Те, что правят бал

Упоминание о нём впервые промелькнуло в одном из рассказов близнецов. Они сказали, что видели у ворот школы красивого омегу с красными волосами, который стоял, прислонившись к ограждению, поедал мороженое, смотревшееся странно, не слишком уместно в довольно прохладный осенний день, и окликнул их, когда они вместе со своими одноклассниками вышли во двор прогуляться. Не узнать его по описанию было невозможно. Хватило бы одного упоминания красных волос, давно ставших отличительной чертой и визитной карточкой Майлза. — Что он вам сказал? — спросил я севшим голосом. — Попросил передать тебе привет, — сообщил Диккенс, ненадолго отвлекаясь от прописей. — Ещё, что с нетерпением ждёт встречи с тобой, — добавил Ройял, сидевший в компании Джинджер рядом с клеткой морского свина и нагонявший на того страха. — А что он сделал потом? — продолжал допытываться я, вспоминая безумные идеи Майлза, связанные с моими детьми. То ли убить и разобрать на части, то ли не убить, а отправить за океан, запутав следы и сделав так, что я никогда не сумею их отыскать. Пока вся система подручных смерти находилась в руках Сида, обладавшего определённой властью и успевшего обзавестись немалым количеством нужных знакомств, провернуть эту схему было в разы проще. Без шума и пыли, что называется. Но и без его участия Майлз вполне мог взяться за реализацию задуманного. При мысли об этом внутри всё похолодело и покрылось толстым слоем льда. — Ничего. — Совсем ничего. — Просто ушёл. — Ройял спросил, кто он, но он не ответил. — Сказал, что ты сам всё знаешь. — Пап, ты, правда, с ним знаком? — К сожалению, — выдохнул я, прикрывая глаза. Объяснять детям ничего не стал. Вместо этого позорно сбежал, отделавшись каким-то коротким, невразумительным предлогом. Стоя в коридоре, попытался привести в норму сбившееся дыхание, закрыл лицо руками. Я не ощущал кожей — как это часто бывало в случае с Майзлом — постороннее присутствие поблизости, но всё равно нервно оглядывался по сторонам, будто подсознательно ожидал подвоха и неожиданного появления незваного гостя. Осматривал комнаты и прилегающие к дому территории, крепко сжимая в ладони зонтик и чувствуя, как непривычный, пугающий холод забирается под одежду. Кажется, что сейчас, стоит поднять глаза, я увижу прямо перед собой Майлза, услышу его смех и услышу звук выстрела. Он из принципа не воспользуется глушителем. Захочет сделать момент триумфа полным и запоминающимся, а для этого все спецэффекты должны быть на своих местах. Сотрудники службы безопасности в один голос утверждали, что ничего подозрительного не замечали, нет никаких причин сомневаться в этом, но у меня на душе всё равно было неспокойно. Пометавшись немного, окончательно отбросил все сомнения и набрал номер Джуда. — Что случилось? — обеспокоенно спросил Джуд. — Он вернулся, — коротко отозвался я. — Майлз снова дал о себе знать. Джуд не заставил себя ждать. Отменил все запланированные дела и вскоре приехал. Не один, в сопровождении немалого количества телохранителей и начальника службы безопасности. Томпсон смотрел на меня с неизменным исследовательским интересом. Я понимал, что очередного допроса не избежать. Да, общение с ним иначе, как допросом, назвать не получалось. Он мог улыбаться, утверждать, что отлично ко мне относится и всё такое прочее, но не оставляло ощущение, будто он по-прежнему настроен враждебно и видит во мне, если не главного врага, то главную угрозу безопасности Джуда. Стоило завести разговор, и мои опасения подтвердились. Пусть мы и общались не в комнате для допросов, а в уютной гостиной за чашкой кофе, ничего толком, кроме антуража, не изменилось. Он сканировал меня взглядом и несколько раз — в произвольном порядке — задавал одни и те же вопросы. Потом заявил, что обязан допросить моих детей. — Разумеется, это делается с позволения родителей, и никак иначе, — заметил, поправляя очки. — Эйден, что скажешь? — обратился ко мне Джуд. — Хорошо. Если в этом есть необходимость, то пусть будет так. Согласен, — произнёс я, признавая закономерность и необходимость данных действий. Пока близнецы были единственной ниточкой, что связывала нас с Майлзом. Они видели его, разговаривали с ним и знали о той встрече много больше моего. Джуд отправился за близнецами. Томпсон нацепил на лицо самую сладкую из своих улыбок, после чего начал задавать вопросы уже Ройялу и Диккенсу. Когда они упоминали об омеге с выразительной, запоминающейся внешностью, внутри меня всё вновь и вновь переворачивалось. Слишком ярко я представлял момент той встречи, слишком живой была мимика Майлза, стоявшая перед глазами. Не выдержав эмоционального напряжения, извинился и сорвался с места, вновь вылетел в коридор, ища спасения в тишине. Джуд последовал за мной. Перехватил за запястье, притянул к себе, не говоря ни слова, просто медленно поглаживая по спине. Слова сейчас были лишними и не имели особого смысла. Когда-то мы тоже говорили друг другу, что не расстанемся, сможем преодолеть любые препятствия, свалим в Гарвард, и, может быть, там тайно поженимся. В итоге ничего из того, что было нами запланировано, так и не осуществилось. Я больше не верил словам, но отчаянно хотел верить жестам и этим рукам, что крепко держали меня в объятиях. — Никогда, — прошептал я. — Слышишь? Никогда не отпускай меня, Фитцджеральд. Иначе я тебе этого не прощу. — Я смогу защитить тебя, лапушка, — произнёс он. — Или я тебя. Всё-таки я не просто так жил на тренировочной базе. Чему-то меня