Были бы крылья

Казалось, небеса были благосклонны к ним. Или, быть может, аду надоело их терзать, и демоны взяли передышку. Наступил конец месяца, близился конец года, дела Японии в войне шли все хуже, и высокое начальство завалило Птицу разными запросами, требованиями отчетов, противоречивыми приказами. Он почти весь день проводил у себя в офисе, разбирал бумаги, отвлекаясь лишь на сон и еду. Уитфилд, улучив момент, шепнул Луи, что передал зараженные дизентерией фекалии повару и тот понемногу добавляет их Птице в пищу. Но результатов следовало подождать. Птица был здоров как бык, почти не болел, и, чтобы пробить такой иммунитет, требовалось время. Луи и его друзья запасали еду в дорогу, добывая ее, где только можно. С помощью острых бамбуковых палок они протыкали мешки с рисом и насыпали рис в карманы и рукава, по ночам пробирались на кухню и крали все, что только можно. Луи опасался подходить к бассейну, но Тинкер еще не один раз поработал у шотландцев прачкой, за что они расплачивались сахаром. В лагерь тем временем прибывали другие заключенные. Изможденные, больные, оборванные они потухшим взглядом окидывали свое новое пристанище. С одной из новых партий прибыл старик. Конечно, здесь и многие молодые выглядели стариками, до того их измучили голод и болезни, но этот человек, и правда, был уже немолод, ему было уже шестьдесят три года. Он был одет в черную одежду священника и назвался доктором Джонсом. Не врачом, а доктором теологии. В молодости он, англичанин, жил в колониях и служил в армии, получив чин майора. Потом вышел в отставку, активно занялся религиозными делами, и даже получил ученую степень, на время вернувшись в Британию. Позже он отправился в Японию и стал миссионером. Во время войны японцы интернировали его, как подданного Британской империи и офицера запаса, и так он стал военнопленным, не сделав по японцам ни единого выстрела. Все это узнал Том Уэйд, у которого, англичанина, чья семья долго жила в Китае, нашлось много общих тем для разговора с доктором Джонсом. - И знаете что, - говорил вечером Уэйд в бараке, - оказывается, он долго жил в Кобе и знает семью Ватанабе. - Надо же, - сказал на это Фицджеральд, - повезло. Может быть, наш Ватанабе, - он усмехнулся, - будет к нему подобрее, чем к нам. - Интересно, какие они, эти Ватанабе, - заметил Луи. – Какой надо быть семьей, чтобы вырастить такое… - Я немного поспрашивал, - ответил Уэйд. – С отцом Ватанабе вышла какая-то темная история. Он не то внезапно умер, непонятно от чего, не то бросил семью и куда-то уехал. Для японцев это большой позор, поэтому семья долго скрывала его отсутствие, потом было объявлено, что он умер в поездке далеко от дома. Но жена явно что-то утаивала и недоговаривала, поэтому и ходили слухи, что он жив, но возвращаться к семье не собирается. Однако Ватанабе на этом ничего особенного не потеряли, как были богачами, так и остались. У них несколько больших гостиниц, с которых они получают неплохой доход. Все дела вела мать семейства, миссис Шизука Ватанабе. Семейство было большое, шестеро детей. Три сына и три дочери. Птица – средний сын. - И что же дальше? – спросил Луи у Уэйда, который замолчал. Тот пожал плечами. - Мало чего еще. Доктор Джонс не был знаком с ними близко, да и японцы – скрытная нация, не любят выставлять свои дела и чувства напоказ. Он сказал, что несколько раз разговаривал с матерью, миссис Шизукой. Она показалась ему приятной женщиной, умной, решительной. И очень любила детей, особенно сыновей. Самого Муцухиро он пару раз видел подростком, но не разговаривал. Вот и все. - Будем надеяться, этих воспоминаний Птице хватит для… лучшего отношения, - подытожил Фицджеральд, и они разошлись по своим спальным местам. Видимо, справившись с бумажным завалом, Птица решил поразмяться. На следующее утро он лично принимал поверку, а не поручил ее своему главному подручному Коно, как делал два дня до этого. Пленные втягивали головы в плечи, опускали глаза. Обращать на себя внимание Птицы, явно обозленного бумажной волокитой и военными неудачами Японии, никому не хотелось. Фигура доктора Джонса в черном опасно выделялась на унылом серо-желтом фоне, и после переклички Птица направился к ней. Луи искоса, стараясь ни в коем случае не привлечь внимания Птицы, смотрел на них. Вот Птица подошел к доктору Джонсу, сначала долго разглядывал его, потом сказал несколько слов по-японски. Джонс ответил на том же языке и слабо улыбнулся. Птица улыбнулся в ответ своей широкой, так хорошо всем знакомой здесь полубезумной улыбкой. И изо всех сил ударил пленного своей палкой по лицу. Старик упал. На его голову и плечи обрушилось еще несколько ударов. Вся площадь с шумом выдохнула. Пятеро охранников, стоявших перед строем, вскинули винтовки. Никто не двинулся с места. Птица поднял голову, окинул всех взглядом, развернулся и ушел к себе. Когда Луи разжал кулаки, следы от ногтей наполнились кровью. - Ублюдок, больной ублюдок! – с яростью говорил Луи Тинкеру, когда все разошлись, а доктора Джонса, бормочущего: «Что я сделал? Не понимаю. Не понимаю…», двое пленных повели на всякий случай в лазарет. – Ну ладно, мы. Мы ему не братья, не