подумай. У тебя обязательно получится. Ему уверенности было не занимать, а я действительно не знал, как поступать в подобных ситуациях. Завершив курс обучения, остался самим собой, мечтавшим о тишине и покое, а не о погонях, перестрелках и шпионских страстях. Не вышло из меня рокового соблазнителя, великолепного бойца и умелого аналитика, что бодро скачет из койки в койку, щёлкает сложные задачки, будто орешки, а в перерывах между насыщенной сексуальной жизнью и умственной работой поддерживает тело в тонусе, укладывая на лопатки специально обученных людей. Отряхивает руки и идёт дальше. В ушах отчётливо звучал голос Сида, насмешливо повторявшего, что я омега с потрясающим запахом, способным покорить любого альфу — стоит только захотеть. Штат телохранителей Джуда состоял преимущественно из альф. К каждому из них я мог подобраться, запудрить мозги, выведать интересующую информацию, раз уж сам Джуд отказывался со мной откровенничать и разговоры сводил до минимума. То ли считая, что мне, по определению, неинтересно, то ли подозревая, что моё появление — часть чьей-то постановки, а не счастливое стечение обстоятельств, способствующих воссоединению бывших возлюбленных. Вообще всё чаще казалось, что он действительно раскусил меня ещё до того, как началась игра. Знает обо мне всё, подозревает — не напрасно — во всех смертных грехах. Не поверил в историю о человеке, бросившем всё и отправившемся скитаться по свету, при этом оставив детей и не проявляя интереса к их жизни. Не проникся мотивацией, поставил её под сомнение. Я бы сам себе не поверил и при возможности, — а она у него, несомненно, была — постарался проверить каждое слово. В отличие от меня, переставшего следить за его жизнью после сообщения о свадебных торжествах, он знал мою историю от начала и до самого конца. Может, мелкие детали от него и ускользали, но основные вехи не прошли мимо, не остались незамеченными. Вот уж кто мог с лёгкостью вжиться в роль специального агента, изучившего объект и знающего о нём всё, вплоть до того, какой цвет зубных щёток находится в фаворе. Джуду она подходило гораздо сильнее, чем мне. К рассвету голова от обилия информации готова была взорваться. Я обхватил её руками, сполз на пол и шумно выдохнул. Внутри неприятно скребло и царапало, хватало и выкручивало до боли, каждый раз напоминая о том, что на двух чашах весов, передо мной стоящих, находятся близкие мне люди. На одной чаше — дети, ставшие смыслом жизни, на другой — Джуд, которого, несмотря ни на что, продолжал любить. Кого-то из них я должен был предать, позволить сбросить из чаши весов прямиком в пропасть. Я не мог пожертвовать близнецами, но и им — тоже не мог. Не хотел. Не собирался. Но должен был. Петля на моей шее из обычной превратилась в сплетённую из колючей проволоки. И эта проволока настойчиво пробивала кожу в нескольких местах. Проводя по ней рукой, я удивлялся, не видя на руках крови, а потом вспоминал Майзла и его волосы. Ворох красных змей, готовых ужалить в любой момент — только зазевайся и оступись ненароком. Он не был психопатом, с головой у него всё было нормально. В противном случае, он не задержался бы надолго в наставниках — отправился на выход. Но к своим обязанностям подручного он относился фанатично, считал, что это — честь для каждого, кто попал в ряды элитных наёмников. И полученное звание нужно носить с гордостью, а не воротить нос, как это, по его мнению, делал я. Сам факт моего попадания в ряды подручных был для него оскорблением. Слишком слабый, слишком неприспособленный к обитанию в тяжёлых условиях, слишком изнеженный, без столь необходимого наёмникам внутреннего стержня. Ничего за душой, да и в голове — тоже. Типичный омега, пекущийся о своих детях, грезящий счастливой, беззаботной жизнью, не разделяющий чужие ценности. Бестолковая и бесполезная курица-наседка. Ну и конечно, не обошлось в истории нашей ненависти без альфы. Карли не преувеличивал, говоря, что многие подручные с