Те, что правят бал

Майлз напомнил о себе за несколько часов до начала званого ужина, на котором Джуд планировал появиться в сопровождении своего омеги. Семь сообщений пришли одно за другим. На тот самый, секретный телефон. Я читал одно, собирался закрывать, но тут же приходило другое, и мне снова приходилось отвлекаться на чтение. Чем больше сообщение мельтешило у меня перед глазами, тем сложнее становилось дышать, а мысли посещали — одна другой мрачнее. Я сидел, глядя на дисплей невидящим взглядом, шевелил губами, проговаривая каждое сообщение, и со стороны наверняка выглядел, как пациент психушки. Не бывший, а тот, что проходит курс лечения, и о выходе его за пределы лечебного заведения говорить рано. Лечиться бедняжке и лечиться. Подняв глаза, встретился со своим отражением в зеркале. Красноречивая картинка. Подтверждение всех существующих опасений. Действительно. Правда, не совсем пациент. Скорее, насмерть перепуганное существо, не имеющее ни малейшего понятия о том, что делать и к кому обратиться за помощью. Моё убежище, до того казавшееся более или менее надёжным укрытием, вдруг стало максимально неуютным и пугающим. А память услужливо подкинула фрагмент разговора, состоявшегося в ресторане. Упоминание Майлзом красных бумажных фонариков, висевших у меня под потолком спальни. Когда он сказал о них, я не придал значения и почти не обратил внимания на замечание, брошенное между делом. В этом состояла одна из моих главных ошибок. Непозволительно расслабился. Забыл о том, с кем имею дело. Отнёсся легкомысленно, теперь пребывал в состоянии транса, поняв, что за мной пристально, внимательно, очень и очень активно наблюдают. Комната напичкана прослушивающими устройствами и камерами слежения, которые тщательно фиксируют каждое моё движение и каждое слово, звучащее в этих стенах. Не остался тайной и разговор с Джудом. Где-то — может, на другом конце города, а, может, всего в паре домов от меня, — находился Майлз, в распоряжении которого оказались занятные видеоматериалы, над которыми он теперь иронизировал. Отложив телефон в сторону, я попытался согреть, растирая, заледеневшие ладони. Вернулась паника. Вернулась колючая, острая боль, вспыхивающая то там, то тут. Вернулся смех, звучавший в ушах, а потом лопался пузырь жвачки, и я выпадал в реальность. К моменту появления Джуда я успел несколько раз впасть в отчаяние и воспрянуть духом, убедив себя в том, что безвыходных положений не бывает. Обнаружил несколько прослушивающих устройств, которые с огромным удовольствием превратил в ворох мелких деталей, неоднократно приложив их молотком, отыскал и скрытые камеры, установленные в гостиной, спальне, и на кухне. Снова прилетело несколько сообщений, сложившихся в одно длинное. От того же адресата. «Молодец, детка. Всю территорию зачистил. Но ты же знаешь, что я снова приду. И камер станет в два раза больше. Они будут везде. У тебя разовьётся паранойя, и ты снова отправишься в свой личный ад. Станешь заслуженным психом. Трижды лечиться — это не шутка, это диагноз». Удивительно, что я не разбил телефон, а просто выключил и швырнул на постель, позволив ему вновь затеряться между подушек. — Всё наладится, — пообещал себе, приглаживая волосы и поправляя галстук, а затем покидая квартиру, в которой больше не чувствовал себя защищённым. Джуд приехал в сопровождении охраны. Кортеж из нескольких машин. Альфа, услужливо открывающий передо мной двери. Фитцджеральд сидел на заднем сидении, курил и разговаривал по телефону. Увидев меня, попрощался со своим собеседником. Судя по тому, что общались они тепло, это были не главные гости сегодняшнего вечера, а кто-то другой, куда более близкий и приятный в общении. — Едем, да? — спросил я неуверенно, перехватывая его взгляд, направленный в мою сторону. Он оценивал и молчал. Костюм для торжественного вечера я снова выбирал не самостоятельно, а в компании. Вместо Карли — Ирвин, понимавший в моде не меньше, чем Соверен. И с таким же завидным энтузиазмом подбиравший костюмы. После примерки — решительно отвергающий всё, что вызывало у него малейшие сомнения. Обстановка к сентиментальности не располагала, но я снова вспоминал о выпускном вечере и бале, на котором мне не довелось побывать. Сегодня я как будто навёрстывал упущенное. Одновременно плевал в лицо прошлому — привет, отец, — и настоящему — здравствуй, папа, — появляясь на официальном приёме в качестве пары человека, с которым меня пытались разлучить. В том, что снимки, сделанные во время торжественного мероприятия, обязательно попадут на первые страницы и спровоцируют волну интереса, не возникало ни малейших сомнений. Это была горячая тема, несмотря на то, что Джуд действительно не скрывал своих пристрастий и открыто заявлял о бисексуальности с большим уклоном в гомо. Потому не было ничего удивительного в появлении его на вечере с омегой. Личность омеги, с большей долей вероятности, должна была пробудить