Огненная эпоха.

– Завтра наступит Новая луна, и все реки, моря и океаны начнут замерзать, – Даби вальяжно подошёл к панорамному окну. – Он нападёт на нас скоро… Я чувствую, как смерть приближается ко мне, – Шигараки сжал в руках обложку книги, сидя в кресле. – Вы так боитесь, – Даби подошёл к Томуре, присел на ручку кресла и убрал книгу из его рук, – я рядом, – он нежно огладил пальцы Шигараки. – Давай не об этом… Видел? – Томура кивнул головой в сторону окна, за которым пошёл снег.       Спокойно, не спеша, снежинки падали с неба и кружились в неторопливом танце. Даби заворожённо следил за пушистыми хлопьями, а затем опустил голову, очертив взглядом тонкие руки его Государя. Он вспомнил как много лет назад Шигараки спас его от неминуемой смерти и то, как впервые коснулся нежной кожи его ладоней.       Это случилось накануне Новой луны. Десятилетний Даби предвкушал ближайшее празднество со своими родителями. Его мать была беременна вторым ребёнком, который должен был вот-вот появиться на свет, а отец играл с Даби, рассказывал интересные истории о дремучих лесах и иногда помогал воровать Даби приготовленную на праздничный день овощную нарезку. В ту злополучную минуту кто-то постучал в дверь. Глава семьи никого не ждал, как и его жена, поэтому открывать не стали, но, услышав голос старенькой бабушки, её впустили в дом отогреться. Старушку накормили и уложили спать в гостевой комнате. Ничего не предвещающей ночью, когда все спали, Даби проснулся от криков, а за ним последовал звонкий стук двух тел и громкий стон его матери. – Папочка? Мамочка? – мальчик слез с постели, осторожно выглянул за дверь и увидел, как его неродившийся брат лежал на полу рядом с бездыханным, изуродованным телом матери.       Он вышел из детской и наступил босыми, дрожащими ногами в густую лужу скользкой, ещё горячей крови. Плод не шевелился, как и его мать. Отец лежал рядом с топором в руках, а в его животе зияла крупная, колотая рана, из которой ещё тонкой струйкой вытекала кровь.       Даби закричал от ужаса, а сзади кто-то грубо схватил его за волосы и потянул назад в детскую комнату. Он не сопротивлялся, волочился назад и плакал, а тень всё тащила его, пока не отшвырнула в дальний угол, из которого хорошо было видно всю его семью. – Мамочка, – Даби закрыл глаза от безысходности и прикрыл голову ладонями, но старая женщина невиданной силой заставила смотреть на своих мёртвых родителей.       Старуха, которую пустили переночевать, оказалась ведьмой. Она вышла из детской, покачиваясь то влево, то вправо, подошла к мёртвому плоду и захрипела грубым, мужским голосом: – Если съесть неродившуюся плоть в полночь перед Новой луной, можно обрести молодость…       Даби остолбенел, наблюдая не по своей воле, как старуха широко открывала рот, растягивая его, будто змея, желающая заглотить жертву целиком. Её уголки губ треснули, рот порвался, а голова младенца тотчас захрустела на гнилых зубах. Ведьма смаковала свежую, молодую плоть, а её глотка бурлила от крови, переливающейся через края разорванного рта. Даби слушал жуткие звуки и то, как детские, ещё мягкие кости хрустят и ломаются под натиском звериной челюсти. Ведьма начала мгновенно преображаться, и к концу трапезы от гнилой старухи осталась только мантия. Молодая, красивая женщина подошла к испуганному Даби и заставила смотреть на её оголенное, подтянутое тело. Её рот был в крови, как и руки. Медленно присев на колени, женщина с голубыми, сияющими глазами поцеловала ребёнка в губы, заставляя чувствовать кровь родного брата. Даби не отвечал на поцелуй, находясь в состоянии шока. Ведьма ударила его по лицу, чтобы тот пришёл в себя, и зашипела: – Малыш, я не хочу тебя убивать, но оставлю воспоминание в виде подарка. Ты хочешь? Согласись, и ты будешь жить.       