* * *
Хайрата готовились отпустить из госпиталя. — Уходите отсюда, — сверкнул голубыми глазами Ури Рокбелл. — Нет, — покачал головой Хайрат. — Я не покину свою землю. — Я не для того спасал тебя, приятель, чтобы ты возвращался в это пекло и умирал. — Я не оставлю свой народ, ясно вам? — Хайрат вскочил, опрокинув подобие стола — Ури едва успел подхватить склянки. — Нечего крушить здесь все, — Ури строго посмотрел на Хайрата, отчего тот ощутил укол совести. — И без тебя лекарств дефицит! Я тебе сказал — уходи. — Вы не можете... — Не могу, — просто согласился Ури. — Жизнь-то твоя... Хайрат брел куда глаза глядят. Стоило наведаться к тетке Айше и узнать, все ли в порядке с Нуром и Гаяром — что-то они совсем перестали заходить в госпиталь. В то, что неугомонные мальчишки просто так возьмут и уйдут в укрытие, Хайрат не верил. Тетка Айша, похудевшая и постаревшая, хлопотала по хозяйству. Дом был сиротливо пуст и тих. — Хайрат... — она бросилась обнимать его. — Да что же это такое... Ишвара помилуй... А мальчишки? — она обеспокоенно заглянула ему в глаза. — Не с тобой?.. Он покачал головой. — Ох, а я ж до последнего надеялась... — она обтерла руки о передник и опустилась на табурет. — Говорили, видели их... В Муутине... — Айша всхлипнула. — Да только никого там уж не нашли. Только воронки... Сплошь от взрывов... — она рвано вздохнула. Хайрат вспомнил, что ему пытался сказать умерший парнишка, и похолодел. Выходит, и Нура с Гаяром... — Ох, за что ж на нашу долю все это выпало, — запричитала Айша. — И Каюм пропал... — Каюм? Пропал? — Хайрат нахмурился. До него дошли вести о том, что сын Каюма, Хеис, был убит. Убит аместрийцами. Хайрат сразу вспомнил, как на Каюма косо смотрели, как не давали ему оружия — боялись, чай, кровь не вода. Со дня на день ждали, что заявятся на их Родину в синих мундирах не бледномордые вовсе, а свои — и пойдут брат на брата. Не один Каюм тогда недоверия удостоился. Но свои так и не пришли. То ли дезертировали, то ли... Хайрат поежился, вспоминая, как два года назад на границе с Аэруго нашли изувеченные тела Харуна и коротышки-Лиама. Как их тут же обвинили в утечке информации к армии фюрера только потому, что когда-то они сами, по своей воле, надели проклятую синюю форму — а с мертвых-то уже какой спрос? Тогда же Лиамова родня, спасаясь от разъяренных соотечественников, побросала все и сбежала куда-то в сторону пустыни, отделяющей Аместрис от Ксинга. Должно быть, эти несчастные тогда позавидовали семье Харуна — тех убило взрывом, когда линия фронта вновь сдвинулась в глубь Ишвара. А теперь... Теперь выходило, что и Каюма, и остальных огульно обвинили, да еще и в чем! — Сын-то его, — покачала головой Айша. — Слышал, нет? Это же он нашим оружие поставлял, оказывается... А потом и сам рванул на передовую... Ох! — она неловко всплеснула руками. — Совсем голова моя стала старая, дурная! Что ж я, тетеха... Так и стоим-то на пороге, я даже войти тебе не предложила, ох, совсем плоха стала! Заходи, я тебе настойки-то за помин... Айша поспешно отвернула покрасневшее лицо и, зазывно размахивая руками, поспешила в дом. Хайрат отметил, как забегали ее выцветшие глаза. — Не суетитесь вы, — он тяжело опустился за стол. — Лучше расскажите. А то я пока отдыхал да прохлаждался... — Да что рассказать-то тебе, сынок... — она села напротив, морщинистые руки ее мяли передник. — Новостей-то хороших, почитай, и нету... Хайрат окинул взглядом опустевший дом. — А Нур с Гаяром?.. — рискнул он спросить. Айша зажмурилась, накапала в чашку из бутылька темного стекла какую-то пряную жижу, развела мутной настойкой и в один глоток выпила. В углах ее глаз выступили слезы. — Не пришли они, чертенята, — покачала она головой. — Поди, опять где-то шлындают... Эх, Хайрат-Хайрат... Скольких они опять увели... — Айша всхлипнула и утерла нос рукавом. — Увели — не убили, — неуверенно протянул он, избегая смотреть тетке в глаза. — Да что бы ты знал! — в сердцах выпалила она, наливая себе еще. Хайрат к чашке не притронулся. — Да лучше смерть! — И то верно, — бесцветно согласился Хайрат, лишь бы не навлечь на себя гнева Айши. — Так что Каюм? Не мог же он вот так просто... — Ты что, вчера на свет родился? — цыкнула Айша. — Тут всякий день вот эдакое — все вот так... Просто... И Наиля, и Айгуль, и Элай-то моя... — Так а откуда ты про Хеиса знаешь? Что он оружие переправлял? — Хайрат наконец задал так волновавший его вопрос. Айша смешалась. Пожевала тонкими губами, потеребила передник, взяла со стола чашку, но, так и не отпив своего пойла, поставила ее на стол. — Там, поди, еда согрелась. — Э, нет, мать, — встрепенулся Хайрат, с необычайной для еще не совсем здорового человека прытью подскакивая и перехватывая Айшу за руку. — Еда обождет. Садись — и рассказывай.