интерес у работников пера. Но... Вряд ли им пришлось бы долго искать и гадать, откуда я взялся. Достаточно было вспомнить о выставке, посвящённой борьбе с насилием. Там были наши фотографии и наши имена. Не то, чтобы я сильно изменился со школьной скамьи. Вернее, изменился сильно, но не до неузнаваемости. — Едем, — подтвердил он, убирая телефон в карман. — Кажется, пригласить тебя с собой — не лучшая идея. — Недостаточно гламурно для спутника известного политика? Или недостаточно строго? — Восхитительно, — произнёс Джуд. — Просто все мои мысли теперь далеки от политики и всего, что с ней связано. — И о чём ты думаешь? Его ладонь прошлась по моему лицу, поглаживая. — О том, что ты задолжал мне танец на выпускном балу. И ты мне его всё ещё должен, так что однажды придётся платить по счетам. Помни об этом, — заметил, целуя угол рта. Собирался отстраниться, но я не позволил. Повернул голову, позволяя губам соприкоснуться полностью, соединяясь. Вдох. Выдох. Кто из нас вдыхает? Кто выдыхает? Кажется, снова синхронно. — Будет весело, если я приду на серьёзное мероприятие в брюках, оттопыренных в районе ширинки. Или хуже того — с мокрым пятном. Двумя мокрыми пятнами, — хмыкнул он. — Лапушка, что ты делаешь? — Отказываюсь быть умницей и терпеть до вечера. Заранее отказываюсь, — признался я. — Когда ты попросил об этом в прошлый раз, до отеля мы так и не дотерпели. — Сегодня — придётся, — с нескрываемым сожалением произнёс Джуд. — Но остаток ночи весь принадлежит только тебе. — Ловлю на слове. Сказав это, я откинулся на спинку сидения и задумчиво посмотрел в окно. Изумрудный город, казавшийся приветливым в дневное время, ночью пугал. В ночи жили страхи и монстры, прикрывавшиеся громкими словами о борьбе за справедливость. Они могли появиться, где угодно и когда угодно. Напомнить о себе, о долге перед страной и — лично — Сидом, начать сыпать угрозами и, в конце концов, перестать разбрасываться словами, сотрясая воздух. Не одуматься, простить и отпустить — начать действовать. Вечер, организованный временным исполняющим обязанности губернатора штата Вашингтон, встретил нас мягким светом, заливающим огромные залы отеля, вычурными — будто из кинолент о вампирах — люстрами, и музыкой в исполнении небольшого струнного оркестра. — Добро пожаловать в гадюшник, дубль два, — прошептал Джуд, когда его телохранители распахнули перед нами двери, ведущие в залу. — Рискну предположить, что этот страшнее предшественника. — И не ошибёшься. — Не сомневался даже. Нейтан Харрисон, тот самый кандидат от республиканцев, считавшийся одним из основных претендентов на победу в предвыборной гонке, попался нам на глаза одним из первых. Я неоднократно натыкался на баннеры, призывавшие голосовать за него, потому узнал сразу, как только выхватил взглядом из толпы. Альфа, сорока с небольшим лет, с серьёзным, строгим лицом, властным взглядом и проседью в тёмно-русых волосах. — Мистер Фитцджеральд, рад приветствовать, — произнёс он. — Взаимно, — солгал Джуд, пожимая протянутую руку. — Позвольте представить вам моего спутника. Эйден Фишер. — Почту за честь, — сообщил Харрисон. Мою ладонь не пожимал, а целовал, следуя правилам этикета. Наверное, то, что Джуд вёл себя, будто альфа, использовал их жесты, отказывался играть в нежность и позиционировал себя, как, в первую очередь политика, в котором должны волновать профессиональные качества, а не половая принадлежность, их всех порядком корёжило. Раздражало и — местами — шокировало. Особенно это касалось людей старой закалки, вроде того же временного губернатора, старательно задвигавшего на протяжении вечера о многовековых традициях и разделении, согласно которому омеги — хранители домашнего очага, а альфы — добытчики, завоеватели, ум, честь и совесть великой Америки. Вернее, именно они и сделали Америку великой, пока омеги дарили им свою любовь, нежность, поддержку и детей. Джуд не солгал, когда утверждал, что этот альфа безнадёжно отстал от жизни в плане взглядов на неё. Уильям Хадсон — живое воплощение патриархальных ценностей. Джуд с его прогрессивными взглядами на роль омеги в обществе в эту компанию не вписывался совершенно. Но воспитание давало о себе знать, и потому они внутренне негодовали, а внешне не подавали вида, не осуждали публично чужую наглость и стремление стоять на одной ступеньке с ними. Слова о гадюшнике этой компании альф и омег подходили куда лучше, чем обитателям академии. Расслабляться не стоило ни на секунду. Харрисон в момент знакомства оставил о себе довольно ровное впечатление. Я не испытывал к нему отторжения, но и какой-то особой симпатии не почувствовал. Единственная причина, по которой уделил особое внимание его персоне, заключалась в том, что Джуд считал его причастным к организации покушения на жизнь Мелвина. Я смотрел на Харрисона и пытался понять: способен он на это. Или нет? Однозначного ответа так и не обнаружил. Многие люди, встречавшиеся