Те, что правят бал

Удивительно, насколько легко и просто Джуд находил общий язык с детьми. До сегодняшнего дня мне не доводилось видеть его в окружении детей, а прежние многочисленные высказывания сформировали ошибочное восприятие. Я был уверен, что Джуд, оказавшись рядом с ними, обязательно впадёт в прострацию. Либо начнёт отмахиваться, как от назойливых мух, либо сделает вид, что безумно занят и постарается ретироваться, как можно скорее, чтобы лишний раз не напрягаться и не лезть из кожи вон, придумывая более или менее остроумные ответы на вопросы, ему адресованные. Джуд никогда не говорил, что любит детей и хотел бы однажды завести хотя бы одного ребёнка. Даже, когда он жил с альфой, разговор о продолжении рода, начинал именно Мелвин, а не Джуд. Радовался, поняв, что не сумеет выносить и родить, в то время, как большинство омег, услышав подобное заявление, пришли бы в ужас. Рождение детей зачастую меняло омег до неузнаваемости, но на Джуда эта схема не натягивалась ни в какую. Самое нежное, что я слышал от него — «нормально я их воспринимаю», всё остальное обычно создавала моя, не в меру расшалившаяся фантазия. Это я хотел видеть его отцом своих детей и активно занимался самообманом, представляя, как бы это выглядело в реальности. Но потом, словно каменная плита, наваливалось на меня осознание, что это невозможное явление, а потому лучше не бередить раны и не забивать голову ерундой. Единственный человек, от которого я хотел бы ребёнка, физически неспособен осуществить эту мечту. Общим ребёнком для нас может стать только маленький альфа или омежка, которого мы усыновим. И близнецы, если Джуд сумеет принять их, как своих. Сегодня мне наглядно продемонстрировали, насколько отвратительно я понимаю окружающих людей. Реальность щёлкнула меня по носу, показав, как искренне и заразительно смеются близнецы, находясь в обществе Джуда, как горят от восторга их глаза, как активно они сопротивляются, когда я говорю, что им пора спать, а, значит, с новым знакомым придётся попрощаться. А потом действия реальности повторил и Джуд. Прямо как в школьные годы. Усмехнулся, стягивая с ладони перчатку-куклу в виде какого-то непонятного мохнатого чудовища, бросил её на стол, а меня щёлкнул по носу. — Как тебе удалось? — хрипло спросил я. Волнение, накрывшее в момент первой встречи, не улеглось окончательно. Оно всё ещё находилось рядом, меня всё ещё потряхивало. Но мысль о том, что дети не где-то там, под прицелом следящих камер — и не под прицелом подручных смерти, — а рядом со мной, действовала благотворно. Давно я не чувствовал себя настолько счастливым. Ощущение свободы, правда, так и не появилось, над этим предстояло работать. Зная, что где-то на улицах Сиэтла я могу столкнуться с Майлзом, попутно напоровшись на тонкое лезвие его заточки, расслабиться мог лишь самый наивный и недалёкий омега. Я никогда не считался гением, даже в шутку себя к их числу не причислял, но и настолько наивным тоже не был. Понимал, что если меня заставили сорваться с места и перебраться в условно-безопасное место, дела в городе идут не слишком хорошо. Уровень опасности не только не идёт на спад, но и, напротив, усиливается. — Не скажу, что это было просто, — произнёс Джуд, — но у меня есть несколько своих секретов. Не сомневаюсь, что исчезновение близнецов не останется незамеченным для твоих приятелей, но к тому времени, когда они поймут, где искать, мы успеем прижать Маршаллу хвост. — Уверен? — Нет, но очень на это надеюсь. А что? Беспокоишься за своих приятелей? — Они не мои приятели. Среди них был лишь один человек, которого я мог бы назвать другом, остальные — нет. — Что за человек? — спросил Джуд, проявив неподдельный интерес. — Один из наставников, — признался я, разглядывая ногти и отрывая один заусенец; на месте отрыва выступила кровь, обожгло мимолётной болью, но я её даже не заметил. — Карли Соверен. Омега. Прямолинейный, острый на язык, не слишком сдержанный в высказываниях. Некогда влюблённый в другого омегу. Считавший, что я обязан однажды отыскать тебя и сказать о своих чувствах, иначе моя жизнь будет прожита зря. — Вот как, — протянул он и замолчал. Бьющая по нервам тишина. Обмен взглядами. Долгими, пристальными и бесконечно внимательными. Словно мы встретились здесь для того, чтобы проверить друг друга на прочность, а не собраться с силами, отбросить все существующие сомнения и, наконец, поговорить по душам. Сделать так, чтобы между нами больше не осталось никаких секретов, отравляющих жизнь обоим. — Томпсон сказал, что ты знаешь Маршалла, — произнёс я, пряча руки в карманы. — Давно? — Достаточно для того, чтобы утвердиться во мнении, что он — конченый ублюдок, и никогда не сомневаться в правдивости этого высказывания. Наша история высоких отношений довольно долгая, хоть и не слишком интересная. Было время, когда он пытался подкатывать ко мне свои попользованные яйца, — невозмутимо произнёс Джуд. — Предлагал покинуть команду Мелвина, присоединиться к нему и совместными усилиями поставить мир раком, но был торжественно послан на хер. Мне казалось, что мы решили вопрос полюбовно, но, видимо, он посчитал иначе. Затаил обиду и решил отыграться за нанесённые прежде оскорбления. — Отправляя меня сюда, он сказал, что хочет видеть на