Даби смог шевельнуться, контроль над телом снова вернулся, но он молчал, вновь закрывая голову руками. – Грязное животное… – ведьма встала с пола и ударила ногой в челюсть Даби, заставляя его лечь на пол, – умри.       Колдунья зашептала что-то странное, а кожа на шее, груди и руках Даби начала плавиться, будто бы на нее пролили кислоту. От боли он громко кричал и пытался сорвать с себя горевшую заживо кожу, чтобы хоть как-нибудь избавиться от мук, но у него ничего не получалось. Чувствуя, как теряет сознание, Даби широко распахнул глаза, дрожащими руками снимая обуглившуюся кожу. На кончиках пальцев оставался запах гари, мальчик зажмурился, а через секунду увидел, как его отец одним движением топора на последних силах разрубил женщину пополам и упал на пол рядом с Даби, издав последний вздох: – Беги, сынок…       От запаха, стоящего в его комнате, и мучительной боли Даби вырвало чёрной, гнилой массой и тошнило до тех пор, пока ужас не взял верх. На полу лежал отец, спасший его, с разрастающимся отверстием в животе, а рядом лежала быстроразлагающаяся женщина, из желудка которой торчали ручки и ножки младенца. Даби закрыл рот рукой, но ощутил невыносимое чувство прикосновения и запах опалённой кожи, исходящий от него. Потеряв рассудок, он выбежал из дома босиком и бежал куда глядят глаза. Он всё бежал и бежал по лесу, пока не споткнулся о что-то твёрдое. Даби падал, но вставал, по дороге теряя сознание от странных ощущений внутри себя. В его глотке застряло что-то твёрдое и колющее, которое проглотить было невозможно. Даби надрывно кашлял, вызывал рвоту, продолжал бежать, но вдруг услышал людские голоса, означающие только одно – спасение.       Ребенок дополз до маленького огонька, который мелькал впереди, а затем вытянул руку, падая на снег. Перед лицом замелькали красивые тени в белых нарядах, он увидел свои игрушки и свою мать с отцом. Они протянули ему ладони и попытались обнять, но образ выскользнул из сознания, оставляя выжившего Даби наяву, так и не познав смерти.       Он очнулся в тёплом помещении, а его конечности и лицо были перевязаны бинтами. Чувство застрявшего предмета в горле исчезло, а глаза Даби превратились из карих в голубые, сияющие, словно алмазы. Он потрогал своё лицо, замечая, что кожа сгорела даже под глазами. Он громко заплакал, и на плачь прибежал мальчик чуть постарше с вьющимися, белыми волосами: – Отец, он очнулся! – худощавый парень подошёл ближе к постели и сел на её край, – эй, не плачь! Я нашёл тебя в снегу. Что случилось с твоей кожей?       Даби испуганно молчал и смотрел в одну точку. – Не бойся, я Шигараки Томура, хорошо, что ты нашёл наш охотничий лагерь, – он улыбнулся Даби, – все твои страхи и мучения кончились.       Ребёнок поднял глаза с искренним чувством надежды в своём сердце и протянул забинтованную руку Томуре, тяжело выдавив из себя: – Спасибо.       Даби через бинты смог ощутить нежные, тёплые ладони Шигараки, чувствуя безмятежное спокойствие. Томура слегка одёрнул Даби за плечо: – О чём ты задумался? – Не знаю, я засмотрелся на снег, – он улыбнулся Томуре, бросая холодный взгляд на небо, оглаживая тёплые ладони своего Господина. --------------------       Женьшень гудел, словно рой пчёл. Кацуки подписал указ о трёх выходных днях в честь праздника Новой луны. Армия веселилась, а музыканты, которых призвали из близлежащих поселений, играли на инструментах и развлекали народ песнями, шутками и танцами. В лагере царила атмосфера праздника и беззаботности. Хан изредка выходил слушать доклады о том, что народ счастлив, благословит его и поздравляет с праздником.       