***
— Тут умерла мама, да? — тихий, хрипловатый девичий голос легко разрезает густую тишину, но слова оседают в воздухе тяжелым грузом. Это первые слова, что Эбигейл проронила за сегодняшний день: Уилл и Ганнибал забрали её из больницы несколько часов назад, предварительно перебросившись с Аланой по телефону парой фраз. Женщина сообщила, что немного задерживается и подъедет уже непосредственно к месту встречи, так что дальнейшая поездка обошлась без неё. Ни Ганнибал, ни Уилл не пытались разбавить повисшее молчание будничными фразами или робкими репликами. Казалось, не только у Эбигейл был тяжелый день. Грэм большую часть времени пространно смотрел в окно, размышляя о Хоббсе. Он уже успел сегодня провести финальную лекцию из цикла «уведомить как можно большее количество сотрудников о том, что подражатель-каннибал — это серьезно!» и чувствовал себя в равной степени счастливым и очень уставшим. Не в последнюю очередь благодаря Джеку, из-за которого Уиллу слишком часто приходилось натягивать на себя опостылевшую кожу Сорокопута, видеть его глазами, говорить его губами, убивать его руками. Тьма внутри недовольно ворчала, забившись куда-то в самую глубь — ей хотелось свежей крови, свежих убийц и на этот раз Грэм её прекрасно понимал. Раз за разом влезая в шкуру Гаррета, он чувствовал, что тот оставляет на нем всё больше и больше следов своих цепких холодных пальцев. Это злило. И отвращало. Сейчас, когда всё это наконец закончилось, Уилл даже не мог как следует порадоваться: тело болело и ныло, хотелось спать и наконец почувствовать себя в полной безопасности. Даже автоматически вселяющее спокойствие присутствие Ганнибала не срабатывало, да и сам Лектер выглядел непривычно мрачным и сосредоточенным. Грэм несколько раз бросал на него короткий обеспокоенный взгляд, но так не рискнул спросить о том, что случилось. Во всяком случае, не при Эбигейл. Что же касалось самой Эбигейл… она замкнулась. Тщательно завернулась в плотный кокон из собственных ощущений, надежно скрывая за ним самые уязвимые мысли, воспоминания и чувства. Сама того не осознавая, она возводила вокруг своего сознания сложный многоступенчатый барьер, ограждаясь не только от окружающих, но и от самой себя. Мимолётный взгляд позволил Уиллу прочитать на её бледном лице лишь сосредоточенное принятие неизбежного и усталую горечь. Эбигейл не позволяла себе проявить слабости — её нервозность проявлялась только в судорожно сжавших край куртки пальцах. Отчасти Грэм понимал, зачем она всё это делает: девочка готовилась встретиться лицом к лицу с местом, раньше служившем ей самым надёжным и безопасным укрытием, а теперь в одно мгновение превратившемся в переполненную ловушками западню. В когда-то вполне мирном доме не осталось и угла, где она могла бы почувствовать себя защищённой — сейчас они втроём шли прямиком в звериное логово. Да, самого хищника здесь уже не было, но каждый клочок этой земли был им пропитан. Каждый дюйм был залит кровью и испещрён следами когтистых лап, каждая пылинка хранила в себе память страшного дня, унёсшего сразу две жизни. Они шли в место, право на которое Хоббс унёс с собой в могилу. Даже сейчас, когда они уже стоят на пороге, незримое присутствие Сорокопута ощущается всей кожей. Уилл слегка хмурит брови, давя желание придвинуться поближе к Лектеру: атмосфера этого места угнетает, но он не считает правильным показывать перед Эбигейл свои слабости. Она, с болезненным интересом всматривающаяся в не до конца сведённое с тёплых светлых досок пятно крови, выглядит как никогда беззащитной. Девочка скрещивает руки на груди в невольном защитном жесте, явно пытаясь закрыться ещё больше, и растерянно задаёт бессмысленные вопросы, пытаясь отвлечься. Стандартный набор человека, первый раз оказавшегося на месте преступления, выделить можно разве что только два самых клишированных: где меловая фигура и, собственно, желтые ленты. На них-то Уилл и отвечает: — Они нужны только в том случае, если к прибытию полиции человек ещё жив, — Грэм говорит негромко и мягко, стараясь позволить Эбигейл провести как можно больше времени в состоянии своеобразного транса, в котором она сейчас и находилась. У неё ещё будет время наплакаться — в тёплой постели, в одиночестве или с тем, кому она доверяет, а не в месте убийства её родителей. — Это делается, чтобы пострадавшего можно было отвести в больницу, но при этом минимизировать потерю важных улик. Места преступления, как правило, требуется очень тщательно изучить. Он понимает, что Эбигейл не особо вслушивается в его ответ, обращая гораздо большее внимание на интонацию и само присутствие. Уилл смотрит на печальное девичье лицо, похожее на грустную фарфоровую маску куклы, и не позволяет даже самым крохам жалости мелькнуть в своих полных сочувствия глазах. Не нужно обладать эмпатией, чтобы понять, что бушует сейчас внутри хрупкой оболочки юного девичьего тела: боль плещется густым ревущим потоком, словно вода в раскачивающемся бокале, а весь её разум покрыт сложной вязью микроскопических трещин, подобно разбитой фигурке. Сложно представить, сколько сил ей придётся приложить, чтобы заново собрать себя по частям. Помочь Эбигейл Хоббс сможет только время — никакие слова не заглушат разрывающую тоску, которую она сейчас испытывает. — Прощай, мама, — Эбигейл говорит тихо, практически шепчет, но её слова откликаются в разуме Грэма оглушительным грохотом. Кажется, даже тьма внутри молчаливо сжимается в такт екнувшему сердцу. У Уилла никогда не было возможности не то что попрощаться с матерью — даже увидеть её, но если бы жизнь не украла у него этот бесконечно-важный шанс, он сказал бы слово в слово. Проходит немало времени прежде чем Эбигейл решается сделать первый шаг внутрь дома. Ганнибал и Уилл её не торопят, прекрасно понимая, чего девочке стоит даже просто в нём находиться. Она ступает медленно, осторожно, и этот едва слышный звук с поразительной легкостью распугивает подрагивающую завесу густой тишины. У Эбигейл невесомые шаги, девичьи, но они кажутся гротескно-громкими, когда следом за ней в комнату спокойным монолитом вплывает Ганнибал и мягко скользит Уилл. Они не издают ни звука, словно их здесь и нет, даже старые половицы не скрипят под весом двух взрослых мужчин. Жуткое, чуждое зрелище. Лектер, кажется, никогда не изменяет своей опасной деликатности, а Грэм слишком погружён в роящиеся в его голове мысли, чтобы так откровенно заявлять о своём присутствии. Ни один нормальный хищник не позволит себе шуметь, когда он выходит на охоту, а Уилл уже на ней — его разум легко настраивается на волну свершившегося убийства, позволяя в очередной раз сблизиться с криво усмехающимся Хоббсом. Чтобы не уходить слишком глубоко, Уилл перекидывает часть своего внимания на Эбигейл, непривычно молчаливого Ганнибала и бледную Алану. Коктейль получается что надо: выдержанный, многогранный, с привкусом горчащего на кончике языка алкоголя, полыни и соли, а также с отчётливым металлическим послевкусием крови. Кто-то из присутствующих здесь злорадствует — в этом Уилл уверен абсолютно точно, а вот в том, что это не он сам, он не уверен. — Если захочешь уйти — скажи, и мы уйдём, — первой не выдерживает кусающая губы Алана. Уилл отмечает про себя, что она осматривает скупую обстановку с неким