Цепи. История Прествудского замка.

      Еще дня два Ринар неистово бросался на стены и решётку, словно одной лишь силой ярости можно было сломать камень и металл. Перед глазами стояло ненавистное всем сердцем лицо – лицо его главного врага. Как же хотелось размозжить эту самоуверенную, надменную рожу, выжечь калёным железом этот лживый язык, перерезать ему глотку, перевязанную этим мерзостным галстуком, и смотреть, как Вилберн Фарнеус будет захлебываться собственной «голубой» кровью в какой-нибудь навозной жиже! И это была лишь малая часть всех унижений и расправ, что мысленно юноша готовил своему пленителю.       Парень не скупился на брань и угрозы, раздирая руки в битве со стенами. Ни лишения, ни холод, ни гадкая еда, ни мрак не выводили из себя рыжего дьявола так сильно, как эта фальшивая доброта в голосе Вилберна в купе с его высокомерным, пренебрежительным взглядом! Он смотрел на Ринара, словно на жалкое животное - на убогого, бездомного пса. На Ринара! На потомка древней и знатной фамилии, на гордого и свободного человека! Никто в целом мире не имел права смотреть на Ринара так. Жалость – это унижение, а любая благодетель - ловушка для болванов. Рыжий бес был слишком умен, чтобы купиться на сладкие обещания хорошей жизни, и слишком горд, чтобы о чем-то просить. Он знал цену этой жизни и самому себе. Видит бог, аристократ сильно пожалеет обо всем сказанном и сделанном! Он еще узнает, на что способен Ринар ла Герт!       Но время шло, враг всё никак не появлялся, а в положении юноши не менялось ровным счетом ничего. Ярость начала постепенно издыхать, пока не сменилась окончательной апатией. Рыжий бес стал привыкать к темноте и одиночеству, и к регулярным визитам громилы он относился теперь с полным безразличием.       В этот день Ринар равнодушно и спокойно сидел на своей подстилке, обмотавшись пледом, когда в проходе в очередной раз замерцал огонёк свечи. Здоровяк Джеф по своему обыкновению должен был подтащить к себе закреплённые цепью миски через специальное отверстие у пола и заполнить их едой и водой. Но вместо грохота тюремной посуды, к своему удивлению, юноша услышал звук открывающегося замка и скрип дверных петель. Тюремщик вошел в камеру. Мощный удар кулаком по щеке прилетел раньше, чем парень успел что-то сообразить. Внезапная боль сковала лицо и отозвалась гулом в голове. Последовала ещё пара ударов, и оглушённое тело Ринара потащили за шиворот по полу. Когда юноша начал приходить в себя, сплёвывая кровь, он находился уже в другом помещении – более просторном и сыром. Очевидно, пленник всё ещё был под землёй, но главной новинкой этого вечера стали две пары регулируемых по длине кандалов с цепями на руках и ногах. Юноша попытался сопротивляться, когда ощутил на коже прикосновение холодного металла, но быстрый удар под дых мгновенно его усмирил. Рыжий бес был растянут по стене и крепко зафиксирован механизмами. Сомнений быть не может, он находится в пыточной. Его самые худшие опасения начали сбываться.       Движения здоровяка Джефа были чёткими и быстрыми, как у опытного экзекутора. Он содрал с Ринара рубаху и принялся подготавливать орудие пыток. Парня ожидала порция боли, которую тот предпочёл дождаться молча, крепко стиснув зубы. Договориться с громилой, один черт, не вышло бы, оставалось лишь терпеть. В руках у Джеффри был длинный конский кнут. Такие бьют больно, но не сдирают шкуру. Юноша знал заведомо, что за свою жизнь беспокоиться ему не стоит. Он выдержит, стерпит. Он привык к боли. Избиение кнутом – не самое оригинальное решение. Можно сказать даже – весьма прозаичное.       Бугай сделал большой замах и нанес первый удар. Ринар вздрогнул всем телом, едва сдержав в себе крик. Кожу словно обдали струёй кипятка. Далее последовал второй, и третий, и четвертый… И каждый новый замах был шире прежнего. Джеффри намеренно усиливал удары, старался сделать больнее. Но даже он – человек с кнутом - не мог вызвать той ненависти, что рыжий вор испытывал к аристократу. Громила был лишь верным псом, исполняющим приказы. Истинная рука, что наносила сейчас удары, принадлежала Вилберну. И чертов блондин за это непременно поплатится.       Время тянулось мучительно медленно. Какой это был удар по счету? Двадцатый? Здоровяк уже изрядно взмок, а конский кнут по ощущениям, казалось, добрался до самого мяса и костей. Сдерживаться уже не было сил. Вся грудь пылала адским огнем, боль растекалась по телу целым спектром оттенков. Сквозь опухшие, разбитые губы начали пробиваться первые сдавленные стоны.       Но экзекуция была неожиданно прервана. И тому были причиной легкие шаги, раздавшиеся в коридоре. Джеффри обернулся, и лицо Ринара, всё это время обращённое к мучителю и следившее за каждым его движением, упало на грудь, тело обмякло и обессиленно повисло на цепях. Он мог увидеть собственное тело – исполосованное бардовыми бороздами и кровоподтеками вдоль и поперек. Кое-где Джеф всё-таки умудрился содрать кожу, и крохотные алые капли проступали наружу. Надо отдать должное экзекутору – он постарался на славу. На Ринаре не осталось и живого места. На утро торс превратится в одно сплошное синее пятно. Но кто же отвлек художника от его холста? С усилием юноша приподнял голову, и увидел тот самый знакомый силуэт. Вилберн был здесь, пришел полюбоваться работой верного слуги, насладиться видом чужой боли. Губы пленника растянулись в окровавленную улыбку. Маска добродетели наконец спала с господина Фарнеуса, и он явился в своем истинном обличии – настоящий, разоблачённый, жестокий ублюдок. Ринар был прав. С самого начала был прав. И сейчас, сквозь агонию, он торжественно улыбался. В этих зеленовато-карих глазах не было больше ни надменности, ни жалости, ни пренебрежения. В них был только голод. Голод дикого зверя, почуявшего кровь.       Ради почтенного зрителя экзекутор взялся за кнут с особым рвением. Джеффри, казалось, взялся целью выбить из юноши душу. Ринар был уже совсем близок к тому, чтобы потерять сознание, но голос господина велел остановиться. Натяжение цепей ослабили, и парень рухнул на пол. Его так и оставили лежать, облив чем-то и присыпав горстью сена, не обмолвившись ни словом. Бусинки крови, просачивающиеся сквозь содранную кожу, скапливались и неспешно стекали с обездвиженного тела. И снова тишина. Снова мрак. И бесконечная, не утихающая боль