* * *
Исаак Макдугал лежал в лазарете. На последней зачистке его ранило осколком разорвавшейся гранаты, и о последних новостях он узнал уже после того, как пришел в себя. — Очнулся, — лицо Айрис Мандель, вечно уставшей медсестры, расплылось в доброй улыбке. — Хорошо стало, когда алхимиков и к нам в помощь отрядили. Раньше, без их помощи, многие умирали — то хирургов не хватало, то медикаментов... Вы поспите. Ночь на дворе глубокая, — Мандель поправила одеяло и пошла прочь. Макдугал попытался встать, но перед глазами поплыло. — Лежи пока, — послышался знакомый шепот с соседней койки. — Тебя только подлатали, а рана-то была серьезная... Макдугал обернулся на голос. На соседней койке полулежал Дефендер, Каменный алхимик. — Какие новости? Что наши говорили? — обеспокоенно спросил Исаак. — Ох... Наши взяли очередной рубеж. Большие потери, говорят, были. Даже бригадного генерала шальной пулей убило... И... — Дефендер помолчал, а потом продолжил: — Их верховный первосвященник зачем-то к Брэдли ходил. Говорят, пытался остановить войну. Променять свою жизнь на Ишвар. У Макдугала перехватило дыхание. Он преисполнился уважением к этому первосвященнику — такая самоотверженность! — И... Как?.. — Исаак затаил дыхание. — Брэдли... Отказал, — Дефендер отвернулся. — Но... Почему?! — возмутился Исаак. — Это же... Дефендер почуял благостную почву. Не стоило, конечно, вести подобные разговоры здесь, хотя многие роптали, но откровенно высказывать недовольство политикой командования было слишком рискованно. — Я тоже не понимаю, — пожал плечами Каменный. — Такой повод остановить это кровопролитие... — Бригадный генерал и шальная пуля, говорите, — Исаак криво усмехнулся. — В последнее время под шальные пули списывают все случаи бунтов и саботажей. Кто это был хоть? — Не помню точно, — Дефендер задумался. — Кажется, Фессер или как-то так... — Говнюк этот Фесслер, — скривился Макдугал. — Давно его пора было... того... Своих под пули гнал, лишь бы выслужиться, падла! Дефендер потряс головой: он вспомнил, как ишвариты радели за своих товарищей, как под обстрелом, раненые, несли их в госпиталь. Как его, "беломордую скотину", — не бросили подыхать под палящим солнцем... — До сих пор не понимаю, почему они меня не добили, — тихо проговорил Джейсон, глядя прямо перед собой. — А? — Исаак напрягся. — Что? — Меня... Не добили... — упрямо повторил Дефендер. — Кто? — Исаак проклял все, что не может подсесть ближе — чтобы никто ни в коем разе не услышал. Макдугал подозревал, что коль скоро Дефендеру удалось вернуться из самого пекла, он вряд ли остался прежним. — Ишвариты, — Джейсон посмотрел в упор на лежащего на соседней койке Исаака. — Они могли оставить меня подыхать, как шакала. Могли добить. Но вместо этого — спасли. Дефендер порывисто встал с кровати, аккуратно опустился на койку Исаака, наклонился и горячо зашептал на ухо: — Армстронг комиссован. По факту — по собственному желанию. Есть те, кто хочет сбежать. Но этим мы никому не поможем. — Ты предлагаешь революцию? — одними губами проговорил Исаак. — Я предлагаю помочь им! Помочь остаться в живых, помочь уйти! — чем сильнее ажиотаж захватывал Дефендера, тем ярче сияли его глаза и тем тише он говорил. — Пойти против своих? — Исаак усмехнулся, возвращая идеалиста-Джейсона на пропахшую смертью землю. — Нет... Не то чтобы... — Дефендер смешался и как будто потух. — Знаешь... — неожиданно проартикулировал Исаак. — Я не против. Плох тот приказ, согласно которому мы истребляем целый народ. Он шумно