месте губернатора другого кандидата. Он говорил о Харрисоне? — Да, — не тратя время на длительные раздумья, ответил Джуд. — Именно о нём. — Как так вышло? — Харрисон — максимально удобный кандидат. В этом всё дело. Он что-то типа марионетки. Человек-картонка, не имеющий собственного мнения, озвучивающий чужие мысли. Ему говорят, что нужно произнести, и он послушно повторяет. Ему говорят, что нужно сделать, и он тут же выступает с инициативой, предлагая чужие разрушительные идеи, но при этом выдавая их за благо и спасение общества от всех существующих проблем. Фактически, принимая участие в предвыборной гонке, я соревнуюсь не с самим Харрисоном, а с Сидом Маршаллом. Просто раньше мы оба скрывались за чужими спинами, а теперь прикрытие осталось только у него. Мне, в отсутствие Мелвина, приходится принимать удар на себя. Впрочем, не жалею. Не мог же вечно я прятаться в тени человека, не слишком понимавшего, о чём он говорит и чего, на самом деле, собирается достичь, выдвигая на суд избирателей определённую программу. — Какие цели он преследует? — Не знаешь? — Он со мной не откровенничал, — чуть зло отозвался я. — Просто поставил перед фактом и зашвырнул сюда. Но перед этим за каким-то хером затащил в свою койку. Медленно, с большим опозданием, но до меня доходил смысл и этого поступка. Я не был особенным, как считали остальные подручные смерти, не сумевшие добиться ответной реакции от обожаемого начальства. Его не интересовал мой природный запах, не восхищала внешность. Я сам его, в принципе, не интересовал. Единственное, что его привлекало во мне — прошлое, отнюдь не дружеская связь с Джудом, о которой он наверняка знал прекрасно. Именно теперь, когда Джуд слегка приоткрыл завесу тайны, поведав о давнем знакомстве и обречённой на провал попытке добиться взаимности, как в профессиональной, так и в личной сфере, мне стали максимально понятны мотивы поступков Сида. И собственные ощущения, казавшиеся странными, вмиг стали естественными и легко объяснимыми. Затаскивая меня в свою кровать, раз за разом овладевая моим телом, Сидни думал не обо мне, не о любом другом омеге из числа подручных, а о Джуде. О нём и только о нём. Эта мысль ложилась на его поступки и мотивацию так легко и естественно, что я почти не сомневался в том, что верно понял смысл нашего секса. Сид так отчаянно жаждал обладать Джудом, что готов был подбирать за ним любые объедки. В том числе меня, которого, возможно, откровенно презирал. Сравнивал и презрительно морщился, не понимая, что мог найти во мне такой человек, как Джуд Фитцджеральд. — Неужели не доверял своему любовнику? — усмехнулся Джуд. — Надо же. Сам предпочитал в постели языком не трепать, но думал, что со мной этот номер прокатит. Видимо, списал всё на омежью сентиментальность. Что ж, у него почти получилось выиграть это сражение. Он сделал ставку на правильного человека. — Откуда ты?.. — начал я и заткнулся, почувствовав себя так, словно меня с ног до головы облили крутым кипятком. Сварили заживо и оставили умирать, проживая и запоминая каждую секунду этого кошмара, а не добили, чтобы поскорее избавить от мучений. — Зная его манию — трахать всё, что хотя бы немного шевелится, логично было предположить, что и мимо тебя он не пройдёт. Так что нисколько не удивлён подобному открытию, — заметил Джуд, оставаясь поразительно невозмутимым. — Я за ним такого не замечал. Среди подручных было немало тех, кто... — Обычных омег в Штатах гораздо больше, чем подручных смерти. Сидни, будем откровенны, довольно привлекательный альфа. Харизма, деньги, аура власти притягивают великолепно. Он многим нравится. Думаешь, для него проблема — найти любовника на ночь? — Нет. — Вот и правильно, потому что для него это действительно — не проблема. Значит, ты с ним действительно спал? — Да, — честно ответил я. Лгать было бессмысленно. И без того успел нагородить столько, что разгребать теперь и разгребать. Не стоило усугублять ситуацию, усиливая недоверие, установившееся между нами и бьющее наотмашь. Сильнее, чем возможные пощёчины, которые так и не посыпались на меня градом, оставшись исключительно в воображении. Но временами мне казалось, что их я перенёс бы легче, чем осознание перемен, наступивших в наших отношениях. Мрачные времена, медленно угасающие чувства, не прошедшие проверку испытаниями. Вернее, методично и с особой жестокостью убиваемые определённым человеком. — Не думал, что однажды скажу об этом, но мне тебя действительно жаль, — произнёс Джуд, взявшись за сигареты; вначале просто крутил пачку в руках, потом закурил. — В школьные годы ты был другим. Наивным немного, простоватым, но готовым бороться с обстоятельствами, если они тебе не нравились. Теперь от этого парнишки ничего не осталось. Ты просто опускаешь руки и позволяешь посторонним людям руководить тобой и твоими действиями. У тебя за спиной столько всего происходит, а ты ни черта не видишь, не замечаешь и замечать не пытаешься. Копаешься в своей рефлексии и страхах, прикрываешься какими-то левыми отговорками. Хочешь, как лучше, а получается одно сплошное дерьмо. — Ты меня сюда притащил, чтобы отчитывать и самоутверждаться на моём фоне. Так, что ли? — Нет. Хотел порадовать, устроив встречу с близнецами. Несмотря на твои уверения, я так и