Lady Boyle's Lover

Лживый язык подобен искре во рту. Искра мала, но от нее может вспыхнуть пожар, дотла сжигающий целые города. Лучше не проронить ни слова за всю жизнь, чем хотя бы единожды извергнуть из себя ложь. Ибо эхом отзовутся лживые слова, и будет то эхо гласом Чужого. Второй запрет — Лживый язык

      Еще секунду назад Эсма таяла от прикосновения к плечам, и вот уже ее спина невольно напряглась в страхе. Леди повернулась к Мартину и покачала головой, одними губами говоря: нам не стоит видеться. С ним.       Не то что б это не было очевидно.       Во всяком случае, для Эсмы. Она не нашла бы десятка внятных аргументов, однако от мысли, что ей придется столкнуться с Корво Аттано, теперь — да, теперь! — ее накрывало парализующим страхом. Заманчивое приключение, которое она навоображала себе шесть часов назад, по ходу пьесы превратилось в кошмар, и теперь Эсма скорее была готова к тому, что ее устранят как опасную свидетельницу, нежели поприветствуют, припадая к ручке. И даже если бывший королевский защитник с нею будет так же мягок, как с Вэйверли, на свете есть миллион милосердных участей… при ближайшем рассмотрении, более страшных, чем смерть.       Тиг Мартин стрельнул глазами в сторону двери, вслушиваясь, снова повернулся к Эсме и приобнял ее за плечо. Рука его скользнула ей за ворот бархатной блузы, прикасаясь к коже и тонкому батисту нижней сорочки. Эсма тихо ахнула, сбитая с толку, пока не поняла, что пальцы нового Верховного смотрителя сжимают пистолет у нее за пазухой.       — Это Вам пока не понадобится, леди, — также как она, одними губами сказал Мартин, пряча оружие за своим ремнем на спине. Распахнутый на груди китель не позволял даже по очертаниям догадаться, что находится за поясом.       Эсма на мгновение заледенела от страха, но тотчас поняла и согласилась. Разумно, и тем более разумно это показалось ей в свете последующих событий. А пока голоса за дверью не утихали: как можно было догадаться по слышимым отрывкам, кто-то вился возле ванной комнаты, наткнулся на Корво и пытался оправдаться. И это был далеко не первый случай подобного рода.       Тем временем, рука Мартина все еще касалась лопаток Эсмы, пока смотритель вслушивался, как и она. И прикидывал. Часы, будь они в этой комнате, отсчитали бы не больше нескольких секунд, но леди они показались минутами. И тревога, и сладкое волнение растягивали время для нее, заставляя его течь не быстрее патоки.       Мягким, но сильным движением Мартин отправил Эсму в угол, из которого ее не будет видно даже при настежь распахнутой двери, и вышел из уборной. Эсма прислушалась: ее трепет таял, и звуки вокруг приобрели большую четкость.       — Это всего лишь я, господа. И… там случилась некоторая неприятность с отхожим судном, так что я искренне не рекомендовал бы никому заходить, — говорил новый Верховный смотритель. — Будет лучше, если сперва все уладит Сесилия.       Послышался сдавленный и несколько нервный смешок. Вряд ли его издал Корво, скорее уж его собеседник, только что захлебывавшийся оправданиями. Эсма дождалась, пока затихнут шаги всех трех человек, и начала раздеваться. Ванна на расстоянии вытянутой руки от нее исходила паром, и если леди хотела успеть понежиться в горячей воде, не стоило мешкать.       По крайней мере, на ней был короткий «разводной» корсет, вошедший в моду при Джессамине: вся его конструкция подыгрывала надобностям энергичных женщин. Эсма без труда сама его снимала и надевала, не вызывая для этого Салли. Зеркала в ванной комнате «Песьей ямы» не было, так что Эсма могла осмотреть разве что свои ноги. На них и без того она нашла три синяка, а судя по тому, как ныла кожа там и сям, скоро должны были появиться еще несколько.       После этой неутешительной инспекции леди, наконец, залезла в ванну. Она отмылась, как могла, при отсутствии мочалки (рядом, на краю раковины, лежала одна, но Эсма побрезговала ею воспользоваться, хотя, возможно, после прогулки по катакомбам не стоило), и даже ненадолго задремала в теплой воде. Она рисковала соскользнуть под воду с головой, если бы ее не разбудила своим появлением служанка с переменой одежды. Эсма села прямее, слыша, как стукнула о косяк закрывшаяся дверь. Те грязные тряпки, что она содрала с себя перед принятием ванны, исчезли.       — Привет, — девчушка, на вид лет девятнадцати-двадцати, качнула ворохом одежды в руках. — Это к тебе меня, стало быть, послали… Я Сесилия.       О, та самая, поняла Эсма. Как показывал ее опыт, иногда полезно запоминать имена слуг.       — Салли, — подумав недолго, соврала она. — И спасибо за одежду. И полотенце.       Эсма надеялась, что служанка сразу ей уйдет, однако Сесилия положила вещи на тумбочку и, закрыв крышку нужника, села. Явно готовая к долгому разговору.       — Ой, а ты у Бойлов служишь, да? — Лже-Салли осторожно подтвердила. — Ой, как бы я хотела сегодня попасть к ним на маскарад! Нужно было попросить господина Корво, чтобы взял меня с собой, хотя я не думаю, что он бы согласился… А кто из сестер твоя госпожа? Она красивая? Умная или глупая? Хотя я вообще не думаю, что они красивые, это уж просто о них так говорят, потому что они богачки…       Эсма слушала это с некоторой долей интереса. Вряд ли бы ей сказали нечто подобное в лицо… С другой стороны, Сесилия не изрекла никакого откровения, тараторя и не давая собеседнице вставить ни слова. И вскоре Эсма поняла, что размышляет, полностью отключившись от речи Сесилии.       Даже эта рыжая девчушка, которой кепка наползает на глаза, творит историю, с непонятной горечью подумала Эсма, пусть и скромными делами. А ты только и мечтаешь, как сбежать отсюда, поджав хвост.       Да, она действительно хотела назад, домой. Но и остаться она желала не меньше.       К сожалению, это было невозможно.       Эсма встала в ванне, позабыв, кем назвалась.       — Сесилия, подай полотенце.       Эсма оделась споро, как только Сесилия выскользнула за дверь. Однако служанка поджидала ее у выхода, переминаясь с ноги на ногу. Стоило Эсме распахнуть дверь ванной, Сесилия едва не затолкала леди обратно.       — Вы ведь на самом деле она, да? — Служанка залилась краской, тряхнула головой, так что отросшие волосы, давно не знавшие ножниц, упали ей на глаза, скрадывая виноватый взгляд. — Леди Бойл… Вот, возьмите.       Сесилия накинула свою кепку на мокрые волосы Эсмы.       Какая милая девушка, и как добра, подумала леди, искренне удивляясь этому поступку.       — Моя мать служила у Вашей матери. Когда-то.       О, все оказалось куда прозаичнее. И куда менее благородно. Эсма догадывалась, что услышит потом.       — Спасибо, Сесилия, — перебила она, подсовывая волосы под кепку. — Я верну ее с одной из своих горничных.       Эсма едва не сказала «можешь быть свободна». На ее счастье, она сдержалась, и Сесилия, хотя и заметно растерянная, проводила гостью до причала, умело подгоняя и задерживая, так, чтобы не попасться никому на глаза. Там уже ждала лодка с… ну разумеется, тем самым стариком, который спасал Эсму от толлбоев. Теперь он взглянул на нее с удивлением, впрочем, не великим: седые брови двинулись, но даже не задержались на морщинистом лбу.       Кроме него, в лодке сидел и Тиг Мартин. Как он пояснил, у него как раз накопились дела в Аббатстве.       — Прошу на борт. — Новоиспеченный Верховный смотритель поднялся, оправляя китель. — Вы выглядите посвежевшей, ванна пошла Вам на пользу.       — Что ж, я и впрямь полагала, что делать глупости всю ночь не так уж утомительно; увы, как оказалось, разница между разными родами глупостей поразительно велика.       Мартин подал ей руку, и Эсма с благодарностью вложила свою ладонь в его, однако же, втянув воздух через зубы, когда он приложил усилие, помогая ей забраться в лодку. Мартин перевернул ее кисть, и его брови вскинулись на мгновение. Вряд ли он ожидал, что на белой коже аристократки будет столько царапин…       Лодочник отвел суденышко от берега, Эсма повернула голову, следя, как уменьшается фигурка Сесилии, какой-то беззащитной без ее кепки, а затем и вся «Песья яма»… Поднимающийся от воды туман скрыл их из виду быстрее, чем это сделала перспектива расстояния.       Эсма сняла кепку, встряхивая волосами. При эдакой влажности и тянущемся над водой холодном ветерке нечего было и мечтать, что она обсохнет за время пути, ей вообще было довольно прохладно, однако Эсме просто было неуютно сидеть, надвинув на глаза чужой головной убор.       — Отдайте это потом Сесилии, как вернетесь. — Она потянулась вперед, кидая кепку на колени Мартину.       — Почему не сделаете этого сами? В следующий раз?       