Хан после обхода территории вернулся назад к своему шатру, а затем услышал быстрый топот сзади него. Киришима напал сзади на Кацуки, повалив его на землю в снег рядом с шатром. Охрана напряглась, а затем тихо расхохоталась, но так, чтобы было не слышно на фоне громкого смеха советника. Эйджиро валялся в снегу и обкидывал им Повелителя: – С наступающим праздником! – в лицо Кацуки прилетел большой ком снега.       Хан с громким рычанием обкидал снегом Эйджиро, скидывая с себя. – А тебя нет! – Бакуго усмехнулся и встал со снега, – шучу.       Киришима встал с земли и помог Повелителю отряхнуться. – Куда делась твоя сноровка, а? Расслабленный весь ходишь, – Эйджиро отряхнул снег со своих одежд. – Я всё равно тебя одолел, – Бакуго широко улыбнулся и пригласил Эйджиро в покои, – у нас есть к тебе разговор.       Изуку сидел на большой, новенькой тахте в красивом платье из зелёного шёлка, на котором были вышиты золотыми нитями тюльпаны с листочками, диковинные птицы и звери. Омега встал с тахты и поклонился, увидев советника: – Здравствуй, Эйджиро. С наступающим праздником, – Мидория подошёл ближе.       Бакуго подошёл к нему и поцеловал волосы Изуку. Раздевшись с Эйджиро, все присели на подушки, и Кацуки взял за руку своего омегу. – Эйджиро, сегодня мы решили устроить праздничный ужин в честь Новой луны, – хан улыбнулся, – я знаю, в прошлые праздники мы никогда не собирались вместе, как семья. – Да, Киришима! Пожалуйста, приходи к нам, – Изуку улыбался и сиял от счастья, крепче сжимая ладонь хана.       Эйджиро был приятно удивлён приглашению. – Как же я откажу… своей семье? – он запрокинул голову назад, чтобы накатывающиеся на глаза слёзы не вытекали из его глаз. – Мужики не плачут, женщина! – Кацуки шлёпнул кулаком по столу, злясь на слёзы Эйджиро. – Я не плачу! – Киришима отмахнулся, начиная смеяться сквозь слёзы, – я просто тронут.       У Изуку сжалось сердце. Он был так счастлив, что сам чуть не заплакал, издавая вздох умиления. – И ты туда же!? – Кацуки разрычался на всех.       Мидория и Эйджиро переглянулись. Омега прижал кулак ко рту, посмеиваясь: – Каччан, ты похож на злого ёжика! – Каччан? Это тебя Изуку так называет, да? – советник разразился громким смехом, за что ему прилетело по лбу от Кацуки. --------------------       С наступлением темноты Женьшень заиграл разными красками. Мужики пели песни, пили слабое вино и танцевали. На улице начали выступать артисты, выдувающие огонь и носившие странные, звериные маски. К Новой луне подготовились как следует. Кто-то уехал на праздник к своим семьям, а кто-то остался в Женьшене праздновать с товарищами по службе. Безмятежность и спокойствие царили внутри лагеря.       Хан сидел в центре стола и разливал вино по серебряным стаканам. На подносах стояли блюда с разными угощениями. Эйджиро отпускал шутки и рассказывал весёлые моменты из детства Кацуки. – Заткнись уже, а? Мне рассказать Изуку, как ты обмочил всю постель после грозы? – Кацуки хихикал, делая глоток вина. – Я был маленький, а ещё это неправда! – смеялся Эйджиро.       Мидория добавлял своего, рассказывал истории и обнимал Кацуки за руку, а ещё много ел. Свиные котлеты оказались ему по вкусу. – Куда ты торопишься? – Бакуго стёр соус с губ Мидории. – Я не могу остановиться, это очень вкусно!       