Дочь песков

В центре священной пещеры была выдолблена каменная чаша, над которой возвышался сталактит. Его могучее тело обвивала змея, инкрустированная изумрудами. Такая же змейка свернулась вокруг лодыжки Еванджи – только маленькая, а изумрудными были лишь глаза. Еванджа замедлила шаг, хотя разогнаться толком даже не успела: чтобы попасть в пещеру, ей пришлось преодолеть длинный низкий тоннель и пронести по нему горящий факел. И ни разу его пламя не затрепетало и не обожгло ее. Она взмахнула рукой, в которой зажала факел, и он дерзко осветил нутро священной пещеры, выхватив золоченые чешуи змеи. По ним, капля за каплей, стекала со сводов вода и падала в каменную чашу, выплескиваясь за край. Учения предков говорили, что приближаться к чаше нужно, смирив сердце и мысли, а первейшим способом добиться сего было укрощение собственного тела. Но Еванджа – даром что ей лишь недавно минуло четырнадцать лет – знала, что это было лишь предупреждением, чтобы страждущий не размозжил себе голову, поскользнувшись в луже. От пламени факела родились тени и потянулись к стенам, в которых были вырезаны богини – три великанши с головами леопардов. Еванджа невольно залюбовалась их статными силуэтами, вздувшимися на руках и ногах мускулами, которым позавидовали бы многие воины, грудями с острыми сосцами и оскаленными пастями. Они не внушали Евандже ни страха, ни уважения, но оборачиваться она все же опасалась. Очень уж не хотелось наткнуться взглядом на их безголовых сестер-близнецов, что стояли у самого выхода из пещеры, прямо за спиной у молящегося. Отец Еванджи, мудрый Арша, рассказывал ей, что триста лет назад хельмгедские пустыни поразили землетрясения. Целые кланы и оседлые поселения в мгновение ока провалились в образовавшиеся разломы и сгинули бесследно. Каменная чаша уцелела, но половина богинь, которых почитал народ песков, предстали перед ним обезглавленными, словно жестокий палач казнил их слитным движением. От их пастей не осталось даже каменной крошки. Так люди узнали, что некое чудовище вырвалось из недр бесплодных земель и уничтожило богинь, ввергнув оставшихся в ужас и отчаяние. Эти рассказы Еванджа неизменно вспоминала, оказываясь под землей. Еванджа отбросила факел за ненадобностью. Окунувшись в лужу, он потух с шипением, в котором ей послышалось сожаление. И она очутилась наедине с собой. Ужас, обуявший богинь, передался людям, несчастному народу пустынь и песков, но священная пещера оставалась пристанищем покоя. Вода же, собранная со дна каменной чаши, обладала целительными свойствами, а в ее бликах клановые прорицательницы могли видеть будущее. Говорили, что это – слезы погибших богинь, которые те не успели выплакать за своих детей. За ней-то и послал свою дочь мудрый Арша. Мать Еванджи была долго больна – не вставала с постели и даже не поднимала головы. Еванджа набрала первый бурдюк. Он быстро потяжелел, и она подвесила его обратно на пояс. Теперь единственное, что оставалось, – ждать несколько часов, пока каменная чаша вновь не наполнится. Именно два бурдюка следовало испить больному, чтобы исцелиться. Предки учили, что сначала больной получал мимолетное облегчение, а затем в ожидании раздумывал, как употребит годы жизни, лежавшие перед ним, когда выздоровеет. Вот только за многие годы никто, кроме Арши и Еванджи, не спускались в священную пещеру. Она села на колени, сгорбившись в знак почтения богиням, и тело ее сотрясла дрожь. Ни разу за всю жизнь Еванджа не узнала, какова целебная вода на вкус. Ее сильное тренированное тело не поражал ни подлый недуг, ни коварный враг, ни хищный зверь. Но сейчас, съежившись под взорами богинь, которым не нужен был ни солнечный свет, ни пламя факела, чтобы разглядеть ее суть, она чувствовала себя поверженной и почти уничтоженной. Остро нуждавшейся в лекарстве. Наполненный бурдюк оттягивал пояс, побуждая Еванджу раз за разом дотрагиваться до него ладонью. Она с трудом подавляла искушение осушить бурдюк залпом до дна. Останавливала лишь фигура мудрого Арши, возникавшая в памяти. Отец заметит, что путешествие ее заняло слишком много времени. Еванджа заставит его волноваться или, что хуже, он поймет дурной замысел