радостью поработают стилистами и подстригут меня под ноль, чтобы не крутил хвостом перед Сидни. Среди таких энтузиастов Майлз занимал особое место. Он готов был не только стрижку организовать, но и лицо мне поправить. Для него не существовало человека важнее, чем Сид. Любое слово главного куратора было для него законом и исполнялось беспрекословно. Если бы Сид предложил Майлзу умереть за него, тот сделал бы это без колебаний и малейших сомнений. У него был всего один центр мира, одна любовь и одна религия. Та, что носила имя Сидни Маршалл. Прежде чем покинуть ресторан и удалиться восвояси, Майлз оставил мне на память ещё один подарок, положил на столешницу, подтолкнул, отправляя на противоположный конец стола. Похлопал меня по щеке. — Для связи, — произнёс. — Если появятся какие-нибудь новости, обязательно позвони. Сид соскучился по твоему сладенькому голосу. Постони там для него, подними боевой дух. В тот момент, когда он говорил это, не оставляло ощущение, что его язык с минуты на минуту раздвоится, превратившись в змеиный, и с него активно закапает яд. И видение того, как Майлз прикладывает меня головой о столешницу, а потом невинно улыбается и говорит, что это случайно вышло. Если Карли я начал считать за своего и мог свободно отправить в пешее эротическое, то перед Майлзом превращался в напуганного, забитого школьника, попавшего в немилость к популярному старшекласснику, поднимающему свой рейтинг за счёт издевательств над теми, кто его заведомо слабее. То, что мы не ладим, мягко говоря, Сидни знал отлично. Равно, как и о том, какое впечатление производит на меня Майлз. Он мог отправить ко мне Карли, но остановил выбор именно на Майлзе, чтобы не расслаблялся, чувствовал реальную угрозу и активнее работал лапками. Телефон, оставленный Майлзом, лежал на столе и притягивал внимание. Наталкивал на мысли о бомбе, которая взорвётся сразу же, как только я прикоснусь к ней и впервые наберу номер, вбитый в память телефона. Июль начался отвратительно. Дальнейшие месяцы обещали быть ещё хуже. * Если бы меня попросили придумать слоган, отражающий события нашей жизни на данном этапе, я бы без запинки выдал тот вариант, что первым пришёл на ум. Три раза, когда Джуд Фитцджеральд пригласил меня на встречу, и ничего не случилось. И один, когда он сделал то же самое, а всё взяло и укатилось в глубокую задницу. Многословно и вычурно, зато доходчиво и понятно. Его звонок стал, откровенно говоря, неожиданностью. Я успел привыкнуть к тому, что он оказывается рядом тогда, когда сам посчитает нужным. О своих визитах обычно не предупреждает. Когда у него находится свободное время, он, думая, что у меня оно тоже есть, появляется либо на пороге квартирки, либо рядом с ресторанчиком. Внутрь не заходит, набирает номер и говорит, что находится поблизости, хотя я и сам прекрасно знаю. Сложно не догадаться, если, глядя из окна, непроизвольно цепляешься взглядом за автомобиль, стоимость которого в несколько раз превышает цены автомобилей всех обитателей квартала, вместе взятых. Ладно-ладно, преувеличиваю. У Джуда не было тяги к бесконечной, граничащей с безвкусицей, роскоши в былые времена, не проявилась она и теперь. Тем не менее, его машина всегда бросалась в глаза. Увидев её впервые, я сразу догадался, кто именно находится в салоне. Потому, когда зазвонил телефон, схватился за него и ответил, даже не взглянув на экран. Без того прекрасно знал, чей голос услышу. Три раза он звонил мне днём, на четвёртый изменил сложившейся традиции и позвонил ночью, разбудив. Сложно сказать, что именно изматывало меня сильнее — работа над проектом или нервное напряжение, не оставлявшее надолго. Клиент был нервным и требовательным, но понимали мы друг друга буквально с полуслова, потому нельзя сказать, что после общения с ним я оставался разбитым и раздражённым. Нет, иногда мы препирались, но быстро приходили к взаимопониманию. Занимаясь разработкой дизайна, я отвлекался, с головой погружаясь в работу, но