вздохнул. — Знаешь, Джейсон... А ведь за такие речи тебя-то... — он сделал паузу. — Прямо сейчас — под трибунал, приятель. По спине Джейсона пополз холод. Он вспомнил, как совсем недавно разговаривал об этом же с Агнесс. — Что, уже растрепал кому о своих идеях? — даже сквозь боль и слабость в голосе Макдугала ощущалась насмешка. — Угу, — понуро ответил Джейсон. — Эдельвайс. Исаак скривился. — Эта вряд ли расскажет. Сама, во всяком случае. Отказалась примыкать к великому движению Сопротивления? — Сбежать предложила, — протянул Джейсон. — Ни рыба ни мясо, — резюмировал Исаак. — Не место таким, как она, здесь. — Кому здесь вообще место? — возмутился Джейсон. — Сестре твоей, — Исаак серьезно посмотрел в изумленные глаза ночного собеседника. — Вот ей — ни слова. У Джейсона даже дыхание перехватило — настолько больно отозвались слова Исаака о Ханне. А ведь он прав. Вечно солнечная, улыбчивая Ханна относилась к любым рабочим заданиям как к долгу службы. И ни разу он не видел ее печальной или задумчивой из-за того, что происходило на работе. Здесь она тоже была на своем месте: несгибаемая, исполнительная, умеющая действовать в самых нестандартных ситуациях. — Угу, — механически отозвался Джейсон. Мысли о Ханне были словно ложка дегтя. Но осознание того, что если в самое ближайшее время его не расстреляют и Исаак — не шпион-провокатор, то они смогут повлиять на ход этой войны, грело его душу.* * *
Наиля сидела рядом с Элай — та укачивала никак не желающего успокаиваться плачущего младенца. Старика под номером пятьсот девять с нижней полки согнали на место Фируза — Наиля несколько раз ходила к охранникам, чтобы наконец его мертвое тело вынесли из барака. А до того момента несчастному пятьсот девятому, который отказывался теперь даже называть собственное имя, пришлось делить жесткие узкие нары с умершим соплеменником. — Заткни свое отродье, — рявкнул надзиратель. Элай всхлипнула — по ее щекам катились слезы — и принялась с остервенением укачивать ребенка. — Заткни, я тебе сказал, шавка поганая! — Как вы можете? — взъярилась Наиля. — Это ребенок! Он голоден! От скудного рациона и переживаний у Элай совершенно пропало молоко. Половина обитателей барака делилась с младенцем водой и иногда тюремной баландой — пока не видели надзиратели. Однажды за такое милосердие двое женщин и один старик поплатились — их так избили, что старик и вовсе перестал вставать с нар, а одну из женщин забрали в лазарет, и одному Ишваре теперь было известно, осталась ли она жива. Теперь все смотрели на плачущего младенца и не решались ничего предпринять: молодой крепкий аместриец пристально следил за происходящим. — Мне плевать, чего этому отродью не хватает! Пусть захлопнет пасть! — Вы не люди, — покачала головой Наиля. — Вас даже зверями назвать нельзя! — Не вякай! — надзиратель протолкался меж нар и ударил Наилю кулаком в лицо. — А ты, — он повернулся к сжавшейся в комок Элай, — угомони выродка. Иначе раскрою его визгливую башку! Ребенок уже охрип, но продолжал кричать. — Отойдите от них, — в барак вошел доктор Нокс; его белый халат светлел в непроглядной темени помещения, словно путеводный маяк. — Это выходит за рамки ваших полномочий. Надзиратель скривился, выругался себе под нос и отошел. Нокс, выпустив облако дыма, наклонился к Элай и закрывавшей руками лицо Наиле — между пальцев бежала кровь. Младенец судорожно всхлипывал. — Сделайте с этим что-то, я прошу вас, — прошелестел старик, свесившись сверху. — Это же... Уму непостижимо! Нокс выпрямился и прищурился, глядя на старика. Он помнил, как его привели. Тогда это был пожилой ишварский мужчина, достаточно крепкий, но никак не присыпанный пылью искалеченный дряхлый старец, каким он казался теперь. Пожевав сигарету, Нокс задумчиво покивал и вновь наклонился: — Уберите руки, — обратился он к Наиле. — Мне нужно вас осмотреть. Наиля вздрогнула, но лица не открыла. Надзиратель, наблюдавший за сценой со стороны, подал голос: — Заставить, господин врач? — Нет, — Нокс небрежно махнул рукой, выпрямился и, блеснув стеклами очков, сверху посмотрел на сидящих на нарах женщин: глаза Наили сверкали злобой меж пальцев, такие же алые, как кровь