презрением и едва ощутимой ноткой тревоги: почти все вещи забрали ФБР, а те, что остались — расфасованы по коробкам, заполняющим пространство своими равнодушными гранями. Блум, очевидно, не приходилось раньше бывать на месте преступления: её некоторая нервозность вполне понятна. К тому же, она переживает за эту девочку, наверное, даже больше их всех. — И куда же? — Эбигейл криво усмехается самыми кончиками подрагивающих губ и переводит на Алану насмешливый взгляд больных глаз. Она невесомо проводит пальцами по пыльной холодной столешнице, чуть подталкивает одну из стоящих на ней коробок. Безупречно прямая спина не обманывает Уилла — за ней кроется сгорбленная, сломанная сущность. — Может, в больницу? Или в гостиницу? Или к кому-то из вас? — Можно и… — Нет, — Эбигейл обрывает Блум жёстко и решительно, но без лишней грубости. Она снова переводит взгляд куда-то вдаль и рассеянно проводит по скрытой ярким шелковым платком шее тонкими бледными пальцами. Там, под гладкой тканью, кривой длинный шрам, оставленный её отцом. Эбигейл не оборачивается, когда снова повторяет: — Нет. Это мой дом, и я буду в нём жить. — Эбигейл, — слегка побледневшая, но кажущаяся спокойной Алана медленно подходит к ней и утягивает в неловкие объятья, пытаясь согреть теплом собственного тела. Девушка поддается, прижимается к ней, но бросает через чужое плечо странный взгляд на Уилла. Изучающий, испуганный, одновременно просящий чего-то и боящийся этого же. — Всё будет хорошо. Никто из них не верит этим словам. Они красивые, яркие, словно обёртка от конфеты, но под ними нет сладости — только пустота. Лицемерная оболочка, призванная подарить хотя бы каплю спокойствия и защищённости. Уилл знает: ничего не будет хорошо. Эбигейл, разумеется, продолжит терапию — раз за разом будет уходить все дальше вглубь себя, чтобы вытравить всю ту скверну, что оставил после себя её отец, но сразу ей помочь никто не сможет, даже она сама. Каждый день Хоббс придётся вариться в этом кипящем ворохе вопросов: когда все это кончится, когда ей станет легче, когда она все забудет. Ответы ей не понравятся. Никому бы не понравились. Уилл не отводит взгляда, не позволяет себе разорвать ту тонкую ниточку, что уже появилась между ними. Если Эбигейл захочет — она может превратиться в нерушимый канат, способный выдержать и не такой вес, и когда ей понадобится, Грэм будет рядом. И не только он. Уилл переводит взгляд на Ганнибала, стоящего боком в несколько шагах: его чёткий профиль выглядит холодным и задумчивым. Алана, кажется, что-то негромко объясняет про уборщиков, которые очищают места преступлений, но Грэм уже не слушает её. Ему интересно — что могло настолько вывести Ганнибала из равновесия, что он изменил своей постоянной ненавязчивой участливости? Как бы то ни было, если уж на кого можно рассчитывать — так это на него. В этом Уилл уверен. Он не знает почему, но в этот момент его особенно ярко охватывает липкое, отвратительное чувство осознания: сегодня тот самый день, который можно взять за точку отсчёта, развилку на дороге. Уилл ненавидит это ощущение, потому что прекрасно знает — от сегодняшнего решения что-то изменится. Сильно изменится. Тьма обеспокоенно мечется, отражая его ощущения, и это отнюдь не прибавляет спокойствия. Он не понимает, на какую из дорог стоит ступить. Эбигейл словно тоже чувствует эту едва уловимую дрожь, повисшую в воздухе. Кажется, будто что-то несоразмерно большое и могущественное, охватывающее целиком замирает, терпеливо дожидаясь какого-то исхода, и это нервирует. Девочка задаёт вопрос, и Уилла накрывает ощущением неотвратимости: — Ты часто делаешь это? — она всматривается в угол, где когда-то лежало тело её убитого отца, и снова переводит на него больной, практически горячечный взгляд. В этот момент напряжение достигает наивысшей точки, но Уилл не уверен, что его ощущает хоть кто-то помимо них двоих. — Размышляешь над убийствами, когда возвращаешься на место преступления. — Слишком часто, — Грэм слегка хмурит брови, внимательно вглядываясь в отражающуюся в её глазах боль, а затем его озаряет безумная идея. Не это ли та самая точка невозврата, последний рубикон? Ему уже нет до этого дела: Уилл делает несколько быстрых, лёгких шагов к Эбигейл, осторожно берёт её тонкие хрупкие пальчики в свои ладони и говорит: — Это несложно, представить себя убийцей. Закрой глаза и я покажу. Их зрительный контакт длится всего доли секунды, но в нем отражается целая вечность и все чувства, что Хоббс испытывает. Она открыта перед ним — распахнутая на оглавлении книга, и в этом отражается подлинная честность. Эбигейл закрывает глаза, и всё решается в это же мгновение. — Я не умею погружать в транс, но это и не похоже на транс, — Уилл говорит торопливо, боясь, что кто-то его прервёт. Тьма возбуждённо мечется внутри: жаждущая, нетерпеливая, и Грэм чувствует, как её азарт постепенно охватывает всё его тело. — Это словно разговаривать с застывшей в пустоте тенью. Я буду говорить, а ты слушай мой голос, нужно лишь следовать словам. Хочешь? — он спрашивает для проформы, не особо интересуясь ответом, потому что Эбигейл и так уже согласна: она так близко, что её интерес ощутить не сложнее ураганного ветра. Стоит захотеть, и Уилл вскроет её сознание так же легко, как шкатулку без замка. Все секреты, все самые сокровенные тайны, мысли и чувства, осознанное и неосознанное — девичий череп гостеприимно вскрыт, открывая на обозрение беззащитное нежное нутро. Хоббс повезло, что Уиллу оно не нужно. — Наше дыхание будет мешать тебе — абстрагируйся, заглуши его, и слушай тишину. Она всеобъемлющая, ты должна это ощутить, почувствовать её присутствие, давление, тяжесть. Ты в вакууме, в одиночестве, вокруг только пустота и сплошная чернильная тьма. Ты сама почувствуешь, как она дрогнет, и сама увидишь то, что должно… Уилл плетёт из слов тончайшее кружево дурмана, оборачивает его вокруг Эбигейл элегантными слоями, бережно окружая её плотным коконом. Он сосредоточен на ней, погружён в неё, и уже не видит ни оцепеневшего Ганнибала, ни безмолвно приоткрывшей рот Аланы. Уилл сливается с Хоббс воедино и, в то же время, совершенно отграничивает себя от неё: он ведёт её одному только ему известной дорогой, позволяет ступать по собственным следам, и с каждым шагом Эбигейл всё больше вязнет. Её глазные яблоки судорожно мечутся под плотно опущенными веками: влево-вправо, влево-вправо, в поисках выхода из темноты, но его нет. Он умело отсечён одной только волей Грэма. Тьма, кажется, сходит с ума — она бешено мечется в его голове, гулко стучась о стенки выбеленной черепной кости, и с каждым её ударом в Уилле поднимается злой азарт. Алчное, эгоистичное желание захватить и подчинить себе беспомощную птичку с переломанными крыльями. Он не боится этого чувства, вовсе нет — ему нравится вести за собой Эбигейл, и он ведёт. И пока она шагает к тому дню, когда был убит её отец, он легко скользит вглубь её прошлого. Там ледяная пропасть — старые, призрачные воспоминания, забытые ей самой. Даже ему стоит некоторых трудов, чтобы подобрать ключик к такому сложному замку, и он почти успевает это сделать, как их прерывают. — Уилл, — тёплая сильная ладонь мягко, но внушительно ложится на его плечо и слегка сжимает пальцы. Из состояния своеобразного