стоило закрыть программы и захлопнуть крышку ноутбука, как на меня снова накатывало отчаяние, а взгляд натыкался на смартфон, продолжавший лежать на столе. Как две капли похожий на тот, которым я пользовался в повседневной жизни. Разница лишь в количестве номеров, вбитых в телефонный справочник. Лучше бы этот презент действительно оказался бомбой замедленного действия и взорвался, превращая моё крошечное, ненадёжное убежище в руины, усеянные битым стеклом, и не мозолил больше глаза. Но он продолжал себе лежать, постоянно напоминая о том, что однажды мне придётся взять его в руки и позвонить, сливая информацию тому, кто находится на том конце несуществующего провода. Мелодия, ворвавшаяся в мои сновидения, заставила подкинуться моментально. Мне показалось, что звонит именно этот телефон. Глаза широко распахнулись, невидяще глядя в стену. Телефон продолжал звонить, я продолжал лежать неподвижно, боясь протянуть руку и увидеть, какой номер отразится на дисплее. В комнате звучали голоса, на экране ноутбука мистер и мистер Смит выясняли отношения, пересчитывая друг другом все углы в квартире. Я собирался посмотреть старый фильм перед сном, но хватило меня буквально на десять минут. Мелодия звонка ненадолго стихла, а затем зазвучала с новой силой. Я сглотнул и потянулся к телефону. Выдохнул, поняв, что ошибся, и звонит совсем не тот гаджет, с мыслями о котором я проснулся. — Да? Короткий ответ получился вымученным. Голос звучал сипло и приглушённо. Страхи атаковали отовсюду, разливались по крови, выползали из тёмных уголков, заставив меня поёжиться. — Здравствуй, — произнёс Джуд. — Прости, что так поздно, но освободился только сейчас. — Что-то... Что-то случилось? — не с первой попытки спросил я. — Нет, всё нормально. Я просто подумал... Можно подняться? — Куда? Глупый вопрос. Отчаянно глупый. До невозможности. Действительно, куда он ещё мог подняться, если не в квартиру? Взгляд тут же упал на папку с досье, лежавшую на столе, и на телефон, её придавивший. И с первым, и со вторым следовало что-то делать. — На девятое облако. К тебе, естественно, — тихо засмеялся Джуд. — Да, конечно, поднимайся, — ответил я, хватая подарки нанимателя и оглядывая комнату в поисках надёжного тайника, куда можно было бы спрятать и то, и другое. Телефон приземлился под подушки, досье оказалось под стопкой рубашек в шкафу. Стоило захлопнуть его, прижаться спиной к гладкой поверхности и отдышаться хотя бы немного, в дверь позвонили. Я не был готов к этому визиту, к разговорам, к столкновению лицом к лицу с человеком, о котором размышлял постоянно. К сожалению, размышления эти не были сладкими грёзами, как в былое время. Все они неизменно сводились к осознанию того, что Джуд, решив податься в игры высшего порядка и выскочив на политическую арену, словно чёртик из табакерки, подставил себя под удар. До тех пор, пока он скрывался за спиной своего мужа, опасность просто прохаживалась мимо, под ударом находился другой человек. Теперь, когда ширма исчезла, когда большинство людей, окружавших Джуда, перестало смутно догадываться, а знало наверняка, за чьи проекты голосовало, на самом деле, во времена, когда у власти стоял Мелвин, он постоянно находился в центре внимания. Далеко не все наблюдатели были из числа восторженных поклонников. Нашлось место и для недоброжелателей, мечтавших увидеть момент падения. Либо организовать его самостоятельно. — Здравствуй ещё раз, — произнёс Джуд, улыбнувшись и отсалютовав рукой. — Я знаю, что наносить визиты в такое время неприлично, но так вышло... — Я понимаю. Проходи. Кофе? Чай? Сок? Молоко? Не знаю даже, что тебе предложить. — Воды. Больше ничего не нужно. — Минеральной? С газом? Без газа? С лимоном? Нервозность снова давала о себе знать и проявлялась чрезмерно ярко в суетливости, поспешных действиях, резких движениях, которых, по идее, в жизни законопослушного, расслабленного и всем довольного человека не бывает. — Лапушка, — позвал Джуд, заставив