не проникся. Не поверил, что ты можешь запросто их бросить и наслаждаться жизнью. Ещё хотел оградить тебя от опасности, потому что, на данный момент, это одно из немногих мест, где ты можешь вдохнуть полной грудью, а не впадать в панику от каждого шороха. Томпсон тебе не солгал. А ты ему? — Что? — Ты сказал ему правду? Или снова придумывал охренительные истории об усталости от жизни и желании осесть на новом месте? — А он разве перед тобой не отчитался? — Нет. Сегодня ещё не отчитывался, — хмыкнул Джуд. — Информацию о подручных смерти, их кураторе и незаконной деятельности мы получили до того, как Томпсон тебя допросил. По сути, ты не сказал ему ничего нового. Лишь подтвердил то, что нам уже было известно. И о деле об убийстве, которое Маршалл пытался, притом вполне успешно, на тебя повесить, я тоже узнал гораздо раньше. Пожалуй, я бы даже возненавидел его сильнее, чем прежде, если бы не одно «но». — Какое? — Сделав ставку на определённую пешку, он фактически спас ей жизнь. В противном случае, муженёк отправил бы тебя на тот свет в канун Рождества, и дело с концом. Что смотришь? В это тоже не веришь? Считаешь, мистер теннисная ракетка не был способен на такие поступки? — Я смутно помню события той ночи, — произнёс я, проигнорировав насмешки, вернее, сделав вид, что вовсе их не замечаю. — Неужели? — У меня были отягчающие обстоятельства. — Например? — Виски с кокаином ещё никому на пользу не пошли. — Ух ты, — присвистнул Джуд. — Впечатляющий коктейль. — Не обязательно глумиться надо мной. — И не пытался. Действительно впечатлён. Обычно-то тебе шампанское по мозгам бьёт, а тут и виски, и кокаин... Тяжёлая артиллерия. При таком раскладе я бы не удивился, узнав, что ты реально его пришил. — Что ты знаешь о мотивах моего мужа? — Всё. Без преувеличения. А что знаешь о нём ты? — Ничего. — Оно и видно. Наверное, ты и не в курсе того, что твой муж спал с твоим вдовствующим папочкой, и план по устранению помехи они тоже разрабатывали совместными усилиями. Отличный такой план, как им обоим казалось. Вы едете отдыхать, ты накачиваешься наркотиками и — как будто бы — стреляешь себе в голову, потому что давно с ней не дружишь, а ко всему прочему ещё и к суициду склонен. Безутешный вдовец оплакивает любовь всей своей жизни, говорит, что больше никогда и ни с кем не заключит брак, а сам счастливо живёт со своим тестем и двумя детьми. Идеальная семья. И даже дети отлично вписываются, потому что похожи на Миккеля. При желании, можно представить, будто это именно он их родил, а не ты. Возможно, именно это он и представлял, занимаясь их активным воспитанием. Дети любимого мужчины. И его. Тебе в их схеме места не нашлось, даже на роль бесплатной няньки не потянул. О, по лицу вижу, что ты впервые обо всём этом слышишь. Хочешь ещё одну занимательную историю? — Нет, — прохрипел я. Одного рассказа с лихвой хватило, чтобы мир знакомо и пугающе пришёл в движение. Закачавшись, разбился на кусочки разных размеров и начал распадаться на составляющие части. Мне доводилось слышать о подобных историях. Читать о них в газетах или на страницах форумов для омег. Каждый раз, когда я на них натыкался, меня передёргивало и накрывало волной отвращения. Это казалось чем-то немыслимым. Папа, отбивающий мужа у собственного сына. Это ли не безумие и абсурд? Именно они. А теперь вдруг выясняется, что это происходило не где-то, с кем-то, а прямо со мной. Сэм и Миккель крутили роман прямо у меня за спиной, а я, погрузившись в ворох проблем и переживаний, ничего не замечал. Не подозревал об их отношениях, не думал, что они решатся однажды от меня избавиться, посчитав помехой на пути к счастью. — Знаешь, кто истинный наследник Эгона Фишера? Наверное, думаешь, что твой папочка? — Не он? — Нет. Не знаю, что нашло на твоего отца в конце жизни. Быть может, он всерьёз раскаялся и решил, что сможет искупить вину деньгами, но всё его состояние, согласно завещанию, принадлежит тебе и твоим детям. Миккелю он не оставил ничего. Видимо, слишком разочаровался в муже. — И пожалел, что не выбрал однажды Оливера? — Понятия не имею. Может, и нет. Мой папа, в любом случае, об этом не жалеет. Не скажу, что с Келтоном они жили душа в душу, но отцу хотя бы хватило духу признаться в своих изменах, в отличие от того же Эгона. Предпочитаю лишний раз не ворошить прошлое. Толку от этого всё равно нет. Но не могу не признать, что в настоящем чёрная кошка между твоими предками точно пробежала. — Есть, чем меня добить? — хмыкнул я. — Или на этой торжественной ноте интересные новости закончились? Задумчивый пристальный взгляд стал мне ответом. Несомненно, было. Удивительное чувство — смотреть на другого человека и понимать, что ему о твоей жизни известно в разы больше, чем тебе самому. В рукаве у него припрятано сразу несколько козырей и насмешливо посмеивающийся джокер, а у тебя какая-то чушь низшего ранга, с которой при всём желании партию не выиграть. Можно сдаваться сразу, даже не пытаясь претендовать на победу. — Сам догадаешься или подсказать? — Лучше не тяни время и просто скажи напрямую. — Твоя встреча с будущим мужем не была случайностью. За это знакомство можешь поблагодарить своих родителей, в первую очередь, покойного отца. Они постарались, чтобы деточка не осталась в