там научили. Джуд улыбнулся. — Или так. Я обхватил его лицо руками, внимательно вглядываясь в знакомые черты. Позволил прижать себя к стене, прикоснулся к губам Джуда, целуя. Моментально отдавая инициативу в его руки, не пытаясь руководить его действиями, а с благодарностью принимая всё, наслаждаясь каждой секундой, рядом с ним проведённой. Мой омега. Мой, мой, мой. Только мой. Лучший на свете. Самый обожаемый, самый желанный. Самый дорогой и близкий из всех. Мой океан страстей и вместе с тем, моя чудесная тихая гавань. Мой идеальный, мой невозможный, мой восхитительный, самый любимый в этом грёбаном сумасшедшем мире человек. Его руки сомкнулись у меня за спиной. Тела соприкасались так плотно, что можно было без труда почувствовать — даже через несколько слоёв ткани — жар чужого тела. Без тебя меня нет. Без тебя я не существую, думал я, отвечая на его поцелуи. И пусть кто-то однажды посмеет сказать, что один омега не может любить другого до умопомрачения, искренне и очень-очень сильно. Пусть скажет, и я буду первым среди тех, кто плюнет этому оратору в лицо, а затем пошлёт ко всем чертям. Потому что я на собственном опыте знал и неоднократно убеждался в том, что только омегу я так и любил, а все остальные на его фоне терялись, сливались воедино и исчезали в неизвестном направлении. Тихое, деликатное покашливание заставило нас оторваться друг от друга. Томпсон выглядел невозмутимым, но мне всё равно стало неловко в его присутствии. — Джуд, — произнёс он, — нужно поговорить. Джуд посмотрел на меня. Я согласно кивнул, позволяя ему уйти. Запустил ладонь в волосы, потянул за них, до лёгкой боли. Не удержавшись, несколько раз несильно приложился затылком о стену. Ситуация не вышла из-под контроля, но, однозначно, накалялась. В воздухе вновь запахло грозой, а тучи над Сиэтлом сгущались. Невидимые для большинства, но хорошо заметные мне, красные тучи. Второе появление Майлза пришлось на первое утро ноября. У близнецов в школе были промежуточные каникулы, приуроченные к празднованию Хэллоуина. Почти два дня каникул были потрачены на украшение дома. В магазинах праздничная атрибутика появилась едва ли не с начала августа, так же, как и сейчас уже вовсю продавались рождественские украшения, но у меня вечно не доходили руки. Да и мысли были совсем не о том. Джуд принимал в наших забавах живое участие, по большей части занимался вырезанием тыкв. Мы не собирались закатывать масштабных вечеринок и никого к себе не приглашали. Напротив, получили приглашение от Ирвина и Гарри. Представители старшего поколения хотели повидаться с нами, их дети с нашими близнецами. Всё располагало к веселью и хотя бы одному вечеру, проведённому не в напряжении. Однако, занимаясь приготовлением кексов, — не тех, что когда-то готовил для школьного фестиваля, с рецептами Миккеля из принципа дел не имел, — я снова и снова возвращался мыслями к появлению Майлза у школы. С тех пор, как это случилось, охрану близнецов усилили, и рядом со школой постоянно находились люди, занимавшиеся обеспечением безопасности Джуда. Но мне всё равно казалось, что если Майлз захочет, он с лёгкостью проскочит мимо охраны и сделает всё, что задумал. Неуловимый, непобедимый, всегда достигающий своих целей. Стоило подумать о нём, и руки моментально затряслись. Пришлось мысленно отхлестать себя по щекам и запретить думать вообще обо всём. На ужин мы всё-таки отправились. Присутствие посторонних людей поблизости благотворно сказывалось на моём состоянии. Я не настолько зацикливался на мрачных размышлениях, позволял вовлечь себя в разговор и радовался, что наши школьные приятели ограничились ужином, а не созвали шумную вечеринку, пригласив, по меньшей мере, сотню гостей. Сделай они это, моя паранойя достигла бы критической отметки, и я начал внимательно вглядываться в лицо каждого гостя, пытаясь отыскать там знакомые черты, а потом убегал по тёмным коридорам от того, кто пришёл за мной. А ведь в ту ночь он действительно приходил. Правда, не туда, где мы находились тогда. Он приходил к особняку, служившему мне и детям убежищем. Как всегда, не смог не покрасоваться. Оставил послание в почтовом ящике. Открытка с изображением символа подручных смерти и освежёванная крыса, чья кровь испачкала и коробку, и открытку, и мои пальцы. Прежде чем отправить несчастного грызуна мне, Майлз содрал с него шкуру, а затем сломал позвоночник. Кажется, у него был какой-то свой, особый кинк на переломанные позвоночники, вот он и старался, отводя душу. Рядом с почтовым ящиком Джуд меня и обнаружил. Я стоял на коленях, зажимал рот ладонью, а на земле валялась размокшая от крови открытка и трупик крысы. — Однажды он доберётся до меня, — произнёс я. — Однажды он меня убьёт. — Нет, — твёрдо ответил Джуд. Однако его уверенность в кои-то веки мне не передалась. Своим словам я верил больше, чем его. Не в последнюю очередь потому, что прекрасно знал Майлза. И все те тренировки в школе подручных, когда он давил меня, как ту же крысу. Останавливался в последний момент, не переламывая хрупкие позвонки только потому, что ему отдавали приказ — отпустить изрядно помятым, но целым и невредимым. Теперь обладателя голоса, способного отдать приказ, поблизости не наблюдалось. Майлзу дали свободу действий и окончательно развязали руки. Вслед за одной крысой должна была погибнуть и другая. — Его поймают, — сказал Джуд. — Однажды моим людям это почти удалось. — Почти — не считается, — хрипло ответил я. — В прошлый раз его ранили. Возможно, он