Лепестки, на воде лепесточки,
Расскажите мне, где ваша дочка?
На свиданье к колодцу ушла?
И секрет свой с собой забрала?
Заклинание, призывающее каргу Розуотер
Руну с Пандусии леди Бойл отдала дочерям, не зная, что с ней делать, да и не слишком этим интересуясь. Конечно, Джорджина не думала, что ее девочки решат использовать диск из китовой кости как украшение или примутся кидать ее собаке. Во всяком случае, не Лидия: чем большей затворницей она становилась, тем чаще копалась в библиотеке, тяготея все сильнее шкафу, собранному дедом нынешнего лорда Бойла. Иногда Джорджина сама посылала дочь почитать, если от ее гамм, пусть и безупречных, у нее начинала болеть голова. И вот теперь Лидия, сложив ноги калачиком, сидела на постели Эсмы. От колена до колена раскинулись страницы распахнутого старинного гримуара. — Руна… — Лидия обернулась через плечо, глядя на Эсму, лежащую у нее за спиной. — эта штука, как бы вы обе сказали, предназначена для связи с Бездной и усиления магических способностей. У кого они, разумеется, есть. — У леди Морэй, говорят, они есть. — Эсма закинула руки за голову и ногу на ногу, носком одной легонько толкнув Лидию под лопатку. — Тогда чего ж она так расщедрилась? — Может быть, потому что она к нам искренне расположена? — Раздраженно откликнулась старшая мисс Бойл, наклоняясь вперед и пролистывая несколько страниц книги. — Или увидела в ком-то из нас потенциал… — Леди Морэй не видит даже колец на своих руках, — фыркнула Вэйверли. В отличие от старших сестер, она сидела за столом, как всегда прямая, точно на уроке, чуткая и собранная. — Может быть, она подарила эту руну потому, что на самом деле она, вопреки молве, не колдунья. Или хочет, чтобы так о ней говорили. Сами понимаете, на маскараде матушка каждому второму поведает: леди Морэй подарила нам странную штуку с Пандуссии, наверняка она ума не приложит, как с ней обращаться! — Если это так, то вы с ней могли бы подружиться, — пробормотала Лидия. — А если нет, то вы, — отозвалась Вэйверли, не меняя тона, однако в этой напускной холодности все же сквозила обида. — А ты что думаешь, Эсма? — Я думаю о том, с кем буду танцевать на маскараде. Ну и повеселюсь же я! Остальное меня не занимает. — Действительно, кого я спросила? Лучше бы ты думала, какое произведешь впечатление. — Какая разница? Я живу не для этого. — Тогда ты родилась не в той семье, — Вэйверли слегка повернула голову, глядя на свое отражение в черном зеркале окна, полного до краев вечерней мглы. — Императорская семья не посещает наших балов, но это не значит, что игнорирует их. Императрица до сих пор не оправилась после появления наследницы. А империи нужны дети. Лидия и Эсма в унисон прыснули, глядя на то, с каким видом младшая сестра произнесла свою речь, еще и закончив ее дерзким движением подбородка. — В твоем возрасте подобные слова звучат как недалекие фантазии, а не как амбиции, — сказала Лидия. — Не говоря о том, что это жестоко: рассчитывать на чью-то смерть. — К тому же, чтобы появились дети, сперва нужно с кем-то переспать, — Эсма перекатилась на бок, подсунув руку под голову. — А ты для этого еще слишком маленькая. Вэйверли вскочила из-за стола, точно ее ужалили, и вышла из комнаты, показывая, что обижена на подобное к себе отношение. На деле же пытаясь скрыться быстрее, чем ее лицо предательски покраснеет от стыда. Каждая из сестер спланировала свой собственный наряд, однако леди Джорджина властно упразднила все намерения, приказав портнихе пошить три одинаковых костюма, различных только цветом. Много позже юные мисс Бойл, вспоминая тот прием, первый для их трио, и последний перед тем, как вся их семья погрузилась в состояние холодной войны, поняли, что то был великодушный жест матери, не желавшей, чтобы одна из сестер имела повод завидовать любой другой. И еще позднее они воспользовались памятью об этом, чтобы спланировать одну из своих салонных игр. Но в тот год