одиночестве, и подсуетились подыскать тебе подходящую партию. Схожий типаж стал огромным плюсом. — Но... Как же?.. — Что? — Зачем ему это? Учитывая его статус в обществе, он мог найти себе кого-нибудь другого. В разы лучше. — Честно говоря, не таким уж успешным спортсменом он был, — произнёс Джуд, затушив сигарету. — Пыль в глаза отменно умел пускать, этого не отнять, но расходы его всегда превышали доходы. Повышенные запросы и желание жить в роскоши приводили нашего популярного, востребованного и спортивного в долговую яму. Твои родители обещали ему немалую сумму за эти отношения. Такую, что покрыла бы все его долги и позволила выйти в плюс. Ты — его самая доходная работа, теннис и вполовину не так прибылен, как это. Отношения с тобой, разговоры с тобой, секс с тобой. Забота о тебе. Всё это оплачивалось ежемесячно. Не знаю, правда, заплатили ли ему за детей, или их он решил завести по собственному желанию. Но за всё остальное платили щедро. Думаешь, он просто так пригласил твоих предков на свадьбу? Нет, конечно. Им нужны были доказательства того, что это всё не фикция, и ты действительно попался на крючок. Они получили множество этих доказательств и остались довольны. — С чего ты вообще решил озадачиться историей моей жизни? — Я ею давно озадачился, а тут и повод нашёлся. Мне нужен был компромат на твоего папочку, и я пытался отыскать хоть что-нибудь. В итоге, как видишь, нашёл много нового и интересного. — Да, я оценил. — Будь ты откровенен со мной с самого начала, дети давно были бы рядом. Возможно, все мои люди остались бы в живых, а тебе не пришлось унижаться, ползая на коленях, хватаясь за штанины и ненавидя меня за... Да за всё, по сути, — он усмехнулся, вновь принимаясь издеваться над пачкой, то открывая, то закрывая её, но не доставая сигарет. — Что? Хочешь сказать, что не ненавидел в тот момент, а отчаянно обожал, несмотря на то, что я был свидетелем твоего позора? Позволь тебе не поверить. — Позволь сделать то же самое, — отозвался я, складывая руки на груди. — В каком смысле? — Усомниться в правдивости слов, что ты исключительно заботу обо мне проявляешь, а не пытаешься самоутвердиться. Каждое слово, тобой произнесённое, насквозь пропитано ядом, а истинный смысл между строк запросто читается. В них то, каким ты меня видишь, на самом деле, а не в фальшивых признаниях. — Да? И каким же? — Бестолковой и бесполезной дешёвкой, о которую вытирают ноги все, кому не лень. И ты теперь тоже к их числу присоединился, потому что, ну, как так? Всем можно, а тебе нельзя. Несправедливость, перекос в одну сторону, а нужен баланс. Недальновидный, доверчивый, цепляющийся за свои страхи, всеми использованный, никому не нужный. Сказал? Донёс до сведения? Убедился, что меня проняло? Да, меня проняло. Ты всё правильно сделал. Молодец. Иди, блядь, медаль себе нарисуй. Благодарить не буду. Но тебе и собственного самолюбования хватит. Давай, подрочи на охуенного себя. Прямо сейчас начинай. Не сомневаюсь, что у тебя получится, неоднократно, притом. Сложно сказать, на какую именно реакцию он рассчитывал, рассказывая о том, что ни один из альф моей жизни никогда не питал ко мне тёплых чувств, но сработало всё ровно так, как могло и должно было сработать с любым среднестатистическим омегой. Спровоцировало прилив раздражения и желания бросить ему в лицо миллион ответных обвинений. В том, что обе наши жизни стремительно покатились под откос, а долгие десять лет были утрачены безвозвратно, его вины было не меньше, чем моей. Ведь это он не приехал за мной когда-то, несмотря на данное обещание. Не стал докапываться до истины в те годы, когда я отчаянно нуждался в поддержке и буквально на стены лез от безысходности. Пришёл к этому только сейчас, хотя, возможности у него были всегда. Он так же, как и я, двигался по пути наименьшего сопротивления. Отказался от борьбы. Не сорвался в Нью-Йорк из своего чёртового благополучного и стабильного Сиэтла, не попытался найти меня и спросить, чем продиктованы те или иные поступки. Он назло мне принял предложение Мелвина, позволил окольцевать себя, спрятал амбиции в задницу, согласившись на роль подпевалы, а не первой скрипки, зато теперь отыскал слабое звено, понял, что сумеет зацепить, и начал активно разбрасываться обвинениями в трусости. На себя бы, блядь, посмотрел. Я не питал иллюзий относительно чувств Сидни, не думал, что он мог по-настоящему влюбиться или увидеть во мне что-то такое, чего не замечали остальные, потому выделить особо и сделать своим любовником. Не было больно от осознания, что он воспринимал меня исключительно, как вещь, — и в этом моя ценность, — которой когда-то пользовался Джуд. Меня не задевал тот факт, что любовь Сэма тоже оказалась сплошной фикцией, построенной исключительно на денежных вливаниях. Забавный поворот судьбы. Отец искал любовника для меня, а в итоге отыскал для Миккеля. В принципе, с тем же успехом и Сэм мог упрекнуть меня в лицемерии. Он любил меня за деньги, я не любил его вовсе, хоть и лгал каждый раз самозабвенно. Гораздо сильнее задевало осознание того, как и каким тоном преподносил эти сведения Джуд. Как смотрел, как искривлял в усмешке губы, какие выбирал интонации. Словно стоял на одной ступеньке с обоими альфами и готовился с минуты на минуту