долгое время не показывался как раз потому, что зализывал раны. — Значит, теперь он будет в два раза злее. — Нет. Ты думаешь совсем не о том. — А о чём, по-твоему, нужно думать? — В этот раз его могут добить окончательно. Я не ответил. Нечего было сказать. Всё, что на ум приходило, отдавало бесконечной беспомощностью. Самое частое и раздражающее состояние в последнее время. Озадаченная курица-наседка, что нарезает круги то вокруг своего мужчины, то вокруг потомства, бестолково машет крыльями и создаёт панику. Сеет её среди окружающих, потому как сама не в состоянии успокоиться, сколько усилий не приложи. Заражает своим пессимизмом. Джуд помог мне подняться и, придерживая под локоть, повёл к дому. Нас окружало не меньше десятка телохранителей, а тревоги всё равно меня не оставляли. Мне обещали усилить охрану, при необходимости, перевезти в другой дом, чуть ли не снайперов, бьющий на поражение, по всему периметру расставить, но уговоры не действовали. Мне нужно было увидеть разрешение конфликта своими глазами. Принять в нём участие. В противном случае, ненавистная дрожь обещала преследовать меня до конца жизни. Временами я не совсем понимал, что Джуд во мне находит и как выносит моё присутствие рядом. Видимо, он был обладателем поистине ангельского терпения, помогающего закрывать глаза на все мои недостатки, коих нашлось предостаточно. Окажись я на его месте, давно бы бросил подобного человека-желе и нашёл себе достойного спутника. Того, кто не будет выносить мозги истерией на тему бесконечных переживаний, не будет мотать нервы себе и окружающим. Того, кто будет вести себя достойно в сложных ситуациях, не превращаясь в трусливое ничтожество, моментально делающее лужу от страха. Охрану действительно усилили. Теперь меня охраняли не хуже, чем самого Джуда. Но, но, но. Как ни странно, мои переживания оказались не напрасными. Однажды Майлз не просто заговорил с моими детьми, не просто подбросил в почтовый ящик коробку с мёртвой изуродованной крысой. Однажды он пришёл к выводу, что настал его звёздный час, и пришёл за мной. Отлично подгадал момент, чтобы появиться. Я находился дома в одиночестве. До меня было нетрудно добраться. У детей шли занятия в школе, предвыборная гонка выходила на финишную прямую и требовала повышенного внимания к себе. Уже в конце следующего месяца, прямо перед началом рождественских каникул должны были состояться выборы губернатора, огласить итоги обещали уже после праздников, в начале января. Рейтинги Джуда неумолимо росли, популярность его и политики, им проводимой, зашкаливала. Он более чем достойно зарекомендовал себя во время пребывания на посту младшего сенатора, никто не сомневался, что в должности губернатора он этот успех повторит и закрепит. Все конкуренты кусали локти от зависти. Харрисон, оставшийся без поддержки своего идейного вдохновителя и покровителя, кажется, сдулся окончательно. Выглядел совсем не убедительно, на фоне Джуда терялся, мерк и становился максимально незаметным. По сути, в победе Джуда уже никто не сомневался. Сама процедура голосования была своего рода формальностью. Но Джуд не собирался почивать на лаврах. Планировал каждый день доказывать свою состоятельность, как политического и общественного деятеля, а не наследника Мелвина Несса, подхватившего и продолжившего нести знамя, которое в момент гибели того, едва не упало. Я получил очередное подтверждение того, что люблю трудоголика. Если и есть у меня какие-то соперники, то только работа Джуда. О том, что он всегда готов выкладываться в полную силу ради достижения результата, говорили ещё школьные начинания. Тогда это был всего лишь конкурсный проект, но стоил он нескольких десятков бессонных ночей и огромного количества потраченных нервов. Тогда мы не стали победителями. Здесь Джуд рассчитывал исключительно на триумф. Наблюдая за нами и изучив распорядок дня, несложно было подгадать момент, когда я останусь один. В том, что Майлз ведёт наблюдение, я не сомневался. Он не разгуливал открыто по дому, не оставлял окурки своих сигарет в пепельницах, не писал фальшивых признаний с косыми сердечками на зеркалах, не устанавливал скрытых камер и подслушивающих устройств. Но я знал, подсознательно чувствовал, что всё это время он находится поблизости. В нужный момент затаивается, а потом вновь приближается и наблюдает. Готовится вернуться так, чтобы запомнилось надолго. И он вернулся. Громко, с размахом и фейерверками, которые никто не заказывал. Вернее, это были взрывы. Три подряд, словно три предупреждения, прозвучавшие в отдалении, с интервалом в пару минут. В трёх разных местах. Не знаешь, куда бежать, за что хвататься, и не повториться ли это в дальнейшем ещё несколько раз. Во время этих взрывов никто не пострадал, но со своей задачей справились они на «отлично». Привлекли внимание охраны. Большинства её. Те двое, что остались рядом со мной, в этот день с жизнью попрощались. Здесь маэстро действовал без изысков, использовал любимое оружие, выстрелив в каждого несколько раз, а затем без сомнений переступив порог дома. Двигался он бесшумно, но я сразу почувствовал его присутствие поблизости. Резко повернулся, перестав смотреть в окно, и увидел знакомую надменную улыбку. Удивительно, но в тот момент, когда наши взгляды встретились, когда я увидел дуло пистолета, направленное в мою сторону, стало... легче. В разы проще и свободнее, чем прежде, до наступления этого дня. Мои замечания о страхах перестали быть напрасным сотрясанием