Те, что правят бал

Новость о гибели Кейси Экстона настигла меня в тот момент, когда я меньше всего этого ждал и пытался, по мере возможностей, наслаждаться жизнью. Ирвин снова пригласил меня в гости, и я не смог — вернее, даже не пытался — отказываться, понимая, что чем больше времени провожу в гордом одиночестве, тем хуже и муторнее себя чувствую. С каждым новым днём меня всё сильнее накрывает чувством вины за происходящее вокруг, за собственное бездействие и невмешательство, за страхи перед обстоятельствами и тем, кто действительно постоянно маячит у меня за спиной, не уставая повторять об этом, хотя я и так великолепно чувствую его присутствие поблизости. Притом, с каждым разом его угрозы становятся всё красочнее, голос — злее, смех — громче, а наслаждение произведённым эффектом — сильнее. Кажется, для него это стало делом принципа — использовать телефон, предназначенный — как будто бы — для связи, в своих собственных целях. Неудивительно, что после неоднократного общения на повышенных тонах, я непроизвольно напрягался каждый раз, когда по комнатам моей съёмной квартирки разносился громкий звонок, едва ли в космос меня не выносящий. Потому звонок от Ирвина стал для меня чем-то вроде кратковременного спасения, и я ухватился за него, словно утопающий за соломинку. Тем более что повод для встречи был. Я, наконец, закончил крупный проект, заказчик получил желаемую разработку на руки и, судя по тому, что я услышал от Гарри, сотрудничеством остался доволен. Пару лет назад я бы и подумать не мог, что победы на дизайнерском поприще способны хотя бы немного меня радовать, но сегодня они превратились в единственную отдушину и единственную же сферу жизни, в которой царила какая-никакая стабильность при полном отсутствии лютого трэша. Копаясь в деталях и прорабатывая интерьеры, я почти верил, что ничего не изменилось. Моя жизнь нисколько не изменилась. Я просто действительно оставил прошлое позади, собрал чемоданы и без зазрения совести променял Нью-Йорк на Сиэтл, работу в офисе на фриланс, а детей на возможность находиться рядом с любимым человеком. Осудите меня за этот выбор, если хотите. Мне всё равно. В теории моя идея с обманом самого себя смотрелась не так уж плохо. На практике давало знать о себе вездесущее правило, гласившее, что от себя и своих внутренних демонов убежать невозможно, сколько бы усилий для этого не было приложено. Я вдохновенно лгал школьным друзьям о том, как мне хорошо, и о том, как я счастлив здесь. Рассказывал о телефонных разговорах с детьми и показывал их фотографии. Старые, правда, поскольку новую я случайно смял, и восстановлению она не подлежала. Любой заметил бы, что со снимком что-то не так. И, возможно, не удержался бы от вопроса, а у меня не было ни сил, ни желания что-то кому-то объяснять. Вечер вполне мог попасть под определение чудесного и условно-беззаботного, если бы в какой-то момент Гарольд не щёлкнул пультом, и на экране телевизора не появился блок новостей, в сюжетах которых рассказывали о знаковых событиях уходящего дня и показывали знакомые всё лица. В том числе и Кейси, с которым мы общались мало и неохотно. Пресс-секретарь Джуда каждый раз окатывал меня порцией ледяного презрения и даже не пытался скрыть своего отторжения. Причина этой холодности заключалась, естественно, вовсе не в ревности, а в огромном количестве подозрений, направленных в мою сторону. Кейси был одним из тех, кто активно доказывал мою причастность к идейным врагам и настойчиво советовал Джуду присмотреться внимательнее к тем, кто его окружает. На этой почве между ними несколько раз разгорались конфликты. Кейси выходил из состояния равновесия, почти закатывал истерику, швырял на стол папку с документами и уходил, громко хлопая дверью. Однако на следующий день возвращался и выполнял свою работу, никак