17.06.2046.
Сегодня… тот самый день. День Рождения Смоукскрина, либо, по-другому, день, когда истекает договор, либо день, когда я должна буду умереть. Бабочка с запястья почти исчезла, что очень плохо — чем она бледнее, тем ближе мой конец. Один день я просто просидела в комнате, лишь иногда выходя, если требовалось в чём-то моя помощь. В основном я не высовывалась потому, что никто не должен был видеть этой татуировки — я не должна была её просто показывать другим, иначе всё бы стало понятно. Однако… Ива и Авель заметили её. Конечно, сначала они испугались, но, когда я рассказала им обо всём, мы решили, что, раз я должна буду исчезнуть в день окончания договора, то и проблем никаких не возникнет. Верно, не должно возникнуть, но… Смоукскрин. Он все эти два дня постоянно пытался со мной контактировать, ссылаясь на разные, зачастую и очень глупые, факты. А, если у него и получалось найти со мной какой-то контакт, я пыталась косить под пофигиста или просто игнорировать, тем самым, почти постоянно, задевая его, чего я очень не хотела. Ива, как только поняла, что это — мой последний день с ними, сразу же сказала, что я должна буду повеселиться с ними. Смоукскрин сразу же согласился на это, не дожидаясь моего ответа, однако он и не знал про этот мой последний день. В общем, решили отпраздновать День Рождения в их семейном загородном доме. Приехав туда, мы сразу же принялись за приготовление: еда, развлечения… в общем, всего по полной программе. — Саш, — в один момент обратилась ко мне Ива. — иди, отдохни, — она мне грустно улыбнулась. — Хорошо, спасибо… — положив губку и полотенце, я положила последнюю тарелку на верх этой стопки тарелок и направилась к выходу из дома. Смоук с отцом сидели в уютной круглой беседке на заднем дворе и разговаривали на тему того, что уже восемнадцать годиков, не мало, и надо начинать налаживать свою личную жизнь и прекрасно понимать, кем хочешь стать в будущем, идти к этому, стараясь и т.д. В общем, типичный разговор отца и сына. Я, удостоверившись в том, что мой подопечный в безопасности, пошла в лес. Мысленно поблагодарила судьбу: погода хоть и тёплая, но в лесу оказалось много мошек и комаров, потому, СЛАВА БОГУ, на мне сегодня были джинсы и блузка, поверх которой — свитер без горла. Было и тепло, и уютно. Вообще, с того момента, как появилась эта татуировка, я начала носить одежду с длинным рукавом, ибо Смоук не должен был ничего видеть — это был ещё один наш договор с его родителями. А сейчас же я и их мысленно благодарила за это — в лесу меня никто не покусает. Я всегда любила природу. Мне нравится эта зелень, мне нравится эта гармония, эта тишина… Высокие кроны деревьев будто бы сгибаются над тобой, чтобы посмотреть на того, кто же посмел нарушить этот вечный покой. Лес всегда манил меня потому, что здесь будто бы понятия времени вообще не существует: всё живёт в своём ритме, своей жизнью, своей судьбой. Немного пройдя в даль, я увидела маленький заброшенный домик. Оглянувшись, я удостоверилась в том, что за мной никто не идёт, после чего вошла во внутрь. Как только я вошла, осторожно осмотрелась и поняла — это не дом, это церквушка — недалеко стоял деревянный крест с изображением распятого Иисуса, который был окутан объятиями винограда, а рядом — подставка с использованными церковными свечами. Подойдя ближе, я внимательнее рассмотрела все детали: крест был старым — кроме лоз, на нём красовалось много порезов и плесени. Вообще всё помещение так и веяло заброшенностью — пол, сделанный из камня, из которого растёт жизнь — прекрасные деревья и кусты — которая, в свою очередь, почти лишила этого старинного места крыши, благодаря чему «помещение» просто великолепно освещалось лучами дневного солнца. Деревянные стены уже настолько дырявые, что можно с уверенностью сказать, что их нет. Кстати об этом, если первые три стены более или менее присутствовали, то четвёртой — вообще не было. Подойдя к этой дыре (так как, повторюсь, стена отсутствовала), я взглянула на открывающийся передо мной вид: это был обрыв, внизу которого было озеро, окружённое густыми зарослями деревьев. Вдруг сзади я услышала треск досок. Интинктивно обернувшись, увидела Смоукскрина, который шёл ко мне. — Я нашёл тебя, — с улыбкой сказал парень. — На что смотришь? — я молча повернулась обратно, показывая ему этот прекрасный вид. Однако… я не думала, что он прям так возьмёт и обнимет меня сзади, прижимая к себе и утыкаясь носом в волосы. Я почувствовала, как он вдохнул их запах, после чего облегчённо выдохнул, будто бы успокоился. Это меня напугало, потому я быстро вырвалась из его объятий, после чего сказала: — Д-давай лучше в-вернёмся? — Ну… ладно, — парень был немного удивлён таким моим поведением, однако никаких притензий предъявлять не стал. И на том спасибо. Когда мы вышли из церкви и спокойно дошли до дома, я ещё раз обернулась на эту тропинку: «Кажется, я нашла подходящее место…»***
Как только приехали друзья и родственники, все сразу же расположились, переоделись и начали веселиться… Что же касается меня, то Ива сказала, что платье не должно повторяться, когда я предложила надеть какое-нибудь старое, аргументировав это тем, что бабочки уже почти не видно, однако на меня надели короткое чёрное платьице, которое еле-еле доставало до колен, в звёздочку с длинным рукавом. Я не стала спорить и смерилась. На протяжении всей вечеринки, я спокойно стояла у столов, просто наблюдала и… ждала. Ждала даже сама не знаю чего: то ли внимания от Смоукскрина, что было само по себе глупо, то ли момента, когда я могу уйти в церковь, что скорее всего. — Привет, — послышался сзади знакомый женский голос — Арси. Обернувшись, я увидела его прекрасную обладательницу. Синеволоска тоже была одета в платье, вот только лазурно-розовое с одним плечом и очень скромное — то, которое я предлагала Иве, мол «Давай я его надену», на что она мне сказала «Нет» и всунула то, в котором я сейчас и нахожусь. — Привет, — ответила я, улыбнувшись. — Ты сегодня прекрасна. Без сарказма, — уверенно добавила я, так как, в основном, наше с ней общение строилось именно на сарказме. — Спасибо, ты тоже сегодня очень красива, — ответила она и тоже устремила взгляд на ребят, которые о чём-то говорили. Мы немного помолчали, но потом: — Знаешь, — начала Арси мысль. — Смоукскрин, в последнее время, стал какой-то… странный? Я в том смысле, что непохожим на себя: стал более серьёзным, однако и оптимизма в нём не убавилось. Не знаешь, что бы это могло быть? — я почувствовала на себе её взгляд, который, кажется, сканировал меня похлеще рентгена… — Нет, — коротко и твёрдо ответила я — на три буквы-то хватило твёрдости — после чего взглянула в бокал, который до этого вертела в руках, с вином или чем-то подобным и сделала немного больший глоток, чем предполагала изначально. На самом деле у меня было одно предположение. Такое, которое весит примерно сорок девять килограмм, ростом один метр и шестьдесят четыре сантиметра, русоволосое, с серыми глазами… в общем, Я. Да, мозг сразу же мне сказал: «Всё дело в тебе, моя дорогая». — Да? — недоверчиво спросила Арси. — Ну… я думала, что раз ты его хранитель, то ты должна знать, почему- — тут её перебила я: — Нет, я не знаю. Это его жизнь, и в ней я — всего-лишь хранитель. Моё дело — охранять, а не интересоваться. — А мне кажется, — настаивала синеволосая, повернувшись ко мне полностью, что я заметила, но решилась игнорировать. Раз уж врать, то врать красиво и до конца. — что ты в ней — не просто хранитель. Она снова устремила свой взгляд на ребят, а именно — на Смоука, — также, как и я. — Чего не знаю, того не знаю. Извини, — пожала я плечами. «Да-а… Конечно же ты ничего не знаешь! А кто его тогда поцеловал? Кто заставляет его вздрагивать при каждом твоём прикосновении? А кто начинает чуть ли не таять при каждом его прикосновении и грызть ногти только потому, что этот кто-то — не человек?» — мой мозг начал откровенно истерить, однако нервы уже ушли к чёрту. А что? Это последний час в моей жизни, все тормоза уже снесены к чёртовой матери. Арси снова странно покосилась на меня, однако я не стала обращать на это внимания. В один момент я почувствовала, как запястье, на котором у меня была бабочка, ужасно зачесалось. — А-Арси, — я повернулась к девушке. — Скажи, пожалуйста, сколько времени… — я взглянула на неё, пытаясь скрыть свою внезапно нахлынувшую панику и не чесать это запястье, ведь, в подобных случаях, когда хранители чесали татуировку, то, иногда, сдирали даже кожу, вскрывая вены — всё равно и без того конец близко. Синеволосая, взглянув на наручные часы, спокойно ответила: — Половина двенадцатого, — «Чёрт, у меня пол часа…» — Прости, но я отойду, — я быстро двинулась за этот огроменный дом, но тут же была остановлена девушкой: — Постой, ты куда? А как же торт и… — но я перебила: — Не бойся, я не на долго, — заверила я её. «Врунья!» — прокричал голос внутри меня. Не дожидаясь ответа девушки, я рванула за домик, после чего пошла по тропинке в глубь леса, к церкви. Было немного темно, однако путь мне освещала красивая, большая и голубая луна. «Врунья! Безбожная врунья! Ты же не вернёшься! Нельзя было хотя бы попрощаться с Ивой и Авелем? Очнись, женщина! Ты прекрасно знаешь, что твоя совесть не даст умереть спокойно!» — у меня начинали течь слёзы и трястись руки, запястье одной из которых я просто раздирала, чуть ли не до крови — я была просто недовольна собой, однако пути назад уже не было. Дойдя до церкви, я, скинув каблуки, быстро зашла в неё, после чего прошла к тому самому обрыву. Время будто бы остановилось: слёзы затуманили разум, потому трезво соображать я не могла и осталась ждать. Ждать, когда придёт моё время, мой час, мой конец… Но тут же я почувствовала, как меня кто-то к себе развернул, после чего обнял. Я уткнулась этому кому-то носом в грудь. По запаху кофе с молоком и духов, я поняла, что это Смоукскрин, из-за чего окончательно поняла, что не готова, отчего слёзы потекли только с новой силой, превращаясь в ручейки боли и страдания, а я прижалась к нему сильнее. — Тише, тише… — пытался успокоить парень девушку, поглаживая по голове и прижимая её к себе сильнее, чтобы дать знать, что она в безопасности. — Ну, зачем ты ушла? Пойдём обратно? — Аля, медленно подняла взгляд на его глаза, после чего застыла, пытаясь запомнить каждую маленькую детальку его лица, его взгляда, его поведения. — П-прости… н-но… я не могу пойти обратно, — она лишь потихоньку опустила взгляд. — Почему? — Смоукскрин начал беспокоиться за свою подругу ещё сильнее. Да, как только он её повстречал впервые, сначала просто было тяжело привыкнуть к ее постоянному обществу — она везде его сопровождала. Он видел её чаще, чем своих родителей, однако она и была другой — всегда пыталась объяснить мальчику то, что тот не знал, а, если и сама не знала, то они либо шли в их библиотеку и доставали толстенные книги, где девушка вычитывала ему то, что сама не знает, либо заходили в интернет. Иногда, когда он спрашивал, а времени было мало, то она быстро искала всё в компьютере, однако это было очень редко. Она всегда играла с ним, поддерживала, ухаживала… Он видел её с самого утра и до самого вечера. Не мудрено, она жила в соседней комнате, однако иногда и, случайно, засыпала вместе с ним. В какой-то момент это ему начало надоедать — что же это, никакого личного пространства? Но нет. Когда он просил её о том, чтобы она ушла, она уходила и даже не обижалась. Когда дело доходило до гнева или хамства с его стороны, она реагировала спокойно и тоже никогда не обижалась. Однако когда его в четырнадцать лет чуть снова не сбила машина, она успела спасти его, а потом долго плакала, объясняя, что так нельзя делать. Она плакала. Плакала. Он довёл её до слёз. Именно тогда он понял, что она для него — не просто хранитель. Она для него та, кого он хочет защищать, доставлять радость и доводить до слёз, как бы банально это не звучало. Он стал искать каждый повод для того, чтобы поговорить с ней, ощущая, как её голос ласкал его слух; чтобы прикоснуться, ощущая, как его тело начинает гореть. Она стала для него самой милой и прекрасной девушкой на свете — она стала для него возлюбленной. Он постоянно беспокоился за неё, потому старался не заходить куда-то туда, куда ей было нельзя, дабы сделать так, чтобы она перестала волноваться. Чтобы снова почувствовала себя обычной девушкой. Да, он также прекрасно знал, что для неё тема хранителей — самая отвратительная тема на всём белом свете. Она просто ненавидела это в себе, она просто ненавидела то, что она — хранитель. Она ненавидела себя. Из-за этого, естественно, появлялся постоянный стресс, который он пытался не допустить. Вот и сейчас — она рыдала, она была очень сильно чем-то взволнована и в плохом смысле, из-за чего Смоук сам готов был рвать на себе волосы, дабы Александра перестала плакать, и начала смеяться. — Почему? Почему ты не можешь? — ещё раз переспросил её парень. — Я… я- — она не смогла договорить, так как и он, и она уставились на её руки — они растворялись, превращаясь в бабочек. Очень медленно. Смоукскрин в панике перевёл взгляд на свою возлюбленную, после чего увидел её до боли грустную улыбку и глаза… глаза, наполненные невероятной, глубокой тоской. — Я люблю тебя, Смоукскрин, — тихо сказала она, после чего притянула его почти невидимыми, но столь тёплыми, родными и ощутимыми руками к себе и поцеловала. Парень не растерялся, понимая всю ситуацию, потому тоже, посадив к себе на руки, начал подаваться вперёд, углубляя этот доневозможности чувственный, нежный и столь долгожданный поцелуй. В один момент он поднёс её на какой-то стол, посадил на него и, дрожащими от горя руками, притянул её за талию к себе сильнее, пока она продолжала держать его за щёки. Кажется, что они оба слились в одно целое. Он любил её всем сердцем, всем телом, всей душой, чем могла похвастаться и она. В один момент он, вместо тепла и нежности, ощутил на губах холод. Открыв глаза, Смоукскрин не увидел Алю, он увидел лишь голубых, светящихся бабочек, улетавших куда-то далеко, куда он не сможет попасть. На руках же лежало то самое платьице, чёрное, в звёздочку, которое было надето на ней. Парень постоял, молча смотря на него, а потом, быстро зарываясь в него носом, вдохнул аромат. Её аромат. Аромат французских духов, вперемешку с запахом его любимого напитка — кофе с молоком — который она так сильно ненавидела. Вдохнув один раз, синеволосый не смог сделать этого и во второй раз, так как его накрыл смех… сначала со стороны могло показаться, что он сошёл с ума, но потом можно было бы понять, что он потерял кого-то очень родного… В ту ночь, в этой заброшенной, старой церкви, можно было слышать плач. Плач того, кто будет жить с разбитым сердцем, казалось, всю оставшуюся жизнь…