меня заткнуться и не частить пулемётной очередью. — Что? — Смотрю на тебя и понимаю, что когда-то выбрал идеальное прозвище. Оно тебе отлично подходит. Ты такой лапушка, в этой своей заботе. — Это плохо? — Нет. Хорошо и в чём-то умилительно. Просто воды, хоть прямо из-под крана набери. — Сейчас. Подожди немного. С появлением Джуда в комнате запахло дорогим табаком, одеколоном «Pure Alpha» — привычка, вторая натура, консерватизм в некоторых аспектах жизни, — его природным ароматом и не менее дорогим, чем табак, алкоголем. Скорее всего, у Джуда была деловая встреча, ужин в компании важных и нужных людей, помогающих ему взбираться наверх. Спонсоры предвыборной кампании, аналитики, известные политологи — люди, знающие эту кухню изнутри. Он не остался ждать в гостиной. Последовал на кухню вслед за мной. С интересом наблюдал за тем, как я изощряюсь и всё-таки подаю ему не просто воду, а нечто с ломтиком лимона и веточкой свежей мяты. — Только соломинки не хватает, — заметил он, принимая стакан из моих рук. — Спасибо. — Да. Соломинок, к сожалению, нет, но... — Перестань так серьёзно каждое слово воспринимать. Это же просто шутка, — сказал, отпивая немного. — Извини. Я немного не в своей тарелке, — признался я, допивая остаток ледяной воды из бутылки. — Почему? — Дурной сон приснился. Не обращай внимания. Лучше скажи, как оказался рядом с моим убежищем? — Вообще-то я не собирался навязываться в гости. Думал позвонить с утра, но в итоге не удержался. У тебя есть планы на ближайшие выходные? — Нет, а что? — Они есть у меня. И мне хотелось бы отправиться на ужин вместе с тобой. — Что за ужин? — Званый вечер у нынешнего исполняющего обязанности губернатора. Собираются важные гости, в том числе, все кандидаты на пост губернатора. — Их много? Я только о вас с Харрисоном и слышу из каждого утюга. — Обычное дело, — хмыкнул Джуд. — Всегда есть лидер избирательной гонки или несколько лидеров. Остальные, скорее, массовка. В общем-то, я не единственный кандидат от демократической партии. Есть ещё двое, изъявивших желание участвовать, да только что-то они не торопятся. — Значит, ужин, — протянул я. — Он самый. Ты свободен в этот вечер? — Да. У меня все вечера абсолютно свободны. — Это можно считать согласием? — Наверное, — немного растерянно ответил я, пощипывая несчастный куст мяты, растущей на подоконнике. — Не уверен, что отлично впишусь в их общество. — Ты не впишешься, — согласился он. — Тогда... — И я не впишусь. Зато ты украсишь этот вечер собой, а у меня появится хотя бы одна веская причина, чтобы остаться там и не чувствовать себя окружённым со всех сторон неприятелями. — Там, что, одни твои враги соберутся? — По большей части. — Мне казалось, ты с демократами заодно. А нынешний исполняющий обязанности как раз из их числа. — Из их. Но при этом — ужасный консерватор, считающий, будто место омеги исключительно на кухне или в спальне, или в детской. Он обожал Мелвина, считая, будто тот — редкого ума политик, тонко чувствующий настроение избирателей и способный манипулировать сознанием толпы. После того, как Мелвина не стало, а его дело продолжало жить и процветать, вероятно, понял, кто, на самом деле, всем заправлял. Но признать заслуги омеги — выше его сил. Он будет до последнего утверждать, что мой покойный супруг — гений, а я просто пользуюсь его наработками. Сам же ничего толкового сгенерировать не в состоянии. — Он считает омег людьми низшего сорта? — Не сказал бы, что всё настолько запущенно. Он их не презирает, конечно, но искренне верит, что менять мир способны лишь представители сильного пола. Полагает, что омеги должны вдохновлять своих альф, поддерживать, прыгать на заднем плане с помпонами. А уж альфа ради своего омеги любые горы свернёт, высушит реки и переплывёт океаны. Если у альфы есть омега, этому альфе можно доверять. Я говорил уже об этом убеждении, укоренившемся в чужом сознании. Здесь оно работает на сто процентов. — Хочешь показать ему, вернее, им