не напоминая нанимателю о конфликтах, разгоревшихся накануне. Кейси считался одним из главных доверенных лиц Джуда, и сегодня этого человека не стало. Смерть его практически полностью копировала смерть охраны Мелвина Несса. Кейси расстреляли в тот момент, когда он выходил из машины. Смерть настигла его прямо на пороге предвыборного штаба. У погибшего остался муж и двое детей. Услышав и увидев одну из главных новостей дня, я замер на месте, подобно каменному изваянию, которое при всём желании с места не сдвинешь. Неотрывно смотрел в экран, игнорируя голоса, ко мне обращённые. Я не мог разобрать, что именно они произносят. Всё воспринималось исключительно, как фоновый шум, что не способен пробиться напрямую. А потом оцепенение отпустило, и я осел на пол, не удержавшись и заливаясь слезами прямо там, в присутствии Ирвина, Гарри и их детей, вероятно, не совсем понимавших, почему гость, ещё недавно изображавший жизнерадостность, вдруг начал рыдать навзрыд. — Гарри, займись детьми, — попросил Ирвин, бережно подхватывая меня под локоть и помогая подняться. Гарольд согласно кивнул и попытался переключить внимание своих детей на что-то другое, куда более интересное, чем посторонний омега, рыдающий посреди гостиной и чуть ли из стороны в сторону не раскачивающийся. Чувство вины за случившееся снова нахлынуло, накатило и накрыло с головой. Метод убийства, использованный для устранения Кейси, не просто намекал, он откровенно кричал о том, кто стоит за организацией и исполнением. Вероятно, таким способом Майлз ещё и мне привет передавал, напоминая, что с удовольствием сделает, если ему прикажут. Да и если не прикажут, он всё равно всё сделает для того, чтобы я не вернулся обратно в Портленд, а остался на веки вечные здесь. Желательно — под землёй, на шесть футов ниже, чем сейчас. Ноги не слушались. Если бы Ирвин не тащил меня за собой, я, пожалуй, и с места бы сдвинуться не сумел. Но Ирвина переполняла решимость, и он, крепко схватив меня за руку, двигался в сторону кухни. Хлопнула дверь, отсекая нас от остального мира. Стихли голоса, как других обитателей дома, так и диктора, продолжавшего обзор главных событий дня. Остались лишь мы, и тайна, повисшая между нами. Ирвин налил полный стакан воды и подвинул ко мне. Я крепко обхватил предложенную посуду обеими ладонями и попытался немного отпить, но зубы лишь клацали о стеклянный край, а вода расплёскивалась по сторонам, заливая рубашку и джинсы. — Я позвоню Джуду, — решительно произнёс Ирвин, понаблюдав за тем, что со мной творится, и понимая, насколько патовая сложилась ситуация. — Нет! — закричал я. — Почему? — спросил он, внимательно на меня посмотрев. — У него и без меня проблем огромное количество, — прохрипел я, удивляясь тому, насколько сел голос, и как приглушённо говорю, всё ещё продолжая захлёбываясь вкрай меня заебавшими слезами и такими же соплями. — Не нужно вешать на него заботу обо мне, когда вокруг такое происходит. Мне же не пять лет... — Ага, не пять, а целых десять, — хмыкнул Ирвин. — И если уж на то пошло, он сам повесил на себя эту заботу. — Не нужно! — Почему? — Я не хочу его видеть. Не сейчас. Нет. Когда угодно, но только не сейчас! — Почему? — в третий раз спросил Ирвин. Подняв глаза, я наткнулся на его предельно сосредоточенный взгляд, в котором прочитывалась решимость и желание обязательно докопаться до истины. Я понимал, что он, при необходимости, способен меня дожать. И ему ничего особо делать для этого не придётся. Ещё пара минут обмена взглядами, и моя броня пойдёт трещинами, а после и вовсе осыплется, превращаясь в мелкую крошку и пыль. Я не смогу больше носить это в себе, извиваясь, словно уж на сковородке, придумывая очередные отговорки, отказываясь смотреть правде в лицо и прикрываясь благими намерениями. При этом зная, что от моего