транса Грэма вырывает спокойный, лишённый того странного холода голос Ганнибала, — Эбигейл. Мне кажется, хватит. Уилл и Хоббс отшатываются друг от друга одновременно и тут же снова пересекаются взглядами. Они оба чувствуют — та тонкая ниточка понимания, что уже возникла между ними, укрепилась. Она стала прочнее, нерушимей, и им ещё следует многое обсудить. Но не сейчас — тогда, когда придёт время. — У нас ещё есть нерешенные вопросы, да, Уилл? — Ганнибал до сих пор держит свою руку на плече Грэма, когда спрашивает, но взгляд его устремлён на Эбигейл. Уиллу сложно идентифицировать, что в нём скрыто — слишком сложная эмоция, чтобы можно было легко распознать её, будучи не до конца пришедшим в себя. Лектер подозрительно щурится и переводит взгляд на Грэма, напоследок ласково скользнув по его плечу пальцами. Это тягучее, размеренное движение заставляет Уилла немного смутиться. — Да, точно, — Грэм деликатно кашляет, наконец полностью выходя из оцепенения и обращая внимание на рассеянно держащуюся за горло девочку. — Эбигейл, у меня к тебе есть один очень важный вопрос. В тот день, когда всё это произошло, твоему отцу кто-нибудь звонил? — Мужчина? — Хоббс поднимает на него задумчивые глаза, все ещё машинально поглаживая скрытый перевязью шрам. — По всем полученным нами данным — да, это мужчина, — Уилл прищуривается, тщательно сохраняя спокойствие. Внутри он похож на вставшую на след гончую со вздыбленной холкой: гибкую, хищно подобравшуюся. — Ты слышала его голос? Узнала? — Слышала, — Эбигейл коротко склоняет голову, соглашаясь, и прикусывает бледную пухлую губу. — Я говорила с ним. Точнее… Я взяла трубку, и меня попросили позвать отца к телефону. Но этот голос мне незнаком, я никогда не слышала его прежде. Уилл прикусывает нижнюю губу и чуть тянет её зубами, останавливая рвущийся наружу вопрос. Она не слышала его до трагедии, но, быть может, после? Какова вероятность, что человек, позвонивший ей в ту ночь, мог изменить собственный голос? Или, возможно, убедить её не говорить? Ответ может ему слишком понравится, поэтому Грэм сдерживает порыв метнуть быстрый взгляд на Ганнибала. Он медленно кивает, принимая слова Эбигейл, и плавно отступает назад, позволяя уже Алане поговорить с ней и, заодно, передает телефон. Все личные вещи были изъяты агентами во главе с возбуждённо мечущимся Джеком сразу после преступления, но теперь, после тщательнейшей проверки, некоторые из них можно было вернуть. Эбигейл, кажется, даже немного веселеет. Она отвлекается на экран, пока они переходят в гостиную, проверяет собравшиеся сообщения, отвечает на них. Слабо улыбаясь и хихикая некоторым, она начинает выглядеть так, словно ничего и не произошло. Словно вся это история была лишь фикцией — пустым фантиком от конфеты. Но это её состояние длится едва ли больше десятка минут: Эбигейл вновь серьёзнеет, когда откладывает телефон в сторону и замечает несколько коробок. — Вот как, — Эбигейл криво усмехается, бледнея. Уилл едва уловимо вздрагивает и отводит взгляд — точно такую же усмешку он видел на изможденном лице Хоббса в тот день. Отец и дочь неуловимо похожи, и Грэм не уверен, что когда-нибудь научится не видеть это сходство. — Конечно. Я не могла вернуться домой просто так, да? — Твой отец почти не оставил улик, — Уилл поводит плечами, прогоняя из своего тело минутное ошеломлённое оцепенение, и мягко опускается рядом с Эбигейл, держа в руках очередную коробку. — Он был перфекционистом? На местах преступлений всё было чуть ли не стерильно. Хоббс никак не отрицает этого предположения, просто с негромким грустным вздохом принимается разбирать коробки. Она неторопливо перебирает их внутренности, методично изучает каждую лежащую в них вещь. Спокойное девичье лицо каменеет, когда дело доходит до фотографий и статуэток, а хрупкие пальцы заметно дрожат. Уилл видит, как сильно тяготит её этот процесс — она слишком глубоко погружается в прошлое, не имея возможности абстрагироваться от него, оставаясь в настоящем. Эбигейл тонет в собственных воспоминаниях с головой, словно в холодной тёмной воде, и никак не может из неё вынырнуть. Самое страшное здесь, пожалуй, что помочь с этим ей может лишь она сама. Проходит ещё несколько минут, прежде чем Эбигейл начинает говорить: — Знаете, — её тихий голос не дрожит, когда она говорит. Он полон какой-то усталой насмешки, тоски и, совсем немного, беспомощной злости, — вы ничего не найдете. — Почему? — Ганнибал неторопливо подходит к ним и замирает окаменевшей статуей, слегка склонив голову к плечу. Так, с места, он кажется Уиллу ещё выше, чем есть на самом деле — словно один из Атлантов, держащих небосвод на своих плечах. Ему внезапно думается, что Лектер легко справился бы с этой ролью. — Он почтил каждую их часть, — Эбигейл склоняет голову под пристальным взглядом Ганнибала, позволяя густым тёмным прядям волос скрыть её лицо, и сжимает фотографию в пальцах до побелевших костяшек. — Оленью кость, например, он перерабатывал в шпаклевку для водопровода. Кости людей и животных не очень отличаются, да? Ничто не могло быть выброшено. — И где он делал шпаклевку? — Ганнибал говорит тихо, отстранёно. В его голосе нет мягкости Аланы или понимания Уилла — есть ненавязчивое, деликатное безразличие. И, кажется, это именно то, что нужно Эбигейл сейчас. — В хижине, — Хоббс бросает это с тихим, едва различимым вздохом. Так бросают собаке кость, и — да — только что она именно это и сделала. — Я могу завтра показать, только… — Да? — Алана тоже подсаживается к ней с другого бока, осторожно поглаживая по хрупкому плечу. Уилла забавляет, что они окружили девочку со всех сторон — ни дать не взять стервятники. — Есть что-то, чего ты хочешь? — Есть, — когда Эбигейл отвечает, её голос звучит твёрдо и уверенно. Хочет она одного — остаться в этом доме на ночь, а утром встретиться с подругой, которая приедет её навестить. Они уже договорились, и невинная просьба Хоббс выглядит скорее как ультиматум: покажу, но сначала будут удовлетворены мои желания. Грэму, безусловно, нравится этот подход, так что он с удовольствием на него соглашается при условии, что останется рядом с ней. Эбигейл робко улыбается и согласно кивает, заправив за круглое ушко выбившуюся прядь волос. — Уилл, — Ганнибал слегка нахмуривает брови, и в его глазах мелькает что-то вроде беспокойства, — ты не можешь остаться тут один. И что насчет собак? Грэм кусает губу и давит желание постучать себя по лбу. Собаки. Точно. Он беспомощно поднимает взгляд на Ганнибала, лихорадочно перебирая в голове возможные варианты, но выход, внезапно, предлагает Алана: — Я могу их покормить, — Блум энергично поднимается на ноги, откидывая всех присутствующих быстрым, хитрым взглядом. Уилл щурится, всей своей шкурой чувствуя какой-то подвох. — От меня будет мало толку, если я останусь. Но вот вы вдвоём и Эбигейл — звучит уже гораздо более безопасно. К тому же, даже если кто-то и попытается явиться сюда ночью, вам будет что ему противопоставить, я уверена. Давай ключи, — она требовательно протягивает Уиллу пустую узкую ладошку. — Я не думаю, что… — Грэм всё ещё медлит, пытаясь понять, почему Алана выглядит такой довольной и то и дело переводит взгляд с него на Ганнибала и обратно. Сам он не имеет ничего против, но почему Блум-то так