на руках и разорванной робе; Элай только крепче прижала к себе младенца — он теперь только рвано дышал — и испуганно прикусила губу. — Идемте со мной. Обе, — бесцветно проговорил Нокс и направился к выходу. Элай принялась потерянно озираться, попыталась встать, но Наиля одернула подругу: — Сиди! Хочешь, чтобы этот гад тебя и дочь твою тоже на опыты пустил? Как ее отца? Нокс остановился и, не поворачивая головы, вслушался. — Но... — Элай попыталась встать, Наиля ухватила ее за полу робы. — Сиди, дура! Барак замер, казалось, заключенные даже дышать перестали — только алые глаза жадно пожирали разворачивающееся действо. Не в меру ретивый надзиратель чуть было не потерял дар речи от такой наглости, но быстро совладал с собой: — Господин врач, прикажете разобраться? — Нет, ваша помощь не нужна, — процедил Нокс сквозь зубы. Элай неверяще уставилась в широкую спину Нокса — неужели этот хмурый аместриец не отдаст приказа проучить Наилю за оскорбление? Или... Страшная догадка, точно ледяная вспышка, озарила подернутый туманом разум Элай. Должно быть, Наилю и правда проучат. Не здесь, не в темном провонявшем кровью, потом и дерьмом бараке. В холодной и светлой операционной. Или лаборатории. В такой же, в какой на свет появилась, вопреки всем приметам, девочка. Элай не нарекла дочь. Ей не хотелось делать этого здесь, в плену, где жизнь может прерваться, угаснуть в любой миг. В проклятом месте, где не должны жить люди, не должны расти дети. И, помимо этого, Элай постоянно казалось, что эта девочка ей чужая. Она всматривалась в какие-то неродные черты, тщетно пытаясь найти сходство с Фирузом, но это ей никак не удавалось. Однако Элай все равно прикипела к беззащитному и беспомощному существу, которому — она горячо надеялась на это — суждено вырасти и стать однажды взрослой женщиной. И теперь мысль о возвращении в лаборатории вместе с младенцем пугала Элай — вдруг они причинят девочке вред? Еще и Наиля так категорично настроена... Нокс медленно повернулся, вертя в пальцах потухшую сигарету. Лицо его не выражало ровным счетом ничего. — Вы, обе, — он кивнул на узниц. — Я еще раз повторяю. Не пойдете сами — придется приказать вас сопроводить. В его взгляде мелькнуло нечто такое, что даже Наиля поежилась и с тяжелым вздохом сползла с нар. — Господин доктор... — голос Элай задрожал. — Ребенок... — Вместе с ребенком. Нокс шагал по улице и спиной чувствовал взгляды двух пар глаз. Вдалеке громыхал фронт — словно раскаты грома, только грома, произведенного не неумолимыми силами природы, а людской бесчеловечностью. Те, кто шли за ним, ненавидели его — Нокс это осознавал четко, но не испытывал по этому поводу ничего; казалось, способность что-либо чувствовать война выжгла из его души, оставив только серый пепел. Нокс слышал тихое сопение ребенка и вспоминал собственного сына, оставшегося в Централе. Как он посмотрит в глаза своей семье после всего, что сотворил здесь собственными руками, прячась за приказом, словно тот был несокрушимым щитом, антисептиком, способным смыть гниль с его сути, кровь — с рук и пятна — с совести? В этот самый миг, ощущая спиной их взгляды, он понял одно: он не вернется. Не обнимет этими руками жену, не станет примером для сына. Чему он, некогда врач, а теперь — палач, мог научить собственного ребенка? Лицемерию? Двоемыслию? — Пришли, — буркнул Нокс себе под нос, открыв дверь и лениво кивнув часовому. Тот пропустил странную процессию и только покачал головой — безрассудству Нокса поражались все. В нарушение всех предписаний он вел двоих пленных в одиночку, без конвоя. Часовой задумался, не подать ли рапорт начальству, но потом счел, что пусть этим занимаются те, кто охраняет периметр — в конце концов, они видели то же, что и он. Нокс завел узниц в светлую комнату с белыми стенами, кивнул Элай, чтобы та села на кушетку, и обратился к Наиле: — Сюда, — он указал на железный стул. — Мне нужно тебя осмотреть. Наиля отняла руку от разбитого лица, скривилась и плюнула в лицо наклонившемуся над ней Ноксу. Элай вздрогнула и зажмурилась — будь у нее свободными руки, она бы и уши зажала, только бы не услышать мерзкий хлесткий звук удара. Но