бездействия гибнут люди. И будут гибнуть в дальнейшем, если оставить всё, как есть. Длительное молчание и необходимость хранить свои тайны в секрете меня основательно измотали. Мне нужно выплеснуть это всё из себя. До тех пор, пока оно не начало разрушать изнутри. Хотя... Кто сказал, что не начало? Процесс-то давно запустился и шёл семимильными шагами. Правда, я старался этого не замечать, отмахиваться, закрывать глаза и зажимать уши. Убеждал себя, что ничего не вижу, не слышу и не понимаю, потому — не говорю. — Налей мне водки, — произнёс я. На время в кухне вновь воцарилась тишина. Ирвин, видимо, взвешивал все «за» и «против». Вспоминал, к каким последствиям обычно приводят мои возлияния. В итоге коротко кивнул, достал из шкафчика шот, из холодильника — бутылку. Налил и снова подвинул ко мне. Я опрокинул содержимое в себя одним махом и даже не поморщился. Горло продрало, желудок обожгло, в голову ударило моментально. Мерзкий запах засел в ноздрях. Я ненавидел этот напиток столь же сильно, как и виски, ставший — пусть и в сочетании с дозой кокаина — причиной всех моих бед, но сейчас мне нужно было что-то такое, выносящее мозги на раз, чтобы отпустить себя и больше не загоняться. А взять и честно во всём признаться. — Ири, это всё из-за меня случилось. Это я виноват. Опустевшая посуда опустилась на стол. Звук от соприкосновения стеклянного стаканчика со столешницей был единственным звуком, нарушившим привычную уже тишину. Но если прежде она казалась мне гнетущей, теперь, имея возможность сравнить, я окончательно убедился в том, что ошибался в характеристиках и градациях. Тогда были лишь цветочки, отравленные ягодки появились теперь. И тишина эта не просто напрягала. Она давила и ломала, методично меня уничтожая, подводя к самому краю отчаяния. — Виноват в чём? — уточнил Ирвин, перестав стоять навытяжку, отодвигая стул и приземляясь на него. — В смерти Экстона. В том, что кортеж Джуда обстреляли, когда мы возвращались после ужина. Я виноват во всём. Вообще во всём. Ирвин по мелочам не разменивался, к шотам не тянулся. Сделал глоток прямо из горлышка. А потом ещё один. И ещё. — С этого момента, пожалуйста, поподробнее, — попросил. И я не нашёл ни единой причины для молчания, зато миллион их для того, чтобы вывалить историю всех своих бед на голову ничего не подозревающего друга. Всё, начиная от момента первого попадания в психиатрическую клинику и насилия, оплаченного добрыми, заботливыми родителями, заканчивая смертью Сэма, знакомством с подручными смерти и необходимостью отправиться в Сиэтл. Наверное, со стороны это всё звучало, как сценарий какого-нибудь дрянного сериала, в котором намешано слишком много всего, моментами — несочетаемого между собой, но меня не перебивали, не задавали дополнительных вопросов, не играли на и без того основательно натянутых нервах. Ирвин сохранял невозмутимость на протяжении всего того времени, что я грузил его своими переживаниями, но меня не оставляло ощущение, будто он находится в стадии тотального охуевания от осознания творящегося вокруг пиздеца. Будь я на его месте, несомненно, испытал бы нечто подобное. Ещё бы! Встречаешь после длительной разлуки давно знакомого человека, которого запомнил, как само воплощение сдержанности, мило с ним общаешься, а он оказывается совсем не тем, кем кажется, на первый взгляд. У него по карманам рассованы сотни и тысячи секретов. Начиная от самых безобидных, заканчивая теми, от которых кровь стынет в жилах. И живи теперь с этими знаниями, попытайся их переварить и не тронуться умом. — И всё-таки я позвоню Джуду, — заметил Ирвин, поднимаясь и убирая водку в холодильник, когда мой рассказ подошёл к концу. — Он... — Он должен обо всём узнать, и ты понимаешь это не хуже меня. — Он меня возненавидит, — хмыкнул я, сцепив ладони в замок и