Эсма слабо усмехнулась. Он же знал, что она не вернется сюда, она сама ему это сказала…       — Вы знаете, что этого не будет. У меня нет причин передумать.       Мартин спрятал кепку под сиденье и взамен вернул Эсме ее пистолет.       — Он Вам понадобится. Даже если бы Вы снова выглядели, как леди, боюсь, не избежать вопросов от городской стражи. Весть о пропаже Вашей сестры, должно быть, уже распространилась по кварталу или дальше. Вы знаете, как вернуться домой незамеченной?       — А Вы разве не помогли бы моей репутации перед лицом городской стражи?       — Мои полномочия пока еще не так велики, леди. Придется Вам прорываться самой.       Эсма задумалась. Только было начавшее повышаться настроение стремительно падало, точно барометр в дурную погоду.       — Я знаю одну лазейку, разумеется… — Эсма задумалась. — Не была, правда, возле нее с начала чумы.       — Я провожу Вас. Я сделал Вам больно?       Рука Мартина накрыла ее ладонь, и Эсма ахнула, но на этот раз не потому, что он коснулся ее ссадин. От неожиданности, и в большей степени от неожиданности того интереса, какой в ней вызывал этот мужчина.       Ее давно не увлекали красавцы — во всяком случае, когда они только хороши собой и ничего сверх. Отчасти потому, что они искали в ней то же самое, и это оскорбляло. Эсма могла быть весела, если выпила достаточно, и вино быстро позволяло ей перестать сокрушаться, как она действительно примечательно остроумна могла бы быть… для жадных ушей.       Удивительно, что за последние двадцать лет наибольшее удовольствие ей доставил Антон Соколов — а меж ними не было даже намека на роман.       И вот теперь этот лукавый ловкач интриговал ее. Она видела, как Мартин сплетает слова, и ей оставалось только задаваться вопросом, ровня ли она ему в искусстве расставлять силки, или же он просто позволял ей видеть, где стежки на его паутине?       — Вы сможете выстрелить, если понадобится?       — Боюсь, даже в стаю крыс — нет. Могу похвастаться, что способна поразить мишень, но только если она сделана из дерева.       — Вам незнакомо благородное искусство лишения жизни?       — Говорят, лучшее оружие леди — сплетни.       — Никогда не поверю, что Вам этого достаточно. И потом: как же удовольствие?       Эсма с тихим звенящим смешком покачала головой. Она предпочла не думать, во что превращаются ее волосы, высыхая на свежем речном ветру. Без расчески и умелых рук Салли ее прическу ждала печальная судьба неизбежного сходства с кучей хвороста. Однако Мартин смотрел на нее так, точно Эсма сейчас выглядела лучше, чем минувшим вечером на приеме. Искренне ли?       — Можно убить, а можно распустить слух, что кто-то убил. Результат один и тот же. Разве Вы не слышали, что он нас говорят? О каждой из нас. Преступлений наберется на десяток захватывающих романов и пару смертных приговоров.       — Не верю, что в поместье Бойл действительно творятся все те мерзости, о которых судачит свет. Иначе Вы не были бы столь печальны.       — Ого, Вы знаете, что сказать даме.       Когда они выходили из лодки, Мартин, памятуя, что прикосновение к ладони доставит Эсме боль, взялся выше, за запястье, вытягивая ее на мокрую брусчатку. Самуэль, так и не произнесший за время пути ни слова (взгляды его были выразительны, однако Эсма решила относить их на счет только Мартина, не себя), почти бесшумно скрылся за изгибом канала.       — Мы хотя бы на той стороне? — Мартин поднял голову. В тиши утра они с Эсмой казались единственными людьми во всем квартале. Но пока они стояли на лестнице, спускающейся непосредственно к воде, их могли заметить сверху. Если было, кому замечать.       — Я всегда на той стороне, что нужно, мой дорогой, — улыбнулась леди, готовая подняться первой. Однако Мартин догнал ее за два шага, схватил за плечи, тормозя. Это не было объятием (несмотря на то, что тело Эсмы отреагировало так, будто бы было!), только жестом предосторожности.       Это плохо кончится, сказала себе Эсма, ты же разумная девочка и прекрасно понимаешь: если ты хоть на йоту поддашься искушению — сблизиться с этим мужчиной или ввязаться в их правое, но чудовищно опасное дело… все кончится крахом, и треск от него будет стоять такой, что Вера Морэй, на этом свете или уже в Бездне, будет радостно плясать, злорадствуя.       