Незаметно пролетело время за тёплыми уютными разговорами, а за окном раздался грохот и взрывы – начался праздничный салют. Изуку сорвался с места, неряшливо одеваясь. – Нас подожди! – Эйджиро также сорвался с подушки, быстро надевая на себя накидку.       Оба выбежали на улицу, смотря на яркие, разноцветные блики, которые разлетались в разные стороны. Огоньки рассыпались, оставляя почти невидимые полосочки на тёмном небе. Мидория крепко обнял за торс Кацуки, который вышел неспеша из покоев, а Киришима с блеском в глазах смотрел на салют и чуть щурился от звуков запала. – Они похожи на цветы, – омега зажмурился от очередного громкого взрыва, который озарил всё небо ярким оранжевым светом. – Я люблю тебя, – Бакуго прошептал на ухо Мидории и поднял его на руки. – Я тоже тебя люблю! – Изуку стёр скатывающиеся слёзы радости и обнял альфу за шею. – Я тоже вас люблю! – Киришима обнял влюблённую парочку. – Ты-то куда!? – Кацуки засмеялся. – Отстань! – Эйджиро потоптался на месте, отпустив влюблённых, – салют кончился, а теперь идём открывать подарки!       Все прошли в теплый шатёр, где Кацуки отпустил Изуку на пол. – Дорогой, – нежно проговорил Изуку, подходя к кожаной сумке, – я не знал, что именно подарить, но… Вот! Это тебе.       Изуку отдал хану нечто продолговатое и тщательно завёрнутое в бумагу. Кацуки, сдвинув брови, принялся нетерпеливо распечатывать подарок. Внутри бумажной упаковки лежали чёрные ножны для ятагана на золотой цепи с узорчатой гравировкой ручной работы, наконечник ножен был украшен драгоценными камнями. – Эуст факт трэ уэн, Кацуки (Тебе покорится даже небо, Кацуки), – хан прочитал на языке древних аристеев, открывая рот от удивления, – как ты узнал о том, что я люблю этот язык!? И откуда ты… – хан взглянул на Киришиму, выгибая бровь.       Эйджиро помахал головой, якобы не при делах, а Мидория крепко обнял любимого, целуя его в губы. – Спасибо тебе, – хан прошептал в губы Изуку и выпустил его из объятий, восхищаясь новыми ножнами.       Хан убрал ножны, а из кармана достал свёрток, в который был спрятан подарок для Киришимы от Изуку и Бакуго. – Повелитель, мне не нужны от Вас никакие подарки. Вы – мой главный подарок, – Эйджиро поначалу отказался, но Кацуки всучил ему свёрток, раздражённо оскалившись на отказ.       Внутри свёртка лежал большой золотой перстень-печатка. По бокам кольца красовались искусно вырезанные узоры, а внутри самой печатки находилась вставка с большим, алым рубином. Эйджиро примерил перстень и поблагодарил Изуку и Бакуго низким поклоном. – Буду носить его на правой руке, показывая свою верность Вам, Великий, – Киришима благородно прижал свою правую ладонь к сердцу. – Мидория, мы с Киришимой думали, что же тебе подарить и решили, что ты должен увидеть подарок сам. Одевайся, – Кацуки подал меховую накидку Изуку.       Втроём они вышли на главную улицу и неспеша прошли к конюшне. Кацуки закрыл глаза Мидории и вошёл с ним во внутрь. Изуку подвели к красивой, белоснежной лошади с чёрным пятнышком на боку. Белая, шёлковая грива красиво ложилась на спину лошади, а длинный хвост был заплетён в толстую косу.       Изуку подошёл к лошади, которая тут же приникла головой к ладони Мидории и выдохнула на него, показывая симпатию. – Привет, Сахарок!       Кобыла фыркнула и помотала головой, показывая, что ей нравится новое имя. Изуку протянул ей немного морковки, которую лошадка съела с большим удовольствием. Мидория крепко обнял Кацуки, а затем и благодарно поклонился Эйджиро: – О большем я и мечтать не мог. Теперь у меня есть собственная лошадь… Будем все вместе устраивать конные прогулки, правда же? – Правда, Изуку, – Кацуки погладил шею лошади, – нам пора возвращаться. Киришима зевнул: – Я, пожалуй, пойду спать, день был тяжёлый.       