на моём пути, совершали поступки, которых от них ожидать не приходилось. Удивляли не на шутку. Мог удивить и он, оказавшись тем самым заказчиком. В конце концов, не все убийцы выглядели таковыми и угадывались с первого взгляда. Многие из них умели очаровывать и отлично разбирались в психологии, создавали у будущих жертв обманчивое представление о себе. Он своими руками — даже если действительно был причастен, — не убивал. Достаточно было найти людей, готовых исполнить пожелания заказчика и заплатить. И всё. Дело сделано. Фактически, выписал недругу билет на тот свет. Практически — всё сделали другие люди. Судя по первому впечатлению, он был весьма активным, деятельным и инициативным человеком. Не менее амбициозным, чем Джуд. Но — это минус — не столько располагающим к себе и медленно переубеждающим, а навязчивым. Проталкивающим свою точку зрения в горло собеседнику, заставляющим давиться и глотать. Я предпочёл бы аргументы, а не позицию «знаю лучше, потому что со мной всё было именно так, а, значит, иначе не бывает». Он не уставал напирать на то, что его соперник — слишком молод, а потому, априори, на должность губернатора не подходит. Сила в опыте, знаниях и наработанном годами стаже, а не в юношеской горячности и неоправданном энтузиазме. Согласно законам, баллотироваться мог любой человек, проживший в штате не менее пяти лет. Нижняя планка возраста для кандидата равнялась двадцати пяти годам. Джуду в марте исполнилось двадцать девять, но его всё ещё считали зелёным, несмышленым юнцом, понятия не имеющим о том, как работает политическая система. Не принималась во внимание ни его программа, принесшая Мелвину Нессу безоговорочную победу, ни несколько лет, проведённых в статусе младшего сенатора, ни рейтинг, наглядно показывающий, кому принадлежат симпатии большинства. Джуда любили избиратели, но считали несостоятельным коллеги. Для них на первом месте тоже стояли возраст и знания, которых, по умолчанию — на самом деле, феерическая чушь, — было больше у старшего товарища. И, да. Половая принадлежность Харрисона тоже добавляла множество очков симпатии. Представить, что штатом будет руководить альфа, многим было проще, нежели поверить в то, что губернатор-омега справится с управлением, а не будет устраивать представления на рабочем месте, вымещая на подчинённых своё дурное настроение в дни приближающихся течек. Я старательно готовился к этому вечеру. Изучал статьи, находившиеся в свободном доступе, о каждом из списка приглашённых гостей. Кого-то — вместе с его заслугами, — запоминал лучше, кого-то хуже, но в грязь лицом не ударил. Не путал собеседников, не начинал в присутствии представителей демократической партии нахваливать инициативы их коллеги-республиканца, не выступал с открытой критикой политики того или иного деятеля, не пытался прыгнуть выше головы, выставив себя знатоком. Но, кажется, в целом, выступил достойно, и послевкусие от общения со мной осталось приятное. Событием, омрачившим финал этого, в общем-то, неплохого вечера, стала встреча в уборной. Мне нужно было немного освежиться, потому пришлось ненадолго отлучиться. Выходя из зала, вновь почувствовал на себе задумчивый, пристальный взгляд, от которого вдоль позвоночника распространялся неприятный — могильный — холод. Притормозив, я огляделся по сторонам, моментально выделяя все те точки-лазейки, из года в год стабильно игнорируемые организаторами торжеств на радость наёмным убийцам, проникающим в залы и устраивающим бойню. Пробежался взглядом по каждой из них, отмечая, что всё чисто, но не успокаиваясь нисколько. Я чувствовал постороннее присутствие. Знал, что этот человек находится на территории отеля. Не удивился, когда, стоя перед раковиной, встретился с ним взглядом. Красные волосы, характерная ухмылка и — в кои-то веки — строгий костюм вместо привычных толстовки и джинсов. — Ты выключил телефон. Не понравились мои комментарии о вашем спонтанном выступлении на камеру? — спросил Майлз, вальяжно подходя ко мне и опираясь обеими руками на соседнюю раковину. — Какого хрена ты здесь делаешь? — Наблюдаю за тобой, чтобы ты не отлынивал, а продолжал активно работать и ртом, и жопой, и мозгами. Первое и второе у тебя отлично получается, последнее — не очень. Но ты действительно с ним сблизился. Осталось лишь разрушить эту систему изнутри и нейтрализовать помеху. С концами. Съесть и не подавиться. — Не обязательно напоминать мне об этом через день, а то и чаще. — Может, я восполняю недостаток общения с тобой? Вдруг я проникся и мечтаю стать твоим другом. С Карли же номер выгорел? Вдруг и со мной получится. — Зря проникался. Это невзаимно. — Надеюсь, ты не сболтнул лишнего и не поведал своему приятелю забавную историю, гласящую, что его помощники правы? Школьная любовь вернулась не потому, что скучала и мечтала о воссоединении двух сердец, а потому, что у неё не было выбора. Или она приходит, или... Майлз подул