Мартин так и не отпускал плечи Эсмы, но это она вела его по кварталу.       Теперь на улицах было больше толлбоев, однако все они топтались далеко, у ворот особняка Бойлов, скорее призванные не пустить незваных гостей внутрь, нежели высматривать нарушителей по регулярному протоколу. Эсма задумалась над тем, что видела, но тотчас сбилась с мысли: один из толлбоев повернулся и, казалось, собрался совершить променад вдоль канала. Отреагировав со скоростью молнии, Мартин вжал Эсму в холодную нишу ближайшего дома. Скрипящие шаги приближались, однако леди казалось, что ее собственное сердцебиение способно заглушить их. Страх обострял чувства, и Эсма ощущала прохладу стены за спиной холоднее самого зимнего льда, а жар рук Мартина, стискивающих ее плечи — обжигающим, точно раскаленный металл.       Грузно и расхлябанно ступая, плохо свинченные ноги прошагали мимо. Старый экземпляр, поиздержался на работе — и, судя по всему, достался самому нерадивому солдату. Не нужно было смотреть, чтобы понять по звукам: толлбой, не покидая своего высокого в буквальном смысле места, пытался помочиться в реку.       Эсма закатила глаза, негодуя, но Мартин уже тащил ее прочь, уводя в ближайший проулок. Им действительно следовало поторопиться, пока толлбой не заторопится назад.       Еще одна ниша, холоднее и грязнее предыдущей, чтобы переждать, пока горе-патрульный вернется к сослуживцам, и, наконец, беглецы могли пройти по проулку свободно. Если бы они были в нем одни, конечно.       Сперва Эсма не придала значения раздавшемуся неподалеку кашлю. В этот переулок выходили черные ходы сразу двух особняков, не странно было бы слугам шнырять здесь. И все же, она повернулась на звук, а вместе с нею и Мартин. И его рука, уже второй раз за последние сутки, легла ей на грудь.       — А вот и повод для Вас испробовать кое-что новое.       Шатаясь и почесываясь, из-за мусорного бака появился мужчина. Лицо его кривилось и беспрестанно менялось. Эсме потребовалось несколько секунд, чтобы понять — это не морщины волнами проходили по впалым щекам, это мухи, облепляя липкие потеки крови, питались от чумного, как умели.       — Кажется, нового с меня за эти сутки достаточно… — Пробормотала Эсма, пока Мартин, руководя ее рукой, извлекал у нее из-за пазухи пистолет.       Его пальцы лежали поверх ее, так что трудно было сказать, кто спускает крючок. И в то же время, отдернуть руку Эсма не могла, сил бы у нее не хватило сопротивляться столь уверенному напору. Она ахнула, когда раздался выстрел, чувствуя себя оглушенной — однако, от пережитого волнения, не от звука. Мартин покосился на выход из тупика, Эсма чувствовала виском движение его подбородка. Он просто повернул голову, но будто поластился о ее волосы. Или ей это показалось?       — Как ощущения, леди?       — Нас не заметили? Звук был таким громким.       — Не таким уж. Вот это самообладание! Вопрос сугубо по делу! А Вы и впрямь практически авантюристка из романа.       Он отошел от нее. Эсма сморгнула, с удивлением чувствуя, что у нее потемнело в глазах на мгновение. Перипетии ночи она вынесла с достоинством, но теперь ее силы истощились без остатка.       Она потянулась к Мартину, готовая попросить его поддержать ее (а не то она свалится в настоящий, не флиртующе-жеманный, обморок), однако новый Верховный смотритель, вопреки ожиданиям, не подхватил, а развернул леди от себя. Вовремя: из подъезда оставленного жильцами дома, раздирая на себе рубаху, выполз новый зараженный. Эсма не видела меж ним и тем, которого убила только что, никакой разницы: оба одинаково грязные и тощие. Этот, кажется, был повыше, но какое это имело значение?       Плакальщик замер, точно крыса, принюхиваясь. Заскорузлая от язв рука стекла с рваного серого воротника, шлепая о брючину, как неживой кусок мяса. А потом, с неожиданной прытью и достойным здорового человека проворством чумной бросился на Эсму (и стоящего за ее спиной Мартина), полагая их то ли своими врагами, то ли, предположила леди, едой.       Она ждала, что спутник снова поможет ей, но тщетно. А плакальщик в три прыжка уже вдвое сократил расстояние между ними!       Не раздумывая, Эсма выстрелила. Дважды: в первый раз от волнения промазала, но вторая пуля угодила плакальщику куда-то в район переносицы, и чумной навзничь повалился на брусчатку. Эсма подождала, пока ее память перестанет повторять череду мерзких звуков: выстрел, удар черепа о мостовую… Продышалась и повернулась к Мартину.       — И как, это лучше, чем сплетни?       — По крайней мере… они оба… Оба они были уже обречены, так? — Эсма едва могла совладать с дыханием.       Мартин небрежно закурил, ничуть не взволнованный.       — Кто их знает, если честно… Но, разумеется, у нас… у Вас не было никакого выбора.       Так же бестрепетно Мартин помог Эсме взобраться на стену высотой в человеческий рост. В лучшие времена она сама могла достаточно высоко вспрыгнуть и, перебирая ногами по ямкам от выпавшего кирпича, подтянуться. Однако теперь у нее не осталось ни малейшего резерва сил. Эсма протиснулась сквозь расшатанные прутья ограды на территорию своего имения.       — До новой встречи, леди Бойл.       В Аббатстве, конечно же, поняла Эсма. Где им еще увидеться? Помахав на прощание рукой, точно слишком устала для слов прощания, она зашагала к особняку.       Она приказала себе не оборачиваться, но с каждым шагом чувствовала, что ей все сильнее и сильнее хочется сделать это.       Эсма прошла через черный ход, иронически отметив, что так оно и пристало служанке. К своему удивлению, леди не встретила на пути никакой прислуги: особняк точно вымер. Должно быть, всех собрали на допрос стражи. Эсма посетовала на свою недальновидность: надо было понимать, что Лидия мгновенно побежит трезвонить, что Вэйверли пропала, не разбираясь, какой устроит переполох подобным сообщением. Что ж, Лидия оставалась Лидией, по крайней мере. Эсма боялась, что исчезновение сестры ввергнет ее в анабиоз. А Лидди, как оказалось, развила бурную деятельность. Оставалось надеяться, что она не решит вернуться к оккультным глупостям, из-за которых Бойлы уже и так имели множество неприятностей в прошлом.       Эсма сбросила туфли на пороге, даже не потрудившись взглянуть на них. Надевать их она больше не станет, после всех ночных приключений они превратились в мусор, и теперь им осталось дождаться, когда их уберет Салли. Эсма бросила взгляд на сонетку, размышляя, хочет она вызвать служанку или побыть одна.       Что ж, больше всего она, если призналась бы себе честно, сейчас хотела быть с Мартином.       Эсма как раз стояла напротив зеркала, но в другоми конце комнаты, и расстояние сглаживало все неутешительные последствия ночных перипетий. Вроде бы, леди все же, с грехом пополам, удалось остаться мало-мальски хорошенькой, учитывая обстоятельства. Мартин смотрел на нее без алчности, однако ж, с известной долей заинтересованности… кто может сказать, насколько искренней?       Эсма стянула блузку через голову и бросила ее на пол. Салли поднимет и постирает. Вынула из-за пояса пистолет, отложила на тумбочку, поверх раскрытых страниц собственного дневника. Станет ли она записывать то, что случилось с нею сегодня? Станет ли она описывать то, что занимало ее мысли, но так и не случилось?       Эсма потерла шею, закрыла глаза. Удивительно, но ей даже не хотелось выпить в эту минуту! Может быть, потому, что она действительно заливала в себя алкоголь, чтобы забыть — а теперь ей, напротив, хотелось помнить.       Руки, обжигающие даже через кожу перчаток. Грациозное, полное силы движение, каким Мартин скинул с плеч мундир… Ее память прокручивала это видение еще и еще, точно на открытке, которую, наклоняя, можно было заставить поменять изображение. Движение глаз, губ, когда он обращался к ней, слегка наклоняясь: в кабинете Пендлтона, в лодке. Моменты невольной, но такой сладкой близости!       Не время думать об этом…       Но…       Эсма провела кончиками пальцев по шее, спускаясь к груди, воображая, что так ее касается Мартин. Или нет, он действовал бы решительней, он же такой хладнокровный мужчина. Но это не значит — холодный!       Она принялась срывать корсет, не думая, порвет ли шнурки, представляя, что это с ней проделывают чужие руки. Что ж, не первый раз она что-то воображала: с самой собой или с кем еще в постели, ей нередко приходилось подключать фантазию. В противном случае, она бы постоянно оставалась без удовлетворения, потому что всем известных движений недостаточно. Будь она женщиной более простых желаний, то, может быть, и не пила бы с такой жадностью! Причина же никогда не крылась в том, что Эсме досталась излишне алчная натура — просто ничто не оказывалось достаточно хорошо, чтобы ее насытить.       