***
Кровь кажется тёмно-бордовой в приглушённом холодном свете, и прозрачная ледяная вода не разбавляет её густой, насыщенный оттенок. На тонкой, светлой почти до белизны коже она выглядит особенно гротескно, но Уилл смотрит на свои кровоточащие руки спокойно, даже равнодушно. Он уже пытался смыть с них кровь — тёр, мылил, скоблил, но итог всё равно оставался один. Собственная судьба будто раскинулась перед ним его же ладонях: взгляд легко вычленяет среди испещряющих ладони алых потёков тонкие линии жизни, ума, сердца и чёрт ещё знает чего. Кровь покидает плотные стенки сосудов неторопливо, уютно обволакивая кожу липким теплом, и её запах дурманит голову: Уилл прикрывает глаза и вдыхает его полной грудью. Густой и терпкий, отдающий железом, он оседает на языке невесомым послевкусием, и Уилл с некоторым сожалением надеется на то, что это очередная его галлюцинация, потому что если это не так — он умрёт. В сущности, не то чтобы ему было противно или страшно, но это отвлекает. К тому же, вязкие тёплые капли стекали с рук на пол и собирались в лужи, которые мешались под ногами. Ступающий по полу босыми ступнями Уилл неизменно наступал в них, и лужи постепенно превращались в глубокие зеркальные озёра, тянущие его к себе, вниз. В них отражается его удивлённое лицо с пустыми, подернутыми задумчивостью глазами и что-то ещё. Отпечаток или отблеск пережитого прошлого. Уиллу чудится, что всё это: испуганный взгляд умирающего Николаса Бойла, его непослушное тело, падающее, словно лишившаяся своих ниточек марионетка, хриплые, булькающие звуки, вырывающиеся из взрезанного горла — не приснилось ему. Воспоминания кажутся замутнёнными, подёрнутыми вязкой пеленой, похожей на густой прозрачный воск, но, в то же время, Уилл отчётливо помнит приятную тяжесть стали в своей крепко сжатой ладони. Это кажется ему ещё более странным — разъярённый Джек, разбудивший его с утра панической трелью телефона, говорил о повешении, но ничего о колотых ранах. И пока Кроуфорд крыл безалаберную охрану на чём свет стоит и клялся запретить любые тряпки в камерах подозреваемых, Уилл потерянно смотрел на собственные руки. Во рту у него отчётливо стоял густой металлический привкус. Его звонок Ганнибалу становится первой и последней вялой попыткой не сойти с ума окончательно. Потому что даже там — в таком до боли реальном видении — его нашёл и вытащил именно Лектер. Чужие глаза: растерянные, но спокойные и сосредоточенные, и тёплые, надёжные руки отпечатываются в голове Грэма чуть ли не яснее всего, так что он невольно снова ищет в них защиты. Может быть, Уилл и хотел бы, чтобы случившееся этой ночью оказалось очередной ступенькой из той бесконечной вереницы иллюзий, что преследовали его всю жизнь, но чтобы это было правдой, нужен живой Николас Бойл. А он сейчас мертвее всех мёртвых. — Уилл, мы прибыли, — из практически медитативного состояния Грэма вырывают три отчётливых стука в дверь и спокойный голос Ганнибала. Он не может сдержать едва различимый облегчённый вздох, когда слышит его — почему-то Лектер приносит с собой долгожданное ощущение безопасности. — Уилл? — Д-да, да, — Грэм растерянно встряхивает головой, смотрит вниз и понимает, что всё это время замер полуголым на собственной кухне, уперевшись задумчивым взглядом куда-то в пустоту. Со звонка прошло не меньше получаса, но он как-будто потерялся, замерев где-то между минутами и ожидая чего-то, что и сам жду конца не мог объяснить. — Ох, боже. Я так задумался, что забыл одеться. Подождите минутку. Уилл ещё раз машет головой, чтобы привести себя в чувство, и легко взбегает по лестнице. Он не может себе позволить разгуливать в утреннем дезабилье перед, фактически, чужим человеком — для такого непотребства они с Томом Лектером слишком мало знакомы. Грэм растерянно кусает губу, ловя себя на слове: дезабилье? Непотребство? И откуда эти слова только вылезли в его сонной голове? Задумавшись над этим, он невольно начинает размышлять и о своём внешнем виде — Уилл в одной лишь длинной рубашке, небрежно застегнутой на несколько пуговиц, и это странно, потому что обычно он предпочитает спать в коротких шортах и футболке. Проснувшись обнажённым, но пребывая в странном полусонном состоянии, он просто накинул на плечи первое, что попалось под руку, и так и спустился вниз. Этот странный день, ей богу, начался ещё более странно. Наконец добравшись до своего гардероба — а это достаточно приличный, но не особо разнообразный набор рубашек-футболок-джемперов-водолазок, джинс и брюк — Уилл на удивление долго не может решить, что же ему надеть. В итоге он останавливается на классических чёрных брюках с щегольскими стрелками, тёмно-синей рубашке с мелким узором, наверняка попавшей в его шкаф с лёгкой руки Аланы, и удобном пиджаке. Подумав, он достаёт из тумбочки небольшую лаконичную коробочку, в которой хранится наследие отца — платиновые запонки. Это две аккуратные змейки тонкой работы: изящная чешуя лаково блестит на свету, а в небольших синих камешках, заменивших им глаза, кажется, горят мерцающие огни. Уилл не уверен, но какое-то внутреннее чутьё подсказывает ему, что это сапфиры, а он не привык не доверять себе. Грэм задумчиво окидывает взглядом своё отражение в зеркале и ловит себя на мысли о том, что чего-то не хватает. Склонив голову к плечу, он приходит к выводу, что… шейного платка. Галстуки он всегда презирал. Но такого у него в доме, увы, пожалуй, не найдется. Философски размышляющий о внезапной необходимости платков в своём гардеробе Уилл изящно спускается по лестнице и легко подходит к двери, открывая её и наконец встречая заждавшихся гостей. — Уилл, — Ганнибал приветственно улыбается ему, но замирает, когда видит, как он одет. Его зрачки расширяются, и Лектер скользит по всему его телу долгим, пристальным взглядом, особенно задержавшись на небрежно расстёгнутой верхней пуговичке. Том за его плечом вскидывает брови и переводит на брата взгляд, почему-то переполненный насмешкой и самодовольством одновременно. Грэм смущённо улыбается краешком губ, позабавившись произведённым эффектом, и мягко тянет: — Ганнибал? Что-то не так? — он заправляет за ухо непослушную кудрявую прядку, задев пальцами подаренную серьгу и негромко хихикает, когда замечает, что Лектер по-кошачьи неотрывно прослеживает это движение глазами, а затем слегка встряхивает головой, будто пытаясь опомниться. Несмотря на это, его взгляд снова возвращается к расстёгнутой пуговичке, словно примагниченный, и Уилл вспоминает о своём сегодняшнем открытии: — Сегодня с утра как-то неожиданно выяснилось, что у меня нет шейных платков. Досадно, правда? Нужно будет озаботиться на днях. — Действительно досадно, — ход диалога в свои руки берёт выглядящий исключительно довольным Том, убедившийся в том, что Ганнибал временно потерян для общества и отвечать не собирается. Он расплывается в ослепительной улыбке и изящным жестом прикладывает ладонь к своей груди, делая вид, что поражён в самое сердце: — Но это абсолютно не мешает тебе выглядеть изумительно. Ну, ты сам видишь, насколько, — он бросает короткий ехидный взгляд на закаменевшего Лектера. — Я предлагаю заехать по дороге… куда мы там едем? Не важно, главное — чтобы мы могли по дороге купить платок. Закрепить, так сказать, оказанный эффект. Уверен — шёлковый, с тонким чёрным рисунком найдется даже… здесь. Да, Ганни, детка? — Не называй меня так, — Лектер моментально огрызается на ехидное прозвище, прийдя в себя, и кидает на брата убийственный взгляд. Тот, впрочем, лишь расплывается в ещё более язвительной улыбке, чем обычно, явно не испытывая перед Ганнибалом никакого пиетета, и Уилл переливчато смеётся. Его веселят их беззлобные перепалки, но эта прекращается, так толком и не начавшись, потому что Лектер снова сосредотачивает всё своё внимание на нём. Благо, очередной своей выходкой Том уже смог привести его в себя. — Уилл, неожиданно видеть тебя в