***
Амбэр трудно совладать с лицом, когда на следующий день, после спектакля и охоты за сокровищами, Линн снова поднимает вопрос о синяках брата. С того их последнего разговора прошло так много времени. Амбэр с неловкостью вспоминает возвращение Кентина, которое произошло в тот же день, когда она сказала Линн правду. Как он ее поцеловал, воспользовавшись тем, насколько изменился. А это — на минуточку! — был ее первый поцелуй. Первый поцелуй Амбэр — о чем никому знать не надо — и не с Кастиэлем. Ужасный удар. Потом Кентин разбил этот телефон-взятку, а после этого все перестало иметь смысл. Очевидно, Нат убедил Линн не лезть, а она — знает Амбэр — не сильно стремилась. После того был еще концерт, Дебра, вечеринка, много учебных дней и вот этот день открытых дверей. Амбэр не верит своим ушам: — …Ты опять об этом? — она медлит, не зная, как именно ей реагировать. Поскольку правда в том, что Ам ищет спасения. Она хочет выбраться из ада, в котором приходится жить им с Натаниэлем — да, верно, к ней не выставляют таких требований. Но, если честно, они все равно властны над Амбэр. Какая свобода в этой игре? Следовать по стопам матери-манекенщицы и ненавидеть свое тело из-за множества отказов от модельных агентств? Бояться отца, потому что она знает, как звучит его голос, когда он зол, даже если — никогда — на нее? Ам ищет спасения и если Линн готова ввязаться — она не станет препятствовать. — Скажем, это непросто забыть, — говорит Линн, глядя прямо в глаза. Амбэр не будет ей препятствовать, но и содействовать она не может. Как бы… Как бы она не хотела свободы, она слаба, она знает, что Нат прав, что без отца они не вытянут. В конце концов, Амб всего лишь школьница! Почему она вынуждена сталкиваться с этим? Почему она не может ничего сделать? — Я не помню, какие сказки выдумала, — так правильно. Потому что и Ната, если честно, она тоже немного боится в его гневе. Но еще больше она боится его потерять. Тем не менее, Линн не сдается. И в этот раз Амбэр уже взяла себя в руки и пусть ее удивляет просьба одной из Лефевр о перемирии, она, кажется, понимает, к чему клонит Линн. Понимает и поэтому совладает с лицом и эмоциями, и, как в прошлый раз, выдвигает из ряда вон условие: — Порви с Касом. Конечно, для Линн это удар, как обухом по голове. Но Амбэр не имеет права говорить, Амбэр и так ведет опасную игру, позволяя всему — этому — происходить. Она сжимает правую ладонь так, что ногти с идеальным маникюром впиваются в кожу — жжет. Но больше того, Амбэр — никогда — не верила Линн. Это, правда, она напоминала ей Деб, и, честно, напоминает до сих пор. Может быть, это глупость. Но тогда Амбэр должна быть в этом уверена.***
Амб смотреть в глаза брату так же неловко, как и Линн. В конце концов, просьбой Линн в этом перемирии было попасть к ним домой — и Амбэр отлично понимает, зачем и почему, пусть и грозила ей не красть ничего из дома и продолжала быть самовлюбленной недалекой принцессой. На самом деле, она всерьез королева. Вполне сведущая королева. Та, что осознанно позволяет происходить всему сейчас. Но не все может быть ей подвластно. И пока Амбэр боится, что за вечер Линн банально не удастся ничего выяснить, ее настигает отнюдь не это, а — Нат. — Ты ничего не хочешь мне сказать? Амбэр морщится: — Понятия не имею, о чем ты, — на это Нат ожидаемо заметно злится. — Ты ненавидишь Линн, зачем тебе приводить ее к нам. Что ты задумала… — и едва погодя, — или вы?.. Это уязвляет Амбэр, потому что либо она, либо она с Линн. Никак не Линн самостоятельно, конечно же. Это уязвляет Амбэр, потому что даже для брата она на фоне некогда одной из новеньких всегда хуже. Впрочем, наверное, и на фоне Нил Амбэр тоже на взгляд Натаниэля хуже. «Это была ее идея», — хочет сказать Ам, но она позволила этому случиться и потому прикусывает язык, раскрыв рот, так не выдав ни звука. — Нечего сказать? — Она захотела помириться, — Амбэр выравнивает спину, слегка задирает голову, — кажется, уяснила наконец, кто тут главный. Натаниэль не сдерживается и кривит лицо, показывает, что ему это не нравится. Эта игра не нравится. — В общем, она подумала, что нам стоит провести время вне школы, но ты же знаешь, — однако, Амбэр упряма или, быть может, эта маска стала ее единственным защитным