дочери. И тогда лишь уверится в правильности своего решения. Решения сделать ее обычной девушкой, а не своей наследницей, которой он воспитывал ее двенадцать лет. В горле застрял ком, и Еванджа стиснула зубы, не давая себе разразиться рыданиями. Капли срывались с раздвоенного языка золоченой змеи и падали на дно каменной чаши. Их стук – пока гулкий и едва слышный – отдавался в опустевшей голове болью. С каждой вспышкой боли, становившейся все менее заметной, замедлялся гон ее сердца, словно разум Еванджи и вправду успокаивался, избавлялся от всего грязного, что мешало ясно мыслить. Ее прошлое, настоящее и будущее здесь сходились в одну каплю – кристально-чистую слезу богини. Может быть, в священной пещере Еванджа получит если не утешение, то ответ – как хельмгедские прорицательницы? Тьма, сырая и влажная, облепила тело Еванджи, просочившись под слои одежды. Она даже не могла определить, закрыты ли ее глаза или распахнуты, и оттого ей начинало мерещиться видение, будто она пробиралась сквозь песчаную бурю. Песок забивался в ноздри и резал глаза, но ей все равно удавалось разглядеть спасительный оазис впереди, и Еванджа шла к нему. Перед носом мерцал какой-то огонек и жег руки, когда Еванджа пыталась схватить его. Обычно она просыпалась в своей постели, покрытая липким потом, едва начинала чувствовать жжение, но сейчас это был не сон. Это было испытание, посланное ей, как и многим другим хельмгедцам. Она должна была сжать в ладонях таинственный огонек, чтобы увидеть, с чего все начиналось, и понять, как все заканчивается. *** Арша правил долго, гораздо дольше, чем удерживались у власти вожди кланов, кочевавших в сердце пустыни. Может быть, его оберегала мудрость, которую он обрел с самого рождения, а с годами не растерял. Может быть, его хранили обычаи клана, что еще сотни лет назад предпочел осесть на каменистой равнине – у порога песков Хельмгеда, а не сражаться с дюнами и зыбучими песками за каждый день жизни. Может быть, в долголетии Арши не было никакой его заслуги, но он держал клан в повиновении и пользовался уважением не только в Хельмгеде, но и в других краях. Дети от его единственной жены Бачи рождались и умирали, едва успевая сделать глоток воздуха, но он не прогонял ее и, глядя на своих младших братьев, не брал других жен – чтобы не нести раздор в дом и постель. Когда пришла Еванджа, Арша с Бачей не придали ей значения, ожидая, что она, как и другие младенцы, станет жертвой, отданной богинями чудовищу. Но она всегда была сильной. Кто знает, не нарушила ли Еванджа замыслы богинь, когда не захлебнулась в колыбели собственной слюной, но орала, требуя материнскую грудь, а получив, яростно терзала ее слишком рано прорезавшимися зубами? Если так – никто не разглядел обмана. Даже Цара, клановая прорицательница, не могла нарадоваться силе и сообразительности девочки и во всем видела добрые знаки, знаменовавшие ее судьбу. Мудрый Арша прорицательницу слушал внимательно, не упуская ничего. В год прихода Еванджи с неплодородных полей, принадлежавших клану, собрали в три раза больше, чем посеяли. В год прихода Еванджи Арша взял себе нового спутника – белого кобеля, и тот спас его от верной смерти, загрызши бешеного песчаного медведя. В год прихода Еванджи никого не хоронили, никого не пожрало чудовище. Мудрый Арша думал долго, укрывшись в священной пещере на несколько дней, а затем объявил о своей воле. От того, что он сказал, глаза Бачи заблестели впервые за много лет, а жены младших братьев исторгли горестные вопли от зависти. Спустя два года после прихода Еванджи мудрый Арша сделал ее своей наследницей. В ту пору она была так мала, что всегда помнила себя только ею. Это знание было естественной ее частью, так же, как знание о том, что Арша – ее отец, а Бача – мать, что солнце приходит с востока, а уходит на запад, что за многие хейды к югу другие кланы перегоняют отары овец от пастбища к пастбищу и гибнут вместе со скотом от жажды или от рук врагов. Еванджа была горда собой. Гордость лишь росла в ней, когда она смотрела в колодезную воду из ведра и в ускользающем отражении находила черты, общие с Аршей, – высокий лоб, острые скулы, тяжелый цепкий