радуется? — Почему нет? — Ганнибал явно тоже видит довольство Аланы, но то ли понимает его причины, то ли в принципе относится к этому в своей привычной расслабленной манере, так что легко соглашается. — Это хорошая идея. Во-первых, — он тонко усмехается, когда перечисляет свои доводы: — Эбигейл сможет проверить насколько ей комфортно в доме, где она пережила не лучшие моменты своей жизни. И лучше это делать под присмотром. Во-вторых, если кто-то к нам вломится, то у тебя, Уилл, есть не только оружие, но и разрешение на его использование, к тому же, смею полагать, я тоже кое-что могу. Думаю, этого достаточно, но, если надо у меня есть еще один аргумент. Глядя в лукавые тёплые глаза, Уилл очень хочет спросить какой же. Но в нём нет никакого смысла — Грэм не имеет ни малейшего шанса в противостоянии обаянию Лектера, когда тот врубает его на полную катушку. К тому же, он и сам не против. — Хорошо, — Уилл негромко вздыхает, легко выуживает из кармана ключи от своего дома, и, подозрительно щурясь, отдаёт их ехидно улыбающейся Алане. — Держи. Эбигейл, ты не против? — Это немного странно, но я только за, — Хоббс, кажется, даже оживилась: её губы расползаются в слабоватой, но вполне искренней улыбке, и Уилл решается окончательно. Его, видимо, ожидает весьма занимательная ночь. Что именно «странно» они, естественно, не обсуждают, во избежание неловкости. Для Уилла остаться на ночь с Ганнибалом наедине уже достаточно «странно», но его глупое сердце только радуется такому раскладу. Так почему бы, в сущности, не расслабиться и не получить удовольствие? Они провожают Алану, обмениваясь безобидными шутками, заказывают китайскую еду на дом, изрядно повеселившись из-за чётко различимого презрения на лице Ганнибала, и подготавливают дом для ночевки. Это оказывается неожиданно весело — Уилл уже давно столько не смеялся: Ганнибал делится смешными моментами из своей практики, неожиданно проявив талант к умопомрачительно остроумным репликам, а Эбигейл задает глупые, но уместные вопросы. Это все выглядит настолько по-домашнему уютно, что сердце щемит. — Уилл, — в какой-то момент, когда они остаются одни, Ганнибал мягко перехватывает Уилла, сжимая в пальцах его предплечье. Он слегка растрепан — несколько прядок выскользнули из безупречной причёски, и абсолютно расслаблен, и он выглядит таким близким и удовлетворенным, что у Грэма перехватывает дыхание. Лектер смотрит прямо в глаза, когда негромко говорит: — За домом кто-то наблюдает. — Я заметил, — Уилл улыбается самыми кончиками губ, опуская ресницы так, чтобы бросить из-под них длинный нечитаемый взгляд. — Он не подходит слишком близко, скрывается за деревом. Сосед? Или кто-то из друзей, кто боится подойти? — Сложно сказать. Но нет нужды говорить об этом Эбигейл, — Ганнибал подаётся чуть ближе, ласково поглаживая предплечье длинными сильными пальцами и понижает голос. Бархатный, мурлыкающий — Уилл уже слышал его, но действует он на него совершенно безотказно: тело моментально расслабляется и наполняется сладким, волнующим чувством. — Я могу сходить проверить. Или мы. — Не стоит, — Уилл почти шепчет, не в силах отвести взгляд от чужих глаз, и откликается на нежное прикосновение всем телом: он льнет ближе, практически касаясь ладонью широкой груди и всем своим существом ощущая чужой жар. Между ними всего пара сантиметров — ему нужно лишь немного податься вперёд, чтобы упасть Ганнибалу в объятия, и это потрясающе-волнующее чувство охватывает Уилла целиком. Когда они так близко, ему приходится запрокидывать голову, чтобы видеть лицо Лектера, но чтобы дотянуться до его губ, понадобится встать на цыпочки. Уилл никогда не чувствовал такого раньше, но стоит ему только слегка наклониться вперёд, как их прерывает звонкий голос: — Вы где… ой, — Эбигейл легко выскакивает из комнаты, любопытно блестя глазами, и смущенно замирает, приоткрыв рот. Ещё на первых звуках её голоса позабывший о ней Уилл вздрагивает от неожиданности, машинально двинувшись в сторону, и этого небольшого движения хватает, чтобы прижаться к груди Ганнибала. Тот — видимо, тоже машинально — приобнимает его за талию свободной рукой, поддерживая, так что когда глаза Хоббс после света привыкают к полутьме, она застаёт их в весьма компроментирующей позе. Уиллу требуется несколько секунд, чтобы осознать произошедшее, ещё несколько, чтобы понять, как увиденное воспринимает Эбигейл, которую они оставили ждать в гостиной, и он неловко прикусывает губу. Остаётся надеяться, что в полутьме никто не заметит его вспыхнувшие щеки. — Так вы… — Эбигейл облизывает пухлые губы, завороженно глядя на замерших мужчин. — Вы, ну, вы. Ох. — Мы что? — Уилл неловко отстраняется, невольно проведя ладонью по крепкой мускулистой груди, скрытой лишь тонкой тканью дорогой рубашки, и это заставляет его смутиться ещё больше, бросив быстрый взгляд на невозмутимо-довольного Ганнибала. Вот уж кто явно не испытывает ни капли стеснения. — Ничего, — Эбигейл поспешно машет головой, и её глаза блестят так ярко и лукаво, что это практически неприлично. Она ещё раз окидывает их многозначительным взглядом и, заговорщически улыбнувшись, скрывается в гостиной. — Ужин. Я вас заждалась. — Ужин, да, — Уилл сдерживает расползающуюся на лице улыбку зубами, кусая нижнюю губу, и смущенно заправляет за ухо вьющуюся прядку. Взгляд Лектера — пристальный, полный вальяжного довольства, снова пробуждает в его теле начавшее гаснуть сладкое чувство, и он спешит последовать за Эбигейл. Спиной Грэм чувствует этот невозможный, выбивающий из колеи взгляд. В гостиной они рассаживаются вокруг стола и приступают к еде, как ни в чем не бывало. Телевизор было решено не включать: выбрать такой фильм, чтобы он всех устраивал — не получилось. Лектер предлагал скучные исторические фильмы, и если Уилл был готов смотреть что угодно, лишь бы отвлечься, Эбигейл внезапно оказалась против. Она отстаивала право на мелодраму или диснеевский мультфильм, и тут на уступки не хотел идти уже Ганнибал. Оживленный спор грозил перетечь в третью мировую, так что невольно хихикающим Уиллом был установлен компромисс: либо реалити-шоу семьи Кардашьян, либо беседа. Перекосившиеся лица недавних яростных спорщиков развеселили его практически до слёз, и, в результате, во избежание смертоубийства, было принято решение отложить пульт от греха подальше. Ужин прошёл замечательно даже без навязчивого стороннего шума телевизора. Они немного поговорили о прошлом Уилла, немного о прошлом Ганнибала и совсем ничего — о прошлом Эбигейл. Негласно обходили стороной тему того, что случилось в этом доме и вообще — что здесь когда-то жили по-другому. Ненавязчивая лёгкость приятного вечера связала всех троих ласковыми невесомыми нитями. И никакой Сорокопут не смог бы этому помешать.***