В дверь забарабанили, и от неожиданности Эсма царапнула сама себя. Она могла бы продолжать, игнорируя все назойливые звуки, если бы не знала, кто столь настойчиво рвется к ней.       — Эсма, ты же знаешь, что я все равно войду!       Стук и дерганье ручки сменились скрежетом: в замке поворачивался универсальный ключ. Ну разумеется.       Эсма откинулась на кровать, недовольно выдыхая.       — Я знаю, что тебя сюда провожал мужчина.       — И тебе доброе утро, Лидия.       — Но сейчас это не важно.       Эсма продолжала лежать на кровати, не стесняясь голой груди, только вздохнула и заложила руки за голову. Взгляд Лидии остановился на блузке служанки, небрежно сброшенной на пол. Эсма знала, как все выглядело. Точно у нее кто-то только что был… Какая досада, что на самом деле нет!       — Нам нужно найти Вэйверли. Я места себе не нахожу, не понимаю, как ты вообще… что за маскарад? — Эсма многое могла бы сказать в ответ, но только утомленно прикрыла глаза. Для нее ночной бал казался столь отдаленным событием… Прошли года, как ей казалось, с того мига, как она вела к себе в спальню Корво Аттано. И не преуспела в этом. — Регент уже в курсе неприятных новостей, он рвет и мечет.       — Нам нужно поговорить очень обстоятельно, милая. — Эсма села и потерла лоб, точно к ней подступало похмелье. — И тебе вряд ли понравится хоть что-то из того, что я скажу. Лучше присядь. И кликни Салли, пусть принесет мне тарталетку.       — Не буду я делать ни того, ни другого. — Лидия сурово уперла руки в бедра, но ее лицо беспрестанно меняло свое выражение, так что вскоре это начало походить на тик. — Переоденься и спустись. Регент хочет послушать твою версию событий.       Торопясь, Эсма накинула халат прямо поверх штанов. Длинный белоснежный шелк с синими птицами в стиле Вей-Гона прекрасно скрадывал фигуру и скрывал, что под ним — голое тело или десять кальсон, надетых одни поверх других. Прежде Эсма любила в этом халате только то, как он умел хранить тепло в зимние ночи, но теперь оценила и другие его преимущества.       — Господин Берроуз, какой сюрприз!       Эсма спустилась со второго этажа в холл по мраморным ступеням, шагая так резко, что ее подсохшие волосы взлетали над плечами. Она улыбалась, но дружелюбной не выглядела.       — Где Вэйверли, Эсма?       — Вэйверли больше нет с нами.       Регент хмыкнул, не уверенный, как расценивать эти слова.       — Вините лорда Брисби, сэр. Я знаю, что Вэйверли исчезла вместе с ним и его лодкой. Где она сейчас и жива ли, мне неведомо. — Эсма вдруг ощутила дыхание надежды. — Я была бы счастлива узнать, что Вы так это не оставите.       — Разумеется, нет!       Берроуз нагнулся над нею, и Эсма с удивлением ощутила идущий от него запах пота — естественный для того, кто провел несколько часов в душном рельсомобиле, зажатый своими личными стражниками теснее, чем простолюдин в час пик — а не сухой пыли, подсознательно ассоциировавшийся у нее с регентом.       — Вам нужно подумать о своей семье, не так ли, дорогая Эсма? О своей оставшейся семье… У Вас, кажется, есть еще племянник в Карнаке? А также прелестная Лидия, не будем забывать о ней — приняла меня с таким радушием, даже убитая отчаянием… Я не могу передать своего восхищения…       Рука Берроуза легла на плечо Эсмы, и она невольно вздрогнула. Отреагировала быстрее, чем смогла это сдержать. Вэйверли бы хватило самообладания показать, что она не смущена и не боится, подумала Эсма с досадой.       — Распорядитесь разумно своими доходами… И своим досугом, милая. Не теряйте головы в это смутное время.       — О, сэр, конечно, — Эсма подняла голову, чтобы посмотреть регенту прямо в лицо. — Я прекрасно понимаю, что мое будущее зависит от того, чью сторону я приму.       — Сторону? Есть только одна сторона.       — Когда существует выбор, всегда можно принять либо верное решение, либо нет. — Эсма чувствовала, что балансирует на опасной грани, и заторопилась сказать все, что думает, не пытаясь выглядеть изысканной. — Время и впрямь тяжелое, сэр, Вы должны понимать, что нам с сестрой хотелось бы побыть вдвоем, может, даже удалиться от света. Вас никто не осудит, если Вы перестанете клянчить деньги у аристократии. Больше того, Вы будете выглядеть уверенным, сильным и самостоятельным главой государства…       — Совсем забыл, что Вы знаете, как управлять страной, Эсма, лучше меня. — Регент поднял костлявый палец с толстыми суставами, и леди подавилась словами. — Деньги могут сделать многое, леди Бойл. Но неужели Вы думаете, что они всесильны? Сколько Вы готовы заплатить за хлеб, если я прикажу всем булочникам в Дануолле отказать Вам в снабжении под страхом смерти? И сколь многие из них все же соблазнятся?       Берроуз чувствовал себя как дома, хотя на памяти Эсмы, впервые посещал особняк Бойлов. Вэйверли сама ездила к любовнику, и старшие сестры не знали, куда: в Башню или иное место, еще более тайное?       Тем не менее, судя по тому, с какой вольготностью регент раскинулся на софе, он считал, что все в этом доме принадлежит ему. Двое гвардейцев следовали за ним на почтительном расстоянии, куда бы Берроуз ни двинулся.       — Я сочувствую вашему с Лидией горю, дорогая. Поймите правильно. Абсолютно искренне сочувствую и не верю, что вы способствовали исчезновению моей драгоценной Вэйверли. Вопрос в том… — Берроуз оперся локтями на колени. — В том… можно ли будет объяснить это журналистам.       К этому моменту Эсма уже поняла, что регент щедр на угрозы, и в то же время скуп. Он может измыслить сорок способов извести тебя, но о каждом известит отдельно, не тратя лишнего времени и слов. Эдакий торг, только предмет его — ты, твоя жизнь, а вместо денег — количество боли, душевной и физической, которую ты сможешь вынести.       — Подумайте, как это выглядит со стороны: две сестрицы-неудачницы, которым нельзя даже дышать на наследство, и красавица, умница, светская львица… К тому же, далекая от увядания и любимая обществом…       — Довольно!       Регент прищурился, и Эсма считала в подергивании этих птичьих век сдержанный крик: не смейте меня прерывать! Однако, Берроуз продолжал все тем же лживо-ласковым, вкрадчивым голосом.       — У общества сложится вполне определенное мнение о новостях, леди. Запомните одну простую истину: дикобраза не гладят против шерсти.       Эсма стояла перед ним, сидящим, чувствуя себя вновь в пансионе, перед штатным смотрителем. Только теперь речь шла не о ее возможном исключении, если, конечно, не выражаться иносказательно.       — Кто-то играет против Вас, лорд регент, некто могущественный. И я не хочу повторить судьбу моей сестры, Вы должны понять.       — Ах, так Вы находитесь между молотом и наковальней! — Берроуз не переменился в лице, но его руки, только что сложенные домиком, сжались: пальцы переплелись, так что кожа побелела. И все же, голос регента звучал по-прежнему высокомерно. — Как печально для Вас.       Он поднялся, одернул сюртук и направился прочь, не прощаясь. Капитаны гвардии поклонились леди. Эсма дождалась, когда дверь закроется за ними. Затем сапоги простучат по ступеням крыльца, и, наконец, зазвучит удаляющийся топот копыт и поскрипывание рессор. И только потом Эсма позволила себе встать и пройти в гостиную. Там она вытянула руки, хватаясь за нижние углы рамы портрета регента, приложила все свои невеликие силы, и дернула как следует: картина упала на пол, рама треснула и покосилась от удара… Лицо Берроуза на портрете пошло волнами, как в том романе какого-то морлийца, где рисунок хранил на себе печать грехов того, кто был на нем изображен…       Регенту, впрочем, подобная занятная штука не требовалась: он сам за себя отвечал.       — Эсма, что ты делаешь!       Лидия застыла в дверях, прижав руку к груди. Эсма, не стесняясь присутствия сестры, наступила ногой прямо на искусно выписанное хищное лицо. Повозила туфлей, с наслаждением счищая грязь на драгоценный холст. Она изрезала бы картину ножом, но у нее не было под рукой оружия. Кинула бы в огонь, но камин в гостиной не затопили.       — Салли! — Взревела Эсма, недоуменно ловя себя на том, что невольно звучит, точно Тревор Пендлтон. — Где ты шляешься? Разожги камин!       Да, миледи, конечно, миледи, забормотала Салли, едва появившись. Она склонилась у решетки, чиркая спичкой, ее ноги в дешевых туфлях едва не задевали золоченую раму. Служанка делала вид, что не замечает ничего странного в комнате.       Лидия за их спинами медленно и неслышно развернулась, побрела прочь — видимо, желая успокоить нервы музыкальной игрой, как обычно.       