озвучить слова о том, что тоже никогда меня не любил. Либо, что только он один меня всегда искренне любил, ценил, обожал и дорожил, но я — чёртова сука, шлюха, блядь — не оценил и принялся скакать по чужим хуям, предав нашу любовь. Растоптав её, раздавив, а ему — наплевав в душу. Хотя, какое там наплевав... Нахаркав без сожалений и зазрений совести. Он меня ждал и любил, а я, предав однажды, вернулся лишь для того, чтобы вонзить нож в спину, провернуть несколько раз и уйти, оставив его истекать кровью. Но знал ли он, представлял ли вообще, сколько раз я просыпался в слезах из-за него? Из-за мысли о том, что он счастлив со своим супругом, а я мучаюсь рядом с тем, кого на дух не переношу? Из-за осознания, что наша любовь, когда-то казавшаяся нерушимой, имела ценность только для меня, а не для обоих? — Это всё? — невозмутимо спросил Джуд, перемножив на ноль продемонстрированную экспрессивность. — Нет! — бросил я. — Тогда договаривай, — милостиво разрешил он, неспешно расстёгивая пуговицы на манжетах и закатывая рукава. У меня не было слов. Но были жесты. Два одновременно вскинутых вверх средних пальца. Не самый подходящий жест для человека моего возраста. Скорее, какой-то привет подростковым годам, когда этот поступок, ещё не ставший привычным, кажется чем-то дерзким, вызывающим и откровенно провоцирующим, но обуздать порывы не удалось. Почему-то было делом принципа — донести до его сведения всё, что думаю о сложившейся ситуации и о снисходительном тоне, которым меня насильно пичкают, напоминая о днях, проведённых в стенах психиатрической клиники. Обычно доктора разговаривали с пациентами так же, как и он со мной. Расстояние между нами сократилось до минимума. Преодолев его в несколько шагов, я повторил знакомый жест. Ладони оказались прямо перед лицом Джуда, говоря больше, чем тысяча бесполезных слов, способных разве что воздух сотрясать, а не ощутимую пользу приносить. — Вот теперь действительно всё, — процедил сквозь зубы. — За детей — признателен, за всё остальное — иди на хер. Поговорим по душам после того, как ты переосмыслишь хотя бы десятую часть того, через что мне пришлось пройти. Может, я действительно слишком сильно себя жалею, но у меня есть для этого все основания. Это не тебя раздирали на части нанятые отцом ублюдки, предварительно накачав каким-то дерьмом. Не на тебя давили родственники, постоянно сыпля угрозами и обещая призвать на твою голову все кары небесные. Не тебя собирался застрелить собственный муж и не тебя обещали кинуть за решётку, обвинив в убийстве, которого ты не совершал. Или всерьёз считаешь, что мысли о твоих любовных переживаниях достаточно для того, чтобы я проникся чувством вины, признал свою неправоту во всём и снова опустился на колени? Да иди ты к чёрту, Фитцджеральд! И все свои нравоучения за компанию прихвати. До недавнего времени казалось, что наш разговор, состоявшийся на кухне у Ирвина, самый бестолковый и самый обречённый из всех существующих. Всё, как известно, познавалось в сравнении, потому теперь я окончательно утвердился во мнении: с сегодняшним общением ничто не сравнится. После милого, уютного, почти семейного вечера, проведённого в обществе моих детей, мы, наверное, канонично должны были проникнуться мотивами друг друга. Растрогаться, облиться слезами, обняться и помириться. Вместо этого вышли на дорогу, усеянную снарядами, взрывавшимися один за другим. Мне казалось, будто в отдалении раздаются самые настоящие взрывы. Совсем скоро ударной волной зацепит нас обоих, и тогда уже никому не выжить. Атмосфера накалялась, и в воздухе ощутимо веяло грозой. Глаза Джуда потемнели, стали почти чёрными вместо привычных зелёных. На мгновение стало страшно, но почти сразу отпустило. Вместо страха появилась злость и запредельное, по силе своей, раздражение. К чёрту всех! Хватит уже жить по чужой указке. Вспомни о своих правах. О том, что тоже имеешь возможность высказать собственную точку зрения, а не смиренно подстраиваться под желания посторонних. Видимо, в людях я разбирался отвратительно, или же он был отличным актёром, потому что, услышав мою возмущённую тираду, он не понёсся обличать в ответ, не приебался к словам и не начал искать в них двойное дно. Отшвырнул сигаретную пачку так, что она проехалась по столешнице, протянул руку, прикасаясь к моему лицу. — С возвращением, лапушка, — произнёс, усмехнувшись. — Наконец-то вижу настоящего тебя, а не выжженную оболочку. Обожаю тебя такого. Решительного. Циничного. Злого. Готового глотки перегрызать за себя и своё мнение. А не стоящего в тени и дрожащего, будто трусливый заяц. Может, однажды те качества личности, что так старательно усыпляли в тебе, проснутся окончательно. Мне хочется верить, что это обязательно случится. — Ты... В который раз за вечер меня затопило негодованием и желанием всё-таки съездить кулаком по его челюсти, либо подправить без применения пластики, подручными средствами, скулы, остававшиеся с годами всё такими же идеальными. — Я? — отозвался он. — Блядский манипулятор, — едва ли не выплюнул ему в лицо. — Не без этого, — с лёгкостью согласился Джуд. Ухмылка его стала шире, чем прежде. Кажется, детские методы на вооружение брал не только я, этим страдали оба. Один размахивает перед лицом другого средними