прижимаясь к ним лбом. — Люди из его команды давно подозревали меня в чём-то подобном, а он... — Конечно, не верил, — заметил Ирвин. — И верить не хотел. Потому что это ты, а не кто-то другой. Как может лапушка желать ему зла? — Да. А теперь выяснится, что они были правы и... — До каких пор ты собирался молчать? — Не знаю, — честно признался я. — Ты задаёшь слишком сложные вопросы. — Я тебя тренирую. Он ведь задаст те же самые вопросы, и что ты скажешь в ответ? — Не знаю, — прозвучало повторно. — Не лучший ответ, — резонно заметил Ирвин, подходя ко мне и проводя ладонью по волосам в успокаивающем жесте, словно я был не бывшим одноклассником и, соответственно, ровесником, а ещё одним из его детей, совершивших дерьмовый поступок. То, что в итоге я раскаялся и решил обо всём рассказать понимающему родителю, нисколько меня не извиняло и не облегчало вины. — Очевидно, — согласился я; добравшись до воды, выхлебал и её. Почти полностью. Остаток вылил на ладонь и выплеснул себе в лицо, надеясь, что несколько ледяных капель, попавших на кожу, пойдут на пользу. Подействовало, но ненадолго. Стоило услышать, как Ирвин разговаривает с Джудом по телефону, и вся моя решимость пошла на спад. Снова скрутило спазмом, снова стянуло воедино все внутренности, снова связало их все в крепкий узел. Пришлось зажать рот ладонью, чтобы не начать икать и выть прямо там, привлекая к себе повышенное внимание. Тем более Ирвин не собирался сдавать меня с потрохами, самозабвенно смакуя все полученные знания и рассказывая Джуду в подробностях, какая тварь оказалась рядом с ним. Он лишь сказал, что мне очень плохо и попросил приехать, если будет возможность. — Скоро он будет здесь, — произнёс, положив телефон на столешницу. — Да, — растерянно кивнул я, не слишком понимая, зачем мне знать об этом. Хоть рано, хоть поздно. Я в любом случае успею накрутить себя по максимуму, и когда Джуд появится здесь, окончательно свихнусь от нервного перенапряжения. — И ты ему обязательно обо всём расскажешь, — продолжил свою мысль Ирвин. — Расскажешь ведь? — Да, — обречённо выдохнул я, прекрасно представляя, какой высоты пламя полыхнёт, когда он узнает о моих истинных мотивах. Какой силы взрыв прогремит. И если прежде удавалось выбраться из переделок целым и невредимым, то теперь меня точно разметает в разные стороны и размажет по стенке. — Вот и молодец, — похвалил Ирвин, улыбнувшись сдержанно. Не оставляло отвратительное ощущение: несмотря на то, что он продолжает демонстрировать дружелюбие, его отношение ко мне изменилось, и все эти улыбки, заботливые прикосновения — не более чем дань вежливости, а не настоящая поддержка. Он смотрит на меня и видит циничного ублюдка-предателя, способного без зазрения совести подвести под удар человека, которому буквально пару дней назад отчаянно клялся в любви, шепча проникновенные слова на ухо, прижимаясь близко-близко, и — по традиции уже — опасаясь, что момент этот окажется сном, а не реальностью. — Оставлю тебя ненадолго. Пойду посмотрю, как там дети, — произнёс Ирвин, в последний раз прикоснувшись ладонью к моему плечу и выскальзывая за дверь. Всё-таки ушёл. Оставил в одиночестве. То ли действительно продемонстрировал отторжение, возникшее после откровенных признаний, то ли просто дал время, чтобы собраться, привести разрозненные мысли к единому знаменателю и придумать, наконец, как и в какой форме я буду озвучивать всё это Джуду. Каждый раз, когда представлял наш разговор, будто на высокую стену напарывался, врезался в неё с разбега и разбивал голову в кровь. Если Ирвин мог попытаться оправдать меня и в итоге всё-таки сделать это по доброте душевной, то в ситуации с Джудом на благополучный исход я не рассчитывал вовсе. Чем больше размышлял над своим незавидным положением, тем чаще приходил к умозаключению, гласившему, что