* * *
— Ну-с, доктор, — протянул бригадный генерал Фесслер, — показывайте. Тим Марко нетвердой походкой подошел к столу, за которым расположились генералы. Со скрипом он открыл кейс. — Философский камень! — с восхищением проговорил генерал Дрейзе. — С его помощью мы быстро завершим операцию! Превосходно, доктор Марко! Просто превосходно! Отличная работа, доктор Марко! Дверь распахнулась, и в кабинет вошел Багровый алхимик. — Зольф Джей Кимбли, — указав на вошедшего, отрекомендовал Дрейзе. — Багровый алхимик! Мы рассчитываем на ваши способности, майор Кимбли! Зольф прошел и сел в предложенное ему кресло. — Ах да, я же вас не представил... — Дрейзе тепло улыбнулся. — Доктор, — Зольф вежливо наклонил голову. — Приятно, наконец, познакомиться! Кимбли прищурился. Он видел доктора Марко: и в поезде, и в лагере. Но впервые Зольф разговаривал с ним лично. Работа доктора Марко была окутана ореолом таинственности — поговаривали, тот занимается разработкой какой-то жутко секретной вещи: то ли оружия, то ли чего-то в этом роде. Марко только вздохнул, но протянутую Кимбли руку пожал. — Мы рассчитываем на ваши способности, Багровый алхимик, — серьезно проговорил Дрейзе и протянул Зольфу камень. У Кимбли перехватило дыхание. Перед ним, переливаясь всеми оттенками красного, лежал философский камень.* * *
Марко нетвердой походкой вышел на улицу — глотнуть свежего воздуха. Но ему казалось, что воздух улицы был еще более тяжелым и удушливым, чем в помещении. Он видел преобразования Багрового и теперь ощущал, как ужас ледяным кольцом сжимает его горло. Если усилить эту чудовищную алхимию — страшно даже подумать, какие разрушения она принесет! Он беспомощно огляделся. На камне сидел мужчина в белом халате — видимо, врач или ученый — и курил. Услышав Марко, он смерил его взглядом. — Вам нехорошо? — сухо спросил мужчина, выдыхая облачко серого — как эта земля — дыма. Марко тяжело вздохнул и принялся бездумно грызть ноготь. — Я вас помню. Вы ведь — Марко из Центрального штаба? — глаза курившего за очками жестко прищурились. — Я видел вас раньше. — Верно, — выдавил из себя Марко, ссутулившись пуще прежнего. — А вы?.. Врач? — Был им когда-то, — мужчина посмотрел на свою руку. — Скромным врачом... Только вот... Людей я уже и не лечу. — Были?.. — страшная догадка пронзила Марко, мерзкий липкий холод пополз по спине под форменной — по уставу — рубашкой. — Добро пожаловать в Ишвар, — мужчина горько усмехнулся. — Что здесь?.. — Марко кивнул на полузаброшенное здание белого камня. Мельком он видел, что за ним стоят несколько деревянных сараев-бараков, и не слишком хотел задумываться, что там. Из здания порой доносились какие-то звуки, но Марко не вслушивался. — Здесь? — собеседник его усмехнулся. — Лаборатории. — Лаборатории?.. — непонимающе покачал головой Марко. — Да, лаборатории, — мужчина смял окурок о камень и выудил новую сигарету. Щелкнула зажигалка. — Доктор Нокс, — он встал и протянул Марко руку. — Тим Марко, — машинально ответил алхимик, отвечая на рукопожатие. — Не стану врать, что мне приятно, — скривился Нокс. — Не в этих обстоятельствах. — Но... — Марко замялся и метнул выразительный взгляд на каменное здание. — Мы изучаем способность человека переносить боль, — пожал плечами Нокс. — Воздействие высоких температур. Возможность выдерживать операции без наркоза. — Вы... Здесь... На людях?.. Опыты?.. — неверяще раскрыл глаза Марко. — На ишваритах пробуют, — выплюнул Нокс. Марко старался не задумываться о том, что то, что делал он, не слишком-то отличалось от опытов Нокса и его коллег. Мысль эта всплывала в его