воздуха, они обрели живое воплощение в лице Майлза. — Привет, детка, — бросил он насмешливо. — Давно не виделись. — Извини, соскучиться не успел, — сообщил я. — А жаль. Мне казалось, у нас эти чувства взаимны, — хохотнул Майлз. — Ты ведь не думал, что если сдал подручных собачкам своего недоальфы, то теперь твоей жизни ничто не угрожает, и мы больше никогда не встретимся? Они меня, конечно, знатно потрепали, но не прикончили же. Я не мог не нанести визит своей любимой детке. Видишь? Как только оправился немного, сразу же к тебе и полетел, чтобы восполнить недостаток общения. — Если пришёл убить, почему не убиваешь? Чего ждёшь? — Хуёво, кстати, выглядишь, — произнёс он, проигнорировав мои вопросы. — Твоими стараниями. — Да? А я думал, это груз вины тебя давит. К тебе ведь хорошо относились. И Сид, и все остальные. Что они в итоге получили? Правильно говорят, не делай людям добра, не получишь дерьма в ответ. — Добра? Грохнуть моего мужа, а потом свалить преступление на меня, шантажировать, принудить к той деятельности, которая мне поперёк глотки?.. Реально считаешь, что это — доброта? То, что Маршалл однажды помог тебе, не говорит о том, что он помогал вообще всем. — Надо же. В моей истории ищейки недоальфы тоже успели покопаться. Как тебе? Было интересно? — Было познавательно, — признался я, замечая, что рука, сжимающая пистолет, подрагивает. Майлз ненавидел своё прошлое и воспоминания о нём — тоже. Банальная, непримечательная история. Одна из миллиона. Неблагополучная семья, бесконечные проблемы, попытка найти спасение от них в наркотиках, слишком быстрое привыкание, проституция, как способ заработать на очередную дозу. Он катился вниз так стремительно, что встречу с Сидом иначе, как главным чудом его жизни, назвать не получалось. Маршалл увидел в этом парне потенциал и забрал его под свою опеку. Избавил от наркотической зависимости, отказался принимать благодарность в сексуальном эквиваленте, научил держать оружие в руках и даже позволил прикончить пару-тройку тех, кого Майлзу очень хотелось отправить на тот свет. Отчима, неоднократно поднимавшего на него руку и до крови избивавшего, дилера, впервые предложившего ему наркотики, бывшего сутенёра, отдающего куколку на растерзание самым жестоким своим клиентам. Последний искренне считал, что обдолбанная шваль ничего не понимает и не чувствует. Майлз внезапно чувствовал, запоминал и мечтал однажды отомстить за своё унижение. По сути, тестовые задания Майлзу не понадобились, он сам дал себе задание, сам избавился от врагов, наказав их за своё тёмное прошлое. Беззаветно влюбился в Сидни, решив, что лучше этого человека в его жизни не было никого. Нет. Не будет в дальнейшем. Решил посвятить свою жизнь Сиду и неоднократно клялся ему в своей верности, хотя именно от него ничего такого и не требовали. Всё с лёгкостью по глазам читалось. Если и был среди подручных тот, кто за Сида в огонь, воду, куда угодно, то именно Майлз. — Не всем везёт родиться в благополучной семье, — процедил он сквозь зубы. — Если это был камень в мой огород, то я, несмотря на происхождение, не назвал бы себя счастливчиком. — А что так? Предки в детстве жопу недостаточно лизали? — Ты ведь ничего о моих родителях не знаешь, — усмехнулся я. — Они не такие уж славные люди. Без шуток. И жизнь мне ломали не хуже, чем твой отчим. Он хотя бы не прикрывался благими намерениями, а они старательно делали вид, будто хотят, как лучше. Но получилось у них ровно наоборот. — Грустная история, — хмыкнул он. — Да, — согласился я, — Твоя тоже ничего. Если ты не возражаешь, повторю вопросы. Если ты пришёл, чтобы убить меня, почему до сих пор не сделал этого? Ты ведь не из тех, у кого дрогнет рука. Зачем ты тянешь время, Майлз? Чего пытаешься добиться? С ответом Майлз не торопился. Продолжал держать меня под прицелом, но не стрелял. Палец медленно скользил то вверх, то вниз, словно примеряясь, приноравливаясь. Я бы поверил, что человек, стоящий напротив, нервничает и никак не может сконцентрироваться, лишь в том случае, если бы это был не Майлз, а кто-то другой. У него никогда и ни в чём не возникало сомнений. Если он шёл делать работу, он её делал, а потом свободно отпускал случившееся, не забивая себе голову и не рефлексируя. Прирождённый подручный смерти. По призванию, а не по принуждению. — Тебе ведь не всё равно, — протянул он. — Ты не хочешь умирать. Так почему так старательно меня поторапливаешь? Не боишься, что твои котятки останутся сиротами, недоальфа моментально вышвырнет их из дома, и ждёт обоих незавидная судьба? — А ты проникся и решил их приютить в случае необходимости? — Конечно, нет. Я вообще детей не люблю и собирался их грохнуть при первом же удобном случае. Их. Или твоего любовника. Или их всех. Но потом подумал, что единственный, кто заслуживает наказания — это ты. Ни твои дети, ни Фитцджеральд мне ничего не сделали. Ты разрушил семью. Уничтожил место, куда я всегда возвращался. Теперь мне некуда идти. Меня никто нигде не ждёт. У меня нет семьи и нет дома. У меня ничего нет. И во всём виноват только один человек, который всё понимает. Знает, когда и где проебался. Так почему бы не раскаяться в содеянном, не попытаться вымолить прощение за свой проступок? — Как будто, если я начну уговаривать, ты прислушаешься и уйдёшь восвояси. Мы ведь оба прекрасно понимаем, что у тебя на уме. Так что... Я развёл руками, а затем снова сложил их на груди. — Выстрелить и уйти было бы очень просто, — заметил Майлз. — И очень скучно. А