мне на щёку. Дыхание его было таким же морозным, — снова огромное количество жвачки во рту, — как и тот холод, что растекался по спине. — Оставь меня в покое, — процедил я. — В противном случае, ты меня покусаешь, и я превращусь в такое же жалкое создание? — В противном случае, тебе придётся вспомнить, что в сортире сейчас двое подручных смерти, а не один. — Угрожаешь? — хохотнул Майлз. — Поебался и поверил в свои силы? Ну-ну. Он, что, тебя не спермой накачивает, а волшебным зельем, повышающим скиллы? Ну, окей. Давай. Вспомни. Поиграем немного. Обещаю сильно не бить. Разве что до крови. И сломанного позвоночника. А вот добивать не стану. Живи, как овощ, осознавай, в какое говно вляпался. Выпиливайся, как Мелвин Несс. Тогда у вас не только любовник будет общий, но и судьба. Он с лёгкостью отшвырнул меня к стене, наглядно продемонстрировав, кто действительно заслуженно носит звание подручного, а кто просто мимо проходил и случайно примазался. По сути, сейчас мы не дрались. Это была простейшая проверка на скорость реакции. Успею ли оказать сопротивление или нет? Не успел. Мой противник действовал куда быстрее, чем я понял направление его мыслей. Он включался в режим боевой готовности за секунду, мне требовалось гораздо больше времени на осознание, понимание и принятие неизбежности столкновения. Дверь захлопнулась. Я остался в одиночестве. Но вопреки здравому смыслу не мог заставить себя повернуть голову и посмотреть в зеркало. Боялся не собственного потерянного и растрёпанного отражения, а тени демона в человеческом обличье, с красными волосами, что стоял у меня за спиной. Он ушёл. Снова. Но обещал вернуться и стереть меня с лица земли. Меня и всех, кто был мне дорог. Всех, кого я любил. * Один из моих самых страшных, мрачных и кровавых кошмаров воплотился в жизнь и стал частью реальности уже этим вечером. На пустынном участке дороги — никаких камер, никаких постовых, ни одной живой души, — ждала засада. Кортеж обстреляли. Всё началось неожиданно. Так, что я даже не сразу осознал, что произошло. Просто тишину, прежде нарушаемую лишь шелестом шин, вдруг разделил на «до» и «после» какой-то странный звук. Его происхождение оставалось для меня загадкой ровно до тех пор, пока этот звук не повторился. Тогда-то и накрыло осознанием. Так приближалась к нам смерть. Так пули соприкасались с металлом, царапая его. Третья попала в стекло. Ровно туда, где секунду назад мелькал мой силуэт. Если бы не пуленепробиваемое стекло, кусок свинца остался бы у меня в виске. А так лишь уродливая сеточка специфической паутины на некогда гладкой поверхности отразилась, и стеклянная крошка во все стороны полетела. Однажды — во время совместной прогулки по территории, прилегающей к нашей базе, — Карли сказал, что я из числа тех, кого невозможно переделать. — Подручными смерти не становятся, — философски заметил он. — Ими рождаются. А потом просто оказываются в нужное время, в нужном месте. И развивают свои таланты по максимуму. У тебя есть небольшие задатки, тяга к определённым знаниям, но это не твоя жизнь. В отличие от большинства наших парней, ты не начнёшь получать от неё удовольствие, даже если добьёшься успеха и сумеешь продвинуться наверх. Она навсегда останется для тебя чужой, неприятной и пугающей. Будешь делать всё это, переступая через себя. У таких историй финал зачастую бывает печальным. — Думаешь, у моей истории он тоже будет таким? — Не знаю, — ответил Карли. — Надеюсь, что нет. По непонятным причинам я тебе, крошка, отчаянно симпатизирую, и не хочу видеть, как ты страдаешь. — Просто больше никто, кроме меня, не способен выносить твой пьяный бред, — пробормотал я. — Возможно, — усмехнулся он, хлопнул меня по плечу и направился в сторону тренировочной базы. Я тогда остался на улице. Стоял, смотрел на оранжевый закат, напоминающий пламя, растекающееся по небу. Размышлял о дальнейшей жизни. Прошлое было мрачным. Настоящее — бесцветным и каким-то невыносимо обречённым, будущее — ещё более мрачным, нежели прошлое, и откровенно безрадостным. Я не видел себя подручным. Каждый раз, когда пытался примерить на себя эту роль, предложенная кожа трещала по швам и начинала расходиться в разные стороны. Ужасное ощущение, когда кажется, что проще закурить рядом с машиной, у которой прострелен бензобак, зажмуриться, бросить бычок в маслянистую лужу и больше никогда ни о чём не думать, чем встретить новый день. Но я не курил, машин рядом не было. Рядом вообще ничего не было. Только территория, ограждённая высоким забором, и небо, в которое я бессмысленно таращился день за днём, отсчитывая, сколько там осталось до поездки в Сиэтл. Стоило понять, что машины, входившие в состав кортежа, старательно обстреливают, загоняя нас, образно говоря, в угол, и моя мыслительная деятельность благополучно отключилась. Вместо холодного, расчётливого ума, подсказывающего алгоритм действий, способных свести наши потери к минимуму, я