пальцами, второй использует примитивные способы, чтобы дёргать за ниточки и добиваться яркой реакции на свои действия. — И, конечно, гордишься этим? — Безмерно. — Ты изменился, Джуд. — Ты тоже. — Не настолько. — Возможно, сильнее, чем я, — произнёс он. — Мне эти перемены не нравятся, но никогда не поздно изменить всё ещё раз. Его ладонь продолжала покоиться на моей щеке. Теперь не просто неподвижно лежала, а медленно и осторожно поглаживала. — Думаешь? — Уверен. Но, знаешь, кое-что всё-таки осталось неизменным. — Например? — Так же сильно, как и десять лет назад, — ответил Джуд, полностью скопировав мои слова. — Быть может, даже больше, чем тогда. Мне казалось, что за столько лет можно окончательно избавиться от воспоминаний. Вытравить тебя из памяти, окончательно потерять интерес. Осознать, что нет больше того лапушки, в которого я отчаянно влюбился, будучи школьником. Передо мной стоит кто-то другой. Знакомая внешность, тот же запах, но сам ты не тот... Однако я люблю тебя любым. Что бы ты ни сделал, что бы ни сказал. На чьей бы стороне не оказался. Это сильнее меня. Сильнее всех остальных чувств, вместе взятых, которые я когда-либо испытывал к другим людям. Иногда ловлю себя на мысли, что я готов тебя сожрать, только бы ты никому не достался, и это... очень странное чувство. — Знаешь, подобные признания, они... Это пугает, — выдохнул я, чувствуя, как его ладонь соскальзывает ниже, проходится по подбородку, шее, ключице. — Не тебя одного, — произнёс Джуд и повторил чуть тише. — Не тебя одного, Эйден. — Эйден? Больше не лапушка? — Пожалуй, из этого прозвища ты вырос. Движение было стремительным и порывистым, когда он решительно ухватил козырёк моей бейсболки, срывая её с головы и отбрасывая назад, к сигаретной пачке. То, что случилось, спустя мгновение после приземления бейсболки, было простым, понятным, закономерным и — себе-то не лги, лапушка, — бесконечно желанным. Сложно сказать, кто из нас подался вперёд раньше. Самостоятельно я обнял его за шею, или же он принял решение за меня, забросив руки себе на плечи и без слов предлагая соединить запястья, скрестив их. Кто первым прижался к губам, и кто сделал это отчаяннее. Кто кого, на самом деле, собирался сожрать, потому что мои собственные действия особой нежностью не отличались. Я сам кусал его губы с ожесточением, сам прижимался к нему, сам толкался языком в приоткрытый рот, запоминая каждое мгновение, наслаждаясь, но ни черта не смакуя, а делая всё безумно жадно и столь же голодно. Не возражал и не противился, когда он, стащив с меня рубашку, прихватил края футболки и потянул их вверх. Когда, сменив положение, прижал меня к столу, расстегнул болты на джинсах и потянулся к молнии. Ничто не могло отвлечь нас друг от друга в этот момент. Кажется, если бы мир рухнул, мы бы этого так и не узнали, банально не заметили происходящих с ним перемен. Он превратился бы в руины, мы — вместе с ним, но последнее, что запомнили бы — не обломки, грохот и дым, а пристальный взгляд, прикосновение и вкус поцелуев, который с годами не потерял своей привлекательности. Кажется, действительно, стал притягивать сильнее, чем прежде. Позволил понять, что подростковая влюблённость не была банальным увлечением. Мы с Джудом — действительно нечто большее, чем парочка извращённых омег, решивших эксперимента ради проверить, каково это — трахаться с представителем своего пола, а потом втянувшихся в это дело. Иногда меня посещали мысли о том, что мы, вопреки многочисленным заверениям, гласившим, что истинность — это только альфа и омега, тоже относимся к числу тех, кого принято называть двумя половинами одного целого. Без него я действительно чувствовал себя лишь оболочкой без наполнения. Ситуация кардинально менялась, когда он находился рядом. И эти два состояния были, в принципе, несопоставимы между собой. Всегда придерживался мнения, что Джуд — один из немногих известных мне людей, которому деловые костюмы к лицу. Он может свободно носить их круглый год, но при этом будет выглядеть органично и привлекательно, а не так, словно пытается подобным образом добавить себе солидности, пуская в ход самые примитивные методы. Он их и носил, и я любовался, а сегодня чувствовал всё нараставшее раздражение, когда вместо того, чтобы подцепить футболку и стремительно сорвать её с него, приходилось бороться с бесконечными застёжками и пуговицами. Хотелось сделать всё, как можно быстрее, дорваться до обнажённого тела, провести языком по горячей коже, оставляя на ней влажные следы. Но, как это всегда и бывает, в данном случае спешка не была помощницей, она всё портила. И пальцы соскальзывали, и пуговицы не желали выходить из петель, и ремень как будто бы заклинило. Выругавшись сквозь зубы, я намотал галстук на ладонь, подтаскивая Джуда ближе и потянув его за собой. Мне было наплевать на то, что пол — не самое подходящее место для секса. Просто хотелось, чтобы всё это случилось, как можно скорее, и плевать на дислокацию, плевать вообще на всё. Он поддался. Опустился на пол вместе со мной, навис сверху, разглядывая внимательно, проводя ладонью по бедру, всё ещё закрытому джинсовой тканью. Мои руки вновь вернулись к застёжке его брюк, в то время как губы прижались к губам. Мы больше не кусались, не