ведь кто-то ещё недавно разбрасывался громкими словами и обещал, при встрече вспомнить, что на одной территории находится не один подручный смерти. Куда подевалась твоя решимость и желание поставить меня на место? — К чему ты клонишь? — Хочу увидеть твою ярость, — признался Майлз. — Твоё отчаяние. Боль. Ненависть. Все чувства, что на меня направлены. Хочу ощутить их вкус. — Ты сумасшедший, — произнёс я, покачав головой. — Кому ещё, кроме тебя, такое могло в голову прийти? — Есть немного, — согласился он, опуская руку, всё ещё сжимавшую пистолет, а затем отбрасывая оружие в сторону. — Иди сюда, детка. Я хочу твоей крови. То, что он отказался от оружия, стало для меня полной неожиданностью. Вместе с тем, осознание этого вернуло меня в тот вечер, когда мы разговаривали в уборной. Когда я рассыпал перед ним бестолковые угрозы, а он с радостью подхватил начинание и заявил, что с удовольствием сыграет в игру. Постарается получить от неё максимум ярких эмоций и даже сильно бить не станет. До первой крови. А потом, почувствовав характерный запах и, может быть, попробовав её на вкус, примется за свои любимые фокусы со сломанными позвоночниками. Он поманил меня пальцем. — Иди, — произнёс чуть приглушённо, почти что интимно. — Не бойся. Я не боялся. Странно, удивительно, неожиданно, абсолютно на меня не похоже, но действительно не боялся. Как будто в былое время успел использовать весь лимит опасений, напряжение достигло пика, но вместо того, чтобы сломать шкалу и резко рвануть вверх, неожиданно обнулилось и исчезло вовсе. Впервые за долгие годы голову подняла решимость, а ладонь непроизвольно сжалась в кулак. Перед глазами промелькнули тёмные коридоры тренировочной базы, холодные душевые комнаты, спартанский режим и бесконечные занятия в спортивном зале. Противники, с которыми доводилось драться. Среди них — Майлз. Судя по тому, как напряжённо он смотрел на меня тогда, ему приходилось держать себя под контролем и сражаться не в полную силу. Сейчас в его глазах мелькал огонёк предвкушения, и это означало только одно: сдохнуть от пули, в моём случае, было бы счастьем, нежели попасть непосредственно в руки этого человека и попытаться победить его в драке. — Иди, детка, — протянул Майлз. — Иначе будет только хуже. Куда хуже-то? Мне нечем было удивить его, поразив в самое сердце своими навыками. Любую из схем, мною придуманных, он мог раскусить за считанные мгновения и нанести встречный удар прежде, чем я успею сказать хотя бы слово. Прежде, чем открою рот, попытавшись сказать. Я крепко стиснул зубы и метнулся в сторону дивана, за спинкой которого теперь лежал пистолет. Понятия не имею, что собирался делать с огнестрельным оружием — уж точно не использовать его по прямому назначению, мне и одного раза за глаза хватило, чтобы загрузиться по полной программе — но добраться до него было делом принципа и задачей повышенной важности. Схватить и получить преимущество, наставив пистолет на своего врага? Либо дотянуться и забрать все патроны. Без них пистолет не представляет особой опасности... Мои манёвры были предсказуемыми и просчитывались задолго до того, как я сделал первый шаг. Майлз не солгал. Он лишь того и ждал. Неподвижно стоял на месте до тех пор, пока я делал то же самое, но стоило пошевелиться, как он тут же с фантастической скоростью рванул мне наперерез. Добраться до дивана было не суждено. А вот попасть в руки чокнутого подручного смерти, собиравшегося подтверждать свой статус даже теперь, когда об организации подручных не осталось ничего, кроме памяти, — это да. Это сколько угодно. — Плохо, очень плохо, детка, — сказал он, ухватив меня за капюшон толстовки, а вместе с ним и за волосы. — Это только начало, а ты так меня разочаровываешь. Мне казалось, что наша игра будет интересной, забавной и азартной, но тут, по сути, и разгуляться негде. О каком азарте может идти речь, когда тебе в руки попадает мёртвая амёба. Может, правда, стоило начать с твоих детишек? Или с любовника? Прислать тебе его яйца в коробочке. Для начала. А там бы и по частям его собрал. Или близнецов. Как тебе такой вариант, детка? — Ты... — непривычно-шипящее, сорвавшееся с моих губ. — Я, — засмеялся Майлз. А затем намотал мои дурацкие длинные волосы на кулак и, сделав резкий выпад, впечатал меня лицом в стенку. В первый — и явно не в последний раз — за этот день. * Я умирал медленно и мучительно. Кажется, длилось это целую вечность, а, может, больше, чем вечность. Хотя, совсем не уверен, что подобный расклад вообще реален. Для меня всё смешалось воедино и отказывалось разбиваться на отдельные фрагменты. Это был один бесконечный эпизод из жизни, наполненный до краёв болью, запахом и вкусом крови, что отчётливо различался на языке и проникал в ноздри, провоцируя стойкий рвотный рефлекс. Пальцы то и дело сжимались на горле, то лишая доступа живительного воздуха, то разжимаясь вновь и позволяя сделать глоток кислорода. Я помнил, как на моих руках осталась кровь Майлза, когда я — неожиданно для самого себя — умудрился сломать ему нос. Основательно так приложил, в полную силу. Как разжались руки, прижимавшие меня к стене. Как выпал из его ладоней нож, что всё это время утыкался мне в сонную артерию. Поразительно, что он оказался в полу, а не в моей шее. Рука могла дрогнуть в любой момент, и финал был бы максимально предсказуем. Помнил, как в какой-то момент страхи исчезли окончательно, вместе с ними отступило отчаяние, боль на время померкла, зато появилось стремление