Эсма знала, что наверху, в комнате Вэйверли, есть еще одно изображение Берроуза, кисти Соколова — баснословно дорогое, разумеется. Даже в приступе ярости у нее не поднялась бы на него рука.       Что ж, если регент выполнит свою угрозу, на первую буханку она выменяет именно это полотно.       Эсма отправилась спать, уверенная, что, как только проснется, отправит Салли в «Песью яму» с посланием для заговорщиков, однако проснулась она через четыре часа, возбужденная до крайности и необычайно освеженная. Этот недосып должен был сказаться в будущем, однако сейчас Эсма чувствовала себя энергичной и готовой к действию. Она спустила ноги с кровати, шлепнув босыми ступнями о пол, и подбежала к шифоньеру, намеренная выбрать лучший костюм. Задумалась. И все так же, босая, в одной сорочке, направилась в комнату Вэйверли. Что ж, сестрице больше ни к чему лучшие наряды по последней моде, разве что только Брисби пришлет за ними лакея — а он не осмелится. А Эсма отныне может бесстрашно носить любимое равно и ею, и Вэйверли красное. А также белое, не страшась получить нелестный комментарий.       И все же, для предстоящей деловой поездки Эсма выбрала костюм модного в этом сезоне фиолетового цвета, с белыми рюшами и темно-коричневым, почти черным поясом. За который Эсма тотчас заткнула пистолет, патроны к которому нашлись тут же, в ящике тумбочки Вэйверли. Бант прекрасно прятал оружие от любопытных глаз.       Эсма зарядила пистолет, стоя посреди комнаты сестры. Задумалась. Подняла голову и прицелилась в портрет Берроуза на стене. Впрочем, без намерения на самом деле стрелять.       Но это было приятно. Ощущалось великолепно: держать регента на мушке.       — Куда ты собралась?       Эсма вздрогнула. По галерее к ней двигалась Лидия. Ускользнуть незамеченной не вышло.       — В Аббатство обывателей. — Пистолет отправился в укрытие за бант. — У меня дело.       — Хочешь исповедаться в нарушении первого запрета? — Лидия горько поджала губы, качая головой. — Ты могла бы проявить хоть немного уважения… Я думала, мы оставим все в комнате нетронутым! Как будто Вэйв еще с нами!       — Есть вещи более важные, чем тряпки, Лидди. И костюмы — не часть Вэйверли. Если я могу использовать их на благо себе, я буду. У меня есть дела поважнее, чем ныть над ношеными штанами.       — Я вижу, тебе не понять!       — Ну разумеется! Ведь это не мою сестру украли с бала, на котором было стражников едва ли не больше, чем гостей. А, погодите-ка… мою!       — Не своди все к шутке, Эсма. Хотя бы сейчас, пожалуйста.       — Я просто пытаюсь разрядить обстановку, — процедила Эсма, едва, на самом деле, сдерживаясь. Да, она хотела бы, чтобы напряжение упало, но чтобы самой хотя бы чуть-чуть расслабиться, хотя и думала в этот момент о Лидии. Не хотела сказать или сделать что-то непоправимое.       — Вы с Вэйв постоянно цапались.       — Это было не всерьез!       Эсма вышла на галерею, но Лидия не дала ей пройти, растопырив руки.       — Ну конечно! Ты полагаешь, я не помню, как ты пожелала ей смерти?       — Я… что?! Нет, нет, она сказала «как же тебе понравится, когда я умру», а я просто пыталась ее поддеть и…       — Тебе удалось, помнится! Вэйверли рыдала!       — О, Бездна, почему Брисби не украл тебя!       Эсма замолчала — еще до того, как Лидия отвесила ей хлесткую пощечину. Да, за миг до удара она уже поняла, что снова сказала лишнее. И вовсе не то, что думала. Просто ей хотелось, чтобы Лидди заткнулась, а еще — чтобы также разъярилась, как она сама. Что ж, Эсма добилась цели: Лидия, ссутулившись, бросилась в зал картин…       Нет. В комнату Вэйверли. Щелкнул ключ в замке, проворачиваясь.       Эсма почувствовала вселенскую усталость. Это ощущение смешалось с чувством вины, точно виски с лимонной шипучкой, зажигая в ее груди похожий огонь, хотя и не на йоту не столь же приятный.       Эсма поскреблась в дверь спальни сестры.       — Лидди, прости меня. Я не хотела этого говорить. Правда. Если бы я могла рыдать, я бы рыдала, говоря это, но могу только повторить: извини, мне очень, очень жаль.       Лидия не ответила, хотя Эсма слышала, как шуршит шелк ее костюма по покрывалу кровати Вэйверли.       Так или иначе, но ей нужно было идти. Вечерело, а Эсма хотела застать кое-кого на месте.