вгрызались друг в друга, не вели себя так, словно собирались отхватить кусок и действительно сожрать. Я обхватил лицо Джуда обеими руками, провёл языком по губам, повторяя это действие несколько раз. Оставил влажный след на подбородке, позволяя попутно окончательно стянуть с себя джинсы. Не сразу, мне удалось распустить его галстук и расстегнуть рубашку. Ладони прошлись по плечам, приспуская ткань. Я усмехнулся, прижал палец к губам Джуда. Он обхватил его губами, посасывая, а затем выпуская изо рта и позволяя провести мокрой подушечкой по коже. — Какой же ты... — начал он. — Какой? — Чертовски красивый, — выдохнул Джуд. Слова его звучали очень тихо. Нечто среднее между шёпотом и дыханием. Чтобы понять и разобрать, что именно он говорит, нужно прислушиваться. Я вновь обнял его, поощряя и подталкивая к дальнейшим действиям. Он накрыл мои губы своим ртом, заставляя потеряться в жадном, голодном и бесконечно обжигающем поцелуе. Поддаться жару, охватившему нас обоих и, кажется, способному расплавить кости. Кожа соприкасалась с кожей, и мне казалось, что каждый раз, когда это происходит, под кожей растекается ток, течёт по венам, приводя меня в состояние, которое, пожалуй, определённому описанию не поддаётся. Возбуждение разливалось по крови вместе с этим самым током, опаляя и заставляя сгорать заживо, будто в адском пламени. Поразительно приятном, отсекающем связь с реальностью. Так горячо, жарко, сладко и мучительно одновременно не бывало ни с кем, только с Джудом. Исключительно с ним. Окончательно избавив меня от одежды, Джуд провёл ладонью по внутренней стороне бедра, обхватил напряжённый член, обводя большим пальцем повлажневшую головку. Сделал несколько движений вверх и вниз, не избавляя от мучительного возбуждения, а лишь сильнее разжигая его во мне. Заставляя толкнуться бёдрами в ласкающую руку, выгибаясь в спине так сильно, что казалось, будто переломить меня проще простого. Я тёрся своим телом о его тело, подначивая, провоцируя, заводя. Надеясь, что эти действия не останутся без внимания, что он обязательно откликнется, ответит, не оставит без внимания. Джуд откликался. Горящими метками оставались на шее, ключицах и торсе быстрые, какие-то лихорадочные поцелуи. Укус в плечо и основание шеи заставили вскрикнуть. Но не от боли, а от волны острого удовольствия, прошившего от макушки до пяток. Не знаю, почему я так реагировал на его зубы, сжимавшиеся там, где могла и должна была быть метка. Когда меня кусал Сэм, каждый раз становилось не по себе, не покидала навязчивая мысль, будто я снова и снова делаю неправильный выбор, ошибаюсь, пытаясь расставить приоритеты. Когда на чувствительной коже сжимались зубы Джуда, меня вело так, что, кажется, я готов был словить своеобразный приход только от одного укуса. Не оргазм, но что-то очень близкое к нему. Джуд погладил меня по бедру, чуть влажному, напряжённому и горячему. Пальцы сжались сильнее прежнего, уже не просто трогали, а сминали, причиняя лёгкую боль. Эти действия служили своеобразным подтверждением, доказательством тех самых собственнических замашек, о которых он говорил. Словно он без слов говорил, что я принадлежу ему, ему и только ему. Утверждал свои права на меня и моё тело. Смазки было достаточно, и пальцы один за другим проскользнули внутрь моего тела, размеренно двигаясь, растягивая и подготавливая. Я закрыл глаза и приоткрыл рот, жадно ловя воздух, которого мне сейчас катастрофически не хватало. С губ слетало хриплое дыхание вперемешку с невнятными просьбами. Я подавался вперёд, двигался навстречу пальцам, насаживаясь на них и понимая — в который раз, — что мне этого мало. Хочу его член в своей заднице, его губы на своих губах, а язык — во рту, его ладонь в своей ладони и переплетённые пальцы. Пить, разделяя, дыхание, погружаться в это чувство бесконечного единения, словно в бассейн, до краёв заполненный сладким ядом. Ощущать, как он растекается по венам, приходя на смену току, окончательно подавляя волю к сопротивлению, затягивая меня на самое дно, в омут зелёных глаз, уничтожая все мои недавние метания и сомнения. Позволяя понять: ради этого человека я готов пойти на всё, ради него я, не задумываясь, поднимусь на эшафот, ради него... Всё, что угодно, без исключения. Я плавился в его руках. Он знал моё тело, как свои пять пальцев. Управлял и им, и моим сознанием, окончательно отказавшимся подчиняться мне, помутившимся от удовольствия и готовым признать, что этот момент — один из самых лучших в моей жизни. Пальцы на ногах поджимались от удовольствия, по телу проходила мелкая дрожь, хотя холодно мне не было, как раз наоборот. Жарко, горячо, практически обжигающе. — Давай, — выдохнул я. — Фитцджеральд, пожалуйста... Долго просить не пришлось. Пальцы медленно, но с характерным пошлым хлюпаньем, выскользнули из разработанного отверстия. — Как тут устоять, — хмыкнул Джуд, ловя мои губы своими губами. Знакомые действия. Лёгкая боль от проникновения, а затем наслаждение по нарастающей, с каждым новым толчком всё сильнее, ярче, красочнее. Не сдерживая своих эмоций и порывов. Его ладони скользили по моему телу, оставляя на коже обжигающие прикосновения. На бёдрах, животе, рёбрах, спине. На заднице, которую обожгло от внезапного шлепка. Я коротко вскрикнул и