ответить на удар ударом, а не сложить руки по привычке и идти на дно. Помнил, как превратился в груду сломанных досок столик, стоявший в гостиной. Как приземлилась в миллиметре от моей головы спинка стула, раздался характерный треск. Бил Майлз на совесть. Если бы попал, скорее всего, конец бы мне пришёл прямо там, без промедления. Помнил, как он попытался отшвырнуть меня к зеркалам в человеческий рост, что были установлены в холле, но я умудрился ухватиться за его толстовку и не разжал пальцы, несмотря на многочисленные усилия, приложенные Майлзом. В зеркала мы влетели вместе, раздался жуткий звон и грохот, после которого нас обоих накрыло стеклянным водопадом, опасным, хрупким, колким и безумно острым. Какое-то время мы лежали в окружении осколков, обнявшись, словно возлюбленные, и внимательно к каждому шороху прислушивались. Эти объятия выглядели со стороны настолько иррациональными, что я бы, пожалуй, рассмеялся. Если бы смог, но мне было совсем не до смеха. Мы оба опасались того, что стекло продолжит осыпаться дальше, но, кажется, сыпаться больше было нечему. Оно всё уже было на полу. Первым, на что я обратил внимание, открыв глаза после приземления, были изрезанные ладони, покрытые плотным слоем крови, и тёмно-красная кайма под ногтями. Прямо, как в том сне. На этот раз он был не иносказательным, вполне правдиво демонстрировал мне события ближайшего будущего. Напиться крови, искупаться в ней и навсегда остаться в красном городе. В одиночестве. Чем дольше мы с Майзлом дрались, тем сильнее я убеждался в правдивости прежних убеждений, гласивших, что все попытки противостоять ему обречены на провал. Он был быстрым, словно ветер, метким, словно молния, безошибочно находившая мишень и поражавшая её, сильным, совершенно безбашенным и жестоким. Ему было ровным счётом наплевать, кого давить. То ли таракана, то ли человека, оказавшегося у него в руках. Я, в его представлении, был хуже таракана, крысы и жабы — всего того, что многие люди считают отвратительным, — потому заслуживал смерти. Той самой, которую он мне и пытался организовать. Медленной и максимально мучительной. Прежде чем окончательно покинуть этот мир, я успел несколько раз прийти в сознание. Увидеть лица тех, кто ко мне обращался, выблевать все внутренности — или что я там выблёвывал? — и зачем-то схватиться за живот, закрывая его обеими ладонями в защитном жесте. Бессмысленный порыв, на самом деле. Во всяком случае, для меня... Может, в тот миг меня просто отшвырнуло назад, напоминая о дне, когда я потерял Тейта? Вполне вероятно, что так... Иных объяснений у меня не нашлось. Продолжая прижимать ладони к животу, я закрыл глаза и окончательно погрузился в реку забвения, прощаясь с этим миром навсегда. Очередной пласт тёмной воды поглотил, принимая с головой, затягивая на самое дно. Но, на этот раз, рядом не было Джуда, готового прыгнуть следом, подхватить на руки, вытащить на поверхность и вдохнуть в меня жизнь. На этот раз я стремительно погружался в одиночестве, и это говорило о многом. Сам по себе, я был ужасным бойцом, и все мои старания были обречены на провал с самого начала. Джуд... Был ли он, на самом деле? Видел ли я его? Разговаривал ли с ним? Чувствовал ли его прикосновения? Или всё это время пребывал в своём долгом-долгом сне, созданном из моих желаний снова встретиться с ним? Убегал от страшных событий своего настоящего. Спасался, прячась от реальности в придуманном мире. Много лет назад, сейчас точно и не скажу, когда именно это случилось, мне на глаза попался фильм со странным — как мне тогда казалось — содержанием. Отчим отправляет омегу в психиатрическую клинику и настаивает на проведении лоботомии. Дальнейший сюжет крутится вокруг истории, созданной воображением омеги, и представляет собой посредственный боевик. Кажется, тот фильм назывался «Запрещённый приём». А, может, нет. Сейчас сложно вспомнить, да и имеет ли это хоть какое-то значение? Важно совсем другое. Вопросы, на которые я жажду отыскать ответы, но не уверен, что мне это удастся. Было ли в моей жизни всё это? Тренировочные базы, знакомство с подручными смерти и их куратором, падение за борт и новая встреча со школьной любовью? Или, на самом деле, моя жизнь оборвалась при иных обстоятельствах, с подачи дорогого папочки и не менее дорогого супруга, срежиссировавших совместными усилиями спектакль, в котором мне отвели самую незавидную роль? Кто знает... Кто знает. * Для мёртвого я был слишком живым. А мир, в котором довелось очнуться, слишком напоминал мир привычный. Здесь больных тоже одевали в старомодные длинные белые рубашки. Свет резал по глазам, в воздухе пахло лекарствами и дезинфицирующими препаратами, пищали какие-то приборы, к моим рукам тянулись какие-то трубки. Было больно, но не до ужаса и обморока, а так... Словно все мои ощущения притуплялись и воспринимались, образно говоря, как в тумане. Открыв глаза, я несколько минут неотрывно смотрел в белоснежный потолок, слушал тихий писк, пытался понять, где нахожусь — рай, ад, чистилище? Кажется, всё мимо, — и разобраться со своими ощущениями. Ещё немного, и ладони вновь легли на живот, закрывая его, затем — осторожно поглаживая. Реальность размывалась и теряла свои границы. Я не понимал, какое за окном время года, какой сейчас день и месяц. Меня словно отшвырнуло назад. В тот период, когда я вынашивал третьего ребёнка, готовился родить маленького альфу, а в итоге потерял его. И на фоне этой потери окончательно впал в депрессию, справиться