благодеяние всеми юными мисс было принято за жест материнской тирании и изрядно подпортило каждой из них настроение. Тем не менее, каждая же из молодых наследниц имела план, как будет развлекать себя на балу. Лидия, самая тихая из сестер, и виды на вечер имела скромнейшие, вызвавшись всего лишь помочь Эсме. Однако, именно в ту минуту, когда сестра не отказалась бы от руки помощи, Лидия оказалась вынуждена демонстрировать свои музыкальные таланты гостям. О, на тот момент и миссис Бойл, и ее старшая дочь еще полагали, что у этого дара есть какое-то будущее. Что ж, деньги могли перебить традиции, тем более, что и те начали уже было гнуться, поелику император намеревался оставить трон дочери: слишком большой урон здоровью высокородной супруги нанесло появление инфанты, и он не хотел рисковать ею и дальше. Но, как оказалось, на то, чтобы честолюбивые мечты воплотились в жизнь, требовалось или больше времени, или больше денег. Лидия запомнила эту мысль. Кто-то прошептал у нее за спиной, но она разобрала часть слов, даже не сбившись с ритма, и запомнила это: выйди замуж за верного человека, слей капиталы, и он оплатит твой билет на сцену. Если бы Вэйверли уловила своим чутким ушком тот же шепоток, она подумала бы о том, что человек, способный удвоить состояние Бойлов, сделает их семью угрозой императорской династии. Если бы то же слышала Эсма… Наверняка она только отмахнулась бы: “и не дышите мне в шею, кожа чешется”. Она не рвалась ни на сцену, ни на трон, она вовсе готова была отказаться от всех своих денег и титула, бежать, хотя бы и в эту самую ночь, едва ли не босой, принять иное имя, жить, где придется и как придется — лишь бы рядом с нею был человек, которого она пламенно и искренне обожает. О, у Эсмы был разум. Она не говорила “люблю”, понимая, что даже еще не слышала и слова от своего прекрасного Морриса. Даже самое его имя она узнала не от него. Но чувства всегда брали над нею верх в любом деле. Эсма имела больше искреннего интереса к учебе, нежели Вэйверли, занимавшаяся лишь с расчетом, какую выгоду принесет ей тот или иной урок в будущем. Однако сердце то и дело пьянило Эсму без вина. Ее зрачки темнели черными топазами, дыхание прерывалось, и Эсма неслась совершать глупости. Эсма фланировала из комнаты в комнату, делая вид, что учится быть радушной хозяйкой, на деле же выглядывая Веру Морэй с ее молодым спутником. В залах встречалось больше молодежи, чем прежде: леди Джорджина полагала, что дочерям будет проще найти общий язык с ровесниками. И так обзавестись полезными связями. Эсму, впрочем, интересовала только одна связь, вполне определенная. Она едва не вскрикнула, завидев Морриса. Тот стоял позади кресла леди Морэй, и ее рука, опершаяся на подлокотник, цепко держала его запястье. Эсма знала, что Моррис выполняет роль поводыря для своей благодетельницы, что одновременно восхищало Эсму, однако и внушало обоснованные опасения. Леди Морэй могла сослаться на то, что не в силах отпустить воспитанника от себя даже на несколько минут. Не преувеличивает ли та свою слабость, задалась вопросом Эсма. Барышня собралась с духом и подошла просить о танце. Будь Моррис один, Эсма скандализировала бы себя, предлагаясь юноше, но ей пришлось обращаться к леди Морэй, намекая: справится ли она без своего мальчишки несколько минут? Вера ответила резким отказом. “Злобная старуха,” — пробормотала Эсма, отходя в другой конец залы. И поздно сообразив, что у слепой может быть обостренный слух. Впрочем, не казалось, что леди Морэй услышала что-либо неприятное ее ушам. Она слабо улыбалась бледными губами, качая головой в такт музыке. Эсма переминалась с ноги на ногу, дожидаясь удобного момента: ей только и нужно было, чтобы кто-то занял старую перечницу разговором! И вскоре какая-то из подружек леди Джорджины, поразвязнее и побогаче (последнее искупало первое, как очевидно), опустилась в кресло возле леди Морэй. Разговор быстро