Бакуго кивнул головой, провожая Эйджиро из конюшни.       Наконец Изуку и Кацуки могли побыть вместе. Оба вернулись в шатёр, разговаривая на бытовые темы и обсуждая дальнейшую жизнь вместе.       Хан потушил некоторые свечи, оставляя лишь приглушённый свет. Он обнял за талию Мидорию и вытянул его ладонь в сторону. Изуку смущённо улыбнулся и припал щекой к тёплой, крепкой груди альфы, слушая быстрый стук сердца. Они медленно танцевали в тусклом свете огня, и влюблялись друг в друга ещё сильнее. Невидимой нитью их души были связаны воедино, Кацуки рядом с омегой становился ласковым, послушным зверем, а Изуку набирался смелости и уверенности рядом с ним. Сейчас он крепко прижимал омегу к своему телу, сжимая шёлковое одеяние, а затем выпустил его ладонь. Хан поцеловал тонкие губы Мидории и нехотя отстранился, прикрыв глаза: – Изуку, у меня для тебя есть ещё один подарок. Закрой глаза.       Омега затаил дыхание, он потоптался на одном месте и закрыл глазки ладонями. Когда Бакуго разрешил, Мидория открыл глаза. Хан стоял на одном колене и протягивал обручальное кольцо Изуку с огромным изумрудом посередине. Омега всё понял без слов, упал на колени и обнял за шею Кацуки, со слезами прошептав ему: – Да… ------------------------------------------ – Доложи, сколько ещё нужно времени на приготовления к свадьбе? – Бакуго осматривал дорогие ткани, которые прислали из морского города. – Чуть меньше месяца, – советник сидел напротив, копошась в куче тёмного шёлка, – ты похож на женщину.       Кацуки разозлился и ударил несколько раз в плечо Эйджиро, а тот залился громким смехом: – Прости-прости! – Киришима вытянул из общей кучи тёмно-бордовую ткань с золотой, узорной вышивкой по краям, – как тебе? – Что ж, – хан покрутил в руках ткань, потёр её между пальцев, оценивая плотность, – давай остановимся на этом, а вот это, – он выбрал белоснежную, лёгкую ткань и отложил её в сторону, – убери в сундук.       Кацуки тяжело выдохнул, присаживаясь на тахту, ладонь тут же подпёрла голову, а глаза закрывались от усталости. – Эй, Кац? Ты вообще спишь по ночам? – Работаю постоянно. Слушай, а почему ты не спрашиваешь, как обстоят дела с огненным оружием? Неужели моему советнику это совершенно не интересно? – прорычал хан. – Простите, Господин, – Эйджиро вернулся в серьезную струю, – как обстоят дела к военному походу на Хиджаг? – он встал на ноги, показывая готовность внимательно слушать. – Я подписал указ о повышении Изуку в должности. Теперь он не просто кузнец, а главный архитектор. Он показал мне первые вылитые… – он пощёлкал пальцами, вспоминая название, – пушки! Он назвал их могущественными «Форсами», а после свадьбы мы проверим их мощность в действии. А ещё недавно Изуку придумал способ переправки наших военных через большую реку. Он предложил самый простой путь – крепкий, железный мост, который уже готовят к выплавке, – Бакуго говорил с явным упоением, откидываясь на тахту, – а я грезил о каких-то переправочных кораблях… – Изуку смог воплотить Ваши мечты в реальность. Что ж, я зайду к нему вечером, посмотрю, как кипит работа и поздравлю с новой должностью, – советник задумался, – Государь, я надеюсь, Вы не забыли про Эллидею? – В конце января двинемся. Думаю, после этого мы сыграем свадьбу, а потом в начале марта пойдём на Хиджаг. – Совсем скоро. Осталось сделать последний шаг, и цель Вашей жизни осуществится. – Знаешь, – Кацуки задумчиво посмотрел в окно, – я вдруг понял, что месть это всего лишь месть. Этого жаждет мой разум, а сердце желает совсем другого. – Ваше сердце уже обрело то, чего хочет, – Эйджиро отложил белую ткань в сундук. – Ты прав. --------------------       Эйджиро, Кацуки и армия Женьшеня двинулись карательным походом на Эллидею. Изуку остался в Женьшене, чтобы продолжить работу. Как главный архитектор, он следил за трудами кузнецов и научился командовать, как настоящий воин-профессионал. Мидория обучал рабочих всем тонкостям прочной ковки, учил выстраивать целые схемы и вырисовывать детали на бумаге.       