с которой своими силами не сумел. Обстановка одноместной палаты ни о чём мне, естественно, не говорила. С равным успехом эта больница могла находиться и в Нью-Йорке, и в Сиэтле. По периметру стояло несколько букетов, состоящих из розовых роз. Насыщенный сладкий запах, который я с наслаждением втянул. Нью-Йорк или Сиэтл? Кто находится по ту сторону двери? Миккель и Сэм, которые в моё отсутствие, возможно, успели попрактиковать спонтанный секс на нашем семейном ложе? Или Джуд и близнецы, которым сообщили, что папе стало плохо, и его срочно положили в больницу? Или меня уже никто не ждёт? Я внимательно посмотрел на свои руки. Разумеется, кровавую плёнку с них смыли. Под ногтями больше не было тёмной каймы. Порезы бережно обработали. Они почти не болели, хотя в тот миг, когда стекло прорезало кожу раз за разом, боли было так много, что она стала поистине невыносимой. Звук открывающейся двери заставил меня насторожиться. Оторвавшись от бесцельного созерцания потолка, я повернул голову и увидел средних лет альфу в белом халате. Он приветливо мне улыбнулся. — Как самочувствие, мистер Фишер? — спросил с неподдельным интересом. — Неплохо, — осторожно отозвался я. — Временами даже кажется, что жив. — Думаю, вам не кажется, — засмеялся он. — Ваш супруг просил позвать его сразу же, как только вы проснётесь. Вы не только проснулись, но и пытаетесь шутить. Это отличный признак. — Супруг? — эхом повторил я. — Да, именно он. В голове настойчиво билась мысль о том, что мне каким-то неведомым образом удалось попасть во временную петлю. Снова Нью-Йорк, снова ненавистные лица, слова, жесты, притворство с обеих сторон, снова Сэм... Не знаю, как это возможно, но... — Что со мной случилось? — спросил тихо. — Вы не помните? — озадачился доктор. — Помню, но очень смутно. Вернее, помню, но... — На вас было совершено нападение, — произнёс он. — Об этом во многих газетах написали. Да и вообще во всех средствах массовой информации шли сюжеты. К счастью, всё обошлось. Ситуация и состояние стабильны. Больше ничто не угрожает ни жизни, ни здоровью. Ни вашим, ни вашего ребёнка. — Что? Ребёнка? — я вновь повторил за ним последнее слово. Доктор говорил загадками. И чем больше говорил, тем больше загадок высыпалось на мою многострадальную голову. Я всё сильнее запутывался, натыкался на стены и окончательно терялся в этом лабиринте. Пальцы сжали край одеяла, впиваясь в него. Ребёнок. Ребёнок... Как это возможно? Да, признаться откровенно, замечал некоторые симптомы, присущие этому состоянию, но беременность стала бы последней в списке того, о чём бы я подумал. Во-первых, у меня снова сбился цикл. Но, учитывая нервное напряжение и бесконечные стрессы, это не удивляло. К тому же, я привык к тому, что он у меня не слишком стабилен. То наладится, то снова собьётся, и так постоянно. Во-вторых, да, я слегка прибавил в весе в последнее время. Но только слегка. И списывал это не на беременность, а на своё увлечение сладостями, которое просто не могло пройти бесследно. Ладно, я честно пытался согнать лишние килограммы бегом, но они не уходили. Теперь становилось понятно — почему. — Вы не знали? — удивился доктор. — Нет. — Между прочим, четырнадцать недель. На следующей вы бы, вероятно, уже почувствовали его шевеление. Это ведь не первый ваш ребёнок? — Нет. — Тогда, действительно, почувствовали бы. Обычно первородкам нужно ждать до наступления восемнадцатой или двадцатой недели. Те, кто уже познал радость отцовства, начинают чувствовать детишек раньше. Я сдержанно улыбнулся ему в ответ, всё ещё ничего не понимая. Отчаянно хотелось задать вопрос и узнать, кто же мой муж, до того, как он появится в палате. Но я, конечно, ни о чём не спросил, понимая, что в противном случае доктор улыбаться перестанет. Вместо этого в самое ближайшее время постарается отправить меня на экспертизу к психиатру. Того не помню, то не знаю, собственного мужа не узнаю, о нападении вспоминаю с трудом. Чем не потенциальный пациент? Доктор скрылся за дверью, а я, отпустив одеяло, натянул больничное одеяние так, чтобы оно очерчивало живот, совсем чуть-чуть выступающий. А внутри — безымянный кроха, о существовании которого я не догадывался, благополучно избежав таких «прекрасных» вещей, как токсикоз, постоянные головные боли и бесконечные отёки. Четырнадцать недель. Блядь. Если сейчас такой срок, то получается... Август, сентябрь, октябрь, начало ноября. Ориентировочное время, когда это могло случиться — течка, накрывшая в конце июля. Спонтанная совершенно и, что примечательно, проведённая в объятиях Джуда?.. Забытые презервативы, казавшиеся ещё и бессмысленными в нашей ситуации. Где это видано, чтобы одному омеге удалось оплодотворить другого? Абсурд? Кажется, именно он, в чистом виде. Пока я безуспешно пытался разобраться, что к чему и как так вышло, дверь открылась вновь. Вместе с потоком свежего воздуха в палату ворвались мои родные запахи. Сигареты, одеколон, не менявшийся, судя по всему, на протяжении десятка лет, полынь и ещё розы, в дополнение к тем, что стояли в вазах. — Привет, — произнёс Джуд, плотно закрывая дверь, пересекая палату и подходя к моей кровати. — Я идиот. — Позитивное начало, — хмыкнул я, попытавшись сесть на кровати и, как ни странно, с блеском задуманное реализовав. — Обещал защитить, а в итоге так проебался, что едва тебя не потерял, — выдохнул Джуд. — Едва не потерял вас обоих. И если бы не... Блядь, сука, у меня даже слов подходящих нет. — И не надо, — отозвался я, потянувшись