именно сегодня, в этот день я потеряю его навсегда. Как только мой рассказ подойдёт к концу, как только стихнет голос, Джуд одарит меня ледяным, равнодушным взглядом и уйдёт, решив для себя, что меня никогда не существовало. Или, что я был когда-то, а потом взял и умер, и на память обо мне осталась лишь школьная история любви, к которой он периодически возвращается с грустью и трепетом. Лучше бы мы, на самом деле, не встречались после школы никогда, чем встретились так. Лучше бы... Джуд ждать себя не заставил. Я слышал, как подъезжает к дому машина. Слышал его шаги и голоса, звучавшие в прихожей. Напряжение усиливалось с каждой секундой, а сердце болело так, словно кто-то схватил, сжал его в руке, а затем проткнул длинными, острыми иголками сразу в нескольких местах. — Что случилось? — спросил Джуд. — Увидел новость о смерти твоего пресс-секретаря, и его накрыло, — сообщил Гарри. — Подробностей не знаю. Лучше спросить у Ирвина... — Вот только он тоже ничего тебе не скажет, — хмыкнул Ирвин, — поскольку искренне считает, что в таких разговорах посредники лишние, и если кто-то должен тебе обо всём рассказать, так это Эйден. — Что здесь происходит? — удивился Гарольд, и я представил, как он хмурится, переводя взгляд с одного своего собеседника на другого. — Всё очень сложно, дорогой. Слишком сложно для наших с тобой средненьких умов. Шаги стали громче. Знакомый аромат, не навязчивый, но всегда ощутимый, тоже становился сильнее. Я не сомневался ни секунды в том, что Джуд уже совсем рядом, но всё равно вздрогнул, когда дверь открылась, и Джуд оказался на кухне. Здесь не горел свет. Было темно, и я видел лишь его силуэт, маячивший в дверном проёме. Он перешагнул через порог, закрыл дверь. Мы остались вдвоём. Ну, или втроём. Я, он и тишина, вновь грозившаяся раздавить меня, раздробив позвоночник в нескольких местах. Прямо, как Майлз, не забывающий оставлять мне голосовые сообщения. Я перестал отвечать на его звонки и почти не включал телефон, от него полученный, но он всё равно находил способ со мной связаться и сказать, как активно презирает, ненавидит и с нетерпением ожидает момента, когда сможет стереть в порошок. — Лапушка, — позвал Джуд, отлипая от двери и медленно приближаясь ко мне. Его ладонь легла на щёку, замерла, не двигаясь. Я поднял глаза, перестав смотреть в пол, и с трудом сглотнул. — Прости меня, — выдохнул, понимая, насколько нелепо звучат эти слова. — Пожалуйста, если сможешь, прости меня, Джуд... — За что именно я должен тебя прощать? — За всё, что я сделал. Точнее, не сделал. Я... Унизительно и нелепо, с отлично угадывающимся духом театральщины, которой мне совсем не хотелось, но которая проявилась сама собой. В каждом жесте и каждом слове. Я хотел произнести признательную речь быстро, чётко, по пунктам. Так, словно отчитывался перед ним, а вместо этого сполз на пол, обхватил его за ноги, прижался к ним лбом, едва сдержав очередной поток слёз, не находя нужных слов. Они сами собой улетучились. Все, до единого, вылетели из головы. Оставили в ней удивительную пустоту, от которой становилось в разы страшнее, чем от боли, страданий и бесконечных метаний, раздиравших на клочки до появления Джуда. — Лапушка, что всё это означает? — спросил он, продолжая сохранять завидное самообладание, не повышая голос, не оттаскивая меня от себя и не отшвыривая, словно мусор, случайно налипший на подошвы дорогих ботинок. — Я знаю, кто убил их, — выдохнул я. — Знаю, кто стоял за покушением на Мелвина и на тебя. Знаю, кто убил Кейси. — И кто же? — сдержанно поинтересовался Джуд. — Подручные смерти. Или ангелы смерти. Они себя по-разному называют. А я... Голос снова дрогнул, сбился и погас. В груди давило, болело и жало. — А ты? — поторопил Джуд. — Давай же, лапушка. Продолжай, раз уж начал. Мне почему-то