ничего не последовало. — Ты человек или верблюд? — вздохнул Нокс, вытирая очки от кровавой слюны. — Говорят, в пустыне Ксинга водятся такие животные. Вот точно так и плюются. Наиля не нашлась что ответить — она лишь распахнула алые глаза и удивленно смотрела, как Нокс невозмутимо вытирает лицо ватным тампоном, смоченным в антисептике. — Говорят, ты и в лагере алхимиков то же самое сделала... — покачал головой Нокс и нацепил на нос очки, придирчиво посмотрев на стекла на просвет — не осталось ли разводов. — И как только жива осталась... А нос вправить придется, если дышать нормально хочешь, — постановил он, осторожно ощупав лицо Наили. Та пожала плечами и опустила глаза. На пепельных ресницах, точно стеклянная, повисла прозрачная капля. — Терпи, — проворчал Нокс, глядя на то, как по чумазым щекам бежали горячие дорожки слез. Наиля упрямо мотнула головой и сжала зубы. — И не шевелись. Нокс взял из лотка блестящий инструмент-расширитель и вставил его Наиле в одну ноздрю. Элай уткнулась в спящего младенца — ей не хотелось наблюдать за манипуляциями врача. Наиля закусила губу и вцепилась дрожащими руками в жесткое сидение стула. — Терпи, — приговаривал Нокс, расширяя носовой проход и возвращая костные обломки на законные места — послышался неприятный хруст. — Обезболивающего у нас тут совсем не водится... Он поставил в обе ноздри плотные марлевые турунды — те тут же принялись напитываться кровью. — Покой тебе теперь нужен, — вздохнул Нокс и нахмурился. — И питание нормальное... Он помолчал, глядя в сторону. Всегда бойкая и острая на язык Наиля даже не нашлась, что ответить — высказать ему, что ни покоя, ни нормальной еды в этих скотских условиях не допросишься? И вовсе было непонятно, зачем их там держали круглыми сутками: работы для них особенно и не было, только дюжих мужиков куда-то постоянно гоняли, но никто из них не рассказывал ничего о том, что они делали. Остальных разве что забирали на какие-то процедуры — и возвращали. Покалеченных. Если вообще возвращали... До самой Наили очередь пока не доходила — или же ее берегли для чего-то особенного? — Питание... — пробормотал Нокс себе под нос, неспешно подошел к шкафу и вытащил оттуда мешок с каким-то белым порошком. — Вот, — он протянул мешок Элай. — Будешь четыре раза в сутки в воде разводить и ей давать, — он кивнул на младенца. — Воду и бутылки тебе принесут, я выпишу рецепт. Элай и Наиля неверяще вытаращились на Нокса. Тот как-то неловко мигнул и поджал губы. — Посидите здесь покуда. К ночи вас отведут обратно. Он вышел прочь, плотно притворил дверь и оперся спиной о стену; ссутулился, словно груз совершенного тяжко лег ему на плечи, пригибая к земле. — Вы из ума выжили, — словно из ниоткуда перед ним выросла пигалица со злыми раскосыми глазами — доктор Найто. — Зачем вы дали этому выродку молочную смесь? — Потому что у этой женщины пропало молоко. — И что? — холодно переспросила Найто, прищурив и без того узкие глаза-щели. — И тогда ребенок умрет от истощения, — бесцветно проговорил Нокс. — Нас и интересует выживаемость! Я хочу посмотреть, сколько он протянет в таких условиях! Жаль, мальчишка подох. Сравнить бы, кто у них живучее! Нокс неприязненно воззрился на коллегу и вытянул желтыми от табака пальцами сигарету из мятой пачки. — Если вы хотите изучать воздействие стресса, не усугубляйте его голодом. Проведите два исследования. — У номера триста двадцать четыре выкидыш, номер четыреста пятьдесят три родила мертвого ребенка, до родов сто сорок седьмой ждать еще долго. Мне не на ком ставить этот опыт! — она изогнула тонкие губы в капризной гримасе. — Значит, надо объединять два опыта в один? — Нокс перешел в наступление. — Это непрофессионально, доктор Найто. Она дернулась, как от удара. — Вы обвиняете меня в... непрофессионализме?.. — Найто задохнулась от возмущения, лицо ее пошло красными пятнами. — Знаете ли... — она сжала кулаки и огляделась, словно в поиске поддержки. — Признайтесь, вам просто жалко этого выблядка! — выпалила она и пошла прочь, только каблуки застучали по каменному полу. Нокс стянул очки, потер переносицу и глубоко затянулся, ссутулившись еще сильнее.