к нему и крепко обнимая, утыкаясь носом в шею, с наслаждением втягивая его природный запах. Лучший на свете. Как и всё, что, так или иначе, было связано с Джудом. Не сон, не аномалия, не параллельная вселенная, не путешествие во времени. Сиэтл, Джуд и странности, которые его, кажется, совершенно не удивляют и не загоняют в тупик. Джуд крепко обнимал меня, гладил по волосам, то и дело прикасался к ним губами. Что-то шептал, и среди его слов я разбирал всего одно. Знакомое, милое, тёплое «лапушка». Меня награждали самыми разными прозвищами, но почти все они выводили меня из состояния равновесия. Грубо говоря, раздражали. На лапушку я реагировал совсем не так, как на зайчиков, солнышек и прочие выверты чужой фантазии. Знакомое со школьных лет прозвище, срывающееся с губ этого человека, всегда дарило мне покой и помогало восстановить душевное равновесие. Лапушка. Его лапушка. Его ладони обхватили моё лицо, а губы в первый раз за сегодня прижались к губам. Я не сопротивлялся и не отказывался. После того, как оказался в больнице, и ко мне пытался прикоснуться Сэм, было хреново. И в эмоциональном, и в физическом плане. Мне не хотелось тех прикосновений, а к Джуду я тянулся сам, с жадностью принимая каждое прикосновение, наслаждаясь им, понимая, что сколько бы их не довелось получить, мне всё равно всегда будет мало. Потому что я люблю его, хочу его, обожаю его, и жизни своей без него не смыслю. Говорил это прежде и готов повторить ещё сотню, тысячу, а, может, и миллион раз. За ним куда угодно, не задавая лишних вопросов. Он словно пришит ко мне невидимыми нитями, и безболезненно разделить нас невозможно. Мы не просто однажды влюбились друг в друга, поддавшись мимолётному порыву, не просто решили поэкспериментировать, как это в юности делают многие омеги и альфы. Мы действительно были созданы друг для друга. С каждым новым днём, проведённым рядом, всё сильнее срастаемся, всё крепче и крепче становятся нити, нас соединившие. И никому, никогда не изменить моего мнения на этот счёт. Губы скользнули ниже, оставляя мягкий влажный след на подбородке, переместились на шею. Руки бережно отвели назад волосы. Прихватили край рубашки, потянув его вверх. Джуд принялся покрывать поцелуями мой живот, и от этого зрелища у меня защипало в глазах. Он знал о ребёнке. Это стало понятно сразу после того, как он сказал, что мог потерять нас. Тогда его слова ещё можно было принять за оговорку или натянуть на них вариацию «меня и близнецов», но теперь рассеялись последние сомнения. Исчезли как густой туман, уступивший место солнечным лучам, исчезнувший под их напором. — Как? — прошептал я. — Скажи, как это возможно? Запах, метка, теперь ещё и ребёнок... Он ведь твой. — Мой. Я в этом ни секунды не сомневаюсь. — Он не может быть чужим, потому что та течка, тот секс, и сроки, но мы оба омеги, и мы... Моя речь выходила сбивчивой. Нужные слова, как это обычно и бывает, потерялись именно тогда, когда в них возникла острая потребность. — Комплементарные, — произнёс Джуд, оставляя на коже очередной поцелуй, а затем медленно опуская ткань и пристально глядя мне в глаза. — Мы с тобой комплементарные омеги, и это уже совсем другой разговор. Слышал когда-нибудь о таких парах? Я медленно кивнул, вспоминая рассказ Карли о тех парах, что выше истинности. Вернее, тех, чья истинность достигла превосходной степени. — Да. Но только о тех, что из альфы и омеги. Мне рассказывали что-то там о выборочной импотенции, фрагментарном бесплодии и прочих э... симптомах. Об взаимодополняющих омегах я слышу впервые. А ты... Давно об этом знаешь? — Со вчерашнего вечера, — сообщил Джуд. — С тех пор, как проверка образцов нашей крови дала стопроцентный результат совместимости и подтвердила истинность. Оказывается, мы с тобой совсем не уникальные. Такие случаи редки, но они встречаются время от времени. В плане репродуктивных функций у нас, как и у разнополой комплементарной пары, тоже есть определённые особенности. Я бесплоден, как омега, но вполне состоятелен в этом плане, как альфа. Со своим истинным. С тобой. И только с тобой. Ничего себе новости. Слова, словно удар под дых. Мысли, несущиеся в определённом направлении. Ужас от осознания того, что могло случиться прежде. Но, к счастью, не случилось. Если бы в Нью-Йорке или раньше того, на фестивале в Калифорнии, мы вдруг потеряли голову и позабыли о презервативах, всё могло закончиться беременностью, как и сейчас. Вот только финал её был бы плачевен. Ни секунды не сомневаюсь в том, что родители потребовали бы избавиться от этого ребёнка, а над моими словами о том, кто отец, посмеялись в два голоса. Их не убедило бы ни заключение врачей, ни результаты генетической экспертизы, ни любые другие доказательства. Наверное, эти переживания нашли слишком явное и яркое отражение на моём лице, потому что Джуд теперь тоже выглядел обеспокоенным. — Что-то не так? — спросил он. — Тебе плохо? Что-то болит? Может, позвать врача? — Нет, — коротко ответил я, не сдержавшись и всё-таки смахнув несколько слезинок, а потом, обняв его за шею и часто зашептав на ухо то, что давно хотелось сказать. — Мне не плохо. Мне очень-очень хорошо. Потому что ты рядом со мной, а больше для счастья ничего и не нужно. Я тебя дождался, и я тебя теперь никогда не отпущу. — Не отпускай, — тихо усмехнулся Джуд. — Не отпущу, — увереннее прежнего повторил я, нисколько не сомневаясь в правдивости сказанных слов. — Не отпущу, — произнёс он эхом. И наши губы вновь слились в поцелуе.