всем, что у тебя тоже есть омега, вдохновляющий на подвиги? — спросил я. С опозданием понял, что именно произнёс. Прозвучало, будто очередная попытка навязаться. Не совсем удачно выраженное на словах стремление разобраться — как он относится ко мне в настоящем. Что чувствует. Почему не вычёркивает из жизни окончательно, но и ближе к себе не подпускает. Едва ли дело в том, что он боится очередного разрыва отношений. Едва ли в нашем возрасте кто-то помнит о столь пафосных формулировках, как «разбитое сердце». Большинство оставляет их в подростковом возрасте, а к тридцати годам превращается в закоренелых циников, для которых понятие «любви» само по себе смешно и нелепо. С другой стороны... Что вообще собой любовь представляет? Я столько раз пытался понять, из чего состоит моя любовь, но никогда не находил ответа. Она не имела материального воплощения, а, значит, каждый омега или альфа мог вложить в это определение свои собственные ассоциации. У всех любовь получилась бы разной. Джуд усмехнулся. — Возможно. Кажется, меня только что раскусили. Удивил. Удивил дважды. Когда произнёс эти слова и когда протянул руку к моему лицу. Погладил давно знакомыми, отложившимися в памяти, до дрожи обожаемыми касаниями. По щеке — тыльной стороной ладони, по губам — подушечкой большого пальца, по подбородку — кончиками всех пальцев. Я таял. Вспоминал и таял. Словно снежная фигура, оказавшаяся в невообразимо жарком месте. Превращался в ведомого, зависимого, готового бросить всё. Идти за ним, куда угодно. Хоть на край света, хоть прямиком в ад. Если он позовёт меня с собой. И даже если не позовёт. Оставаясь безмолвным в реальности, в мыслях я успел неоднократно к нему обратиться, умоляя сделать то, что он неоднократно делал раньше. Подхватить, усадить на стол, устроиться между разведённых бёдер. Отчаянно хотелось вновь ощутить его прикосновения. Ненадолго. Мимолётные. Какие угодно. Мне нужно было это. Отчаянно. Словно только в его присутствии мне удавалось дышать в полную силу. — Лапушка, — выдохнул он. Океан без дна... Храни вселенная его. И меня тоже. Потому я погружаюсь в эту тёмную воду ещё быстрее, стремительнее. Захлёбываюсь и тону. Мы могли смотреть друг на друга целую вечность, не отрываясь, но при этом ничего и не делая. Понятия не имею, что творилось у него в голове, могу поручиться лишь за себя. В моих мыслях собралось слишком много мусора. Слишком много преград, которые я сам для себя поставил, пока находился на расстоянии. Но сейчас, когда он находился рядом, когда я смотрел на него и ощущал обожаемый запах лучшего на свете омеги, все они одномоментно рухнули. А я сделал то, что должен был. Обязан. Хотя бы раз, и будь что будет. Отчаянно вцепился в воротник его пиджака, до боли сжимая пальцы, и подался вперёд, прижимаясь. Телом к телу, а губами к губам. Он оставался безучастным лишь первые несколько секунд, а потом ответил, и... Блядь. Сотни, тысячи раз это совсем не литературное слово. Мне казалось, я помнил, как он целуется. На деле, в моём сознании остался лишь слабый отголосок. Теперь, ощутив прикосновение его губ, его горячий язык, моментально толкнувшийся мне в рот, вылизавший, вытрахавший и заставивший вспомнить, почему меня называли не только лапушкой, но и спичкой, осознал в полной мере, насколько побледнели мои воспоминания. Видимо, чтобы я не сравнивал с другими и не тонул в отчаянии, понимая, насколько они ему уступают. Ладони знакомо скользнули по телу. По бокам, по бёдрам, по ягодицам, оглаживая их, а затем подхватывая так, как мне того хотелось. Подсаживая меня на стол, вклиниваясь между разведённых ног. Он отстранялся ненадолго, и мне казалось, что в этот миг я умираю. Он прикасался вновь, и я оживал. Мне нужно было больше прикосновений, независимо от того, насколько они лёгкие или серьёзные, дразнящие или намеренно проходившиеся по чувствительным точкам так, что возбуждение перекрывало мыслительную деятельность, безжалостно её убивая. Блядь. Одним