сознании, но он топил ее усилием воли, думая, как, должно быть, хорошо было бы сейчас закурить — и руки заняты, и хоть какое-то действие. И дым — горький — за ним, наверное, не так ощущаются вкусы пороха и крови, которыми пропитался весь воздух. Нокс не ответил, только посмотрел на огонек сигареты слегка удивленно, будто бы впервые видел подобное. — Вы... И врача заставляют заниматься таким ужасом?! — Марко прикрыл рот рукой. — Врача... Да... Правильно. Я же врач, — Нокс уставился на сигарету. — Вы не слышали? Говорят, что чета аместрийских врачей продолжает лечить ишваритов в округе Канда. — Канда?! — Марко побледнел. — Какая глупость! Это же... самоубийство! — Глупость, говорите? — Нокс наклонил голову, рассматривая собеседника. — Так могут говорить лишь те, кто никогда не был на передовой. Есть врачи-убийцы, которые выслуживаются перед начальством. А есть доктора, которые остаются с несчастными и продолжают их лечить. Марко это казалось абсурдным сном, чем-то совершенно нереальным. Дым сигареты Нокса вился серой спиралью. — Слушайте, Марко... Почему я убиваю людей, если я — врач? — начал было Нокс, но потом затушил окурок, махнул рукой и, не дожидаясь ответа на свой вопрос, печально поплелся прочь — в громадину белого камня. Марко отчетливо расслышал крики из здания, но решил, что ему снова послышалось.* * *
Лавина звуков — крики, стоны, голоса — затопила его до самого дна, когда Зольф прикоснулся к вытянутому кроваво-красному кристаллу. Мощь алхимических потоков, в которые Багровый вслушивался и из которых черпал энергию для своих преобразований, многократно усилилась, расцвела, забила ключом сквозь него. Он словно стал проводником первозданной силы, а обладатели голосов, заключенные в камне, помогали ему — хотя и против собственной воли. Судя по фону, который излучал кроваво-красный кристалл, заточенные в нем души постоянно пребывали в смятении. Тем лучше — больше можно было выжать из них. Зольф прикрыл глаза, но не перестал от этого видеть и ощущать. Все вокруг стало яснее, четче, заиграло доселе невиданными красками. Он ощущал себя так, словно бы проснулся от долгого изнуряющего сна и наконец обрел знания, силу и самого себя. Это пьянило. От одной только мысли о том, как изменятся его преобразования с помощью этого кристалла, по телу Кимбли прошла дрожь. Он радовался, радовался как ребенок, что ему уже положено выдвигаться на операцию — более длительного ожидания прекрасного мига, когда ему удастся испробовать камень, Зольф бы не вынес. Он сжимал пальцами сокровище, выданное ему, и лихорадочно думал, как сохранить тактильный контакт с ним, когда под его аплодисменты, в ритме, который он, словно дирижер, задаст самой земле, твердь будет трескаться, рваться, разлетаться серой пылью — в грохоте литавр, в бравурном фортиссимо оркестрового тутти. Зольф довольно улыбнулся возникшей в его мозгу спонтанной мысли, хищно облизнулся и отправил кристалл в рот. Гладкий, скользкий, совершенный по своей форме и сути проводник его силы словно бы стал мощнее; и Зольф ощущал его вкус: горький, как слезы отчаяния; пряный, как самые яркие моменты в жизни; соленый, словно кровь. Невероятное ликование захватило самую суть Кимбли. Еще немного — и он начнет вести свою главную партию под аккомпанемент стенающих душ. Какая злая ирония! Каждая из этих самых душ стремилась после смерти отправиться к своему богу. Но отправилась сюда — в это заточение, чтобы делиться силами с тем, кого они считали самим дьяволом! И каждый из этих людей будет вносить свой вклад в смерти своих соплеменников. Зольфу это казалось особенно занятным. Несмотря на то, что Кимбли не слишком часто задумывался о каких-то высоких материях, он очень любил символизм совпадений. Эта коллизия казалась ему чрезвычайно интересной. Он обязательно поделится с камнем своими переживаниями — хотя и сделанный из тех, кого едва ли можно назвать людьми, он мог стать благодарным слушателем и неплохим собеседником. Зольф особенно остро ощущал это, проводя языком по его гладкой поверхности. Кимбли никогда не был одинок — с ним всегда была верная спутница, его алхимия. А теперь — и того больше.* * *
Алаксар спал в своей комнате. Неслышно, словно ночной хищник, Соломон покинул комнату брата и направился к себе. Он не хотел вслушиваться, о чем говорят мать с отцом: похоже, снова спорят об алхимии. Соломон к этому привык, он не помнил, когда было иначе. Поначалу он ввязывался в эти разговоры, но после смирился, да и отец как-то поутих. Теперь они все больше переглядывались с матерью и тайком, словно заговорщики, обсуждали его изыскания. Вот теперь благодаря исследованиям ксингских алхимиков — точнее, альмедиков, Алаксар был в порядке. Каким чудом он уцелел после схватки с государственным алхимиком, никто не понимал. Поговаривали, что аместрийские алхимики — средоточие зла и дьявольской мощи. Выходит, Алаксар смог выстоять против такого чудовища? Или все же слухи были преувеличены? Соломону не хотелось погружаться в эти размышления. Он радовался тому, что брат жив и, хотя его серьезно потрепало, его здоровью больше ничего не угрожает. Теперь главное, чтобы сам Алаксар не узнал, что его лечили с помощью алхимии. Отец уже догадался и, похоже, горячо спорил по этому поводу с матерью. Соломон вернулся к чтению последней найденной книги. Что-то в его расчетах не сходилось. Вторую ночь подряд он пытался найти ответ на вопрос, не дававший ему покоя. Все книги в один голос твердили о свойствах потоков энергии, их равномерном распределении и областях, в которых наиболее продуктивно можно было использовать те или иные текущие сквозь толщу земли неведомые и прекрасные ручьи. И если сначала то, что он ощущал их в каком-то неполном плоском виде — словно начинающий художник изобразил натюрморт, будучи не в силах показать форму предметов, — Соломон списывал на собственную неопытность и необученность, то с каждым моментом он все больше и больше убеждался в том, что дело в другом. С алхимией этой земли что-то было не так. Что-то было неладно. Соломон не мог понять, что и почему. Ему казалось, что он ходит по самому краю, стоит заглянуть за завесу — и ему откроется все, от самого предвечного начала начал до финала, апофеоза — не только войны, но и самого мироздания. Очередная мысль посетила его пытливый ум. Он принялся листать свои конспекты, трактаты по алхимии и чертить одному ему понятные схемы. Темная ишварская ночь вбирала в себя его тайну жадно и охотно, словно изголодавшаяся женщина. Соломон прервался от того, что ему показалось, что кто-то смотрит на него. В последнее время ему особенно часто мерещилось, что кто-то пристально следит за ним, не отстает от него ни на шаг, жадно вглядывается из безмолвной тени в каждое движение. Он поднял голову и посмотрел в окно. В него заглядывала щербатая кровавая луна. "Каждую ночь луна багровая, — с горечью подумал Соломон. — Вся пропиталась нашей кровью..." В свете лунного диска ему почудилось, что за окном что-то промелькнуло. Повинуясь какому-то совершенно неведомому чувству, что внезапно расцвело в его груди, он встал и вгляделся в темноту. Под ее черный бархатный покров скользнула высокая стройная фигура женщины. "Лейла! — абсурдная мысль пронзила его мимолетной болью. — Вздор", — разочарованно подумал Соломон. Лейла была мертва уже пять лет как.* * *
Наиля сидела на жестких деревянных нарах в полутемном бараке. Вокруг пахло потом, кровью и дерьмом. Периодически приносили еду — невразумительную жидкую баланду в жестяных мисках, однако и она пахла дерьмом. Наиля предпочитала не думать о том, чем их вообще кормят. Тяжело вздохнув, она с отвращением отставила миску. — Ешь, дочка, — прохрипел высохший старик с нижних нар. У него не было куска носа, обоих ушей и нескольких пальцев на ногах — кто-то из аместрийских то ли офицеров, то ли ученых или врачей ставил очередные опыты с инъекциями кислоты. В бараке поговаривали, что у несчастного старика не было еще кое-чего, но Наиля не вслушивалась. С того момента, как она очутилась в полевой палатке человека, которого именовали "майор Медный", жизнь ее будто бы прекратилась. Змееподобная женщина, к которой ее отвели две военнослужащие, выдала ей какое-то мерзкое лекарство — впрочем, после него физическая боль прошла — и отправила в это ужасное место. Тянулись бесконечные дни, серые, однообразные, наполненные стонами людей и бьющей в нос вонью, и Наиля уже не знала, ни где она, ни кто она. По ночам она кричала, когда ей снилось мерзкое лицо Медного, просыпалась в слезах, если видела родню, пылала праведным гневом, вспоминая злой смех одетых в синие мундиры алхимиков... Но все чаще перед ее внутренним взором вставало лицо девчонки-майора, которая отчего-то принялась защищать ее. И тогда Наилю охватывал совершенно непонятный стыд. — Дочка, — снова позвал старик, неловко протягивая иссохшую руку с вытатуированным на запястье номером. №508. — Эх... — Я не голодна, — покачала головой Наиля. Сердце ее было не на месте еще по одной причине. Несколько часов назад аместрийцы забрали из барака Фируза. Сколько Наиля не старалась добиться от него, что с ним делали его палачи, ей не удалось: он только отшучивался, искривлял в усмешке беззубый порванный рот и разводил рукой. Вторая висела бесполезной плетью. Этим вечером его снова увели, и Наиля никак не могла понять, неужто нельзя оставить в покое этого и без того измученного человека? Фируз спал на нарах прямо над ней, ему было тяжело забираться на третий ярус, но когда она предложила ему поменяться, молодчик из охраны отвесил ему пару крепких тумаков, а Наиле пообещал заткнуть рот, похабно ухмыляясь и грубо облапав ее прямо при всех. — Голодна или не голодна, а есть надо, — просвистел старик. — Только так выживешь. Наиля огляделась. В бараке, в нечеловеческих условиях, прозябало не менее полутора сотен людей — измученных, голодных, искалеченных. У них больше не было имен — только номера. Наиле тоже вытатуировали три цифры: 7-2-4. Наколка никак не желала заживать — похоже, делавший ее слишком глубоко загнал иглу, и на двойке, напоминавшей змею, расплылась клякса, теперь саднившая и сочившаяся сукровицей вперемежку с краской. — На кой такая жизнь? — зло спросила она. — Уж лучше бы сразу... — Не скажи, дочка... Ох, не скажи, — криво улыбнулся старик безгубым ртом — его лицо вмиг стало похоже на жуткую осклабившуюся мумию. — Жизнь — она дар Ишвары... Прекрасная... Крохотная слезинка скатилась по его впалой щеке. Наиля порывисто вздохнула. С скрипом открылась дверь, к царствующей в бараке вони примешались запахи боли и горелой плоти. — Шевели ногами, падаль! — проорал грубый голос; затем раздался звук удара, стон и грохот тяжелого падения. — А ну встать, выблядок вонючий! Шагом марш на место! Люди в бараке трусливо притихли. Поначалу они возмущались подобному, но глубинный страх перед болью и смертью затыкал им рты, перехватывал железной рукой дыхание и вынуждал молчать, втянув голову в плечи. — На двух ногах, а не на четырех, скотина! — обладатель голоса, казалось веселился. — Ах да, я же забыл, что теперь их у тебя полторы, а не две! Хриплый исступленный смех выдернул Наилю из оцепенения — она спрыгнула с нар и пошла ко входу. Все замерли: старожилам проклятого места было прекрасно известно, что всегда находились такие идеалистичные новички, которые стремились помочь. И всегда они платили за свою доброту слишком дорого. Проще уж равнодушно сидеть, всячески убеждая себя в том, что это никоим образом не касается тебя. Тогда, быть может, хотя бы не побьют. — На ловца и зверь бежит! Аместриец, которому принадлежал голос, чем-то неуловимо напомнил Наиле Медного алхимика, хотя был высок и широк в плечах. У его ног, скорчившись от неимоверной боли, лежал Фируз. Правая нога его ниже колена отсутствовала, культя была обуглена, а кожа на бедре, в которую вплавились лоскуты порванных штанов, имела пунцово-багряный оттенок. Половина лица также была обожжена, на месте левого глаза чернела страшная дыра. — О Ишвара! — воскликнула Наиля, поглядев на соплеменника, и едва устояла на ногах. — Вы... Вы... Аместриец усмехнулся и пнул тяжелым сапогом Фируза: — Лезь на свой шесток, петушок! А ко мне тут совсем другая пташка прилетела. Наиля попятилась, уперевшись спиной в плохо обработанную деревяшку. Первобытный ужас сковал ее, он кричал в ней, что надо было молчать, сидеть и не высовываться. Аместриец приблизился к ней вплотную — от него разило потом, смертью и похотью — и разорвал сверху донизу бесформенную робу. Тишина в бараке зазвенела, закричала, словно сама изначальная пустота. — Холловэй, сюда давай, новую партию поселить надо! — раздался окрик снаружи. Холловэй медлил, пожирая глазами полуобнаженное смуглое тело Наили. По ее спине стекла капелька холодного пота. — Ты там что? Сдох?! Живо тащи сюда свой тощий зад! Холловэй с досадой сплюнул на пол. — Я тебя запомнил, майорская подстилка, — прошипел он. — Кто поменяется с этой девкой одеждой — месяц будет ссать вишневым компотом, ясно вам, ублюдки? Не дожидаясь ответа, он вышел, со стуком захлопнув покосившуюся дверь. — Майорская подстилка, — зло прошипел мужчина без обеих ног. — Потому-то они вас хотя бы более-менее целыми оставляют. Не то что нас. — Ноги, брат, в этом деле значения не имеют, — зло прошамкала неопределенного возраста женщина с уродливым шрамом во все лицо и выбитыми зубами. — Помолчал бы. Наиля не слушала. Даже не потрудившись прикрыться, она помогала полубессознательному Фирузу добраться до нар. Негоже будет, если он так и помрет в проходе. Но Фируз был чертовски тяжелым. Дверь со скрипом отворилась вновь, впуская в барак частичку безмятежного лета и новых обреченных на жалкое существование. Наиля подняла голову — в проходе стояла осиянная солнцем женская фигура. Лица разглядеть не удавалось. — Наиля? — с нотками надежды спросила вошедшая. — Живей, ты! Женщина тяжело ввалилась в барак, дверь захлопнулась, снова стало темно. Наиля неверяще таращилась на новенькую. — Элай... Как ты здесь... — слова с трудом вылезали из глотки, словно рождались в муках. Не в добрый час появилась здесь ее давняя подруга — если, конечно, хоть какой-то час здесь вообще можно было бы назвать добрым... — Наиля! О Ишвара!.. Это же... — Элай осторожно подошла и, придерживая круглый живот, присела рядом с искалеченным Фирузом. Наиля отвернулась. Слезы ненависти выжигали не только глаза — душу.