кажется, что история эта обещает быть занимательной, потому с удовольствием дослушаю до конца. Конечно, если будет, что слушать. Это сделали подручные смерти, а ты?.. Какое отношение к ним имеешь ты? — А я — один из них. Прозвучало обречённо. Пальцы цепко сжались на ткани его брюк. Я больше не плакал, прекрасно понимая, что от слёз нет никакой пользы. Не хотелось, чтобы Джуд думал, будто я играю на его эмоциях и пытаюсь разжалобить, потому что такой цели перед собой действительно не ставил. Да и легче от них не было. Ударь, думал я. Давай же, Фитцджеральд. Оттолкни меня и ударь. Так, как я того заслуживаю. Что угодно, но только не молчи, не стой неподвижно. Не уходи вот так, ничего не произнося и оставляя меня задыхаться в этой пустоте. Я помнил о его давнем правиле — едва ли не пункт личного кодекса чести — не применять насилие по отношению к тем, кто слабее его. Он неоднократно повторял об этом в школьные годы. С течением времени принципы его могли подвергнуться корректировке и измениться до неузнаваемости. Но, кажется, понятие радикальной смены взглядов на противоположные — это была чья угодно история, но только не Джуда. Он не бил и даже не замахивался, не сжимал ладонь в моих волосах, с силой отрывая меня от своих ног. Он вообще ко мне не прикасался, хотя в самом начале собирался. Я чувствовал, как ладонь зависла над моим плечом, не двигаясь ни вперёд, ни назад. Он не прикасался ко мне, но и не отдёргивал её. — Почему? — спросил он. Вопрос, ставший главным этим вечером, звучавший из уст каждого, с кем мне доводилось разговаривать, повис между нами. Подходящих слов по-прежнему не было, одни лишь невнятные обрывки их и фраз, что прежде казались остроумными и уместными, а теперь раздражали. — Почему? Почему ты это сделал, Эйден?! — прорычал Джуд, всё-таки схватив меня за плечи и встряхнув. — Скажи что-нибудь, чёрт бы тебя побрал! — Потому что боялся. И боюсь до сих пор. — Кого? Чего? — Всего, что они могут сделать. Со мной, с тобой, с моими детьми... Ты даже представить себе не можешь, на что они способны... — Нет, — усмехнулся Джуд. — Как раз это я отлично просто представляю. Видел уже неоднократно. Сегодня как раз очередное доказательство получил. — И... — Отдаёшь себе отчёт в том, что скажи ты об этом раньше, Кейси удалось бы спасти? А теперь... Хотя, какой смысл говорить теперь. Скажи, лапушка, когда ты собирался поставить меня в известность? Прямо на смертном одре? Или немногим раньше? Я кусал губы и зажимал нижнюю часть лица ладонью. Казалось: ещё немного, и носом хлынет кровь. И я ею в итоге захлебнусь. Казалось, что мне действительно перебили нос. Не Джуд. Сама жизнь. Взяла и нанесла выверенный хук справа или слева. Не имеет значения — какой именно. Важно лишь то, что эффект вышел потрясающий. Меня отправило в нокаут, да так там и оставило. — Ударь меня, — прошептал я, продолжая сидеть на полу и закрывая глаза. Джуд всё-таки разжал мои пальцы по одному, сумел вырваться из неприятного захвата и отошел к столу. Сел на стул, на котором раньше располагался Ирвин, но к водке не тянулся, подтащил к себе пепельницу. Чиркнул зажигалкой, закурил, глубоко затягиваясь. — Зачем? — Тебе ведь хочется это сделать. — Откуда такая уверенность? — Интуиция. Считай, что она. — А, что, если ударю? — спросил Джуд. — Если я сделаю это, что-то реально изменится? Может, Кейси воскреснет? Или твои чокнутые дружки перестанут охотиться за мной и моими людьми? Как-то слабо верится. — Они не мои дружки. — Правда? Кто тогда, прекрасный мой приятель смерти? — Подручный. — Да насрать, как вы там друг друга называете, — процедил он. — Не это важно. Понимаешь? Совсем не это. — Понимаю, — тихо отозвался я, вжимая ногти в ладони. — Ты ведь ничего не знаешь о моей жизни, верно? Кроме того, что вычитал на страницах жёлтых газет. Думаешь, что