столь… официальной одежде. Джек настоял? Грэм отрицательно качает головой, всё еще негромко посмеиваясь, но не развивает тему дальше. Он в последний раз оглядывается на свой дом, отмечая краем глаза, что насыщенный алый цвет всё ещё неотступно скапливающейся в его ногах крови хорошо сочетается с синим тоном его рубашки, рассеянно треплет по голове подбежавшего пса и наконец перешагивает порог, выходя на улицу, к Лектерам. Кровь струится за ним тонким извилистым следом, испещряющим землю багровыми разводами, но с каждым шагом по направлению от дома её становится всё меньше и меньше. — Уилл… всё нормально? — Ганнибал звучит обеспокоенно, когда по-джентельменски открывает перед Грэмом дверь на переднее сидение своей машины. — Ты выглядишь изрядно погруженным в свои мысли. — Мне не дает покоя случившееся с Бойлом. Это не вписывается в его портрет, — Уилл задумчиво кусает губы, машинально оперевшись своей ладонью о заботливо подставленную ладонь Лектера, и с удобством устраивается на дорогом кожаном сидении. Он заминается на несколько секунд, перед тем как застегнуть ремень безопасности, словно на мгновение забыл как и для чего это нужно, но быстро справляется с собой. — Повеситься в собственной камере, когда тебя уже поймали и ты уже сам признался во всех преступлениях… Это на него не похоже, — Грэм негромко вздыхает, устремив потерянный взгляд куда-то в окно. Он не верит в то, что Николас Бойл может оказаться Подражателем, как не верил и до того, как тот так бесславно лишился жизни. Но если это не учитывать, факт всё равно оставался фактом: этот человек вёл себя именно так, как того требовал психологический портрет. Вполне вероятно, что, если бы не предчувствие, даже сам Уилл мог бы принять его кандидатуру. Но у него это предчувствие было. И была тьма, которая на его памяти никогда не ошибалась. А это могло значить две вещи: либо Бойл настолько хороший актёр, что сумел обмануть и её, либо по прибытии в его камеру Уилл узнает о себе много нового. И не только от Джека Кроуфорда. Ганнибал тактично не поддерживает пространные рассуждения Уилла о Бойле, позволяя ему самому переварить новую информацию, чтобы потом вывалить ударную дозу на неподготовленный разум психотерапевта. Грэм благодарен ему — Лектер в принципе умеет быть поразительно деликатным даже для профессионала — но вот кому в этой машине тишина явно не даёт покоя, так это Тому. Уилл отдает ему должное — он честно выдерживает молчание примерно на протяжении четырёх минут, во время которых успевает исследовать каждый миллиметр заднего сидения, и только потом сдаётся: — Ганнибал, так где здесь продают лучшие мужские аксессуары? Желаю сделать подарок моему новому другу, — в уже привычно насмешливой манере Тома прослеживается что-то среднее между повелительными и иронично капризными нотками. Уилл, не удержавшись, коротко смотрит в зеркало заднего вида, и замечает, как вольготно там развалился Том. Трудно не заметить и цепкий, но вполне игривый взгляд пристальных вишнёвых глаз, который тот лениво переводит с Ганнибала на самого Уилла и обратно. В этих глазах плещутся не только опасные искры, которые Грэм успел уловить ещё вчера, в кабинете Джека — сейчас они затаились, спрятавшись под плотным слоем иронии и насмешки, но Уилл точно знает об их существовании, даже когда не может увидеть — ещё Грэм видит в их глубине отражение теплоты и понимает: как бы Том ни ехидничал, Ганнибал для него очень, очень дорог. — Не стоит, — Уилл благодарно улыбается уголками губ, снова устремив задумчивый взгляд куда-то вдаль. Странное ощущение подавляющего спокойствия, было ослабившееся, снова постепенно накрывает его с головой, будто хочет поглотить. Мысли лениво перекатываются в выбеленном черепе, скребясь об его стенки, и Грэм пространно ловит одну из них за хвост: почему-то ему хочется купить новые вещи. А ещё шейной платок. Много шейных платков. Он сожалеет о том, что дело Бойла не терпит отлагательств — Джек на пену изойдёт, если они задержатся ещё больше — и деликатно отказывается: — У нас не так много времени, чтобы его можно было тратить на одежду. К тому же, я всё равно собирался выделить день для похода по магазинам и обновления гардероба. Но я ценю твою заботу, Том. Уилл улавливает краем глаза, что Лектеры многозначительно переглядываются, но не может до конца понять причину этого жеста. Впрочем, он не особо переживает по этому поводу: эти двое словно имеют какую-то ментальную связь, ну или просто понимают друг друга без слов. Грэм завидует ей — иногда он думает, что бы было, если бы у него тоже был человек, способный по-настоящему понимать то, что происходит у него в голове, способный увидеть и… принять. А может быть разделить на двоих. Эта мысль странная, но безумно притягательная: тьма внутри тоскливо резонирует с ней в такт. Уиллу одновременно и тепло, и грустно от неё, но сейчас ему не очень хочется грустить, поэтому он снова переключается на размышления об одежде. Он думает, что в его шкафу не хватает рубашек и брюк, или, ещё лучше, полноценного костюма. Вообще, одежда никогда не имела для него особого значения — Грэм предпочитал носить те вещи, в которых ему было комфортно, полагаясь скорее на собственное чутьё, чем на мнение окружающих. Но сейчас это самое чутьё весьма красноречиво заявляло о своём желании перемен. А Уилл не привык игнорировать его подсказки даже в настолько бытовых вопросах. Он невольно касается пальцами отцовских запонок: пробегается самыми подушечками по рельефной, искусно вырезанной чешуе. Они слегка тепловатые, явно нагрелись от солнца и теперь готовы отдать ему всё своё тепло, а камни, заменяющие крохотные змеиные глазки, кажутся совсем настоящими и умными. Грэм хмурится, прогоняя наваждение, и снова расслабляется — тёмная, густая кровь наконец перестала стекать с его рук, методично заливая всё свободное пространство, и совсем сошла на нет. Ему спокойно — и это другое спокойствие, не такое, как то, что было утром. Оно ненавязчивое и умиротворённое, поэтому он глубоко удовлетворенно вдыхает прохладных воздух и решает, что ехать в тишине, не поддерживая диалог хотя бы из вежливости, неправильно. — Том, — Уилл легко ловит в отражении скучающий взгляд вишнёвых глаз и усмехается тому, как скука в них моментально сменяется заинтересованностью, стоит ему заговорить. Он думает о том, что прочитать Ганнибала намного сложнее: то ли он менее эмоционален, то ли просто лучше держит лицо. А может это сам Том просто позволяет ему увидеть больше — такой вариант Грэм тоже не исключает. — Сложно не заметить, что вы с Ганнибалом похожи жестами и мимикой. Да и образом мышления, пожалуй, тоже. И всё-таки, ваша внешность разнится. Вы родные братья? — Можно сказать, что мы братья по духу, но не по крови, — Том сощуривается, но отвечает достаточно охотно. Уилл чувствует, что он почему-то решил быть искренним, и ценит это своеобразное проявление доверия. — У нас были разные родители, но воспитание наше лежало на плечах одного человека, которого мы сейчас называем отцом. Он был лучшим учителем в детстве, превосходным наставником в юности, и по сей день остаётся прекрасным советчиком. Что касается наших биологических родителей… Они мертвы. И я бы не сказал, что сожалею об этом, хотя за Ганнибала говорить не могу, — он кривит губы, словно давит презрительную улыбку, и бросает на брата короткий взгляд. Уилл замечает, что благовоспитанно следящий за дорогой Лектер усмехается самым краешком рта, и убеждается в том, что по крайней мере в этом эти двое точно друг с другом солидарны. — Удивительно, но за последнее время мне уже несколько раз приходилось вспоминать о них — впервые за достаточно большой промежуток, между прочим. Впрочем… прошло слишком много лет, чтобы это могло как-то меня задеть. Даже удивительно, сколько внимания я уделял этому в юности. — Получается, вас усыновили? — Уилл приподнимает брови, взвесив