зашел о запретных искусствах и тайнах, так что Вера зашептала с изрядным — опасным — энтузиазмом и принялась рисовать что-то в воздухе перед своими слепыми глазами. Эсма неслышно проскользнула за кресло, к Моррису, схватила его за руку и потянула за собой. Она приложила палец к своим улыбающимся губам, дав ему знак не шуметь. Но стоило им закружиться в танце, как Эсма выдала себя счастливым смехом, а затем восторженным шепотом. Моррис молчал, улыбаясь, точно статуя, и внимательно слушал. Эсма жарко живописала ему, какие радости ждут их в ближайшее же время — и неподалеку. Тут, только нужно поплутать, и, не доходя до музыкальной комнаты, свернуть налево. Старшие сестры устроили в комнатке все по своему вкусу, пока что преимущественно сформированному романами, из тех, которые принято прятать под подушкой. В заговор были посвящены несколько служанок поравнодушнее и пожаднее, из тех, что не откажутся от лишней монеты, но не станут выяснять, что получат от леди Бойл, если выдадут той забавы дочерей — награду или нагоняй. Здесь, за плотно закрытыми дверьми, приглушенно слышалась музыка из бального зала. Эсма не могла бы даже сказать, Лидия это играет или приглашенные музыканты. Раздавались размеренные шаги над головой: очевидно, нанятый Джорджиной стражник оглядывал коридор на случай, если кто-то из гостей вздумает что-то стянуть из спален госпожи или барышень. Что ж, так или иначе, оставалось ждать Морриса. Эсма подошла к затянутой алым бархатом кушетке и поправила подушку, представляя, как им будет хорошо отдыхать здесь… Холодные руки обвили плечи Эсмы, и она пискнула от неожиданности. — Вэйверли! Ты пришла, душа моя! Это был не Моррис! Ниже ростом и в два раза уже в плечах. Маска шмеля выглядела претерпевшей некое приключение не без ущерба для себя: Эсма могла побиться об заклад, что так или иначе та собрала некоторое количество пыли из угла. Даже несмотря на то, что маска закрывала голову юноши, Эсма чувствовала отчетливый запах вина в его дыхании. Ранехонько начал! Эсма оттолкнула от себя юношу, презрительно морщась. Тот, впрочем, не мог за ее маской видеть этого. Тогда как она догадалась, что перед нею младший из Пендлтонов, Тревор. Его пальцы бегали у Эсмы по плечам, точно тараканы, и ей пришлось предпринять еще одно усилие, чтобы, наконец, вырваться из неожиданно цепкой хватки этого заморыша. — Если уж так влюблены, могли бы отличить одну сестру от другой, — рыкнула девушка. Вэйверли и не собиралась приходить, догадалась Эсма. Но над кем она собиралась подшутить — над сестрой или Пендлтоном? Тревор изрядно докучал Вэйверли своим вниманием, кто этого не видел? Впрочем, прознать, что старшие мисс Бойл собираются использовать каморку для своих планов в этот вечер, Вэйверли, пожалуй, не могла. Однако она знала, что такая комната существует, и, возможно, предположила, что та на вечер останется пустовать — так что идея запереть тут назойливого поклонника до конца бала вполне могла прийти младшей Бойл на ум. Эсма пустилась в объяснения и извинения, но не было похоже, что Пендлтон понимает, что ему толкуют. Так что Эсма взяла его за шиворот, как котенка, и потащила к двери. Весили они оба примерно одинаково, и, не считая, что спьяну заплетающиеся ноги мешали ему, Пендлтон шел более или менее охотно. Эсма сомневалась, что он уразумел, что в точности произошло, даже когда за ним захлопнулись двери комнатки. Эсма снова принялась дожидаться Морриса — что было той еще работой, учитывая, как щедро она тратила свое терпение. Она сняла маску и, как могла, взбила волосы. Каждый раз, когда вдали слышался звук шагов, Эсма вздрагивала. Но двери комнатки открылись нескоро. И показалась в них Лидия. Эсма поделилась с сестрой своей бедой. Лидия заверила Эсму, что направит сюда Морриса так скоро, как только сможет. Леди Морэй снова приковала к себе воспитанника, стоило ей нащупать его рукав на подлокотнике кресла. Ее похожая на