Не смотря на работу, Изуку не прекращал думать о Бакуго. Сердце всё время волнительно билось от неспокойствия за хана. Смотря на разрушительные Форсы, Изуку сжимал кулаки и пытался успокоить нагнетающие мысли.       Вечером Изуку возвращался в покои хана, сидел на его постели и обнимал подушку, перья которой пропахли запахом любимого человека. Сегодня лежать на подушке оказалось немного неудобно, но, расслабившись на постели, Мидория начал проваливаться в сон, как вдруг под ухом услышал странный шорох и громкий, раздражённый писк. Омега приподнялся, следом приподнимая край подушки. Осознав весь ужас, он вскочил с постели и громко завопил, от чего стоявшая снаружи охрана ворвалась в покои хана. – Что произошло? – спросил один из охранников. – Я просто напугался… – с сожалением прошептал Изуку, а затем указал на большого крестоносного паука, который свил гнездо прямо под подушкой. – Мы сейчас его уберем, а бытушники постирают постельное белье, – охрана поклонилась будущему супругу Государя и принялась за работу. – Недобрый знак… – Мидория бормотал себе под нос, – пауки-крестоносцы приходят только в тот дом, где случается смерть. Возможно, он просто пришёл погреться и унюхал запах гусиных перьев. Я не должен сейчас загружать свою голову дурными мыслями, чтобы не накликать беду, – Изуку продолжал бурчать, стоя у камина. – Простите, Вы ругаете нас? – спросил другой охранник, пытаясь вслушаться в бурчание. – А? Что вы! – Мидория обернулся, – это я сам с собой говорю.       Охранники вычистили паучье гнездо и удалились из шатра. Мидория сел на тахту, прижимаясь головой к своей ладони: – Пожалуйста, Господь, дай сил Кацуки вернуться живым и невредимым… Что же я натворил... ---------------------------------------------------------------------       Через три дня люди подняли гул, встречая гонца, которого посылают из походов сообщать либо великую радость, либо печаль. Гонец сразу же отправился в кузню, где его встретил Изуку. Аккуратно взяв письмо содрогающимися пальцами, он вынул его из золотого футляра, читая про себя: «Здравствуй, мой милый Изуку. Захватить Эллидею оказалось проще простого – они сдались без боя. Все воины в крепком здравии. Мы возвращаемся домой с полными телегами откупа. Я немного приболел, но лекари сказали, что это обычная простуда. Я по тебе скучаю, и любовь мою не передать размерами моих завоеваний. Очень скоро мы скрепим наш союз браком, уверяю, каждый день во сне вижу твои глаза и ощущаю вкус твоих нежных губ. Ты изумрудная птица души моей и печаль моей скучающей души. Очень скоро мы воссоединимся, Изуку. Великий Хан Бакуго Кацуки.»       Мидория с грустью в глазах читал письмо, пальцами потирал печать, которая стояла рядом с именем Господина. Он сдержал слёзы, и прижимая к сердцу письмо, громко воскликнул: – Хан захватил Эллидею! Они возвращаются! Пусть слышат это самые отдалённые уголки Женьшеня! -------------------- – Изуку, я в порядке, – Бакуго прижал кулак к губам, надрываясь в громком, хриплом кашле. – Не разговаривай, сейчас придёт лекарь. Зачем вы уехали оттуда в такую непогоду!? – Мидория всплёскивал руками и хмурил брови.       