все за и против, и всё же задаёт противоречивый вопрос. Он чувствует, что Том готов дать на него ответ — иначе даже не пытался бы спрашивать — и слишком интересуется правдой, чтобы пренебречь такой возможностью. Может быть, дело в том, что всё, так или иначе связанное с Ганнибалом Лектером, вызывает в нём живейший интерес. — Отнюдь, — в этот раз Том всё же отводит взгляд, но он не выглядит так, словно скрывает давнюю боль, скорее задумчивым. Уилл понимает, что для него то время — уже прожитый этап, давно пройденная дорога. Интуиция подсказывает, что одна из главных причин, по которой он вообще удосуживается ответа на этот вопрос — это хранящий умиротворённое молчание Ганнибал. И всё-таки Грэм слегка поворачивает голову, прислушиваясь: ему не хочется упустить ни единого слова. — Лично я вырос в сиротском доме при церкви. А человека, которого в последствии начал называть отцом, я встретил уже в пансионате. — Сколько же тебе лет, Том? — Уилл невольно оборачивается, изумлённо распахнув синие глаза и приоткрыв рот. Том едва уловимо вздрагивает, когда видит выражение его лица и слышит невольно сорвавшиеся с губ слова — в глубине его глаз мелькает нечто вроде узнавания, которое, впрочем, быстро сменяется привычным расслабленным лукавством. Грэм не обращает на это внимание, его больше занимает другое: — Сиротские дома ведь прекратили свое существование ещё во второй половине 20 века, если меня не подводит память. И так не только в Штатах, но и в Великобритании. — Я выгляжу моложе, чем есть на самом деле, — Том выглядит умиленным с его непосредственной реакцией и шутливо подмигивает, картинно проведя рукой по безупречно уложенным волосам. — Можно сказать, я живое подтверждение того, что спа-салоны и прочие небольшие тайны, помогающие поддерживать молодость дольше двадцати пяти лет, придуманы не просто так. Ганнибал, к слову, младший из нас двоих. И разница у нас почти д… — Знаешь, Уилл, — словоизлияние Тома внезапно прерывает Ганнибал, неодобрительно блеснувший глазами. Уилл невольно хихикает, когда замечает, как старший из Лектеров самодовольно скалится на заднем сидении — кажется, кое-кто здесь не особо любит вспоминать о чужом старшинстве. Это смешно, неожиданно и очень мило. Внезапно всё ещё слегка недовольный Ганнибал бросает на него короткий заговорщический взгляд и ехидно тянет: — именно поэтому я всегда вожу с собой в багажнике совочек. На всякий случай. Мало ли — песок сыпаться начнёт, — он невинно хлопает ресницами и Грэм не может сдержать смех, когда видит в зеркальце, как у Тома сзади возмущённо распахиваются глаза. Лектер же мстительно добавляет: — Наша разница в возрасте играет явно не на твою пользу, братец. Я бы на твоём месте о ней не вспоминал. — Как скажешь, Ганни, детка, — Том неохотно признаёт своё поражение в этой пикировке, но не может удержаться от того, чтобы оставить последнее слово за собой. В этот раз уже Ганнибал возмущенно сверкает глазами, а Уилл прикрывает рот ладонью, пытаясь скрыть подрагивающие от смеха плечи. Он в который раз замечает, что следит за их перепалками с огромным удовольствием. Выждав время, и в полной мере насладившись своим неожиданным триумфом, Том всё-таки переводит разговор на другую тему: — К слову о шейных платках… Оставшуюся поездку они обсуждают последние течения моды, смену фасона и покроя одежды у мужчин и их неизбежную цикличность. Уилл участвует в разговоре с удовольствием, даже Ганнибал нет-нет да вставляет своё слово. О Томе и речи не идёт — тот разглагольствует с горящими глазами и явным знанием. Грэм удивлён — он не мог и подумать, что Том окажется таким любителем качественной одежды. Впрочем, можно было догадаться, глядя на то, как он одет. — Ну что сказать, — Том патетично помахивает рукой, подводя итог яростного тридцатиминутного монолога о воротничках, заслушаться которым умудрился даже Ганнибал, — будучи в детстве лишенным возможности соответствовать статусу своей крови, я наверстываю упущенное. Мой муж говорит, что это переросло в манию и зависимость, но я остаюсь при мнении о том, что уж лучше выглядеть представительно и иметь в гардеробе ман… костюмы на любой случай и любую встречу, чем выглядеть нелепо. Пожалуй, да, —они как раз подъезжают, так что Том неторопливо выплывает с заднего сидения, изящным жестом оправив сначала лацканы щегольского пиджака, а затем манжеты, стряхивает с предплечья невидимую пыль и довольно проводит рукой по уложенным волосам, — я люблю выглядеть красиво. И никто не может мне это запретить. — Благо, эта истина наконец до тебя дошла, — Ганнибал ехидно цокает языком, запирая машину и ставя её на сигнализацию. Он бросает лукавый взгляд на хихикающего Уилла, а затем с деланным беспокойством качает головой: — а то мы все уж думали, что потерян наш красивый мальчик Томми… — Ганни, детка… — продолжить ехидный разговор, грозящий перерасти в очередной обмен шпильками, им не удаётся. Его прерывает вышедший навстречу и злой, как тысяча чертей, Джек Кроуфорд.***
Дерьмовость дня определяется тремя факторами, и все они непосредственно связаны с утром: где проснулся, с кем проснулся и из-за чего проснулся. Джек Кроуфорд проснулся у себя дома, в постели, с любимой женой под боком, но от звонка с информацией, которая одним размашистым росчерком испоганила ему весь день наперёд. А может быть и сразу несколько дней, кто знает. Плотный, наскоро проглоченный завтрак, водянистый кофе и затянувшаяся дорога до Академии ФБР утро, мягко говоря, не улучшили, поэтому Джек с чистой совестью и — совсем немного — мстительным удовлетворением поганит его Уиллу Грэму. Сонный, растерянный спецагент, явно до этого предававшийся утреней неге в своей постели, поднимает Кроуфорду настроение. Для полного счастья ему не хватает только возможности испортить настроение ещё и двум Лектерам, но, учитывая, что с недавнего времени они исполняют роль личной свиты Грэма, у Джека всё только впереди. Тёмное, злорадное довольство наполняет его тело изнутри густой, вязкой массой, когда он поднимает тройку своих лучших агентов на дело. Ворчливая из-за раннего подъема Катц, полумёртвый Зеллер, только что закончивший ночную смену и не менее полумёртвый Прайс, всю ночь занимавшийся очередным делом, тоже приносят Джеку некоторое примирение с несправедливостью окружающего мира: по крайней мере, плохо не ему одному. Так, вдоволь прооравшись на любимое сонное царство, Кроуфорд приходит в чуть более благодушное из ста своих настроений разной степени отвратительности, и настраивается на рабочую волну. Он добирается до бывшей камеры Подражателя быстро — за полчаса до появления Уилла — и успевает за это время поразительно многое: словесно растирает в пыль охранника, уснувшего на посту и не заметившего сбоя в системе видеонаблюдения, выдаёт с десяток указаний задушенным работникам, мечущимися по всему зданию, подобно вспугнутым мухам (и ему даже не важно, что они не находятся в его прямом подчинении), а затем с предвкушением принимается ждать Уилла. Он поминутно поглядывает на часы, чтобы иметь ещё один повод порычать, но Грэм не опаздывает. Его лучшая ищейка появляется с отвратительной пунктуальностью (Джек считает: буквально минута в минуту) и плавно выскальзывает из машины Ганнибала. А Кроуфорд чувствует, что у него медленно, но неотвратимо падает челюсть. Уилл — обычно закрытый и отстранённый, полностью погруженный в собственные мысли — заливисто смеется над шутливой перепалкой двух Лектеров, ненавязчиво, но целеустремлённо окруживших его с двух сторон, и выглядит он при этом не менее непривычно. Грэм в щегольском классическом костюме и стильной тёмной рубашке, и даже привычное очаровательное буйство кудрей на его голове кажется элегантным — он сейчас определенно не выглядит как специальный агент на службе ФБР. Скорее как… модель. Такая изысканная, тонконогая сучка с лаконичным чёрным ошейником и властной рукой хозяина на другой