механизмом, оттого не прекращает, — я бы ни за что не пошла к ней. Уверена, они живут в какой-то халупе. Тут взгляд Натаниэля проясняется, словно он даже хочет поспорить, но он вовремя себя одергивает, кажется, собираясь заговорить. — Так что мне пришлось позвать ее к нам. Вот и всё. Вместе с тем, Амбэр хотелось продолжить, добавить, мол, не мни из себя черти что (и себе в том числе), она тут не ради тебя. Вернее, не ради того, чтобы флиртовать с ним или сближаться — хотя Ам и в чем-то таком Линн подозревала некоторое время, но, кажется, что она близка с близнецами больше, чем кем-либо другим из парней. Даже с Кентином не так. Потому ни Кас, ни Нат в расчет Амбэр не берутся. — Этой маской высокомерной принцессы ты можешь обмануть кого угодно, но не меня, — цедит наконец-то староста, — уж я-то знаю, что единственная принцесса, какой ты можешь быть со мной — обиженная. И это снова ранит. И, да, действительно обижает. — Думай, что хочешь, — не сдерживается она, — или спроси свою распрекрасную Линн! Но после этой неудачной беседы, все идет спокойно. Спокойно вплоть до того момента, когда перед десертом отец не взрывается. Снова. — Сколько. Можно. Напоминать. Про. Чайные. Ложки?! Амбэр захотелось сжаться, скрыться под столом еще когда он стукнул кулаком, сейчас же его голос столь страшен и холоден, что она просто застывает, будто ее парализовало, пока вдруг не вспоминает, что это не обычный ужин. За столом есть гостья. И он так себя ведет. Из-за этого Ам хочется рассмеяться или расплакаться, а может и вовсе всё вместе — для ее отца крики, приказы и насилие давно норма! Подавление и унижение слабого для него стали нормальными, привычными! Смех и плач тонут не начавшись — Амбэр сама такая же. Поэтому она вперивается взглядом в Линн, видит, как побелели костяшки, как вся она напряглась. И тут Амб накрывает волной осознания — Линн такая же школьница-подросток, как и она. Линн так же бессильна перед взрослым мужчиной главой семьи. — Ничего страшного, — жалко выдавливает та, когда их отец приходит в себя. Нет, думает Амбэр, страшно. Страшно, потому что ее надежды на Линн — глупы и наивны! Потому что Линн им не поможет. Не сможет помочь. Но хуже всего, когда ее отец говорит, что это страшно, пусть и имеет в виду не то же что она. Амбэр снова сильно впивается ногтями в ладонь. Амбэр ненавидит быть слабой, но и такая сила, как у отца — ей тоже не нравится. Потому всё, что происходит после ужина — плохо. Разговор у них в спальне Амбэр не клеится и, некогда сдающаяся большой, сейчас комната давит. Мало места для них двоих. И еще меньше для слов между ними. Поэтому Амбэр не играет перед ней привычную роль — подавленная осознанием реального положения дел, она просто не может больше притворяться. Только зря подставила Ната, выходит. И потому в словах Амбэр скользит настоящая правда: «о чем сможешь пожалеть», «сложная ситуация», гнев, холод, отстраненность. И когда Линн уходит из комнаты со словами «почистить зубы», не взяв ни щетку, ни пасту — Амбэр игнорирует это и чувствует облегчение. Она падает на кровать и смотрит вверх. Ее золотые кудри разбросаны по подушке и в другое время она бы думала о том, как это красиво, но сейчас в голове пусто. Подставила ли она Линн своей данной ей вседозволенностью в этой ситуации? Подставила Ната? Свою семью? Что именно она сделала? А что пыталась? — Кажется, я выросла из этой спальни, — яркого цвета глаза Амбэр сейчас необычайно блеклы и пусты, — а когда успела?***
Когда к ним в дом приходит социальная служба — Амбэр не знает, как ей реагировать. Но этот ужин проходит слишком идеально, так ровно, как никогда не проходил. Как не проходили даже ужины, которые Нат пропускал, задерживаясь в школе на правах старосты. И Ам понимает, что это наверняка дело рук Линн, но радоваться не может. Это ничего не дало. — Ты! — после ужина Натаниэль просто врывается к ней в спальню. — Ты с ума сошла?! Амбэр дергается. Ее брат свиреп, пусть его гнев никогда не сравнится с гневом отца — он тоже страшен. — Как ты, нет, — осекается он, — вы с ней могли до такого додуматься! Соцслужба, серьезно? Амбэр, — Нат действительно рассержен, — я же просил! Я просил не лезть! Но ты что? Правильно, ты как всегда поступила по своему велению, по