взгляд. Она не отступала, когда лицо Арши – настоящее, живое – замирало напротив нее и расслаблялось в одобрительной улыбке. Когда он отбрасывал кинжал или меч после тренировочного боя такой же усталый и задыхающийся, как и Еванджа. Когда он брал ее с собой смотреть пастбища для овец и буйволов, едва распаханные поля, родившихся щенков в питомнике и жеребят на конюшне. Еванджа знала, что настанет день и она станет полноправной хозяйкой суровых земель. И с малых лет взирала на просторы, окружавшие ее, с любовью, которую испытывал мало кто из хельмгедцев. А она и в самом деле любила желтое от жары небо, иссушенную траву и твердую землю, которая брала больше, чем давала. Она любила даже земли, что лежали южнее и принадлежали другим кланам или же пустоте. Пустые земли, наполненные песком. Еванджа посещала их с отцом – вместе с ее дядьями они приезжали на ежегодный базар, и там она помогала Арше выгодно обменивать товары. На базаре она ловила на себе чужие взгляды – любопытные, изумленные, оценивающие, но не враждебные. Девочка-наследница была диковинкой в Хельмдеге, но отнюдь не небывалым случаем. – Когда придет пора замужества, тебе не придется покидать семью, – обещал ей мудрый Арша. – Напротив, это твой муж покинет свою, чтобы стать моим названным сыном. Этот человек будет десятым сыном или провинившимся младшим братом, и он примет свою участь с радостью. Он охотно начнет новую жизнь, незапятнанную и почти свободную. Ухватится за шанс вырваться из гиблой пустыни и поселиться на равнине, где песок лишь доносится с сильным ветром, а люди и скот не гибнут от жажды. Так продолжалось до тех пор, пока не пришли младшие братья Еванджи – близнецы Еджи и Джиед. Тогда, три года назад, едва взглянув на них, она ощутила, как по спине пробежал мороз. До того о морозе она слышала лишь от Арши, который посещал северные страны. Но Еванджа пересилила себя и улыбнулась новым членам своего клана. Она знала, что появились на свет ее враги, хотя Цара не говорила ни о каких знаках, посланных богинями, а Арша не изменил своего отношения к ней. Еванджу терзал стыд за ненависть к этим малышам, у которых в целом свете не было никакой защиты, кроме рук Бачи, обнимавших их. Но близнецы росли и крепли, и взгляд Арши все чаще останавливался на сыновьях. Когда несколькими месяцами ранее Еванджа проснулась от тянущей боли внизу живота, а на бедрах обнаружила кровь, то она знала, чем это кончится. Она стала женщиной слишком стремительно. Тело с округлившимися бедрами стало неуклюжим и неповоротливым, а грудь, налившаяся почти как у будущей матери, постоянно ныла. Арша терпел долго, прощая Евандже ошибки при битве на тренировочных мечах и слезы, наворачивающиеся сами по себе. – Мне трудно говорить об этом, девочка, – произнес он. Но все знали, что новое решение далось ему легче, чем предыдущее. Арша не слушал никого – так, как никогда раньше не поступал. – Мой господин, не проводи грань между близнецами. Назначишь одного – наследником, другой станет его вечным слугой, – с жаром говорила Бача. Он велел ей замолчать. – Их приход дался Баче тяжело. В заботах о ней повитуха забыла, какой из близнецов родился первым. Что это, как не дурной знак? – взывала к его памяти Цара. Он прогнал ее. Еванджа упала перед ним на колени, обвив лодыжки и покрывая поцелуями ступни. – За что ты наказываешь меня? – рыдала она, надеясь, что отец сменит гнев на милость. – Я была негодной дочерью? Но он ткнул ее сапогом под ребра, тогда как раньше никогда не причинял боли. От переживаний Бача заболела и слегла, но даже это не переубедило Аршу. И Еванджа знала: когда мать оправится, он проведет церемонию, на которой лишит ее всего, чем она жила и дышала. Вода снова стала выплескиваться из каменной чаши, и Еванджа поняла, что пришло время наполнять второй бурдюк. Священная пещера с ее мраком и тишиной не принесла успокоения. Напротив, она лишь отчетливее ощутила пустоту, которая поджидала ее совсем скоро, чтобы поглотить с головой. Но выбора у Еванджи не было. *** Когда она выбралась на поверхность, сгущались сумерки – тягучие, не сулившие облегчения и спасения от жары. Еванджа поднялась на насыпь над входом в пещеру и обернулась на юг. Ветер, дувший так, что закладывало уши, хлестал по глазам горстями песка. На душе стало тревожно, еще мрачнее, чем было. С каждым месяцем, с каждым днем пустыня отвоевывала все больше земли у равнин мудрого Арши. Даже на памяти Еванджи случались годы, когда песок на целые ладони врезался во владения клана. Полосы ткани, что обматывали ее лицо и голову, подобно бинтам, не спасали от песка. Еванджа провела ладонями по ним. Каждый воин Хельмгеда прятался за такими полосами ткани. Они прикрывали все – нос, рот и седину у стариков. Нападавшему врагу казалось, что защитники клана сильны и молоды. Еванджа чувствовала, что это последний раз, когда отец позволил ей замотать голову, как юноше, отпуская из дому. Женщины из клана Арши не прятали лицо. Жены кочевников – скрывали все, даже глаза. Еванджа заставила себя отвернуться от безрадостного вида и быстрыми шагами направилась к укрытию, где оставила кобылу и спутницу – рыжую суку, поджарую, изящную, но сильную. Спутница встретила ее за несколько драггов – с громким и веселым лаем кинулась навстречу, тычась мордой в полураскрытые ладони и под колени. Вместе они бросились к оставленной кобыле, будто бы наперегонки, и уже там Еванджа опустилась на землю, крепко обняла спутницу и уткнулась лицом в ее холеную шерсть. Обычным женщинам не было дозволено иметь спутников. Арша не сделал исключение для Бачи, но Еванджа всегда была на особом счету. В день, когда ей исполнилось десять лет, к ней приставили собаку – совсем смешного щенка, теплого и пузатого. Спутница вывернулась из хватки и стала лизать ее глаза, повлажневшие от проступивших слез. Хельмгедцы не давали кличек собакам, так же, как и богини остались безымянными. Но в пустыне собака была другом, женой и спасением. Еванджа знала, что без собак пастухи в сердце Хельмгеда не смогли бы прокладывать путь отарам, чтобы перегонять их от оазиса к оазису. Хельмгедские овцы порастали шерстью, которая защищала их от жесткого песка, но закрывала обзор. Они шли только вперед, и, если баран, ведший отару, оступался и падал, на него наваливались все остальные, пока не издыхали. Некоторые кочевники, которые приходили на базар или к самому Арше, хвастали, что их собаки якобы сами знают дорогу и ведут овец, куда нужно, не повинуясь человеку. Овцы Арши паслись на равнине, не зная таких напастей. Но за прошедшие четыре года спутница Еванджи стала продолжением ее глаз, ушей и рук. Еванджа не представляла жизни без нее. Арша не стал отнимать у дочери спутницу. Он намекнул, что позволит суке умереть своей смертью, когда бы это не произошло, но новой собаки у Еванджи не появится. Еванджа резко поднялась на ноги, и спутница, почуяв перемену в настроении хозяйки, жалобно заскулила. Еванджу затопил жгучий стыд. Она не в силах была объяснить спутнице, что злится не на нее, а на то, что даже мысли о собаке, верной подруге и соратнице, причиняют боль, напоминают об унижении, которое предстоит испытать. Еванджа оседлала кобылу, ласково погладив ту между ноздрей, приторочила бурдюки к седлу и, прежде чем пуститься вскачь, крикнула спутнице: – Веди домой! Было поздно, и Еванджа прикидывала, что в поселение вернется лишь после полуночи. Небо было затянуто песком, а это означало, что дорогу обратно не будут освещать звезды и луна. Евандже следовало полностью положиться на нюх и зрение спутницы. К счастью, темнота берегла ее от встреч с младшими братьями Арши и другими родственниками. Она не доставит им удовольствия поглумиться над ней, пусть даже только мысленно. Еванджа стиснула зубы так, что заныли челюсти. В Хельмгеде природа жестока, а век человека – короток. Каждый приходит со своим предназначением – оно становится известно в первые годы жизни, едва становится понятно, что богини не отдадут ребенка в жертву хищному чудовищу. Так, один брат Арши пас овец, принадлежавших клану, лечил их, стриг и забивал, когда наступало время. Другой – железной рукой держал конюшни. Третий растил собак в питомниках и подбирал спутников подросшим юношам. Четвертый упорно вспахивал и засеивал скудную землю. Предназначением Бачи было рожать детей, продолжая род Арши и оберегая весь клан от гнева богинь. Ведь она производила на свет живых существ, которые шли на откуп чудовищу. Предназначением Цары было видеть знаки в переменившемся ветре, в реве далекого песчаного медведя, во внутренностях выпотрошенного барана, в пятнах на шкурке у народившегося щенка. Предназначением рабов и рабынь, принадлежавших Арше, было верно служить ему, исполняя любой приказ. Они являлись вещью и не мыслили себя ничем, кроме вещи. Предназначением Еванджи было по прошествии лет стать заменой Арше, заботиться обо всех, начиная от старой матери и заканчивая новорожденным рабом, и умножать славу и богатство клана. Что останется от нее, если Арша воплотит угрозу в жизнь? Никто не захотел бы увидеть Еванджу своей женой – взгляд ее был слишком дерзок, а осанка – слишком горда. К тому же, обычных дочерей отцы в ее клане редко выпускали на воздух, чтобы те не видели родной край, не успевали полюбить его больше, чем родину будущего мужа. Еванджа никогда не встречала людей, у которых отняли их предназначение, потому что сделать это – все равно что казнить. Над поселением, в котором жила лишь близкая семья Арши, висела полная луна, испускавшая яркое сияние. Еванджа вздохнула с облегчением. Песчаное облако – отголосок бури, бушевавшей в сердце Хельмгеда, – осталось позади, не дотянулось покуда до равнины Арши. Еванджа схватила бурдюки с целительной водой и поспешила в покои матери. Она не позаботилась о своих животных – оставила кобылу нерасседланной и велела спутнице сидеть смирно. Она не сняла с себя полосы ткани и не омыла руки. Она не отыскала Аршу и не преклонила перед ним колени, как должно поступать всякому, кто – впервые или нет – ступает на земли, принадлежавшие хельмгедскому клану. На какое-то мгновение из ее головы выветрились горькие мысли о будущем. Евандже отчаянно хотелось увидеть мать, словно она вновь стала маленькой девочкой, которой приснился страшный сон. Бача лежала на узкой постели посреди комнаты в женской половине дома, вытянулась неподвижно и лишь тихонько стонала. Она была укутана в одеяла из верблюжьей шерсти, но ступни ее остались обнаженными. Несколько рабынь суетились вокруг Бачи. Одна меняла компресс и протирала струи воды, не давая им затечь в глаза или уши госпожи. Другая – растирала ступни приторно пахнувшей мазью. Третья нянчила на коленях Еджи и Джиеда, не расстававшихся с матерью ни на минуту даже в пору тяжкой болезни. Все три девушки при появлении Еванджи вздрогнули и замерли. Та, стараясь ступать бесшумно, приблизилась к постели. Луна заглядывала в окно, затянутое бычьим желудком, и в ее свете лицо Бачи казалось отлитым из воска. Морщины на лбу и в складках рта стали отчетливее и глубже. Губы потрескались – покрылись рытвинами, на которые и смотреть было больно. Бача открыла глаза и остановила мутный взгляд на дочери. В нем не мелькнуло ни радости, ни узнавания, и сердце Еванджи пропустило удар. – Я вернулась… я принесла воду из священной пещеры, – вырвалось из ее горла – жалко и испуганно. – Для тебя. Наклонившись, Еванджа поцеловала сухую руку матери. Ее ничуть не заботило, что полосы ткани плотно обтягивали рот, заглушая и слова, и поцелуй. Беспокойно завозился Еджи на коленях у рабыни. Рассмотрев Еванджу, он пронзительно завизжал, вцепившись в косы няньки. Клан Арши был мирным кланом, и после прихода близнецов не случалось войн и даже стычек. Поэтому Еджи не был привычен к виду воина, лишенного, казалось, всех черт лица, кроме глаз, чтобы видеть противника. Еванджа вдруг ощутила, смерив взглядом младшего брата, как в груди у нее поднимается мерзкое чувство. Оно зрело со дня их прихода, но она старательно заталкивала его вглубь себя. Потому что если она выпустит его наружу, всем будет только хуже. Пожалев мать, она ринулась прочь из покоев, ведь знала, что Еджи не угомонится, пока не исчезнет с глаз предмет, не нравившийся ему. Подобно волку, Еванджа запрокинула голову на полную луну, и губы ее разъехались в гримасе. Арша обещал провести церемонию, когда Бача оправится. Но что, если она не сделает этого? Еванджа ударила себя кулаком по бедру. С того самого разговора она была сама не своя. И мысли в голове рождались будто чужие.