эти десять лет я прожил в счастье и радости, наслаждался каждым моментом, купался в любви и понимании... — Нет, — коротко сказал Джуд. — Что — нет? — Я так не думаю. Но и мысли читать, прости, не научился. Не нужно сейчас пытаться обвинять во всём меня и на меня же всю вину перекладывать. Ты мог обо всём мне рассказать с самого начала, и мы бы, возможно, отыскали какой-то выход. Но ты предпочёл солгать о побеге из дома, ощущении собственной ненужности там и желании путешествовать. В чём ты теперь меня обвиняешь, Эйден? В чём, блядь?! Как я должен был понять, что это ложь? Потащить тебя к специалисту и проверить каждое слово на детекторе? Я мог, конечно, это совсем не трудно, тем более, что поводов было предостаточно. Твоя легенда не то, что хромала — на четырёх костях ползла. Я понимал это, но до последнего верил тебе. Он почти не повышал — за редким исключением — голос, но я слышал, как постепенно нарастает раздражение, и Джуда захватывает ворох эмоций, с которыми мне не доводилось сталкиваться прежде. Это был самый вымученный и самый сложный из всех наших разговоров, когда-либо случавшихся. Самый трагичный, омрачённый последними траурными новостями. Самым важным, если уж на то пошло. Я знал, что если не признаюсь сейчас — не признаюсь уже никогда. И всё, что довелось пережить в одиночестве, в его отсутствие, так и останется моим личным адом, в который посторонним вход строго воспрещён. Однажды на фоне бесконечных сражений — и бесчисленных поражений в этой битве — я действительно сломаюсь окончательно, и тогда самые мрачные сценарии, которые мне пророчат, могут стать реальностью. Мои враги будут ликовать, празднуя победу, а я — доживать последние дни, недели, месяцы, годы в психиатрической клинике, приходя к неутешительному выводу, что со своими демонами не справился. А того, кто готов был мне помочь, оттолкнул самостоятельно. Почему ты молчал, Эйден? Почему? Почему? Почему же? Сейчас снова и снова задавался этим вопросом, пытаясь отыскать хоть какую-то весомую причину. Но каждый раз приходил к выводу, что у меня нет таких причин. Очередной виток размышлений оборвался вместе с громким звоном битого стекла и осколками, полетевшими во все стороны. Я обхватил голову руками, словно боялся, что все самые крупные куски полетят именно в меня, но они рассыпались по полу. Вероятно, Джуд не сдержался, почувствовав себя бессильным в сложившейся ситуации. Выместил раздражение простейшим способом. Схватил со стола первый попавшийся стакан и метнул его в стену, безразлично глядя за тем, как он разлетается на части. — Жалкая крысиная душонка, — припечатал, с ожесточением загасив окурок в пепельнице. Поднимаясь и собираясь уходить. — Ударь, — снова сказал я. — Если тебе станет легче... — Да не станет. Не станет! — рявкнул он, разбивая ещё и рюмку. — Я бы, может, и ударил, если бы мог. Но на тебя у меня рука не поднимется. Именно тебя я никогда не смогу ударить, как бы отчаянно ты не проебался и сколько бы дерьма не пришлось хлебнуть по твоей вине. Не смогу, Эйден. Неужели ты этого не понимаешь? Не видишь, как я к тебе отношусь, и сколько ты для меня значишь? Какой же ты всё-таки... идиот. Ровно в тот момент, когда он потянулся к двери, она распахнулась. В помещении вспыхнул яркий свет, и Ирвин обеспокоенно посмотрел на нас, переводя взгляд с одного на другого. — Что вы творите? — Прости, Ири, у меня случилось временное помутнение рассудка, — произнёс Джуд. — Я обязательно куплю вам новые стаканы. Позвони и напомни об этом как-нибудь. Сам я могу забыть. Слишком много дел. Произнеся это всё на одном дыхании, он протиснулся мимо Ирвина и ушёл. О его недавнем пребывании здесь напоминали разве что запахи: природный и сигаретный. Случилось то, чего я так отчаянно боялся. Я его всё-таки потерял. Так бездарно и так нелепо.