стороне поводка. Джек понимает, что этот поводок отнюдь не в его ладони, и это чертовски, чертовски сильно его злит. Особенно когда он замечает, как кокетливо Уилл хихикает над удачной шпилькой Ганнибала, и каким довольным — словно обожравшийся сметаны кот — при этом выглядит сам Лектер. Что же, по крайней мере, хозяина не пришлось искать долго. Джек решительно хмурит брови, чувствуя, как градус его напряжения снова постепенно растёт вверх, и резво направляется в сторону Грэма и двух братьев. Перед тем, как подлететь к ним разъярённой грозовой тучей, он успевает услышать лишь глупые прозвища и раздражающую концентрацию излишне-счастливого настроения. Кроуфорд практически упивается тем, что в его полной власти испортить им всем обстановку. — Не буду говорить, что утро доброе — оно таковым не является, — раздражённый Джек сразу бросается с места в карьер, бесцеремонно врываясь в милую беседу. Судя по хлопнувшему глазами Грэму, прищурившемуся доктору Лектеру и вскинувшему бровь мистеру Лектеру, ему более чем удаётся передать кипящую внутри экспрессию, но Кроуфорд вовсе не собирается удовлетворяться малым. Его маленький внутренний демон гадливости настойчиво требует большего, поэтому он решительно продолжает: — Я не буду извиняться, что украл у вас драгоценные часы совместной работы, потому что в этом деле Уилл Грэм все ещё мой подчиненный. И вас, — Джек по очереди выразительно тыкает пальцем сначала в Ганнибала, а после — особенно агрессивно — в Тома, — я к месту преступления не допущу. — Джек, — Уилл мелодично смеётся, насмешливо заблестев своими невозможно-синими глазами, и Кроуфорд чувствует себя уязвлённым. Судя по всему, вывести Грэма будет сложнее, чем кажется. — Это мелочно даже для твоей мстительной натуры. Ганнибал обладает незаурядным умом и бесспорным превосходством в понимании человеческой психологии среди всех нас, а у Тома непредвзятый взгляд на ситуацию и изрядный опыт. Они могут быть полезны. — И всё же, моё слово — нет. Не пытайся меня переубедить, Уилл, у тебя всё равно не получится, — Кроуфорд упрямо поджимает пухлые тёмные губы и недовольно наблюдает за закатившим глаза Грэмом. Оба Лектера переглядывается над уилловской кудрявой макушкой — растерянно, но отвратительно-понимающе, чем бесят Джека только больше — хотя возражать не собираются. Кроуфорду хочется скрипеть зубами из-за мерзкого чувства снисходительности, которое он ощущает от этих двоих: они будто молчаливо решают не обращать на него внимания, как на визгливую собачонку, плотно сидящую на цепи. Джек думает о том, что сегодня план по сравнению с собаками определенно перевыполнен, и решительно пригоняет из головы последние робкие сомнения. Конечно, он понимает, что Уилл прав — это мелочно и никак не сравнится с тем скандалом, что все они пережили в его кабинете вчера, но так же он знает и о том, что со временем несколько лёгких укусов вполне могут стать равнозначными смертельному. — Знаете, у меня сейчас такое настроение отличное, — направленную на непримиримого в своём упрямстве Джека укоризненную тишину прерывает беззаботно мурлыкнувший Том, засунувший руки в карманы брюк. — Пожалуй, не в последнюю очередь из-за вчерашнего… сегодняшнего… Намедни выпитого, в общем, виски. Так что я не стану возражать, — он вполне миролюбиво улыбнулся, с явным удовольствием наблюдая за чуть ли не скрежещущим зубами Кроуфордом. — Меня больше интересует вопрос следующего характера: здесь есть приличный ресторан поблизости? Нет? — он некоторое время смотрит на скептично настроенного Джека, затем на сочувственно покачивающего головой Уилла, и пытается нащупать хоть что-то: — Просто ресторан? Может, кафе? Что, тоже нет? Ну хотя бы буфет-то в этом, с позволения сказать, заведении есть? Да вы что, даже собственных работников голодом морите? Том звучит раздражённым, но только на первый взгляд — он и не пытается скрыть ехидство, плещущееся в прищуренных глазах. Джек медленно закипает с каждым словом, хотя и понимает, что Лектер добивается именно взрыва злости, который Кроуфорд не может себе позволить в его отношении. И, судя по едва уловимой усмешке Уилла, мешать ему в этом никто не собирается. — Том, не бесись, — грозящий вот-вот разразиться взрыв дипломатично прерывает Ганнибал, с некоторым сожалением покинув своё привычное уже место за плечом у Уилла, и подойдя к брату достаточно близко, чтобы утешающе похлопать его по спине. Впрочем, в его действиях Джеку видится лишь фальшь и тонкая насмешка. — Конечно, тут есть, м-м-м… столовая. Я тебя туда отведу, как раз сравнишь… два мира. В словах Лектера нет особого яда, разве что только лукавство, но Джек всё равно морщится от отвращения. Тем не менее, он молчит: за время их знакомства Ганнибал заслужил достаточно его уважения, чтобы Кроуфорд, как бы ни бесился, держал себя в узде. Если бы здесь не было его язвы-братца, Джек, пожалуй, и не подумал бы отказывать ему в допуске к месту преступления, но Томас Лектер всё ещё стоит перед ним, сверкая ехидными вишнёвыми глазами, и поэтому Кроуфорд молча указывает братьям направление к буфету. А затем, честно пережив все долгие взгляды, которыми успевают обменяться Ганнибал и Уилл, пока расходятся в разные стороны, почти силком утаскивает Грэма за собой, по дороге вводя в курс дела. Он, яростно жестикулируя, рассказывает, как повешенного на простыне Бойла нашли утром, как раз в то время, когда заключённым приносят завтрак. Уилл машинально кивает в такт его словам, но не выглядит загруженным или хотя бы раздражённым. Чем дольше Джек на него смотрит, тем больше обращает внимания на то, что раньше терялось за обычной просторной одеждой и очками с толстой оправой: Грэм двигается плавно и легко, будто не идёт, а плывёт, и в каждом его движении прослеживается эта странная, в чём-то даже изящная слаженность. Особенно раздражающим Кроуфорд находит то, что всё это, кажется, было и раньше, но он не замечал, несмотря на то, что считал себя достаточно наблюдательным. — По крайней мере, там хотя бы не наследили и нам досталась незапятнанная чужими отпечатками комната, — Джек ворчливо фыркает себе под нос, припомнив не самые удачные моменты в своей практике, и продолжает целеустремленно тащить Уилла за собой. — Записей за этот период нет, потому что — какая приятная, блядь, неожиданность — случился внезапный сбой в аппаратуре. А охранник, который в это время патрулировал коридор, ничего странного не слышал и не видел. Чертовщина какая-то! — возмущённый Кроуфорд экспрессивно взмахивает руками, сдерживаясь, чтобы не сплюнуть себе под ноги, и чуть не задевает невозмутимо отклонившегося немного в сторону Грэма. — Мне это всё абсолютно не нравится. Надеюсь, что уж ты-то точно сможешь найти хотя бы какую-то зацепку. — Джек, — в голосе Уилла прослеживается мягкая укоризна, как если бы он говорил с неразумным ребёнком, а уголки капризно очерченных губ подрагивают в улыбке. Ему всё ещё весело, и это чертовски бесит, — я никогда раньше не расследовал самоубийства. Не спорю, у них есть свой особый отпечаток, но… — А если его убили? — Джек резко разворачивается, замирая на месте и впивается испытывающим взглядом в недоумённо распахнувшиеся синие глаза. Он знает, что Уилл не любит прямой зрительный контакт. По крайне мере, раньше не любил. Но в этих глазах напротив Кроуфорд не видит неудобства: Уилл не пытается увести взгляд или прикрыть веки, он лишь хлопает длинными ресницами, скептично приподняв бровь. Грэм действительно сильно изменился с начала их совместной работы — Джек не уверен, в какую сторону. А ещё сейчас, когда они стоят так близко друг к другу, Кроуфорд легко может уловить тонкий аромат изысканного мужского парфюма. Именно того, каким обычно пахнет от доктора Лектера. Запах едва уловимый, не такой, как если бы Уилл просто им воспользовался, и Кроуфорд старательно гонит прочь из головы мысли о том, почему Уилл Грэм пахнет Ганнибалом. — Ты себя сам-то слышишь? Хочешь сказать, что кто-то пробрался ночью мимо дюжины охранников в запертую камеру предварительного заключения, повесил Николаса Бойла на его же простыне и так же незаметно растворился? Звучит уж слишком магически, Джек, — Грэм искренне смеётся, тряхнув головой, из-за чего непослушная кудрявая прядка падает на высокий гладкий лоб, и легко проскальзывает мимо. Он абсолютно точно первый раз в этом месте, но двигается уверенно и в правильном направлении, будто знает или чувствует, куда нужно идти. — Я уж молчу о мотиве. Может, это призрак одной из его жертв, м-м? — Откуда ты знаешь куда идти? — от глаз Джека не скрывается неожиданная осведомлённость Уилла, и он напряжённо сощуривает тёмные глаза, кажущиеся гротескно-чёрными в тусклом освещении коридора. Профессиональная привычка подозревать всех, кого можно, нужно и нельзя, в очередной раз даёт о себе знать. — Я так посмотрю, ты ещё и паранойю на полную включил, — Уилл оборачивается лицом к Кроуфорду, вскинув брови, но продолжает идти спиной вперёд. Джек с неудовольствием отмечает, что Грэм даже так умудряется двигаться изящно. — Мы идём по длинному коридору без ответвлений и окон, а в самом его конце одна единственная дверь с электронным замком и охранником в форме рядом. Вот уж действительно, Джек, и куда мне идти? В этот раз Грэм не скрывает прозвучавшей в голосе издёвки, и уязвленный Кроуфорд в очередной раз думает, что день, который начинается с убийства заключённого, не может быть хорошим. Он со всем доступным ему достоинством неспешно догоняет усмехающегося Уилла и бесится, чувствуя, как бурлящее пламя ненависти ни к кому конкретно и пылающего раздражения всё сильнее разгорается внутри. Особенно во всём этом его бесит то, что он так и не смог испортить настроение кому-то помимо себя. Джек ловит себя на мысли о том, что хочет быть Николасом Бойлом, успешно избавившимся от всех своих проблем и изрядно подпортившим жизнь остальным. В камеру Джек входит первым, бросив на охранника короткий мрачный взгляд, и внимательно осматривает происходящее внутри. Здесь уже вовсю работает тройка его личных ищеек: сонная Беверли как раз заканчивает снятие образцов с безжизненного тела Бойла, а стоящие в шаге от неё Зеллер и Прайс вовсю увлечены спором о предпочтительных способах самоубийства. Скользнувший следом Уилл молча останавливается за широким плечом Джека, с любопытством вслушивается в их диалог. — Возможно, конечно, что единственный способ выйти из этой камеры, после всего того, что он натворил — это повеситься, — Брайан экспрессивно помахивает зажатой в руках папкой с уликами и оглядывается в поисках поддержки на Катц, но та стягивает перчатки и не выглядит особенно заинтересованной в теме разговора, поэтому он снова переводит взгляд на Джимми. — И всё же, худшего способа, как по мне, не придумаешь. Ей богу, лучше пулю в лоб. — Не могу с тобой согласиться, дружище, — Прайс задумчиво скрещивает руки на груди и дергает плечом, поёжившись, — если ты чёртов псих и тебе нравится ощущение уходящей жизни, то лучшего способа, кроме как через повешение, наверное, нет. Асфиксия, сам понимаешь, дело такое… всяким шизофрендам обычно нравится, — он передергивается, глядя на чужое тело со смесью некоторой брезгливости и заинтересованности, а затем поднимает глаза на Зеллера и случайно замечает стоящих в проходе агентов. Когда Джимми начинает говорить, в его голосе сквозит удивление и вполне искренне дружелюбие: — О! Удивительно видеть тебя тут, Грэм. Я уж думал, нам больше не удастся лицезреть твою смазливую мордашку. — Потому что слухи о моём временном уходе в международный отдел не такие уж и слухи? — Уилл весело отшучивается в ответ на беззлобное подтрунивание и плавно подходит к Катц, чтобы — Джек злобно скрежечет зубами от того, насколько его бесят эти внезапно из ниоткуда появившиеся джентельменские повадки — галантно коснуться мягкими губами тыльной стороны небольшой крепкой ладошки. В его действиях нет какого-то подтекста, лишь чистая доброжелательность, и, оторвавшись от её руки, Грэм расплывается в чарующей улыбке, из-за чего у него на щеках проглядывают милые ямочки: — Выглядишь всё так же обворожительно, Беверли. — Ох, — Катц розовеет от удовольствия, и это первый раз на памяти Джека, когда он видит её смущенной. Уилл улыбается ещё шире и — так уж и быть — возможно Кроуфорд понимает, почему Беверли выглядит такой довольной. Не то чтобы полностью понимает, но немного всё-таки да. Самую капельку. Язвительная Катц кажется почти что сияющей, и Джеку очень интересно, где Грэм успел научиться подобным приёмам — до этого он и не подозревал, что Уилл в принципе умеет флиртовать. — Оставь эти комплименты для своего Лектера, Уилл, — её непривычно мягкий тон не оставляет и тени сомнения в том, что ей нравится происходящее, и Кроуфорд ещё больше убеждается в том, что знает о Грэме преступно мало. — Какого из? — Уилл изящно приподнимает точёную тёмную бровь — Джек готов поклясться, что уже видел этот треклятый жест в исполнении кого-то из Лектеров — и легко подхватывает игривый тон Беверли. Он заговорщически понижает голос и подмигивает ей: — У меня их теперь два, и оба относятся ко мне весьма благосклонно. — Ой, заткнитесь, ради Христа, — уставший наблюдать за любезными расшаркиваниями Джек закатывает глаза, не выдержав лукавого хихиканья Катц, и рявкает: — Если вы двое не забыли, у нас тут всё ещё возможное убийство подозреваемого. И! — он решительно вскидывает палец, на корню пресекая все возможные протесты и попытки заговорить. Не то чтобы они есть, честно говоря. — Никак иначе. Вы хоть вылижите каждый сантиметр этой чертовой камеры с пипеткой и ватными палочками наперевес, но найдите мне доказательства убийства. Я понятно объясняю? — Да, сэр, — в ответ на его приказ слаженно отвечают все, за исключением чертового Уилла Грэма. И меньше всего в этом Джеку нравится то, что тот словно намеренно не смотрит на тело, безвольно повисшее в своеобразной петле, созданной из простыни. Уилл будто пытается избежать возможности в очередной раз натянуть на себя шкуру очередного психопата, хотя раньше никогда не отказывался от того, чтобы посмотреть на мир глазами Подражателя. Что-то в нём то ли привлекало, то ли отталкивало Грэма так, как никогда не могло в Хоббсе, да и во всех тех, что были раньше, и это замечал даже Джек. Сейчас в его голове проскальзывает мысль о том, что Уиллу нравится бывать в головах только живых людей, с бьющимся в груди сердцем и лихорадочно блестящими глазами, но он старательно гонит её прочь. Если Кроуфорд продолжит сомневаться в сравнительной адекватности Уилла (насколько вообще может быть адекватен человек с такого рода способностями и жизнью?), то уже не сможет вернуть его обратно в своей отдел. В обаянии он Томасу Лектеру, как ни обидно, явно проигрывает, во внешних данных тоже, а ещё у него нет горячего брата-психотерапевта, способного завладеть глупым сердечком Уилла Грэма, так что Джеку остаётся уповать только на свой опыт и волю случая. В любом случае, он сделает всё, что сможет, потому что делиться игрушками ненавидит с самого своего рождения. Особенно — любимыми игрушками. — Оставьте Уилла здесь. — Ты правда считаешь, что это необходимо, Джек? — из голоса Грэма пропадает лукавство и игривые нотки, точно кто-то стирает их легким порывом ветра. Сейчас он звучит тихо и странно, с какой-то приглушённой горечью, и в арсенале Джека есть только одно подходящее слово для описания такого голоса — Уилл говорит надломленно. — Он повесился. Если из его нетронутого человеческими руками живота каким-то образом не пропал один из органов, я не вижу ни малейшего смысла в том, чтобы подозревать здесь насильственную смерть. — Грэм, — Джек щурит упрямые чёрные глаза и подходит к нему вплотную, заставляв посмотреть на себя. Ему не нравится тот Уилл, которого он видит сейчас — спокойный, уверенный, игривый и одетый в элегантный костюм. Кроуфорд решительно выбрасывает руку вперёд и хватается за аккуратный воротничок, осторожно, но неумолимо притягивая Уилла к себе. Они стоят лицом к лицу, почти сталкивались носами, но Грэм смотрит куда-то мимо него, вдаль, и это бесит, поэтому Джек его встряхивает. Уж в чём он не сомневался ещё с самого первого дня их знакомства — так это в том, что иногда Уилл не менее упрямый, чем он сам. — В этом деле ты мой подчиненный и ты будешь делать то, что я тебе приказываю. А приказываю я найти следы убийства. — Даже если их нет? — Джеку так и не удаётся поймать с Грэмом зрительный контакт — тот всё ещё смотрит куда-то далеко, вовне. И яркие синие глаза, лукаво блестящие ещё несколько секунд назад, кажутся пустыми и холодными, будто вода, скрытая толстым слоем льда. Кроуфорд сжимает зубы, понимая, что с каждой секундой Уилл отдаляется всё больше и становится всё менее понятным для него — это не столько раздражает, сколько вызывает смутное чувство тревоги. — Найди! — Джек грозно рычит, пытаясь скинуть с себя это странное ощущение, и невольно отшатывается, когда видит, как взгляд Уилла моментально принимает стальную, резкую чёткость и пересекается с его собственным взглядом. Кроуфорд чувствует, как сердце в его груди невольно вздрагивает и испуганно ускоряется: в глазах Грэма таится что-то тёмное и пугающе, его взгляд пронизывает насквозь, легко выворачивая тело наизнанку. Уилл всё ещё выглядит спокойным, даже почти умиротворенным, но его глаза — зеркало души — несут в себе смерть. Джек сглатывает, понимая, что при малейшем намеке на агрессию Грэм ударит и, вероятнее всего, метить будет либо в сердце, либо в горло. Если бы сейчас перед ним стоял кто-нибудь другой, а не давным давно знакомый Уилл Грэм — Кроуфорд не раздумывая бы заявил, что смотрит в глаза убийце. Но это всё ещё был Уилл, как бы он не изменился, поэтому Джек невольно отводит взгляд и коротко бросает напряжённо замершим агентам: — Мы тебя оставим. Все вон! От его команд никто из находящихся в этой комнате людей не подпрыгивает в ужасе уже много-много лет, так что выходящая последней Катц сочувственно касается локтя Уилла кончикам своих пальцев. Грэм мягко, успокаивающе улыбается ей, склонив голову к плечу, и недавняя опасность, исходящая от него, кажется призрачным наваждением. Джек Кроуфорд выходит из камеры последним, молча, и он определённо ненавидит этот день. Специальный агент остаётся стоять перед небольшим окошком в двери, ведущей в камеру Бойла, и внимательно следит за неподвижным Уиллом. Расслабленно замерший перед безвольно висящим телом мужчина практически незнаком ему. Со спины, с убранными в карманы руками, он не похож на того человека, которого Джек когда-то, как он полагал, знал — у этого Уилла ровная осанка, широко расправленные плечи и прямая шея. Он больше не похож на гончую, с которой Кроуфорд мог сравнить его раньше, не похож на обычного мужчину: сейчас перед ним гибкая и смертоносная змея с поблёскивающей в тусклом свете антрацитовой чешуёй и ядовитыми клыками. Джек не горит желанием узнавать, что будет, если эти клыки сомкнуться на чьём-то горле. Он хочет назад своего Уилла Грэма — закрытого, но хотя бы понятного, простого парня, любящего рыбалку, опасающегося заглядывать в голову очередному маньяку, но неизменно это делающего. Кроуфорд мучительно думает, был ли Уилл таким хоть когда-то или просто успешно притворялся, а сейчас, наконец, снял надоевшую маску. Грэм наконец начинает двигаться: он медленно, с хищной плавностью подходит к телу Бойла ближе, как подкрадывающийся зверь, и снова замирает. Теперь он стоит боком, и Джеку отчётливо видно его спокойное лицо и осторожные прикосновения пальцев к обвитой удавкой шее. Уилл в перчатках, и причин возмущаться нет, но Джека гораздо больше напрягает выражение его лица. В своём ледяном спокойствии оно кажется кукольным, и фарфоровая бледность кожи только усиливает это впечатление. Кроуфорд прекрасно умеет читать лица людей — профессиональные издержки работы, в ином случае он был бы совсем дерьмовым агентом, но в этом утончённом профиле, который он видит сейчас, нет ничего. Равнодушная, абсолютная пустота. Джек и раньше подсматривал за тем, как работает Уилл: как он неторопливо натягивает на себя чужую шкуру, едва слышно шепча что-то себе под нос. Он видел, как слегка подрагивали его ресницы и поджимались губы, видел, как в затуманенных глазах мелькали и боль, и эйфория, и даже стыд. Кроуфорд видел, как на лице Грэма отражается чужое возбуждение или вожделение, видел отвращение и гнев, множество самых разных эмоций — они были разными, но, главное, были. Приглушенные, отстранённые, но неизменные, а сейчас на лице Уилла нет ничего, кроме спокойствия. Словно он медлит, малодушно пытаясь избежать очередного шага в неизвестность. Кроуфорд не готов принять это от него: он раздражённо подбирается и почти собирается ворваться в камеру, как замирает, увидев. Уилл Грэм улыбается. Эта улыбка странная — сытая, тонкая, едва уловимая, но это всё же улыбка, эмоция. В глазах Уилла плещется тягучее удовлетворение и лёгкий оттенок заинтересованности, он кажется довольным и умиротворённым, но всё ещё отстранённым. Джек сдерживает себя от того, чтобы прижаться к стеклу вплотную, жадно выхватывая все возможные детали. Он тщательно улавливает и другие чувства, отражающиеся на лице Уилла - бегающие по спокойной глади воды тени: тоску, удивление, страх, снова перетекающий в… наслаждение? Разгадать эмоции Грэма всегда сложно, особенно когда он в этом странном состоянии своеобразного транса, так что Джеку трудно правильно идентифицировать это выражение лица. — Подсматриваете? — от наблюдение его отвлекает негромкий голос Катц. Беверли подходит к нему поближе и осторожно заглядывает в небольшое окошко. Она ниже ростом, чем внушительный Кроуфорд, поэтому ей приходится приподняться на цыпочки, чтобы разглядеть происходящее внутри. — Подслушиваю, — Джек огрызается, но в его голосе нет особой злобы. Он молчит некоторое время, тщетно пытаясь расшифровать все оттенки Уилла Грэма, а затем вспоминает, что Катц всё ещё одна из лучших его агентов, и неохотно спрашивает: — Что ты видишь? — Он… спокоен, — Беверли растерянно пожимает плечами. — Меня больше волнует то, что он трогает его горло, чем то, как он при этом выглядит. Грэм всегда спокоен, когда делает это. — Всегда? — Кроуфорд заинтересованно приподнимает брови, оглянувшись на неё. Он часто смотрел за Уиллом, но раньше никогда не замечал, что точно так же поступает кто-то помимо него. Впрочем, глубоко было бы ожидать другого от агента ФБР — умение видеть одно из самых важных качеств, необходимых для расследований. — Ага, — Катц равнодушно хмыкает, поджав тонкие губы. Она задумчиво проводит пальцем по подбородку. — Я наблюдаю. Мне всегда интересно. Когда Уилл делает это — чем бы оно ни было — он всегда похож на застывшую куклу с маской на лице. В его глазах может быть что угодно, да, но лицо… Лицо всегда расслабленно. Его брови, губы, да вообще всё — расслабляется, как будто он входит в анабиоз или во что-то вроде транса. Это, похоже, успокаивает его. Джек задумчиво скрещивает руки на груди, анализируя слова Беверли, и упускает момент, когда выражение лица Уилла меняется. Он вздрагивает, недоуменно нахмурив брови, и немного замедленно подносит пальцы к виску, а затем вдруг медленно начинает оседать на пол. В этот момент в камеру врываются все: напряженная и стремительная, словно пущенная стрела, Катц, рычащий и ненавидящий всё и вся Джек, не до конца осознавшие, что там вообще происходит Прайс и Зеллер. Они вместе пытаются оттащить упавшего на колени Уилла в сторону, увести его подальше от того, что он увидел, но Грэм безволен - он кукла с перерезанными нитками, и никак не реагирует ни на крики, ни на мельтешащих людей, ни на трясущую его за плечи Беверли. Он мелко дрожит, как от озноба, с его приоткрытых губ срывается хриплое, сорванное дыхание, а расфокусированные потемневшие глаза выглядят абсолютно потерянными — Уилл словно здесь и не здесь одновременно. — Черт тебя дери, Грэм! — Джек приглушенно ругается сквозь зубы и бьёт его наотмашь, так, что кудрявая голова безвольно мотается, но результата никакого. Джимми, единственный среди них всех более менее разбирающейся в медицине, лишь растерянно пожимает плечами на вопросительные взгляды — он, судя по всему, не имеет ни малейшего понятия, что делать в таких случаях. Да и в каких случаях? Это даже на эпилепсию не похоже. Единственное, что понятно — Уилл будто заперт где-то в своём сознании и никак не может из него выбраться. Джек знает только одного человека, который может помочь: — Блядь, зовите Ганнибала Лектера. Только он сможет достать его оттуда, где бы он сейчас не находился. Решение не самое идеальное, но другого выхода Джек сейчас попросту не видит. К тому же, до него доходили слухи, что на последнем расследовании — том, не его — происходило что-то похожее. Уилл тоже то ли потерял сознание, то ли бился в припадке, то ли поймал какую-то паническую атаку, но вытащил его оттуда в результате именно Лектер. Тогда Джек думал, что это просто преувеличение — в ФБР работают обычные люди, которые любят сплетничать — но сейчас, глядя на потерянно дрожащего Уилла, он начинает верить. И готов убить Томаса Лектера за то, что тот, судя по всему, сломал его лучшего агента. Сосредоточенная Катц ласково приподнимает Грэма за плечи, беспомощно глядя то на бессильно сжимающего кулаки Джека, то на растерянно переглядывающихся Брайана и Джимми. Постепенно Уилл перестаёт дрожать, но это ничуть не приносит им облегчения, скорее пугает ещё больше — его губы беззвучно шевелятся, а пустые глаза невидяще скользят по комнате, не в силах зацепиться ни за одну точку, и Кроуфорд уже думает звонить в больницу, как в камеру влетает Ганнибал Лектер. — Уилл, — обычно невозмутимый Лектер всё ещё кажется спокойным, но его выдают взволнованные интонации и резкие, быстрые движения. А ещё то, что он преодолел как минимум три этажа от местного буфета до камеры меньше чем за две минуты. При всём своём волнении, ошарашенный Джек не может не заметить то, что у него даже дыхание не сбилось. — Уилл, ты меня слышишь? Ганнибал падает на колени рядом с Грэмом, ничуть не обращая внимания на грязный пол и свой дорогой костюм, и снова зовёт его — спокойно и уверенно. До этого вообще не реагирующий на окружающих Уилл внезапно поднимает голову, ориентируясь скорее на голос, чем на зрение, и подаётся к Лектеру, отстраняясь от изумлённо приоткрывшей рот Катц. Он доверчиво прижимается к нему, явно пытаясь спрятаться, и утыкается носом куда-то в чужую шею, а сам Ганнибал облегчённо выдыхает, прижимая Грэма к себе поближе и ласково поглаживая ладонью по волосам. Джек невольно следит за тем, как Лектер шепчет Уиллу что-то на ухо, обнимая ещё крепче, словно пытаясь удержать, и думает о том, что предпочёл бы не видеть это всё. Кроуфорд не гомофоб и, пожалуй, не может отрицать, что вместе эти двое смотрятся на удивление органично, но проявления чужой нежности вызывает у него смешанные чувства — немного стыда, немного брезгливости, немного злости, как если бы он подглядел за чем-то очень личным. А ещё он с неожиданной горечью понимает, что никакие силы не заставят Уилл остаться в его отделе, если Лектер попросит его уйти. И не важно какой из двоих: Грэм, очевидно, выбрал свою сторону. — Ганнибал? — голос Уилла негромкий, похожий на тихий шелест, и бессильный. В нём проскальзывают просительные нотки, но нет неуверенности, будто он заранее уверен, что его просьбу выполнят: — Забери меня отсюда. — Хорошо, — Ганнибал мягко соглашается, не думая ни секунды, и, видимо, у Уилла действительно есть все основания, чтобы на него рассчитывать. Джека практически тошнит от этой сладкой ванили, а вот той же Катц явно нравится: она очарованно улыбается и тайком делает на телефон фото обнимающихся Грэма и Лектера. А излишне эмоциональный Прайс и вовсе моргает чаще обычного, чтобы скрыть предательски заслезившиеся глаза. Лектер тем временем задаёт вопрос, после которого Беверли, Джимми и даже чертов Зеллер умиленно вздыхают, а Кроуфорд вот-вот начнёт блевать радугой: — Ты сможешь дойти сам? Я могу тебя отнести. — Всё в порядке, спасибо, — Уилл неохотно отстраняется от него (Джек раздражённо отмечает, что ровно настолько, чтобы иметь возможность встать, и ни миллиметром дальше) и находит в себе силы благодарно улыбнуться. Ганнибал, всё ещё придерживающий его за талию, молча кивает и плавно выпрямляется, утягивая Грэма за собой. Уилл не пытается хоть немного увеличить расстояние между ними — он с явным облегчением опирается на него, прижавшись к сильному телу, и позволяет осторожно увлечь себя в сторону выхода. — Джек, — Грэм останавливается у самой двери, но не оборачивается, лишь негромко роняет: — не копай. Можешь мне поверить, он повесился. Больше, чем сегодняшний день, Джек Кроуфорд ненавидит только когда ему врут. И что-то ему подсказывает, что сейчас именно такой случай.***
Они — Ганнибал, Том, Эбигейл и присоединившаяся на одну ночь Алана — уже несколько дней находятся в просторном домике у озера, черт знает где расположенного. Уилл слабо представляет в какой они вообще части страны, и не то чтобы это особо его беспокоит: его собаки — все семь и все чертовски одуревшие от свободы и внимания — тоже тут, лекции в университете ведёт бедолага Малькольм, а важные для него люди находятся на расстоянии нескольких шагов, так что волноваться, ровным счётом, вообще не о чем. Единственное, что его смутно беспокоит: все те просмотренные однажды фильмы ужасов и знание того, к чему обычно нахождение в сомнительной отдаленной местности приводит группу людей. Впрочем, они, за исключением Эбигейл, уже давно не неуёмные подростки в поисках приключений на свои задницы, так что Уилл с удовольствием понаблюдал бы за тем, как какой-нибудь зловещий человек в маске пытается обезвредить Лектеров. Что-то ему подсказывает, что это было бы презабавное зрелище. Подумав о братьях, Грэм невольно улыбается, прикусив губу и вспомнив, как абсолютно невозмутимый Ганнибал, следуя его невнятной просьбе, действительно взял и забрал так далеко, чтобы джековские загребущие лапы не могли дотянуться, а затем, не говоря ни слова, окружил теплом и спокойствием, забрав на себя все обязанности. Уилл абсолютно не понимает, чем вообще заслужил в своей жизни такой подарок судьбы. — Уилл, вина? — негромкий бархатный голос раздаётся совсем близко и Грэм невольно усмехается тому, что и в реальности, и в его мыслях Лектер появляется одновременно. Он не пугается его бесшумного появления, как не пугался и раньше — к тому же, за эти несколько дней Уилл уже научился различать едва уловимую вибрацию его шагов. Услышать разницу легко, если знать, во что вслушиваться: у Тома походка более порывистая и резкая, у Эбигейл звонкая и дробная, а у Аланы лёгкая и пружинистая. Ганнибал двигается иначе — неторопливо и размеренно, поэтому его шаги тише, чем у других, когда он не считает нужным скрывать своё присутствие. Уилл сам удивляется тому, что обычно безошибочно предугадывает его появление. — Алана вызвалась приготовить какой-то десерт и, представляешь, выгнала меня с моей же кухни. — Спасибо, — Грэм поворачивает голову и растягивает губы в мягкой благодарной улыбке, принимая бокал из чужих пальцев и легко касаясь их самыми кончиками своих. Ему нравятся физические контакты с Лектером — они приносят спокойствие и тепло, а это именно то, чего Уиллу не хватает с самого рождения. В последнее время в его сознании всё чаще всплывает то ли мимолётное воспоминание, то ли до странности реалистичный сон: тёплые, мягкие губы, касающиеся его губ. Они кажутся осторожными, деликатными, но уверенными и умелыми, и от этого кончики ушей вспыхивают приятным жаром. Уилл не уверен, что это было на самом деле, но ужасно хочет проверить. — Ганнибал, можно странный вопрос? — Уилл, — Ганнибал издаёт негромкий низкий смешок, от которого Грэму хочется сладко зажмуриться, и нежно заправляет ему за порозовевшее ухо выбившуюся непослушную прядку, невесомо скользнув пальцами по остро очерченной скуле. Лектер практически мурлычет, сорвав с приоткрытых губ едва слышный вздох: — тебе я отвечу на любой. Они находятся на частной лодочной пристани — она принадлежит хозяину того самого дома, в который Ганнибал привёз Уилла несколько дней назад, и Грэм так и не разобрался, чья эта вообще собственность. Впрочем, не то чтобы это его волнует. Всё это время Уилл раз за разом приходит сюда, к воде, садится на край деревянного моста, и время от времени касается безупречной зеркальной глади, заставляя её задрожать и пойти кругами крупной ряби. Грэм всматривается в неё, как мог бы всматриваться в глубину своей души, и тщетно пытается найти ответ на простой вопрос — кто он такой. Тот, кто каждый день ловит отголоски чужих личностей и отражает их, словно эта озёрная вода? Тот, кто не может стать собой, потому что складывает себя из других? А может, просто убийца? Смерть Бойла не принесла ему ни облегчения, ни сожаления, ни понимания. Только металлический вкус чужой крови на губах да обоюдоострый кинжал, приятно холодящий ладонь. Уилл помнит его отчётливо — это сотканное из тьмы воплощение, его мысли, его страхи, его желания. Он нёс с собой чувство защиты. И желание убивать. Грэм не жалеет о том, что совершил в ту ночь, лишь хочет понять причину. — Как бы ты описал Уилла Грэма? — Уилл неторопливо допивает вино, слизнув с губ его терпкую сладость, и гибко поднимается, замирая на самом краю моста, над водой. Он не торопится поворачиваться к Лектеру лицом: ему нравится это непривычное чувство доверия, которое пронизывает каждую его клетку. Грэм не просто уверен, он знает: если начнёт падать — Ганнибал поймает его. И это пьянит. Так, ощущая за спиной чужое присутствие, безоговорочно доверяя, хочется пройти по лезвию. Уилл медленно опускает веки, глубоко вдыхая прохладный чистый воздух, и ждёт ответ-приговор. Он не знает, что будет потом, не знает, сможет ли стать частью мира, в который шагнул в тот момент, когда нежная кожа на горле Бойла разошлась под лезвием ножа, но знает, что если Ганнибал Лектер будет рядом — ему не страшен ни один из открытых путей, куда бы он не вёл. — Уилл Грэм? — голос Ганнибала звучит глубоко и бархатно — он перекатывает его имя на языке, подобно дорогому вину. Уилл вслушивается в то, как Лектер неторопливо перебирает буквы, и длинная, немного рычащая «р» заставляет короткие волоски на его загривке встать дыбом. Грэм чувствует, как его дыхание против воли учащается. Ему хочется замереть вот так, чтобы как можно более отчётливо прочувствовать каждое мгновение, а еще хочется повернуться и податься навстречу умелым тёплым губам. Был ли тот поцелуй на самом деле? Ганнибал будто знает про его мысли — в его баритоне проглядываются игривые мурлыкающие нотки: — Я многое могу рассказать о нём. Что тебя интересует? — Какой он? Внешне, я имею в виду, — Уилл всё же открывает глаза, чуть повернув голову, и следит за Лектером из-под опущенных ресниц. Ему неожиданно нравится эта игра — обсуждать себя в третьем лице — это почти зачаровывает, и на его губах невольно змеится мягкая усмешка. Грэм позволяет себе лёгкую провокацию: — Он красив? — Безусловно, — Ганнибал наклоняется — так его голос звучит ещё ближе и кажется ещё более волнующим. Это низкий, пробирающий до самых костей тембр, гулкий и завораживающий, как раскат грома в море, после которого над водой разносится глухое эхо. Сейчас, когда от глубокой тёмной воды Уилла отделяет лишь один шаг, это ощущение только усиливается. — У него очень интересный взгляд. Такой редко бывает у людей. — Что в нём особенного? — Грэм приподнимает брови. В его словах невольно проскальзывает нотка любопытства. — Можно порезаться, — Лектер негромко смеётся и плавно перемещается за его спиной. Уилл всем существом чувствует его неторопливое, тягучее движение, и в последний момент останавливает себя, чтобы не потянуться следом. — Но если кто-то сможет добиться его доверия, то получит возможность заглянуть глубже, в самую его суть, — Ганнибал нанизывает слова на нити, словно крупные тяжелые бусины, интригует и всё ещё продолжает двигаться, будто кружащий хищник. И всё же, Уилл не чувствует себя загнанным или пойманным, не чувствует он и страха. Лектер не давит и не уступает — он предлагает встать рядом с ним, вровень. И Грэму чертовски нравится это чувство. Горячее спокойное дыхание невесомо касается уха: — И тогда он увидит, что в его глазах плещется тьма. Эти слова обжигают — Уилл не ожидал их, но они лучше всего, что он мог бы представить. Это как кровь Николаса Бойла, застывшая на губах. Или как ласковая рука тьмы, бережно сжимающая в своей ладони его пальцы. Это Ганнибал Лектер, видящий его насквозь. Уилл невольно сглатывает, смеживая веки, и медленно оборачивается. — Тьма? — он мягко проходится языком по пересохшим губам, а затем прикусывает нижнюю, слегка оттянув её зубами. Уилл замечает, как пристально за этим наблюдает пронзительный взгляд нечитаемых глаз Ганнибала. — Это… странно? — Уилл не боится, но тягучее чувство смутного азарта наполняет его. Интригующее, холодящее ощущение опасности — оно нравится ему, будоражит кровь. Какие бы сейчас слова не были произнесены — все они будут хриплыми и волнующими. — Не странно, — Лектер всего в нескольких сантиметрах от него: Уиллу приходится поднять голову, чтобы заглянуть ему в глаза, потому что их разница в росте кажется особенно ощутимой, когда они так близко друг к другу. Он невольно переводит взгляд на губы и замечает на них капельку алого вина. В голове Грэма мелькает соблазнительная мысль о том, чтобы слизать её, а затем укусить, легко разрывая нежную тонкую кожицу и сменяя сладкое вино пряной кровью. Что-то ему подсказывает, что пьянить она будет не меньше. — Когда-то отец сказал мне, что если долго всматриваться в тьму, она покажет истину. Поэтому в глазах Уилла Грэма больше правды, чем в его словах. — А что же с его словами? — Уилл почти шепчет, не в силах оторваться от гипнотического взгляда тёмных глаз. В его голове снова мелькает старое воспоминание — светло-голубая, практически прозрачная радужка, приглушённо светящаяся в полутьме, и чернота, медленно заливающая её. Мысли Грэма путаются: он всё ещё очарован глубоким голосом и пристальным взглядом. — Он врёт? — Иногда. И не всегда тем, кому стоило бы, — Ганнибал расплывается в лукавой улыбке и наклоняется ниже, опаляя уилловы губы горячим пряным дыханием. Уилл видит, как едва уловимый ободок чёрных зрачков в его глазах вздрагивает и расширяется. — А что ты думаешь о Ганнибале Лектере? — Он надёжен, — Грэм опускает веки, тщетно пытаясь собрать вместе расплавившиеся мысли, и снова кусает губы. Он хочет быть честным, и не хочет врать человеку, которого единственного считает достойным своего полного доверия. Слова легко слетают с его уст: — И ему хочется врать меньше всего. — Вот как? — Ганнибал улыбается. Его мягкие губы расходятся в самой очаровательной и соблазнительной улыбке из всех, что Уиллу доводилось видеть, обнажая белоснежные, чуть заостренные зубы, и Грэм чувствует себя растаявшим. Медово-мягкий тёплый взгляд похож на нежный поток солнечных лучей: в него хочется погрузиться с головой и раствориться. Уилл думает о том, что хочет видеть Лектера таким чаще. В глазах Ганнибала пляшут смешинки, когда он с деланной укоризной замечает: — Но мне кажется, что Уилл Грэм порой лжёт Ганнибалу. — Может, он боится? Не осуждения, — Уилл склоняет голову, усмехнувшись, — а того, что правда будет озвучена. Когда она скрыта от других — кажется, словно её не существует. