* * *
Рой понуро брел по краю лагеря. Сегодняшняя зачистка словно выжгла его, хотя, как казалось Огненному алхимику, все уже истлело еще предыдущей ночью. Предыдущей ночью он стал собственной тенью, собственным пеплом, сгорел в собственном огне — так же, как все те, мимо кого он проходил, когда жар его пламени выпаривал влагу из их тел, заставляя корчиться в невыносимых муках, выворачивая наизнанку внутренности и устремления, выдавливая глаза, вырывая из обожженных глоток последние слова — объяснения в любви, что звучали как проклятия, и призывы всех кар господних на головы нечестивцам, исполненные любви к своему ближнему. Рой не хотел видеть никого. Ни Хьюза, так легко готового похоронить все свои злодеяния и прикоснуться к любимой женщине руками, что по локоть в крови; ни Ризу — девочку-смерть, ястребиное око, каждый выстрел которой — почти как его щелчок пальцами. Хотя что это он — нашел, с кем себя сравнивать! Ее выстрел убивает одного. Его алхимия... Ни Зольфа. Зольфа Рой не хотел видеть особенно — до дрожи, до тошноты. Одна только мысль о том, что им придется снова работать в тандеме, вызывала у Мустанга болезненное состояние, затруднение дыхания и рези в животе. С каждым заданием Кимбли становился все изощреннее и безжалостнее, а в этот раз его алхимия приобрела поистине небывалый размах, небывалую громкость и зрелищность и, конечно, небывалую смертоносность. Зольф же стоял и смеялся, на лице его было написано такое наслаждение, что Роя едва не вырвало. И если поначалу он лишь неодобрительно качал головой, когда слышал, как солдаты прозвали молодого майора, теперь он понимал, почему. Зольф стоял посреди поля брани, а вокруг него багрянцем лепестков раскрывался чудовищный лотос. Кровавый лотос. Рой вспомнил, как переглянулись и побледнели солдаты, когда, по приказу какого-то очередного бригадного генерала, переданному по рации — сам генерал отсиживался поодаль от линии атаки, — согнали и расстреляли часть людей — в основном, женщин, стариков и детей. И от них отбился мальчонка, а мальчонке едва ли исполнилось хотя бы три года — если Рой хоть что-то понимал в детях. Солдаты переглянулись — никто не хотел обременять душу таким. Пусть это и звучало смешно — они отняли не одну сотню жизней. За чем же стало дело — всего лишь за еще одной? И тут подошел Зольф, равнодушно пожал плечами — и разлетелся мальчонка по пустыне кровавой пылью, пролился дождем... — Что? — резко спросил Зольф, отряхивая ладони. Никто ему тогда не ответил — все были горазды только за спиной перешептываться. А Роя мутило. Ему хотелось наброситься на Кимбли, стереть с его лица эту дурацкую блаженную улыбку, повалить на землю и бить, пока тот не обмякнет и не стихнет, залитый на этот раз собственной кровью; Рой не понимал — они же совсем недавно сидели бок о бок и общались! Он помнил Зольфа по Академии. Умный малый, начитанный, немного циничный, но мало ли у кого какие недостатки! Мустанг не мог поверить, что его приятель превратился в бездушную машину для убийств — да не просто в машину! Рой и сам был машиной для убийств... "И чем ты лучше Кимбли?" — обреченно спросил Рой сам себя. Хотелось содрать с себя кожу. Мустанг понимал, что что-то вроде "я хотя бы не получаю от этого удовольствия" — жалкая отговорка. Какая разница тем, кто погиб от его руки, получал ли их палач удовольствие от своего кровавого ремесла или оплакивал своих жертв? Им-то было уже все равно. Он сел на камень у источника. Пусть каптенармус и предупреждал, что здесь ишвариты, пусть полковник Гран и запретил сюда ходить — если его убьют, так тому и быть. Это будет даже отчасти справедливо. Он уже был всего лишь пеплом — какая разница, где его развеивать? — Здесь опасно, — глубокий бархатный голос прозвучал у него прямо над ухом, а узкая теплая ладонь нежно легла на плечо. Рой дернулся, запоздало понимая, что перчаток на нем нет. Жажда жить подняла в нем голову, словно животное, цепляющееся за последний шанс. Он перехватил руку внезапного собеседника — точнее, собеседницы. Красноватые отблески луны играли на ее бледной коже, глаза и накрашенные губы казались черными в призрачном свете, а улыбка — острой как серп. — Я не причиню вам вреда, — блеснула она острыми белыми зубами. — Я так же, как и вы, офицер армии Аместриса, — она указала на погоны: два просвета, три звезды. — Госпожа полковник... — Рой растерялся, понимая, что не знает фамилии женщины и, более того, видит ее впервые. — Оставьте звания, — она прищурилась. — Ведь вы же — Огненный алхимик, Рой Мустанг? Рой кивнул — он не мог вымолвить ни слова. Женщина была потрясающе красива. — Сегодня удивительно тихая ночь, — заметила она. — Только днем громыхали взрывы и выстрелы... А сейчас... Будто бы настал мир... Блаженная иллюзия... Рой вздрогнул — эта странная женщина как будто читала в его душе то, что было там выжжено, выписано кровью. — Затишье перед бурей, — хрипло проговорил он. — Да, — просто кивнула она. — Как ваше имя? — К чему имена? — она наклонила голову — черные волосы волнами рассыпались по плечам. Рой некстати подумал, как она прекрасно смотрелась бы в черном вечернем платье и высоких перчатках, а не в этой набившей оскомину форме. — Быть может, завтра от нас всех останется лишь пыль. Серый пепел... И что будут делать уцелевшие? Называть именами горстки пепла? Рой содрогнулся от этой мысли. Ему казалось, что он спит, и женщина эта — лишь сон, мираж, сама ночь на мягких лапах. Его видение, горячечный бред — ну не могла же она быть реальной? Женщина, словно угадав его мысли, рассмеялась, запрокинув голову — между зубов влажно блеснул кончик языка. — О вашем пламени, майор, ходят легенды, — от ее улыбки Рою стало не по себе. — Говорят, вы можете согреть им самую ледяную ночь. Не боитесь сгореть в нем сами? Он вздрогнул. Эта женщина выглядела, словно самый спелый, дьявольский и самый запретный плод из всех запретных плодов мира. Рой желал ее — желал остро и болезненно, как несколькими мгновениями раньше желал жить. — Пойдемте, — она встала и поманила его за собой. — Ни к чему мерзнуть здесь, когда можно насытиться пламенем. Она пахла медом. Она пахла самим соблазном — первозданным, истинным, словно если где-то и существовало воплощение страсти, то это была именно она. Ее ласки и прикосновения были ласками самой ночи. Ее длинные пальцы скользили по его коже, ее накрашенные губы оставляли следы на его форменной одежде, а после — на обнаженном теле. Рой был словно в забытьи, он дрожащими руками стянул с нее китель, форменную юбку и принялся расстегивать пуговицы на рубашке, отчаянно желая просто рвануть ткань во все стороны. — Нет, — она остановила его. — Не снимай рубашку! Пожалуйста... Он с сожалением посмотрел на выступающие под тонким хлопком соски — похоже, она не носила белья. — Пойми меня, я не хочу ее снимать, — женщина отвела глаза. Рой вздохнул. Война оставалась войной, как знать, может, эта женщина стеснялась шрамов? Мустанг хотел было перейти в наступление и уговорить ее не бояться ничего, или просто не спрашивая более разрешения сделать то, что хотел, но не смог. Женщина подалась ему навстречу, целуя требовательно и настойчиво, и Рою казалось, что это больше, чем просто страсть. — Иди сюда, — она притянула его к себе. — Подожди, — Рой неохотно отстранился. — Минуту. Он полез в аптечку, нащупывая казенный презерватив. — Это ни к чему, — она потянула его к себе. — Но... — в голове у Роя чередой пронеслись слова инструктора о том, что на фронте не нужны беременности и болезней хоть отбавляй. — Я говорю, ни к чему, — женщина почти разозлилась. — Как старшая по званию. Рой глупо улыбнулся. Так даже лучше. Перспектива заболеть сразу показалась какой-то нереальной. Она отдавалась ему со всей страстью. Обнимая его, двигаясь навстречу, шепча какую-то милую ерунду на ухо. Рой никогда не верил ни в черта, ни в бога, но ему временами казалось, что с каждым движением он попадает в рай. В ее рай. Это помогало вновь ощутить себя живым — разве пепел смог бы так? Пепел не смог бы даже тлеть, а он горел — горел пламенем вожделения, какого-то чудного болезненного вожделения. Но он был жив. Ласт выскользнула из палатки Огненного алхимика, когда утро уже начало вступать в свои права — начинался новый день. Розовые лучи скользили по серой земле, которой предстояло впитать в себя еще много крови. Ласт зябко поежилась — как-то враз стало холодно. Она выполнила свою часть работы — она заставила вновь разгореться едва тлеющие угли, она напомнила Рою Мустангу, что Огненный алхимик, должно быть, фениксова родня — на иное, выбрав такой путь, он попросту не имел права. И тот, чья душа казалась тлеющим пеплом во тьме хищной ночи, преобразился, засыпая в умиротворении после всего, что произошло между ними. Ласт было не впервой. Всякий раз она уходила еще до рассвета или с первыми лучами, равнодушная, чистый лист — а теперь было иначе. Ей отчаянно хотелось вернуться. И она сама не понимала, почему. Рой Мустанг открыл глаза. Все произошедшее казалось сном, наваждением. Вторую ночь подряд мир его рушился, а потом на его руинах выстраивался новый. Огненный алхимик был подобен фениксу — он обращался в пепел и из него же восставал. Женщина уже ушла, и Рой радовался этому факту: не хотелось смотреть в ее пронзительные глаза. Она будто бы затронула какие-то струны его души, дала сил на то, чтобы жить — и воевать — дальше. Она стала отправной точкой очередного этапа, она сделала свое дело — и Рой больше не хотел ее видеть. Ему вновь все показалось незначимым — у него был приказ. Как он сказал сутки назад? "Настало время войны?" Так и было. Ничто больше не имело значения — ни сумасшествие Зольфа, ни проклятия умирающих. У него был приказ. Он должен был выжить — и победить.* * *
— Мой фюрер, вы сделали правильный выбор! — Дрейзе подобострастно улыбался, передавая Кингу Брэдли рапорт о последней операции. — Этот самый Багровый алхимик — просто дьявол! Они с Огненным алхимиком обратили Муутин в пепел и не оставили там камня на камне в считанные минуты! Кинг Брэдли сдержанно улыбнулся. Он колебался до последнего между Зольфом Кимбли и Леа Стингер. И выбрал первого лишь потому, что тот был моложе и циничнее. И цинизм его проистекал из личных убеждений и склада ума и характера. — Генерал Дрейзе, — перевел тему Брэдли. — Что там с Аэруго? Они по-прежнему предоставляют ишваритам убежище, несмотря на предупреждение? — Мой фюрер, — глаза Дрейзе хитро блеснули. — Видите ли... — он заговорщически усмехнулся. — Официально — нет. Но есть там одна точка... Впрочем, после того, как капитан Хьюз убил некоего Хеиса Клифа... Дрейзе порылся в портфеле и извлек оттуда личное дело бывшего курсанта Центральной военной академии. — Я помню, — Брэдли выставил вперед ладонь. — Он вместе с группой ишваритов в тысяча девятьсот третьем году бежал из Западного города. Бежал в Аэруго через Драхму и Крету. Хеис Клиф оставался последним выжившим из этой группы. Он же и подготовил тропу для беженцев. Но наши люди за этим внимательно следят, Дрейзе. У ишваритов должны оставаться проблески надежды. А у нас — рычаги давления на Аэруго. Брэдли внимательно следил за Дрейзе и гадал, что тому известно по поводу пропавшего в том году экспериментального камня из военных ишваритов. Пока камень никак себя не проявил, но за этим надлежало внимательно следить. Передавать же всю информацию генералам фюрер не собирался — даже он не был застрахован от измены. Потому он терпеливо наблюдал: как за группой Хеиса и ее передвижениями, так и за тем, не всплывет ли где алый кристалл. Пока, похоже, все было по-прежнему неизменно.* * *
Наиля, обливаясь холодным потом в наскоро подвязанной бинтом рубашке, сидела у запасного выхода из барака и подслушивала. Двое врачей, Нокс и пигалица Найто, курили между бараком и громадиной белого камня. — Доктор Нокс, я предлагаю передать ей младенца номер М-четыреста двадцать семь. Его мать умерла вчера от атонического кровотечения. Вот и посмотрим, как они адаптируются друг к другу, — говорила Найто. Наиля вздрогнула — она помнила эту женщину. Невысокая, с жестким лицом и темными раскосыми глазами, она обладала такой волей, что Наиля не сомневалась: доктор Нокс, сурового вида мужчина, ни полсловом не возразит этой злобной пигалице. — Вы предлагаете умолчать о том, что ее ребенок — умер? Я правильно понял? — голос Нокса не выражал ровным счетом ничего. — Разумеется, — с легким раздражением ответила пигалица. — Мы и так не смогли посмотреть, какое влияние на протекание беременности оказало бы содержание в бараке. Наиля, проклиная потерявших человеческий облик двуногих скотов, скользнула тенью к себе на нары. Наверху, прерывисто с присвистом дыша, лежал в забытьи Фируз. Сознание временами возвращалось к нему, глаза прояснялись, но его мучила жестокая лихорадка и жестокие же боли. Неудивительно, что бедняжка Элай не выдержала и попыталась разродиться прямо в бараке, да еще и до срока! Наиля вспоминала, какая идиллия царила в их семье, и у нее сжималось сердце. Она помнила, как горевала Элай, когда пропал Фируз, как ждала его возвращения, не переставляла ни одной его вещи и смотрела долгими вечерами в окно... Они свиделись, но так, что и врагу не пожелаешь! В Наиле будто бы умерло все. Выплавилось, выгорело, разлетелось пеплом по ветру. Она вслушалась во внезапно наступившую тишину — Фируз наверху умолк. — Эй! — она легонько толкнула его в бок, встав на край нижних нар. — Фируз! Он не отвечал. Лишь рука безвольно свесилась вниз, номер чернел на бледной коже. — Фируз! Ты слышишь меня? — она тормошила неподвижное тело, отказываясь верить очевидному. — Тише, дочка, — прошелестел снизу пятьсот восьмой. — Забрал его Ишвара. Отмучился он. Зато теперь в сыне продолжение его будет... Наиля поджала губы. По подслушанному разговору ей было понятно, что ребенок Элай умер. И еще неизвестно, выживет ли после такого сама Элай. Или тоже сгорит изнутри, как все они. Впрочем, какая уже разница? Теперь они походили на призрачные оболочки, наполненные серой пылью, пеплом, в которых перегорели их души в этой бойне. Возможно ли заново раздуть огонь из едва теплившихся в них искр? Возможно ли выйти из этого ада живыми? Наиля не знала, как и не знала того, что будет в следующий миг. Вся ее жизнь сузилась до точки, до одного мига, смысла в котором не было совершенно.* * *
— Дочь? — Элай расширила красные глаза. На нее смотрела маленькая тоненькая женщина в белом халате с раскосыми темными глазами. — Да, дочь, — жестко проговорила врач. — Но... Быть того не может! Мы ждали сына... — И как же вы это определили? — насмешливо спросила женщина. — У вас есть технологии, которые позволяют определить такие вещи? Элай вздохнула. Она не понимала, как объяснить явно издевавшейся над ней аместрийке — хотя, как показалось Элай, для аместрийки у этой женщины были слишком уж нехарактерные черты лица, — что существовали особенные приметы и ритуалы, и если придерживаться их с точностью, Ишвара будет благосклонен и подарит ребенка именно того пола, которого у него просили. А в том, что они с Фирузом соблюли все неукоснительно, у нее не возникало ни малейших сомнений. — Наши приметы... — Ваши приметы — жалкие суеверия, — припечатала женщина. — Но Ишвара... — Бога — нет, — прошипела она, склонившись над Элай. — Иначе бы он уже давно покарал нас за наши дела. Но что-то он не спешит вам на помощь. Элай отвернулась. Слезы жгли глаза. Она могла думать лишь о двух вещах: какое счастье, что ребенок остался жив. И лишь бы выжил Фируз — после всего, что эти изверги с ним сделали. — Доктор Найто, она поймет, что это не ее ребенок, — отрешенно проговорил Нокс, ждавший коллегу в коридоре. — Не проще ли сказать ей правду? — Не поймет, — зло прошипела Найто. — Это безмозглое животное не поймет ничего, слышите? Подумать только — приметы! Нокс покачал головой. — Вы уже знаете, в какую палату ее переводить? — Знаю, — усмехнулась Найто. — Не в палату. В барак. — В барак? — Нокс от неожиданности полез за сигаретой прямо в коридоре лаборатории — обычно там не было принято курить. — Но... — Вот и посмотрим, могут ли эти животные со своими детенышами выживать там, — прошипела Найто. Нокс молча закурил. Казалось, с кончика сигареты вместе с серым пеплом ссыпались и остатки его выгоревшей дотла души.