товарищи, мы – враги Японии, как он все время твердит, мы стреляли, бросали бомбы… Понятно, почему он старается отомстить, хотя это и против законов. Но здесь… Почему? Почему?! - Потише, а то накличешь, - Тинкер ухватил друга за плечо. – Куда это ты? - Да я его!.. – Луи рванулся, собираясь, похоже, идти прямо к Птице. - Да стой ты! – Тинкер схватил его за руку крепче. – Ну куда ты, идиот?! Забыл, что неделю назад было? Да он тебя пристрелит, и все! Успокойся, ты, сумасшедший итальяшка! Несколько пленных, слышавшие обрывки их разговора, подошли ближе, отрезая Луи от кабинета Птицы. - Все, Луи, успокойся! – Тинкер продолжал увещевать друга, вцепившись в него, как клещ. – Все, что могли, мы сделали. Скоро Птица заплатит. А если ты пойдешь сейчас, все пойдет насмарку. Сам погибнешь, других погубишь. Видишь, охранник на нас уже косится. Один из японцев, и правда, смотрел в их сторону. Охрана пресекала любые беспорядки и действовала жестко. Если бы Луи затеял драку, их обоих бы сильно избили, потом бы пошло разбирательство, допросы, обыски. Вся их подготовка к побегу пошла бы прахом. - Ладно, - сказал Луи сквозь зубы, перестав вырываться. – Пусти, Тинк, я уже понял. Пора было приниматься за обычную работу – полные до краев уборные уже ожидали их. На следующее утро Птица не вышел из своей комнаты. Уэйд, который, как староста, многое знал, к тому же неплохо понимал японский, принес весть, что Птица заболел. - Дизентерия, - говорил он товарищам, - и очень тяжелая. Температура сразу подскочила до ста пяти*. А в уборную ему надо летать на ракете. Ревет от боли, как буйвол, чуть не плачет. Луи и Тинкер переглянулись. Потом Луи заметил, что капитан Фицджеральд внимательно на них смотрит, впрочем, он ничего не сказал. Трое друзей никому не говорили о побеге. Не то чтобы они боялись доноса – доносчиков среди пленных не водилось, а если бы и завелся кто, с ним бы быстро расправились – но кто-то мог проболтаться случайно. Да и подставлять под удар своего командира, капитана Фицджеральда, им не хотелось. Если бы возникли подозрения, если бы их попытка кончилась неудачей, Фицджеральду легче было бы честно сказать, что он ничего не знал. Птица вызвал к себе английского врача. Видно, он не очень доверял врачебному опыту соотечественника, к тому же, Окава уже два вечера подряд сильно напивался и был не в том состоянии, чтобы лечить больных. Вечером Тинкер под предлогом больного зуба отправился к Уитфилду узнать подробности. Вскоре он делился новостями с друзьями. - Все-таки Птица что-то подозревает, - рассказывал он Луи и Биллу. – Заставил Уитфилда первым пить лекарство, которое тот ему приготовил. Он выпил. - А дальше что? – спросил Харрис. – Может, - произнес он с надеждой, - Птица и вовсе сдохнет? - Это вряд ли, - вздохнул Тинкер. – Уитфилд говорит, слишком крепкий организм. К тому же, его лечат. Это нас можно оставить подыхать и ничего не делать, для себя у Птицы лекарства есть. Но все может быть, конечно. - А сколько он проболеет? – спросил Луи. - Может, недели две, - ответил Тинкер. - Нам надо торопиться, - озабоченно сказал Луи. – Хорошо бы все провернуть, пока он валяется в постели. - Еды у нас довольно, - сказал Тинкер. – На перелет, во всяком случае, хватит. Поэтому я все-таки голосую за самолет. - Там посмотрим, - сказал Луи. – Но нам еще нужны весла. И нож. Ох, как мы без ножа на плоту намучились! - Жалко, этот япошка с лодкой сейчас не рыбачит, - сказал Харрис. – Посмотрели бы, куда он весла прячет. А так, не обыскивать же весь лагерь! - Как бы он и лодку свою не спрятал, - с тревогой произнес Луи. – Зима начинается. Надо действовать быстрее. Луи вызвался брить и стричь охранников. За это ему давали дополнительную порцию риса, к тому же, у него был доступ к инструментам. Он плохо умел пользоваться опасной бритвой, поэтому сначала потренировался на себе и своих товарищах. К его удивлению, охранники просили брить не только лицо, но и лоб. Похоже, такова была японская мода. Он следил за охранниками, мечтая украсть у кого-нибудь нож. Не так трудно было это сделать, труднее было скрыть, что именно он это сделал. Любое подозрение могло окончиться слишком плохо. Но в конце концов ему повезло. Дисциплина в лагере с болезнью Птицы изрядно ухудшилась. Охрана, доставшая в городе саке, часто напивалась за исключением разве что часовых. Один охранник по прозвищу Придурок явился к Луи на бритье в сильном подпитии, так что даже чуть не уснул на стуле. Луи заметил, что у него из кармана выглядывает рукоять складного ножа. После бритья Придурок, пошатываясь, направился прямо к уборной, и Луи двинулся за ним, делая вид, что тоже хочет посетить отхожее место. Все складывалось очень удачно: Придурок был настолько пьян, что уснул, сидя на толчке. Вокруг никого не было. Осторожно приблизившись к нему, Луи аккуратно вытащил нож из кармана, а потом поспешил уйти. Проснувшись, охранник подумает, что уронил нож в уборной и вряд ли будет его там искать. Луи глубоко вздохнул. Скоро они уйдут отсюда и, даже если их предприятие кончится неудачей, по крайней мере, они сами будут вершить свою судьбу. *105 градусов по Фаренгейту = 40,6 градусов по Цельсию.