Кацуки улыбнулся, наблюдая как его Мидория злится, но улыбка сошла, как только неприятный ком снова поступил к горлу. Изуку подошёл к нему с поцелуем в лоб: – У тебя температура уже второй день… – Прекрати нагнетать, дорогой. Я поправлюсь, я же сильный.       Мидория сел рядом с Бакуго на колени и припал к его руке своим лбом: – Я верю… ------------------- – Что сказала лекарь? – Изуку подошёл к сидящему на тахте Киришиме, его поблекшее выражение лица и тусклый взгляд куда-то вдаль отражали невыносимую горесть. – Недолго осталось, – Эйджиро нехотя ответил с опущенной головой. – Понятно… – Мидория прошептал, прикрыв лицо, чтобы его слёз не заметил Бакуго, который лежал в постели с закрытыми глазами и тяжело дышал от непрекращающегося кашля. – Что же теперь делать? – Эйджиро встал с тахты, – я останавливал его, говорил не идти в метель, но его характер… – советник запрокинул назад голову, дабы слёзы не катились по его бледным щекам. – Успокойся, иди отдыхай. Ты уже неделю рядом с нами, не спишь совсем… – Мидория выдохнул, опираясь рукой на тахту. – Изуку? Я останусь, а ты отдохни. – Всё в порядке. Я отдохну тогда, когда он поправится… ---------------------       Кацуки растерянно смотрел в потолок и рассматривал яркие блики от золотых узоров. Его прищуренный взгляд тут же оказался скрыт под одеялом. – Ты не ешь уже трое суток… – Мидория сел рядом с ханом и поцеловал его ладонь, что выглядывала из-под одеяла, – пожалуйста, поешь каши, хотя бы ложечку? – Отвали, – раздражённо прыснул Бакуго, кутаясь сильнее в одеяло, – я совсем ничего не хочу! – Пожалуйста! – Мидория содрал одеяло с Кацуки и припал к его груди, громко рыдая, срываясь на крик.       Кацуки со всей силы прижал к себе омегу и застыл в немом крике, пытаясь выпустить всё, что накопилось за невыносимые десять дней. От напряжения Кацуки закашлялся сильнее, а Мидория держал его голову, чтобы она не запрокидывалась назад. – Изуку, – хан обессиленно посмотрел в печальные глаза своего омеги, – я чувствую, что скоро умру. Я не могу спать, есть и мне больно смотреть на свет. Огонь во мне гаснет. Ты думаешь, я не слышал каждый раз, о чём говорит лекарь!? Я столько всего не успел… – Кацуки раздражался и продолжал кашлять, находясь в отчаянных метаниях по постели. – Ты поправишься! Ты покоришь все вершины мира, только не говори таких вещей и продолжай бороться… Ради меня. Ради нашей семьи! Всё будет хорошо! И свадьбу сыграем, и будем жить долго-долго! – Мидория прижимал к себе Кацуки и покачивался, успокаивая его лёгкими поглаживаниями по спине.       Кашель немного успокоился и Кацуки смог говорить дальше: – Нет, я… – хан снова лёг на спину, – так устал. Мне больно даже говорить, поэтому, позволь, сказать тебе одну вещь, которую ты должен выполнить – он сделал глубокий вдох, корчась от режущей боли. – Я сделаю всё, что ты захочешь, – с надеждой в голосе сказал Изуку, продолжая ласково гладить Бакуго. – Я хочу подарить тебе свободу. Отныне ты волен делать, что угодно, – Кацуки с застывшими глазами прикусил губы, стирая слёзы с уголков глаз, – Изуку, беги, Шигараки узнает, что я болен, придёт за тобой и уничтожит всё, что мне так дорого. Распусти Женьшень и убегай вместе с Эйджиро в далёкие-далёкие земли. – Я буду с тобой до конца, Кац… Ты бредишь, – Изуку всхлипнул, быстро утирая слёзы руками. – А говорил, что сделаешь всё, – Бакуго улыбнулся пересохшими губами. – Я люблю тебя, – совсем тихо прошептал парень, укрывая его одеялом, – я хочу, чтобы ты попробовал поспать… – Я тоже тебя люблю, – Бакуго сжал ладонь Изуку в своей.