Эбигейл следует простейшим механическим действиям, складывающимся в привычные утренние ритуалы: она некоторое время валяется в кровати, сонно переворачиваясь с бочка на бочок, неторопливо встаёт, приводит себя в порядок и чистит зубы. Мурлычет себе под нос Рианну, когда выуживает из шкафа симпатичное длинное платье, быстро переодевается и легко сбегает вниз по лестнице — на кухню. Ещё на подходе она слышит тихий переливчатый смех и приятные отзвуки лукавого низкого голоса, негромкое скворчание сковородки и тонкий звон посуды. Она ласково думает, что её родители, пожалуй, самые влюблённые люди на свете. А потом Эбигейл делает ещё шаг и видит Уилла и Ганнибала. Реальность задевает её сердце сотнями острых разбившихся осколков, но ранит гораздо меньше, чем можно было ожидать. Эти двое выглядят на её кухне настолько уютно и органично, словно всю жизнь находились здесь. Девушка позволяет себе недолго понаблюдать за ними со стороны, тихонько облокотившись плечом о дверной проём и сложив руки на груди. Она смотрит расслабленно и немного грустно, и даже воспоминания о родителях не мешают ей тепло улыбаться. Ганнибал готовит. Хотя, скорее, колдует, филигранно орудуя ножами, лопатками, черпаками и палочками одновременно. Он стоит к ней спиной: Эбигейл видит только плавные, просчитанные движения локтей, да перекатывающиеся под тонкой тканью рубашки стальные мышцы спины. Она легко может дорисовать в своём воображении, как он ловко разбивает над сковородой яйца, нарезает на доске овощи, дичь или… что-то ещё. Что именно — ей додумывать не хочется. Уилл стоит совсем рядом с ним: опирается округлым бедром о стол, наблюдая за отточенными движениями Лектера и рассказывая о чём-то. Он однозначно заметил её, но не подаёт виду, продолжая увлечённо жестикулировать, размахивая зажатой в руке чашечкой с кофе. И как только не расплескался до сих пор? Эбигейл слегка прикрывает глаза, опустив ресницы, и реальность легко подменяется в её голове. Они слишком похожи на семью, чтобы их было сложно представить в таком амплуа — ей так и кажется, что Уилл вот-вот подастся немного вперёд, оставив на щеке Ганнибала невесомый поцелуй, а тот тут же отвлечется от готовки, бархатно рассмеявшись, и притянет его поближе к себе. — Эбигейл? — из мечтаний её вырывает, как ни странно, Уилл. Его голос веселый и игривый, а улыбка такая расслабленная и довольная, что девушка не может остаться равнодушной — улыбается в ответ. Поразительно, как легко кажущийся довольно закрытым Грэм раскрывается наедине с теми, кому доверяет. Яркий и энергичный, как маленькое солнышко, смешливый: такие люди не могут не вызывать симпатии. Хоббс хихикает себе под нос и подходит ближе, лукаво поглядывая то на одного, то на другого. В её душе буйным радостным потоком распускаются цветы, и, пусть шипы иногда задевают открытые раны, Эбигейл радуется своему мимолетному счастью. Жизнь научила её ценить короткие мгновения умиротворения и спокойствия. — Доброе утро. Что на завтрак? — она с любопытством заглядывает Ганнибалу через плечо, приподнявшись на цыпочках и слегка подпрыгнув, чем вызывает заливистый смех Уилла. Да и сам Лектер, кажется, не сдерживает смешок. — Омлет. А на десерт грушевая запеканка, — Ганнибал усмехается, отчитавшись, и легко щелкает её по носу, позабавлено наблюдая за тем, как она машинально его морщит. Эбигейл замирает на несколько секунд, пока вспоминает, как дышать: запеканка — это всего лишь обычное совпадение, не больше и не меньше. — Почему именно грушевая? — Хоббс невольно проходится языком по пересохшим губам и с трудом совладает с голосом. Ей исключительно важен ответ на этот вопрос, настолько, словно он должен подсказать ей, что делать дальше. Она, конечно, понимает, что запеканка вовсе не решает все проблемы, но какое-то подсознательное желание заставляет её жадно уставиться на Лектера, ожидая его слов. — Не знаю, — Ганнибал приподнимает правую бровь и по-птичьи склоняет голову к плечу. В глазах у него плещется любопытство. — Груши вкусные. Ты не любишь их? — Нет, вовсе нет, — Эбигейл неловко кусает губу, заправляя за ухо прядь волос. — Напротив. В её голове мельтешат воспоминания о том, как мама в первый раз приготовила запеканку с грушами и творогом и взволнованно ждала их с отцом вердикта. Эбигейл ещё была совсем крохой — не больше пяти, и тогда она решила, что это вкуснейшая в мире штука. С годами она и сама научилась делать незамысловатый рецепт, под пристальным присмотром матери разбавляя его специями и добавками. Точно такого же вкуса у неё не получалось никогда, как бы она не извращалась, а мама в ответ на все вопросы о секретном ингредиенте лишь загадочно отмалчивалась. Но сейчас… Сейчас готовит Ганнибал Лектер, а ему — девушка слышала — в этом мастерстве не было равных. Мог ли он… повторить? Завтракали они под непринуждённую беседу — такую же, как за ужином: Уилл рассказывал о своих собаках, Лектер вежливо интересовался особенностями их характера и, кажется — Эбигейл не уверена — составлял психологический портрет на каждую. Сама она вдумчиво поглощала запеканку, размышляя о какой-то запрещённой магии. Создавалось ощущение, что это не Ганнибал каким-то образом умудрился угадать рецепт её матери, а мать много лет назад взяла его у Ганнибала — иначе она никак не могла объяснить, как он не только повторил знакомый ей с детства вкус, но и даже улучшил его. Смыкая губы на первом кусочке, Хоббс ожидала, что у неё предательски заслезятся глаза, но этого не произошло. Только сжалось что-то внутри, будто упругая пружина, и снова расслабилось. Сосредоточившись на еде, Хоббс всё же поминутно поглядывала на благовоспитанно отложенный телефон. Мариса, её хорошая подруга, предлагала сегодня встретиться, но теперь от неё не было никаких вестей — не отвечала на смс и звонки, да и в онлайне не была со вчерашнего дня. — Что-то случилось? — Ганнибал проницательно замечает её волнение, когда частота поглядываний в сторону устройства переваливает за все допустимые нормы. — Мариса не пишет? — Да, — Эбигейл кивает немного растерянно и делает большой глоток тёплого молока. Вчера они уже это обсуждали: учитывая их планы относительно поездки в охотничий домик, она рассказала о своём желании, невольно сведя всё к просьбе разрешить ей встретиться с подругой. Ганнибала, с его спокойным покровительственным отношением и абсолютной непробиваемостью, было очень просто принять за отца. Мысли о том, что из заботливого, ласкового Уилла вышла бы не худшая мать девушка гонит прочь. — Не думаю, что что-то случилось, — Грэм успокаивающе улыбается, и Эбигейл обдаёт теплом от этой улыбки. — Точнее: не думаю, что случилось что-то критичное. Её могла не отпустить мать — отобрать телефон и запереть дома, например. — Действительно могла, — Эбигейл невольно хихикает, соглашаясь с ним, но на душе у неё неспокойно. Она переводит внимательный взгляд на Ганнибала и гонит мысли о том, что его голос слишком похож на голос возможного подражателя. Вчера она смолчала, никак не намекая даже на возможность — чувство самосохранения плотно впечатывается под кожу каждому приличному охотнику, особенно если он оказывается на грани смерти. К тому же… она не уверена. Разные интонации, помехи связи, её собственные психологические проблемы — она не может с абсолютной точностью утверждать, что это был он. Да и не хочет, в общем-то. Поэтому Эбигейл предпочитает наблюдать, сосредоточившись на другом. Вчерашняя сцена в коридоре не только смутила и позабавила её, но и, фактически, открыла глаза: глядя на то, как доверчиво Уилл прижимался к Ганнибалу, как бережно тот держал его в своих руках, глупо было бы не заподозрить между ними связи более серьёзной, чем дружеская. Сейчас, когда она знает, куда смотреть, остаётся лишь поражаться, как вообще можно не заметить: постоянный лёгкий флирт будто окутывает этих двоих невесомым маревом, а в незначительных тактильных жестах столько очаровательного внимания, что это невольно умиляет. Достаточно сдержанный Ганнибал, кажется, неуловимо смягчается, стоит ему только бросить взгляд на Уилла, а его глубокий голос приобретает настолько тягучие, обволакивающие нотки, что Эбигейл приходится отводить глаза, чтобы не покраснеть. И, судя по мечтательной поволоке, которой иногда наполняются поразительно-красивые синие глаза Грэма, не на неё одну этот голос оказывает сокрушительное воздействие. Сам Уилл, к слову, тоже особо не скрывается: каждое его движение приобретает ту особую плавную, расслабленную грацию, когда они с Ганнибалом находятся близко, а глаза сияют так ярко, словно пытаются ослепить. Эбигейл будто оказалась между двумя огнями, решившими обжечь её и друг друга своим обаянием, и она ловит себя на мысли о том, что это очень весело. Ей нравятся эти двое — они одним только своим присутствием играючи вытягивают её из тёмных мыслей о воспоминаниях незавидного прошлого, так что Эбигейл решает делать вид, что не знает об их связи. Они итак уже доверились ей, позволив увидеть больше, чем остальным, и она ценит это — останется верным стражем небольшой тайны до тех пор, пока они сами не решат, что пришло время. Воодушевление и лукавство переполняют Хоббс с головой, и она легко включается в диалог, на время откинув свои переживания. — Напиши ей, — демократично предлагает Ганнибал, когда они наконец неторопливо перебираются в гостиную. — У нас, конечно, весь день впереди, но осматривать дом лучше засветло. — Я уже написала, — Эбигейл нервно потирает кончиками пальцев шрам, скрытый под заботливо завязанным Уиллом новым шарфиком. — С час назад. Думаю, это и есть ответ, верно? Она не уверена. Вряд ли, в общем-то, Хоббс сейчас может быть уверенной хоть в чём-то: вся её жизнь лишь сплошная череда робких поступков и вечно подвешенного в воздухе вопроса: «что дальше?». Это мерзкое чувство отпускает её только когда пальцы крепко сжимают холодный металл тяжелой охотничьей винтовки. Гладкий и твёрдый — он легко остужает голову и успокаивает сердце, а мёртвое тело оленя у ног напоминает о конечности жизни. О смертности. Это заставляет ярче чувствовать каждый вздох, наполняющий лёгкие кислородом, каждое яркое мгновение, каждое ощущение. Может быть, Эбигейл законченная фаталистка: она точно знает, что чему быть, того не миновать, но дорога на её пути стлится так, что порой иного и не дано. Она снова проводит пальчиками по шее, когда они уже садятся в машину, и кусает губы. Уилл говорит с кем-то по телефону, хмуря аккуратные тёмные брови и диктуя адрес хижины, а Ганнибал внимательно смотрит на её быстрые, нервно-резкие движения. — Всё в порядке? — он не смущает её прямым взглядом глаза в глаза, и за это Эбигейл благодарна. Лектер из числа людей, которым не чуждо подлинное умение тонко чувствовать другого человека. Кто знает: прирождённое это или всего лишь издержка профессии. — А может ли быть? — она невесело усмехается и благовоспитанно складывает руки на коленях, негромко вздохнув. В один из дней все станет хорошо или, по крайней мере, придёт в норму, но не сегодня. Сегодня она снова вернется в логово, о котором предпочла бы забыть, оградившись от неприятных, темных воспоминаний. Как только она шагнёт в хижину — Эбигейл уверена — её настигнет ощущение едва уловимо подрагивающих мужских рук, нетерпеливо касающихся её тела, противной короткой дрожи, бегущей вдоль позвоночника, отсутствия сопротивления. Это, кажется, то, о чём постоянно намекают психологи, врачи и прочие мозгоправы? Они правы. Но Эбигейл вряд ли позволит им об этом узнать. Если она и решится когда-нибудь поделиться копящейся в её груди тьмой, то, наверное, только с Уиллом. Эбигейл не уверена, но ей нравится мысль о доверии между ними. — Нервничаешь? — Уилл оборачивается с переднего сидения и спокойно смотрит на то, как она сминает в пальцах подол платья. Они уже подъехали: небольшой охотничий домик плотно окружён машинами других агентов, а его дверь тщательно опечатана желтыми полицейскими лентами. Крупный чёрный мужчина, активно снующий в самом эпицентре и возвышающийся над всеми, немного пугает и обращает на себя внимание. Вполне вероятно, что это какой-то большой босс. — Немного, — Эбигейл неохотно кивает, не отрицая, и выходит из машины. У неё слегка подрагивают руки, а сердце срывается на бешеный бег и испуганно мечется в грудной клетке. Она бывала тут тысячу раз, видела одно страшнее другого, но всегда рядом с ней был отец, и никогда — множество чужих людей. Эбигейл оборачивается, смотрит на то, как переговариваются посмурневшие Ганнибал и Уилл, и думает: возможно, в этот раз она тоже не будет лишена поддержки. Они подходят ближе, замирают за её плечами двумя нерушимыми столпами, и Хоббс чувствует прилив облегчения. Так намного безопасней — она ощущает себя под защитой, и это помогает справиться со страхом. Чуть позже к ним присоединяется Алана, так и не сменившая привычную высокую шпильку на более подходящую лесу обувь: она объясняет свою задержку кормёжкой и выгулом собак, искренне выразив своё восхищение Уиллу, который каждый раз умудрялся не опаздывать, и обстановка разряжается ещё сильнее. В хижину они заходят вчетвером, и Эбигейл, чтобы отвлечься, считает удары сердца. Она вспоминает многое из того, что стоило бы забыть, лишь бросив короткий взгляд на обстановку в домике: жёсткую оленью шерсть меж её пальцев, задушенные надрывные крики, пустые глазницы других девушек. Эти стены насквозь пропитались кровью — и звериной, и человечьей, и её густой металлический дух грубо забивается в глотку. — Он убирал после себя каждый раз, — Эбигейл говорит это первым, чтобы убедить себя, что крови здесь нет. Она знает, что отец всегда был слишком осторожен для того, чтобы так откровенно наследить. — Когда мы разделывали оленей — всё подвергалось чистке. Он боялся микробов, поэтому, — она неловко оглядывается на своё сопровождение, — не думаю, что вы найдете хоть что-то. — Кроме тебя здесь мог быть кто-то еще? — Уилл спрашивает практически неохотно: всё его внимание сосредоточено вовсе не на ней. Он не похож на того себя, которого Эбигейл знает — перед ней самый настоящий охотник, вставший на след. Это видно в пристальном холодном взгляде, вспарывающем пространство с лёгкостью кинжала, в неуловимо подобравшемся теле, в хищной тонкой усмешке. Эбигейл отрицательно качает головой, сдерживая слезы. Ей страшно, но боится она не Уилла и даже не прошлого, а того, что в ней медленно поднимается чувство тоски. Она понимает, что за чувства сейчас охватывают Грэма, и… хочет того же. Плещущегося в крови азарта, задорной песни стали, оглушающего эха от выстрелов. Она подсажена давно и прочно, подобно адреналиновой наркоманке, но осознание этого бьёт по голове только сейчас. — Он все делал своими руками: клей, масло… Шкуры продавал на сайтах или в городе, дарил знакомым — это казалось отличным подарком, — Эбигейл перебирает в голове памятные моменты, словно выцветшие фотографии: они вместе смеялись, когда она помогала толочь кости или замешивать смесь. Иногда с отцом правда было хорошо. — Он делал подушки, украшения из оленьих голов на стены… ничего не пропадало, иначе это было бы простым убийством ради убийства. Эбигейл замирает. Она, разумеется, давно уже догадалась: в конечном счете, оленину-то они ели. Какова на вкус человечина — она знает ответ на этот вопрос. Не похожа ни на птицу, ни на обычное мясо — жёсткое, сладковатое, с ничем не сравнимым послевкусием. Темнеет лицо Аланы, мелькает хищное удовлетворение в глазах Уилла, и только Ганнибал остаётся привычно-невозмутимым. — Он нас кормил… ими, да? — она говорит это равнодушным, надтреснутым голосом. Ей не столько нужен ответ, сколько — показать свою реакцию. — Вероятно, — Ганнибал склоняет голову, мягко соглашаясь. И смотрит. Эбигейл ловит его взгляд и кристально ясно понимает: или сейчас она сделает всё правильно, или её засадят в психушку, а затем и в тюрьму. И она играет. Красиво открывает рот с подрагивающими губами, отводит распахнувшиеся глаза. Она умеет бояться — легко вытаскивает из самых отдаленных закоулков памяти самые тёмные, паршивые моменты своей жизни, вспоминает, как отцовские ладони трепетно сминают её бёдра и ласкают чуть ниже пупка, как холодные сухие губы смыкаются у неё на шее и шепчут: «всё будет хорошо». Ей не нужно играть отвращение, страх и брезгливость — они сами наполняют её тело плотной удушливой волной, забиваясь в уши, ноздри, рот, заставляя её задыхаться и подрагивать. Самые хорошие актёры не играют: они переживают нужные эмоции, и уж вот это-то Эбигейл Хоббс умеет. Она украдкой ловит полный одобрения взгляд Ганнибала и понимает — получилось. Но, что совсем странно, Уилл тоже едва заметно одобрительно кивает. — Он… он убивал их, — она продолжает говорить, чуть всхлипывая, — чтобы не убить меня? — Эбигейл, — Алана не выдерживает первой. Она сочувственно сжимает её руку в своих ладонях и по-матерински нежно успокаивающе оглаживает. — Ты не виновата. Не тебе отвечать за поступки твоего отца. — Но… не будь меня, все они были бы живы! — Эбигейл до последнего прячется за пушистой шкуркой послушной испуганной девочки и молится, чтобы кто-то или что-то наконец прекратило этот цирк. Цинично, но ей слишком надоело выступать в главной роли шоу уродов. — Мы не знаем этого наверняка, — Алана продолжает успокаивать её своим мягким тёплым голосом, и даже в её взгляде Эбигейл чудиться одобрение. Если все они, каждый, знает, что она была частью системы, которую бережно отстроил отец — почему всё ещё продолжают эту пытку? Почему продолжают делать вид, что она непричастна, что никто не знает о том, что происходило на самом деле? Она уже почти готова оборвать марионеточные нити, цепко связывающие каждый сантиметр её тела, сорваться на крик, спросить, наконец, как что-то капает ей на лицо. Вязкое, тягучее, оставляющее след на коже — ей знакомо это чувство, она понимает, что это, ещё в первые же секунды. — Это… кровь? — она механически стирает со лба густую каплю и глупо смотрит на нее. Остро хочется слизать языком, почувствовать приятный металлический вкус, оттенённый чужим предсмертным ужасом. Истерическое удивление играть не приходится: — Откуда здесь кровь?! Уилл срывается первым: он даже не дожидается её вопроса. Эбигейл видит, как он бросает короткий пристальный взгляд на потолок, легко находит лестницу и буквально взлетает по ней наверх, почти не касаясь ступенек. На всё это ему требуется едва ли больше нескольких секунд, и когда она всё осознаёт, то хочет двинуться за ним, но её останавливает Ганнибал. Он кладёт ей на плечо тяжёлую тёплую руку, чуть сжимает и качает головой. — Хочешь ли ты видеть кто там? — в его взгляде, устремлённом наверх, абсолютная хладнокровность и крупица интереса. Такое запредельное самообладание невольно вызывает зависть. Эбигейл безмолвно смотрит вслед за ним и хочет сказать: «вы ведь точно знаете кто там», но рядом стоит Алана Блум и внимательно следит за каждым их действием. Поэтому Хоббс прилежно закрывает ротик на замок и на всякий случай сжимает челюсти, пока они втроем остаются внизу, а Уилл приглушённым хриплым голосом спешно вызывает Джека Кроуфорда.***
Уилл смотрит на девушку хищно, с безмолвным холодным любопытством — это подруга Эбигейл, Мариса, и, пожалуй, встретиться им сегодня уже не удастся. По идее, утром она должна была прийти, чтобы навестить их подопечную: развеселить, поддержать, сказать что-нибудь хорошее и просто отвлечь. Но вот её тело безжалостно истерзано, насажено на размашистые крупные рога и измазано в собственной крови, ласковыми линиями расчертившими мертвенно-бледную кожу. Пустые чёрные глаза, подернутые полупрозрачной белёсой пеленой, смотрят безжизненно и немного грустно, пока она безмолвно рассказывает Уиллу историю своих последних минут. Он чувствует её страх, чувствует шумящую в ушах тишину, чувствует безразличные мужские руки, крепко держащие её слабеющее тело. Хладнокровный убийца, превосходно рассчитавший каждый её шаг и безжалостно нанёсший точный смертельный удар — это Подражатель, Грэм более чем уверен. Он чертовски умён: почерк совсем иной, словно он поменял руку и написал историю не правой, а левой, но от него — Уилла — он не скрывается. Подражатель позволяет ему уловить ту самую тонкость, которая отличает его от обычного убийцы: эта девочка не жертва. Скот. Грэм не сводит взгляда с изувеченного тела — такого же прекрасно-безобразного, как то, что он видел в золотистом поле — и не сдерживает ухмылку. Его эмпатия, в кои-то веки, под чётким и уверенным контролем, а тьма, послушно стелющаяся пол руку, неторопливо обходит место преступления негромкими клацающими шагами. Её острые когти хищно стучат по деревянному полу, а с выпирающих стальных клыков капает густая слюна. Она восхитительно послушна сейчас — вторая половина его собственного сознания, и Уилл было тянется к ней, чтобы потрепать по холке, но его прерывает негромкий голос: — Это мог быть тот, кто следил за домом? — Ганнибал возникает за его спиной бесшумной тенью, но Уилл не вздрагивает. Он знает о том, что Лектер ходит бесшумно, и достаточно доверяет для того, чтобы не опасаться: безмолвное присутствие Ганнибала уже начинает входить в привычку. — Сложно сказать, — Уилл откликается не разворачиваясь, лишь задумчиво прищуривается. Он стирает со своего лица ухмылку и с некоторым трудом давит сладкую дрожь, прошедшуюся по телу от звучания голоса Ганнибала. Вслед за хищным любопытством его тело наполняется спокойствием. Ему нравится этот подражатель, и ему нравится Лектер. — Но? — Уилл скорее знает, чем слышит, что после короткого вопроса Ганнибал приближается на несколько шагов, и оборачивается, медля. Смутное чувство интуиции заставляет его задержать рвущиеся с языка слова, и, как выясняется, его интуиция неизменно хороша. — Вы привезли Эбигейл Хоббс обратно в Миннесоту, чтобы узнать — причастна ли она к убийствам отца и что мы видим, — из темноты появляется недовольный Джек и, боже, как же вздрогнувший Уилл ненавидит его в этот момент. Он не расист, но чёрным определенно необходимо запретить таиться в помещениях без света. — Мы видим новый труп. Уилл слегка встряхивает головой, прогоняя из тела последние следы испуга, фыркает и смотрит на губы девушки. — Он оцарапал пальцы, — он неторопливо рассматривает малейшие следы на её теле, подсвечивая себе фонариком и с лёгкой жалостью глядя на склеившуюся на полу кровь. Как неэкономно, можно было бы найти ей гораздо лучшее применение, — здесь чужеродная ткань и то, что может быть остатками крови. — Уилл, — Джек говорит жестко, чеканя слова, из-за чего в его речи ярче прослеживается эбоникс, — ты сказал, что Подражатель умный психопат, который не будет следовать шаблонам и не позволит проследить мотив. Что он так больше не убьет — это твои слова. — Я мог ошибиться, — Грэм легко признает за собой возможность ошибки, даже зная о её несостоятельности. Это так просто, что пьянит. — Факт в том, что у нас есть труп и улики. А ещё в том, что её убийца хочет нам что-то сказать. Громко. Следы насилия на девичьем теле видны невооруженным взглядом, точно так же, как и следы сопротивления. Уиллу интересно, как именно это произошло, но сейчас ему не хочется погружаться в произошедшее слишком глубоко. Видимо, правду говорят циники: когда художник не страдает, он не сможет рисовать лучшие свои картины, а у Уилла были излишне приятные вечер и утро для того, чтобы страдать. Картину этого преступления нарисуют и без него — не так чётко, совсем не уловив сути послания, но ему это и не нужно. Пускай Джек и его верные пёсики сами попробуют сыграть по правилам Подражателя. — Хоббс никогда не бил жертв, зачем же это делать подражателю? — Джек говорит растерянно, когда подходит ближе и с ясно различимой брезгливостью смотрит на искалеченное тело. Он не касается его пальцами, потому что забыл захватить перчатки, но под брезгливостью в его глазах прячется острейший скальпель, взрезающий жертву и выворачивающий её на изнанку, чтобы лучше рассмотреть. Как жаль, что никакой остроты ему не хватит, чтобы увидеть картину целиком. — Провокация, — Ганнибал тоже делает пару шагов и легко перетягивает огонь на себя — за это Уилл ему благодарен. Джек порой раздражает своим непониманием. — Тот, кто убил эту девушку — виновен и в смерти предыдущей жертвы. Ах, да, Джек, — судя по едва различимому шороху, Лектер поворачивается к агенту лицом, — кто-то следил за домом Хоббсов. — И вы молчали? — Джек молчит несколько секунд, а затем говорит, и в голосе его отчётливое осуждение, постепенно наполняющееся негодованием. Уилл, пользуясь тем, что Кроуфорд сейчас не видит его лица, выразительно закатывает глаза. — Мы говорим сейчас, — Грэм педантично шкрябает пальцем по коже, пытаясь понять: кровь это или странная грязь, и недовольно фыркает. — Скажи на милость, когда ещё мы должны были сообщить о слежке? Джеку явно нечего на это сказать, но Уилл с лёгкой агрессией думает о том, что в его паршивом рте всегда найдётся пара слов по делу. Или не совсем по делу. — Могла ли Эбигейл Хоббс знать подражателя? Или первую жертву? Могла ли она быть убийцей? — Джек напирает, нетерпеливо требуя ответов, и Уилл мысленно делает глубокий вдох, чтобы не придушить его тут же. Ему за глаза хватило позавчерашних нотаций и догадок, чтобы выслушивать ещё. — Нет, — Грэм терпеливо отрицает, внимательно глядя на безвольно склонившуюся голову. Он уже видел фотографии этой девушки: сложно не заметить, что они очень похожи с Эбигейл, да вот только… — Она точно не могла убить свою подругу. Не только потому что они подруги, а потому что Эбигейл была под нашим — моим — наблюдением. Он полностью сосредотачивается на внезапно обнаружившемся факте: Марису подстригли. Причём уже после смерти. Уилл охватывает её взглядом ещё раз, подмечая детали, которые раньше не замечал: это внезапная новая стрижка, правильный ракурс, освещение — если приглядеться, девушка была похожа уже не на Эбигейл. А на него. Это немного странно со стороны Подражателя и очень мило. Уилл невольно улыбается самыми кончиками губ и поводит носом, принюхиваясь. Имея достаточно острый нюх, с некоторым трудом можно различить за густым металлическим запахом крови, что от её волос едва уловимо пахнет свежими грушами. Какая прелесть. — Ты не спал? Или, возможно, там были расставлены камеры наблюдения? — Джек продолжает допытываться, но Уилл уже не раздражается из-за этого, как раньше. Он слишком умилен внезапным проявлением почтения, чтобы обращать внимание на такие мелочи. — Я не спал, — Уилл наконец поворачивается, не сдерживая легкую насмешливую улыбку и снисходительно глядя на раздражённого Джека. — И, более того, мы втроём до часу ночи сидели в гостиной, общались. После я уложил Эбигейл спать, но сам вернулся на кухню и провел там всё оставшееся время. Перебирал коробки, следил за периметром, думал, — Уилл слегка приподнимает правую бровь, тщательно пряча тонкую издевку. — И — да, коль уж ты подозреваешь тут всех, Ганнибал в ту ночь был со мной. Грэм врал, причём вполне серьёзно — в действительности, он видел только две вещи: как спала Эбигейл, и как в постели не было Ганнибала. Скажет ли он об этом хоть кому-нибудь? Нет. — Кхм, — Джек почему-то неловко кашляет, но тут же переключается, мысленно перебирая возможные вариации произошедшего, и Уилл практически слышит лихорадочный скрип шестеренок в его голове. Он не хочет встречаться взглядами с Ганнибалом, потому что там его будет ждать вопрос. А ответа на него у Уилла пока нет. — Алана говорила, что Эбигейл склонна к манипуляции. — Возможно, — Уилл безразлично пожимает плечами. — Как и любая девочка-подросток её возраста. Но никакая манипуляция не позволит ей таинственным образом исчезнуть из дома и так же таинственно вернуться, пройдя мимо двоих. Джек, ты ищешь иголку не в том стоге сена. У нас есть главный факт, — Грэм с некоторым облегчением переводит изрядно поднадоевшую ему за последние недели тему, и наконец выпрямляется, поворачиваясь к Джеку и вставая плечом к плечу с Ганнибалом, — тот, кто насадил девушку на рога в поле, и тот, кто сделал это, — он элегантно указывает пальцем на тело напротив, — один и тот же человек. Узор разный, но след одинаковый. — Эбигейл Хоббс не убийца, — Ганнибал обращается к Джеку: Уилл легко различает интонации его голоса, когда он говорит с ним, а не с кем-то другим. — Но она может быть его целью. Уилл замирает — об этом он не думал. Конечно, Эбигейл сейчас под самым надзором, и одну надолго её никто не оставит, но нельзя же всю жизнь держать Хоббс под замком. А в том, что Джек с легкостью на это пойдёт, будь у него повод, Грэм не сомневается. — Думаю, Эбигейл Хоббс можно вернуть домой, — однако Кроуфорд изрядно удивляет его своими следующими словами. — Она смогла пережить ночь, сможет и дальше существовать в этих стенах. Доктор, — он не поворачивает головы к Ганнибалу, продолжая буравить Уилла пристальным взглядом, говорит Джек, — не сопроводите ли её? Лектер переводит сложный взгляд с Уилла на Джека, медля, но Грэм едва заметно кивает и тот всё же уходит. Он не прощается, но Уилл чувствует мягкое прикосновение горячей сильной ладони к своей пояснице. Это внезапно возвращает ему пошатнувшееся было спокойствия. Что бы то ни было, вместе они разберутся. — А ты останься, да, — Кроуфорд бросает быстрый взгляд в спину Лектера и снова полностью сосредотачивается на Уилле. — Составь мне портрет. Я хочу знать всё. Уилл качает на это головой, но не спорит, позволяя Джеку почувствовать вкус власти и собственной важности. А с Эбигейл в следующий раз они встречаются, когда на неё в собственном же доме нападает Николас Бойл. И это восхитительная новость.