рывком он сорвал с меня шорты и нижнее бельё, а сам опустился на колени и прикоснулся губами к возбуждённому члену, оставляя лёгкие, невесомые поцелуи на повлажневшей и потемневшей от прилившей крови головке, дразня её языком... Я закрыл глаза. Видеть, как он стоит передо мной на коленях, работает ртом и смотрит — как он смотрит! — было выше моих сил. Если бы наблюдал, не продержался бы и пары минут, вспомнив ранние годы и кончив до позорного быстро, будто вчерашний девственник. Ладонь скользнула по волосам. Они больше не были длинными, ухватиться за них почти не получалось, потому я просто поглаживал затылок и шею, то на границе роста волос, то чуть ниже, под воротником. Не направлял, не навязывал определённый ритм действий. Это не требовалось. Джуд сам прекрасно знал, что нужно делать с моим телом. Изучил его в былое время, будто свои пять пальцев. Безошибочно считывал все мои желания. Я отрывисто и шумно дышал, концентрируясь не на визуальных данных, а на ощущениях, отмечая, как член погружается в жаркую глубину рта, в узкое горло. Возбуждение продолжало разливаться по телу. Концентрированное. Насыщенное. Бескрайнее, как тот самый океан, в котором мы оба должны были утонуть, согласно словам из старой, но не потерявшей для нас актуальности, пьесы. Смазка потекла на столешницу, частично измазала внутреннюю поверхность бёдер. Член выскользнул изо рта с пошлым причмокиванием. Весь в слюне и смазке. Джуд облизнулся. Посмотрел на меня. — Чего хочет твой лапушка? — выдохнул я. Хотел сказать это так, чтобы звучало чуть насмешливо. Получилось — хрипло. — А он скажет? — столь же хрипло отозвался Джуд, улыбаясь подначивающе. — Или снова будет молчать, заливаясь краской? — Скажет. — Ну-ну. — Не веришь? — Жду с нетерпением. — Вылижи меня, Фитцджеральд, — произнёс, сначала сдвинув ноги, а затем раздвигая их шире, чем прежде. — Я очень хочу, чтобы ты это сделал. — Надо же. Сказал. И даже не покраснел. И сквозь землю не провалился. — Давай уже, — поторопил я. — Начинай и не отвлекайся. Давай-давай. — С удовольствием, — откликнулся он, проводя кончиком языка по испачканному смазкой бедру. Не торопился. Вылизывал и внутреннюю поверхность бёдер, и член, и яйца, и промежность, отчего меня каждый раз словно слабым током прошивало. Казалось: ещё немного, и на том самом девятом облаке и седьмом небе окажусь я. Он вознесёт меня туда своими стараниями. Я извивался на столе, вжимаясь лопатками в твёрдую поверхность и изнывая от желания ощутить его язык в своей заднице, а он вылизывал всё, кроме неё. Нарочно меня изводя. Потому, когда горячий язык скользнул между ягодиц. Джуд развёл их в разные стороны, обвёл самым кончиком припухшие края, я взвыл, выгибаясь так, что лопатки едва вместе не сошлись. Слишком долгим было ожидание, слишком острым вышло наслаждение. Обхватив член ладонью, несколько раз провёл ею вверх и вниз. Язык толкался в мокрое, чувствительное нутро, с каждым новым прикосновением подводя меня всё ближе к оргазму. Самое долгое, самое размеренное и медленное касание. Самый долгий стон. Сперма на ладони и сумасшедший по силе финал. Блядь. Как же мне этого не хватало. Его губ, языка, пальцев, запаха. Его самого. Я слышал, как вжикнула, раскрываясь, молния на его брюках. И готов был к тому, что меня натянут на член, проталкиваясь всё глубже, сильнее. Почти больно в самом начале, восхитительно в конце. Но он не стал этого делать. Довёл себя рукой, стоя рядом и глядя на меня, лежащего перед ним в крайне провокационной позе. Несколько капель спермы попали мне на живот. Туда, где задралась толстовка и обнажилась кожа. Я по инерции вытер их рукавом. А теперь лежал и максимально-сосредоточенно анализировал свои ощущения. Приходил к выводу, что это не ошибка. Джуда тянет ко мне не меньше, чем прежде. Так же отчаянно и сильно, как меня к нему. Однако он почему-то старательно выдерживает дистанцию, намеренно отгораживается. Выдерживал до сегодняшнего вечера. Пока не рухнули барьеры. И для него, и для меня. — Джуд, — позвал я, вновь принимая вертикальное положение, собирая растрепавшиеся волосы и перебрасывая их на одну сторону. — Да? — Что между нами происходит? — спросил, пытаясь отыскать нейтральную формулировку, а в итоге выдавая нечто такое, расплывчатое, обтекаемое; но Джуд понял. — То, что не должно было происходить, — произнёс, опираясь ладонями на стол, по обе стороны от моих бёдер. — Почему? — Есть несколько причин. — Какие? — Самая главная. Я не хочу подвергать тебя опасности. Не хочу, чтобы ты пострадал из-за меня. Находясь рядом, ты автоматически оказываешься в зоне риска. — Ещё? — Мои люди тебе не доверяют. Думают, что тебя могли подослать специально, — хмыкнул Джуд. — И приводили множество аргументов в пользу этого. Они и твоё падение в воду списали на хитрый план. Но я знаю тебя. Это падение... Оно так в твоём стиле. — Ещё? — Двух уже более чем достаточно, — произнёс он, и эти слова оседали горячим пеплом у меня на губах. — Я честно пытался удержаться на расстоянии, вообще забыть о том, что ты здесь, рядом, всего в нескольких кварталах от меня. Но, как и в школьные годы, эти попытки оказались напрасными, не слишком удачными. Сгорели все, до единой. Как спички. От его слов бросало то в жар, то в холод. В жар от осознания, что мои подозрения об отсутствии ответного притяжения оказались нелепыми и нежизнеспособными. От мысли, что он всё ещё любит меня не меньше, чем я его. Так же отчаянно, самозабвенно, безоговорочно. В холод — от понимания, что его команда права во многом. Меня действительно используют в качестве приманки. Падение в воду — не уловка, исключительно мой промах и результат неумеренного потребления алкоголя, а вот сам факт появления на встрече выпускников — да. Чужая работа. Отлично сработавший крючок, на который его пытаются насадить. — Если ты будешь со мной, я никому и никогда не позволю тебя обидеть, — шепнул он, почти касаясь моих губ своими губами. — Никто не причинит тебе вреда. Никто и пальцем не тронет. На этот раз я выполню своё обещание, лапушка. Действительно выполню, а не брошу его в пустоту. — Я и так с тобой, — отозвался я, проталкивая в глотку загустевшую слюну и обхватывая лицо Джуда ладонями. — Ради тебя я отрекусь от всего и от всех. Я за тобой куда угодно пойду. Только позови. — Зову, — коротко ответил он, и этого хватило, чтобы мой хрупкий мир взорвался, разлетаясь на осколки. Для того чтобы стало безумно хорошо и — одновременно — безумно больно. До этого момента казалось, что я смогу сделать выбор, остановившись на ком-то одном. Дети или Джуд? Джуд или дети? Теперь я потерялся окончательно, утратил ориентиры и не знал, куда двигаться дальше. Стены вновь пришли в движение, обещая раздавить меня в самое ближайшее время. * Одно новое сообщение. «Детка, прости, что сомневался в тебе и твоих способностях. У тебя настоящий порнографический талант!». Плюс один. «И у твоего высокопоставленного дружка — тоже. Кто бы мог подумать! Судя по твоим стонам, лижет господин сенатор отменно. А членом он работает лучше, чем альфы или хуже? Не скрытничай. Что тебе стоит? Поделись знаниями». Плюс один. «Слушай, из этих кадров мог бы получиться великолепный компромат, если бы он ратовал за права гетеро, а сам предавался утехам с другими омегами». Плюс один. «Но он, увы, своих гомопристрастий никогда не скрывал. Так что мимо. Придётся просто передёрнуть на ваш трах и забросить видео в дальний ящик». Плюс один. «Но ты на верном пути, детка. Продолжай в том же духе, и я, может быть, в тебя поверю. Ума не приложу, чем ты так притягиваешь альф и вот этого недоальфу, но они реально ведутся. Кто бы мог подумать?». Плюс один. «Не делай резких движений и не пытайся соскочить. Помни, что пока ты следишь за ним, мы следим за тобой. С любовью, Майлз». Плюс один. «P.S От кого и от чего ты там отрекаться собираешься? Не от своих ли щенков? Или от оргазма так крышу снесло, что забыл о маленьких, сирых и убогих?»