мстительно прикусил Джуду нижнюю губу. Он усмехнулся, втягивая меня в поцелуй, проталкивая в рот язык, но не трахая в том же бешеном ритме, в каком двигались бёдра, а, напротив, вылизывая максимально медленно, смакуя каждый момент, проводя кончиком языка по нёбу. Все мои стоны тонули в поцелуях. И замечательно, что Джуд отыскал один из самых приятных способов закрыть мне рот, в противном случае, я бы, наверное, поднял на уши весь дом. Джуд гладил меня по волосам, вернее, не столько гладил, сколько пропускал их сквозь пальцы. Моя ладонь легла ему на затылок, поглаживая короткие прядки. Иногда, после особенно сильного толчка, я чуть сжимал пальцы, стискивая в них его волосы. Рука переместилась на шею, поглаживая тёплую кожу, ощущая биение пульса под ней. Замерла на лопатке, сдавливая, сжимая через ткань, предохранявшую от появления царапин. Вторая прошлась вдоль позвоночника, пальцы скользнули между ягодиц. Мокрый, горячий, возбуждённый, во всех отношениях готовый. Джуд ненадолго оторвался от моих губ, шумно выдохнул. Влажные волосы прилипали ко лбу. Джуд облизнулся. — Что ты задумал? — спросил. Как будто это было не очевидно. — Ничего такого, что тебе бы не понравилось, — ответил, потянув его за воротник рубашки и впиваясь в припухшие, неестественно яркие губы грубым поцелуем. Он мстительно двинул бёдрами сильнее обычного, не просто входя, а буквально натягивая меня на свой член, резко и до основания, до соприкосновения тел с характерным шлепком. Но... Едва ли он думал, что меня реально напугать внезапным проявлением грубости, потому что она меня не пугала. Она меня заводила невероятно, напоминая о нескольких днях, проведённых в нью-йоркском отеле, когда в одном номере одновременно оказались два течных омеги. Когда у обоих рвало крышу от гормонов, хлынувших в кровь в невероятной, пугающей концентрации, когда воздух, повисший между нами, наэлектризовался, когда мы практически не вылезали из постели. Несколько секунд на отдых, чтобы глотнуть воздуха и попробовать отдышаться, а потом мы снова в объятиях друг друга. Одна волна возбуждения за другой. Картинки прошлого, мелькавшие в сознании, оказались чрезвычайно яркими. Один эпизод, второй, третий... Медленно, быстро, размеренно, лихорадочно, когда частит сердце, и дыхание сумасшедшее, когда губы болят, когда вся шея покрыта тёмными пятнами засосов. Но — внезапно — совершенно наплевать, что скажут те, кто заметит. Потому что большинство, по идее, должно бы тактично промолчать, а не устраивать сеанс воспитательных работ и призывов к совести. Я вспомнил, как сидел на его бёдрах, упираясь коленями в матрас. Пальцы скользили по лицу, очерчивая контуры, сохраняя воспоминания об этих прикосновениях, кончики влажных после душа волос скользили по коже Джуда. Я любовался его лицом, таким красивым и умиротворённым. Любовался его телом, вроде бы похожим на моё собственное, но более... жёстким, что ли. Больше мышц и резких линий, меньше плавности. Само совершенство, а не человек. Там, в Нью-Йорке, не только он доставлял мне удовольствие всеми существующими способами. Там я всеми силами пытался доказать, что стою чего-то, как любовник, и тоже могу удовлетворить течного омегу, достойно выдержав конкуренцию с потенциальными любовниками-альфами. Тогда был единственный раз, когда я трахал его и языком и пальцами. В любое другое время он был активом до мозга костей и старательно уходил от обсуждения возможных экспериментов в постели. Вёл себя почти как все альфы, ужасавшиеся при мысли, что омега способен их нагнуть и вставить им, а не подставиться самому. Сейчас мне хотелось повторить. Хотя бы частично. О чём и сообщил. Джуд как ни странно, не стал протестовать. Он трахал меня, вгоняя в задницу член. Я толкался пальцами в его тугую мокрую дырку, раздвигая податливые мышцы, поглаживая гладкие стенки. Старался каждый раз не просто так вгонять в него три пальца разом, а задевать простату, проезжаясь по ней кончиками пальцев и заставляя Джуда дрожать не меньше, чем дрожал от его действий я. Внизу живота и пониже спины всё огнём горело, вдоль позвоночника разливалось приятное тепло. С каждым новым толчком я доходил всё сильнее. Понимал, что осталось не так уж много. Ещё пара-тройка толчков, ещё немного, и... Подсознательно ждал, готов был к тому, что оргазм накроет меня, будто взрывной волной, надолго отсекая от реальности. И всё равно в очередной раз поразился тому, насколько ярким оказывается удовольствие, которое я получаю в его руках. Насколько остро реагирует на каждое его действие моё тело. Как будто и, правда, исключительно для него созданное. Лишь его признающее своим хозяином, а остальных неизменно отторгающее. Мы всё ещё лежали обнявшись, не размыкая рук и ног. Джуд прижался лбом к моему плечу и сорвано, часто дышал. Я тоже пытался отдышаться, но получалось с трудом. Грудная клетка часто вздымалась, а пальцы с силой сжимали ткань рубашки Джуда. Сухие губы оставили на шее мимолётное прикосновение. Пальцы прихватили волосы, отводя их в сторону, прошлись по коже, поглаживая. А потом внезапно замерли. — Знаешь, — задумчиво протянул Джуд, — в это сложно поверить, но она до сих пор на месте. Никуда не исчезла. Всё такая же... — Кто? — не сразу понял я. — Метка, которую я тебе поставил.