своему хотению! Почему так сложно было просто молчать? Просто жить, как всегда? Это не касалось тебя! Это не тебя он бил! Черт возьми, ты такая эгоистка! Из всей тирады только последнее ранит по-настоящему. Сначала было больно, что он решил, будто она причастна к действиям Линн — но она не причастна! Она лишь не стала мешать! Но об этом она всяко не знала! — и спихнул на Ам все случившееся. Но теперь это меркнет. «Эгоистка!» — сколько раз она это слышала? Не сосчитать. Но разве она не хотела прекратить его боль? Прекратить насилие их отца над ним? Разве это эгоистично? Но тогда разве Линн не такова? Почему? Почему лишь Амбэр? Поэтому она поднимается из-за туалетного столика и молча открывает дверь. — Уходи, — говорит глухо, — уходи! — повышает голос. — Иначе позову родителей. Нат смотрит так, словно прожигает насквозь и Амбэр чувствует себя именно так. Сожженной. Нат смотрит, его кулаки сжаты, скулы напряжены, но он уходит. Уходит, хотя от проблем это не спасает никого из них. Ночью отец свирепствует в спальне брата — опять всю спину украсят синяки. Амбэр затыкает уши руками, потом берушами. Амбэр выпивает на одну таблетку снотворного больше требуемой дозы. Амбэр засыпая не чувствует ничего. Ничего — даже стекающих по щекам слез. Следующий день приносит ей его извинения. Но каждый раз, когда Амбэр смотрит за его плечо, то видит избитую синюю спину и ее начинает мутить. Она извиняется тоже. Она рассказывает Натаниэлю правду. Следующий день приносит вызов к директрисе. Следующий день приносит ссору Натаниэля с Линн. Может быть, Амбэр могла бы быть этому рада. Рада, что и брат побывал в кабинете директрисы, рада, что он поругался с нелюбимой ей Линн, но не сейчас. Не в этот раз. В этот раз, она потеряна и не понимает, что ей чувствовать, и, что происходит. Больше — произойдет. Поэтому она не говорит с подружками вообще. Поэтому видя Линн, Ам срывается на слезы. Она ненавидит быть слабой, но после всего этого ей кажется, что она слабее, чем когда-либо. Амбэр впервые так страшно и непонятно. И — хуже всего — она понимает, что у нее нет якорей. Всё, что она себе позволяла, всё, на чем держалась, лишь мираж и мишура. Ее вседозволенность только видимость. У нее нет права голоса. Они договорились с Натом ничего не рассказывать, ничего не менять, потому что теперь, когда изменения появились — мир кажется особенно шатким, если всё не придет в норму. В норму, которую Амбэр — тоже! — ненавидит. Но их мир с Натаниэлем трещит. В дом приходит полиция, отца и Ната допрашивают. Их с матерью тоже. Вся жизнь начинает напоминать бесконечный кошмар. Она, правда, хотела спасти брата от побоев? Она, правда, хотела избавить себя от ночных кошмаров? Но почему всё стало сплошной бойней и ужасом? Амбэр не знает, что срывать маски, вскрывать то, что было под плотным покровом иллюзии — всегда больно и тяжело.***
— Нат, — она пришла к нему ночью, как когда-то несколько недель назад Линн и сейчас так же лежит на кровати, но не соприкасаясь, потому что сам староста сидит за рабочим столом, — Нат? Он мычит, не отрываясь от работы. — Нат, может, может, — она теребит одеяло, — нам стоит попытаться поговорить? Он прерывается, переводя взгляд на нее. — Я думаю, может, не всё потеряно? Зачем нам всем эти проверки, эти допросы? Уверена, он сам этого не хочет. Но ему всего лишь стоит прекратить тебя бить. И всё, и мы снова будем нормальной семьей, правда? Натаниэлю Амбэр жалко. Она лежит, сжимая его одеяло, лохматая, в теплой пижаме, подогнув ноги под себя. Он никогда не хотел, чтобы ее это задевало. Чтобы эта ноша доставалась кому-то кроме него. Если так подумать, то и на Линн он потому зол — это не ее дело, правда. Он не хотел никого тревожить этим. — Хорошо, но я пойду сам. Амбэр позволяет ему пойти. Амбэр жалеет о своем поступке, когда слышит крики с кухни — опять, когда в комнату Нат заходит, прикрывая лицо. Когда на следующее утро на его лице расцвел синяк, она не задумываясь отказывает ему в тональном средстве, потому что теперь это должны увидеть. Это не спина. Не руки. Не ноги. Это — лицо ее брата. Даже Кастиэль никогда не бил Ната в лицо. Потому что теперь действительно не за что держаться и это должно рухнуть. Потому что так приходит свобода. Свобода для одного.