получил дрожащую массу, способную генерировать не гениальные идеи, а истерики. Одну, блядь, за другой. Мне было страшно. Так, как, наверное, никогда прежде. Я слышал, как колотилось в бешеном ритме сердце, оказавшееся не на своём месте, а в горле. Слышал, как пули продолжают расчерчивать металл, оставляя на нём полосы. Как бьётся стекло, как визг резко тормозящих шин разрывает тишину на клочки. Как где-то в отдалении раздаётся звук ещё более пугающий. Машину заносит, она переворачивается, загорается и превращается в груду покорёженного металла. А в ней, словно в клетке, остаются заточёнными люди, которым суждено превратиться в обгоревшие трупы, а не спастись. Я знал, что случилось. Единственное, что помнил отлично, так это принцип, сработавший с тем самым автомобилем. Снайперы, обстреливая машины, целились обычно в бензобаки. Один точный выстрел, и будущее предопределено. Машина загорится, раздастся взрыв, в небо поднимется столб пламени. Редкие вначале, вскоре выстрелы слились в единую, страшную симфонию, от которой рвались барабанные перепонки. Я слышал какие-то отголоски разговоров. Джуд что-то обсуждал со своими телохранителями. Я не понимал и половины сказанных слов. Всё слилось воедино. И его слова, и выстрелы, и шум крови в ушах. — Не прорвёмся, — резюмировал Джуд, оставаясь поразительно спокойным в столь напряжённой ситуации. Когда меня почти колотило в безмолвном припадке, он продолжал генерировать какие-то планы. Продумывать дальнейшие действия и надеяться на что-то. Не прорвёмся. Максимально обречённые слова, без надежды на какое-то чудо и волшебников, способных прийти на помощь. Он пощёлкал пальцами у меня перед лицом, и этот звук, такой простой, ничем непримечательный, как будто отрезвил меня. Словно ведром ледяной воды стремительно и без предупреждения окатило, уничтожив огонь паники, в котором я отчаянно горел. И мыслительная деятельность начала постепенно ко мне возвращаться. Да, страшно. Да, возможно, нам не суждено дожить до сегодняшнего утра. Да, да, да. Но это ведь не повод опускать руки и камнем идти на дно, как я обычно делал? Сражайся, лапуля, как это делает на постоянку твой любимый человек. Хотя бы попытайся. Сделай уже хоть что-нибудь, мудак ты недоделанный. Не заставляй его думать и жить за двоих. У тебя же, блядь, голова на плечах, а не тыква. Каким бы переёбанным жизнью ты не был, а ты всё ещё личность. Включай мозги и работай ими. Работай, тупая сука. — Ты меня слышишь? — спросил Джуд, перехватив мой взгляд. — Или нирвану ловишь и мысленно с жизнью прощаешься? — Слышу, — непривычно громко отозвался я, вдавливая ногти в ладонь. — Сейчас будет поворот, — произнёс Джуд, удостоверившись, что я пристально на него смотрю. — И нам придётся выйти из машины. Не тратим время и валим на своих двоих, как можно скорее. По мере возможности, нас прикроют. Одну машину и людей мы уже потеряли. Рисковать другими глупо и неосмотрительно. Пусть лучше сгорят автомобили, чем погибнут люди. Понял меня? — Да, — кивнул я. Джуд улыбнулся. — Молодец, лапушка. — Я и сам могу... — Что? — Я могу тебя прикрыть. Попытаться, во всяком случае. Сказать, что мои слова его ошарашили, ничего не сказать. Да я бы и сам поразился, услышав подобное заявление из уст того, кто всю жизнь — вернее, за всё время нашего знакомства — только и делал, что прятался у него за спиной. Томный, хрупкий, словно из стекла или хрусталя сделанный принц, всегда и везде выставляющий вперёд своего верного рыцаря. Такой вот тандем, не лишённый странностей. А вообще-то, напичканный ими под завязку. — Ты? — удивился Джуд, чуть прищурив глаза. — А кто, блядь, ещё? — огрызнулся я. — Видишь здесь кого-то, кроме меня? — Нет. Но это... — Если грохнут меня, мир ничего не потеряет, — произнёс я, хоть и понимал, что слова подобраны неверно. — А если тебя, то... Джуд не был со мной согласен. Это несогласие с лёгкостью прочитывалось по его глазам. — Сейчас не время для споров, — заметил я. — Ни о чём не спрашивай. Просто... дай мне пистолет. — Что? — Дай мне пистолет, — упрямо повторил я, и ненадолго воцарившаяся в салоне тишина резанула по ушам не хуже, чем самый громкий и отчаянный крик. — Коул, дай ему пистолет, — наконец, выдохнул Джуд. Машина вскоре действительно остановилась. Джуд открыл дверь. Не теряя ни секунды, выбрался сам, потянул меня за собой. Чёрт знает, откуда у него в руках взялся пистолет. Происхождение того оружия, что крепко сжимал в ладони я, было известно. Но вот его... Когда мы ехали на ужин, ничего такого и в помине не было. Ни пистолета, ни кобуры, ни намёка на всё перечисленное выше, а теперь мы пытались укрыться от преследователей, вооружённых, судя по всему, до зубов. И сами не упустили возможности — вооружиться. Мне казалось, что именно в этот момент мы совершаем самую большую ошибку. Выбравшись из салона, мы остались полностью беззащитными. И хотя вокруг царила непроглядная темнота, привлекали