птичью рука вцепилась в его запястье, как только Моррис закончил танцевать с Эсмой, и так до сих пор и не разжалась. Ждать, пока очередная любительница суеверий не примется терзать леди Морэй своими вопросами, было решительно невозможно. Не считая того, что Эсма знала как раз одну… И Лидия тоже. О, Лидия знала ее лучше всех на свете. — Спрошу ее про руну, — сказала старшая мисс Бойл и покосилась через плечо: не заметил ли кто ее в закутке у тайной двери? Но все было спокойно, по счастью. Еще раз кивнув, утверждая свое намерение прежде всего перед самой собой, Лидия поторопилась отвлечь леди Морэй поистине увлекательной дискуссией. Разговор с кем другим, пожалуй, не завладел бы всем вниманием старой кошелки, но Лидия полагала себя опасно искусной в неназываемых делах. Тем не менее, она надеялась, что диалог с леди Верой поможет ей самой не меньше, чем сестре, снабдив новыми сведениями. Возможно, уникальными. Эсма не без досады подождала еще немного. Она слышала, как мелодия одного танца сменилась на другую, затем еще раз и еще. И лишь спустя столько времени дверь комнатушки распахнулась. И за ней, наконец, стоял Моррис. Эсма бросилась ему на шею. — Идем, идем со мной, — жарко шептала она, не давая ему и слова вставить, увлекая юношу за ширму. Все сцены всех романов, которыми она зачитывалась, горели и опадали пеплом в ее мозгу. Настоящее, реальное превосходило все ее картины, что могла нарисовать фантазия. На Моррисе была маска, прикрывавшая только переносицу, да чертящая по виньетке вокруг глаз: то есть, не мешавшая поцелуям. То, с каким пылом юноша отозвался на порыв юной мисс Бойл, вселило в нее уверенность, что ее чувства взаимны. Она не спрашивала себя, как много дорисовало ее воображение об объекте ее безрассудной страсти, в ту минуту Эсме казалось, что все правильно, все так, как должно быть: и как было бы к лучшему. Девушка встречает загадочного, привлекательного молодого человека и влюбляется в него без памяти на всю жизнь. В будущем она могла бы посмеяться над своими тогдашними мыслями. Но она никогда не вспоминала об этом дне, стоило ему закончиться. Ее пальцы расстегивали пуговицу за пуговицей на его камзоле, покуда его грубые руки без деликатности исследовали ее грудь. От очередного щипка, пронявшего ее даже через ткань костюма, Эсма охнула и отпрянула. — Что было в той записке? — Спросила она, пользуясь моментом, пока ее губам не находилось работы. Пальцы ее, тем не менее, все так же без устали трудились над застежками, до которых могли дотянуться. — Я потеряла ее, не успев прочитать. Моррис загадочно усмехнулся. Под его взглядом хотелось поежиться. Виной всему брови, подумала Эсма, и только. Не вина человека, какое от природы ему досталось лицо, не так ли? Моррис обвел взглядом комнатку и снова усмехнулся. И так ни слова и не проронил. Хотя Эсме требовалось все больше и больше объяснений. — Что это? — Ошалело спросила девушка, хотя прекрасно видела, что. Вот только ей никак не хотелось верить. Ее пальцы разжались, отпуская расстегнутый ворот камзола Морриса, и жесткая ткань изогнулась, прикрывая россыпь багровых засечек на молочно-белой коже. Такие отметины не остаются даже после бурной ночи любви: не сладкое потемнение кожи, свидетельство страсти, вышедшей за берега. Укус. Такие оставляют собаки, и разозленные. Вот только подобный полумесяц следов мог быть оставлен только человеком. — Это леди Морэй с тобой такое сделала? Слова едва проскользнули через охрипшее горло Эсмы. Моррис упрямо молчал, зрачки его подрагивали, точно он пытался уследить за игрой пламени. Вера знала, что юноша рядом с ней — просто мальчик из обедневшего баронского рода, который на свою беду однажды выполз из какой-то серконской дыры прямо под колеса ее кареты. Однако иногда ей нравилось представлять, что он — тот самый, ее иномирный возлюбленный, и тогда она прижимала к себе его голову, гладя по волосам с такой нежностью, что ему становилось больно. Иногда меж пальцев Веры после этих пыток лаской оставались иссиня-черные пряди Морриса. И порой, совсем редко, когда безумие подступало к ней совсем близко, Вера Морэй уже не играла в это, она искренне верила, что перед нею ее обожаемый Чужой. И Моррис проклинал эти приступы, неистово молясь тому, с кем госпожа путала его, чтобы тот скорее вверг его в Бездну, наконец, избавляя от всех мучений. Он думал о ней, о своей благодетельной и жестокой госпоже и наставнице, пока руки его действовали сами по себе: одна метнулась к горлу, ощупывая рубцы и царапины, которыми Вера награждала его, выражая свое неудовольствие. Или же наоборот. Ни он, ни она не могли точно сказать, что значат эти укусы. Но Моррис их ненавидел. Вторая его рука сама собой стала сжиматься в кулак, метнулась к горлу Веры — в его глазах, перед ним была леди Морэй — и принялась душить, прижав жертву к шелковым подушкам. Эсма не ожидала подобного и даже в первую секунду приняла было руку на своем горле за грубую ласку, но ей перестало хватать воздуха уже через несколько секунд. Она попыталась вывернуться, но куда там! Моррис был выше и тяжелее ее, мягкие подушки расползались под ее локтями, не давая опоры. О Бездна, она не могла даже крикнуть! Она услышала, что дверь распахнулась и стукнулась о стену, хотя перед глазами уже соткалась пелена обморока. Рука на шее Эсмы дрогнула, разжалась и исчезла — медленно сползла, холодные широкие пальцы на прощание погладили кожу Эсмы, точно действительно это была любовная игра, а не попытка убийства. Эсма скатилась с софы на пол, роняя ширму, и теперь не только Моррису, но и ей стало видно, кто стоит в дверях. Вера Морэй. Взгляд ее слепнущих глаз был устремлен куда выше, чем нужно было, куда-то на обои над софой, и в то же время, казалось, что она знает, что происходит перед ее глазами. Да что там, она знает, что происходило в комнате до того, как она распахнула дверь! За спиной леди Морэй усмехался крысеныш Пендлтон — ну конечно, леди Вере должен был кто-то помочь… Рассказать. Подвести. Из бального зала все еще доносилась изысканная музыка, но нежная мелодия (обожаемая Лидией, между прочим) звучала насмешкой, ироничной приправой к разыгравшейся сцене. Эсма сидела на полу, не в силах сдвинуться даже на шаг. Хотя что-то внутри нее вопило: между тобой и Моррисом лучше бы чему-нибудь быть. Хотя бы софе. А лучше, толстой стене. Удивительно, как быстро гаснет страсть, как только тебя пытаются убить. Эсма подняла руки к голове, будто хотела зажать уши или помассировать виски. Но нет, она просто застыла в невольной, бессмысленной позе, чувствуя, что единственное описание ее состоянию можно выразить только словом “тошно”. Скандал мог вот-вот разгореться, но леди Бойл вовремя подоспела и потушила вспыхнувшую было искру. Джорджина заперла среднюю дочь в комнате одну, пошушукалась за дверями с остальными участниками конфуза. Эсма прильнула к двери, но не расслышала ни слова. Вера Морэй пыталась повысить голос, однако леди Джорджина умело успокоила ее и кое-как выпроводила вместе с Моррисом. Эсма поймала себя на том, что удивляется, хотя, казалось бы, чему? Бал не может быть испорчен. Не имеет права. И Эсма не смеет больше вносить сумятицу в столь важное событие. Под надзором матери Эсма вернула маску на лицо и снова вышла в зал. Прежней живости в ней больше не осталось, но, по крайней мере, вино помогло ей продержаться без конфузов. Когда гости разошлись, а служанки принялись убирать столы, леди Бойл встала у двери и провела рукой по списку гостей в книге. Дочери ее стояли в дверях библиотеки, через изгиб коридора наблюдая за матерью. Лорд Бойл, и без того не сиявший на приеме, поднялся к себе. Он знал, что произошло, но положил супруге разбираться с негодными девчонками. — Я иду спать, — сказала Вэйверли. — Это вы набедокурили, не я. Эсма и Лидия попытались поймать ее за рукав, но младшая сестра вывернулась и зашагала к лестнице. — Стойте, юная мисс. — Голос леди Джорджины эхом отдался в опустевшем холле. Она с достоинством выпрямила шею, переводя взгляд на дочь. И медленно сняла маску. Лицо леди было сурово, взгляд беспощаден. — Но мама, я… Джорджина повела рукой, и Вэйверли прикусила язык, тонко чувствуя, когда нужно попридержать возражения при себе. Повелением другой кисти леди Бойл подозвала других дочерей. Они разговаривали прямо в холле, и служанки шныряли у них за спинами, незаметные и незамеченные. Джорджина беспокоилась бы не больше, если бы ее в ту минуту могли слышать мухи или крысы. — Я не хочу разбираться в причинах. Мне не интересно, — леди Джорджина переводила взгляд с одной дочери на другую. — И я не собираюсь вас наказывать, хотя, бесспорно, вы все были глупы, неосмотрительны, беспечны и наивны. Но я не тиранка. Я всего лишь хочу, чтобы имя нашей семьи осталось незапятнанным. — Так я могу пойти спать? — Вэйверли выдохнула с таким облегчением, что послышался свист, точно ее проткнули иглой, будто надувной фонарик. — Конечно, милая, через секунду. — Леди Бойл злилась. Чудовищно. Но ее злость уходила. Она действительно не желала вреда своим дочерям. — Меры, которые я решила принять, будут действовать с завтрашнего же утра. Лидия, твои уроки временно придется прекратить. Лидия подавленно кивнула. — Надолго? — Пока я не найду тебе учительницу. О, не грусти, дорогая, ты должна понять, что мы уже не избежим слухов. И чтобы кто-то судачил о том, что ты берешь уроки у мужчин… не стоит оно того. Лидия хотела верить… она верила, что однажды возобновит свои занятия. Может быть, леди Бойл действительно искала для дочери учительницу, вот только так сразу ни одной не нашлось… а потом, за другими хлопотами, оно забылось, тем паче, что Лидия и без того, казалось, играет неплохо. Но без связей она так и осталась звездой собственных балов, случавшихся не чаще раза в год. Эсма не без оснований боялась, что ее наказание будет куда суровее. Хватило уже того, что Эсма развязничала с Моррисом на глазах у гостей, самовольно потащив его танцевать. Она перешла границу уже тогда: как известно, нет разницы, опоздал ли ты на корабль на двадцать минут или на четыре часа. Так что судьба средней из мисс Бойл была предрешена, но то, чем закончился вечер, повлияло на других двух сестер. — Эсма, завтра же собирай вещи. Ты едешь в пансионат. — Что?! Какой?! — Тот, с которым я смогу договориться. Нужно оградить тебя от соблазнов, пока ты не научишься им противостоять. Эсма не ответила. Ее распаленное романами воображение тотчас представило ей ужасную картину холожных дортуаров, в которых за ночь вода замерзает в умывальнках, наставниц, хлещущих линейкой по рукам, дурных девчонок, с которыми невозможно подружиться — тех, которые готовы подбрасывать в постель лягушек и прочую гадость. Как оказалось вскорости, романы имели обыкновение изрядно приукрашивать реальность. — Вэйверли, я напишу кузену Бенедикту. Как только его траур закончится, вы объявите о помолвке. Джорджина сказала это так равнодушно, точно не меняла судьбу дочери этим решением навечно. Вэйверли замерла, дрожа. Она ничего не могла сказать матери, да и знала, что это бесполезно: леди Джорджина еще ни разу не меняла своих решений. Только когда леди Бойл прошла мимо дочерей к лестнице, к младшей из них вернулся голос. — Ненавижу тебя, тупая Эсма! — Вэйверли сделала несколько судорожных вздохов, едва оставаясь в силах говорить: рыдания заталкивали слова назад в горло. — Я никогда тебе этого не прощу, никогда! Что ж… прошло много лет, и Эсма продолжала задаваться вопросом, действительно ли Вэйверли все еще ненавидит ее с тем же неистовством, что и в тот день. Так кончилось их детство. Эсма полагала, что конец детства неизбежно связан с чем-то манящим и запретным, с вином и сексом. Но на деле детство кончается, как она поняла, когда приходит беда. И не раньше.