к себе повышенное внимание. Я ненавидел оружие. Оно пугало меня в детстве и юности, когда я самозабвенно читал многочисленные романы криминальной направленности или с жадностью поглощал детективные сериалы. Оно превратилось в один из моих многочисленных личных триггеров после того, как я проснулся в одной кровати с трупом мужа, а в руках у меня был пистолет. Опасные игрушки для больших мальчиков. Такие привлекательные в романах и на экране, если всё присыпать изрядной порцией романтики. Такие омерзительные в реальности. Рукоять как будто обжигала мне ладони. Хотелось отшвырнуть пистолет как можно дальше от себя, словно ядовитую змею. Больше никогда к нему не прикасаться, но я понимал, что сейчас это необходимость. Я должен, мы должны. Мы — прорваться, я — хотя бы раз побыть не бесплатным приложением к охуенному омеге, десятки раз разводившему тучи над моей головой руками, а кем-то действительно полезным. Я должен был защитить его. Пусть даже и ценой собственной жизни, потому что... Потому что. И не нужны другие слова, потому что всё и так понятно. Пули были близко. Пули были далеко. Пули были везде. Нам везло. Несказанно, я бы сказал. Охренительно. Ровно до тех пор, пока мы не замерли на месте, пытаясь понять, куда идти дальше, и пока в той самой, пугающей, кромешной темноте не случилось то, чего я опасался больше всего на свете. Я заметил его не сразу, потому что он был чертовски осторожен и неплохо маскировался. Похоже, тут везде, куда ни глянь, находились отлично натасканные снайперы. Когда мой взгляд зацепился за него, его палец нежно поглаживал курок, а сам омега, если судить по отсутствию посторонних запахов, собирался с минуты на минуту — впрочем, какие минуты, если счёт шёл на доли секунды? — выпустить несколько смертоносных пуль в Джуда. И в меня за компанию. В какой-то момент он словно из под земли вырос, уверенный в собственной неотразимости и успехе своего дела. Я без труда представлял, как он ухмыляется. В точности так же, без труда, представлял, как стираю ухмылку с его лица, заменяя её кровавым оскалом. Холод, соседствовавший со мной, никуда не делся. Но я точно знал, что делаю, и не сомневался в правильности своего поступка. Убийца, значит, убийца. Теперь стопроцентно. Ничего не поделаешь. Видимо, судьба у меня такая. Я метнулся к Джуду, закрывая его собой, вскинул руку и, перестав сомневаться, выстрелил. Потому что не было выбора. И можно было до бесконечности отравлять себе жизнь моральными терзаниями, но тогда не стоило ждать благополучного исхода ситуации. Выстрел был громким и оглушительным. Самым громким за этот вечер. И, возможно, самым важным. Два выстрела. Для надёжности. Джуд ничего не сказал, но посмотрел на меня так, что пробрало основательно. Даже сравнения подходящего не найти, насколько это было сильно в плане эмоционального восприятия. — Что всё это значит? — выдохнул я, спустя несколько минут, проведённых в молчании; мы двигались вперёд, а разговорами себя не утруждали. — Тот же вопрос хочу задать тебе, — хмыкнул он. — Когда это ты у нас палить без промаха с двух рук научился? — Время, проведённое в тире, не прошло даром. — Хороший был тир. — Отличный. Не уходи от ответа. Что всё это значит? Почему на тебя открыли охоту? Почему её открывали на твоего мужа? Что вы сделали не так? — Это значит, что за полтора года ничего не изменилось. Кто-то мне не рад и не хочет, чтобы во главе Вашингтона стоял твой покорный слуга. Есть люди, которым это невыгодно. Вот они и выражают протест, — невозмутимо ответил Джуд, неожиданно останавливаясь и опускаясь на землю. — По их мнению, мы всё делаем не так. Но на их мнение мне откровенно наплевать. Давай отдохнём немного. Смысл слов доходил до моего основательно взбудораженного сознания с опозданием. Пришлось сопроводить слова жестами. Джуд крепко сжал мою ладонь в своей руке, дёрнул несильно, давая понять, чего хочет. Тогда я последовал его примеру. Сел рядом. Прикусил щёку, думая о своём недавнем поступке. Раскаяния и сожаления не было. Мне не понравилось убивать. Не было триумфа от осознания, что хотя бы один плохой парень наказан, и именно я стал его возмездием. Была лишь мысль, что в данной ситуации это был единственный правильный вариант. Единственный возможный. Я бросил оружие, последовав примеру Джуда. Недалеко. Так, чтобы при необходимости не пришлось за ним тянуться. Пистолеты, лежавшие на траве, притягивали внимание. Пока я занимался в тире, стрельба казалась мне обычным, ничего не значащим развлечением. Там, на тренировочной базе, для меня это было больше игрой, чем реальной попыткой подстроиться под ритм жизни омег, называвших себя подручными смерти. Я до последнего убеждал себя в том, что прохожу полосу препятствий не по-настоящему, а понарошку. Когда полоса препятствий закончится, никто эту игру перезапускать не станет. Тем и успокаивался. Смерть Элли меня потрясла, но и отпустила довольно быстро. Быть может, потому, что я не так плотно с ним контактировал, не ходил в его сопровождении на задания, не откровенничал, устраивая сеанс задушевных разговоров, дополнительно стимулируемых алкоголем. Просто наблюдал со стороны. Те, с кем он прошёл путь от начала и до конца, естественно, переживали сильнее и воспринимали всё не в пример острее. Теперь, когда я видел настоящие взрывы, когда крошилось, покрываясь уродливой сетью трещин, автомобильное стекло, когда пули летели бесконечными косяками, понял, что игры закончились. И угрозы, брошенные в пустоту, тоже остались в прошлом. Начались реальные действия. Дальше — только хуже, по нарастающей, до пика. До тех пор, пока не определится победитель. От созерцания пистолетов меня отвлёк знакомый запах. Нервозность достигла максимальных показателей. — Вот же сука. Я надеялся, что пронесёт, — протянул Джуд, расстёгивая пуговицы на своей рубашке. Она была тёмной, поэтому никаких пятен, ярко выделяющихся на ткани, я не заметил. Зато увидел его пальцы, перемазанные в крови. Проследил за движением руки. Ухватился за полу рубашки. Влажная на ощупь. Никаких сомнений. Его всё-таки умудрились подстрелить. Сложно сказать — кто и когда. Он никак не выдал себя. Не заорал истошно, привлекая внимание, когда свинец прошёлся по коже, вообще ни звука не проронил. Продолжал тянуть меня вперёд, делая вид, будто у него всё заебись. Если бы не чувствовал влагу собственной кожей, если бы кончики моих пальцев не окрасились красным, если бы своими глазами не видел под светом фонарика длинную кровоточащую полосу на его боку, я бы не поверил, что Джуда действительно ранили. — Джуд. — Не хорони меня, лапушка, — попросил он. — Пока рано. Это всего лишь царапина. И до свадьбы она обязательно заживёт. — До чьей? — До нашей, если ты не против. Хватит с меня экспериментов с альфами, — усмехнулся Джуд, вновь застёгивая рубашку, но в брюки уже не заправлял, оставляя навыпуск. Всё вокруг погрузилось в молчание. Выстрелы, звучавшие в отдалении, стихли. После них тишина была непривычной и ещё более пугающей. Вроде бы всё успокоилось. Однако возвращаться мы не спешили. Так и сидели на земле. Я дышал через раз, как будто утратил этот навык и постигал науку заново. Джуд, напротив, хватал ртом воздух часто-часто. Иногда шипел сквозь зубы. — Царапина, говоришь? — Царапина. Но блядски болезненная. — Слишком много крови для простой царапины. — Слишком много траурных мыслей и пессимизма. Не сдохну. Не надейся. — Идиот, — прошипел я. Он усмехнулся. Погладил меня по голове. С осторожностью пропустил несколько прядей сквозь пальцы, окончательно воскрешая в моей памяти картины того, как мы вместе принимали душ после купания в заливе. Он в одежде, я — без. Он трезвый, я — не очень. Тот случай, когда по венам разливается шампанское вместо крови. Он — сосредоточенный и невозмутимый, я — отчаянно к нему прижимающийся, липнущий, забывший о сдержанности, повторяющий подрагивающими губами два слова. Когда я произнёс это в первый раз, он остался безучастным. Когда произнёс повторно, крепко сжал зубы и продолжил невозмутимо растирать мыльную пену по моему телу. После третьего развернул лицом к себе и долго пристально смотрел. На четвёртый всё-таки не выдержал и выполнил просьбу. Сейчас перед глазами ярко вспыхнули события той ночи, о которых я умудрился позабыть. Неудивительно, что утром он снова держал дистанцию. Не помнил я? Он тоже сделал вид, будто ничего не помнит, а годы разлуки всё же сделали своё дело, и между нами не осталось ничего, кроме определённого количества общих воспоминаний. Нет, он не разворачивал меня лицом к стене... Вернее, всё-таки развернул, но после этого не приказывал расставлять ноги на ширину плеч, не снимал свои брюки, не вторгался в моё тело с жестокостью одержимого собственника, как иногда делал это Сидни. Прижал к себе, перехватив рукой поперёк живота. Его губы нежно прикоснулись к шее, оставляя на ней несколько лёгких поцелуев, переместились на плечо. Ладонь прошлась по животу, кончики пальцев скользнули по члену, чтобы вскоре обхватить его, поглаживая и принимаясь ласкать. Он не воспользовался моим телом, пока сознание находилось в почти невменяемом состоянии, но желанную разрядку, за которой я тянулся, подарил. Я отчётливо вспомнил, как повис в его руках. Как широко распахнул глаза, вжимая ладони в прохладную поверхность, как с шумом вырвался изо рта выдох, как на мгновение исчезло ощущение, будто мозги затянуты пеленой. Ответных действий он от меня не требовал. Уложил спать и ушёл, позаботившись о том, чтобы, проснувшись, я не маялся от жажды и головной боли. Предусмотрительно оставил и лекарство, и воду. Моя просьба, к нему обращённая, была проста, незамысловата и логична донельзя. Логична, в моей системе ценностей. Пусть и, в некоторой степени, аморальна, с точки зрения человека, считавшего, что Джуд по-прежнему связан узами брака со своим альфой. Я вспомнил всё. И повторил ту же самую просьбу. Поразительно, но в этот раз идея посетила обоих. — Поцелуй меня, — выдохнули мы с разницей в пару секунд. Сначала он. Потом я. Получились эхом друг друга. Усмехнулись синхронности мыслей. Осторожно соприкоснулись губами. Кажется, именно сейчас, именно сегодня, я в полной мере оценил и понял откровение Карли о его сексе с напарником. О необходимости почувствовать себя живым, вернуться из мира, сплетённого страхом, в мир реальный. Найти с ним новую связь через определённые моменты и действия. Джуд вытер ладонь о брюки и обхватил моё лицо обеими руками. Из сдержанного и какого-то по-детски неловкого поцелуй превратился в обжигающий, страстный и абсолютно несдержанный. Я восполнял дефицит его поцелуев. Пил, пил, пил, но никак не мог напиться. Жажда разгоралась сильнее прежнего, меня тянуло к нему со страшной силой. Не хуже и не слабее, а гораздо сильнее, чем в период обучения в академии. Если заниматься сексом с мужем мне нравилось от случая к случаю, и с каждым новым, прожитым вместе годом случаи эти становились всё реже, то здесь всё действовало ровно наоборот. Я обожал Джуда. Его запах. Голос. Внешность. Характер. Поступки. Слова. Я обожал в нём всё, без исключения. И понимал, что со стороны, наверное, похож на больного, одержимого им до невозможности. Однако ничего не мог поделать с собой. Мои чувства не поддавались объяснению. В них не было никакой логики. Просто однажды я его увидел. Однажды я в нём утонул и растворился. А он, в свою очередь, утонул и растворился во мне. Два чокнутых омеги, которым не нужны были альфы. Два чокнутых омеги, нуждавшиеся разве что друг в друге. Я никогда не занимался сексом на земле. Я никогда не занимался сексом с раненым человеком. Я никогда не занимался сексом, думая о том, что рядом лежат пистолеты, недавно здесь грохотали звуки перестрелки, и вообще нас могут убить в любой момент. Я собирался восполнить эти пробелы, несмотря на то, что считал это едва ли не дикостью. Но что меня вообще волновало в данный момент? Правильно, ничего. Однако провернуть задуманное я не успел. Стоило оказаться лежащим на спине и потянуть Джуда за собой, как его телефон зазвонил. Джуд нахмурился и ответил. Несколько коротких фраз, которыми он обменялся с собеседником, прозвучали отрывисто, как недавние одиночные выстрелы. — Скоро мы будем дома, — сообщил он, сбрасывая вызов и доставая из кармана сигареты. Сумел сохранить и их, и зажигалку. Ничего не потерял по дороге. — Может, стоит обратиться к врачу? И поехать не домой, а в больницу? — спросил я, прикасаясь к влажной ткани и хмурясь от понимания, что рана не желает подсыхать. — Твоя царапина меня беспокоит. Столько времени прошло, а она всё ещё кровит. — Никаких больниц. — Послушай... — Не будет никаких больниц, — уверенно повторил Джуд, прикладывая палец к моим губам и заставляя ненадолго замолчать. — Клятвенно обещаю, что не стану заниматься самолечением и обязательно покажусь толковому доктору, но сделаю это в частном порядке. Если я поеду в больницу, об этом инциденте завтра узнает каждая собака этого города, да и всего штата. Не хочу, чтобы мои враги радовались, узнав о ранении. Ни за что им такого удовольствия не доставлю. Да, мы ехали. Да, на нас совершено покушение. Но всё обошлось. Главный трофей они не получили и не получат. — Пообещай мне кое-что, — попросил я. — Не умирать? — Нет. Хотя и это тоже, но я о другом. Пообещай, что в следующий раз, куда бы ни пришлось отправиться, хоть на званый вечер, хоть на романтическое свидание, у тебя под рубашкой окажется бронежилет. Пожалуйста, скажи, что наденешь его, и больше ни одной царапины на твоём теле не появится. Пообещай, что будешь предельно осторожен. Пообещай, что максимально усилишь охрану и ни одна тварь, желающая тебе смерти, никогда к тебе не подберётся. Голос звучал непривычно твёрдо и решительно. Я сам себе удивлялся. Обычно-то всё было ровно наоборот. В стрессовых ситуациях я терялся. Голос дрожал, как ебучее желе, глаза вечно на мокром месте были, а мне хотелось спрятаться от неприятностей и пропищать, что я в домике, не трогайте меня, пожалуйста. Не подходите ко мне. Сейчас в голосе звенела сталь. Но, блядь, блядь, блядь! Решимости признаться Джуду в том, что знаю врага в лицо, так и не хватило. Единственным, что я родил, были лишь сраные просьбы об обещаниях. Идиот, скажете вы? И будете правы. Идиот. Само собой. Самый настоящий. В превосходной степени. Молчание, ставшее ответом на мои просьбы, угнетало. Несложно было представить ответ. Что-то стандартное, не отличающееся большой оригинальностью. Не ребёнок. Сам знаю, что делать. Оставь советы для других, а я на званые вечера обычно бронежилеты не надеваю. И впредь так поступать не буду... — Пообещай, — упрямо повторил я. Джуд одарил меня долгим задумчивым взглядом. Улыбнулся уголком рта. Притянул к себе и выдохнул, касаясь губами волос: — Обещаю.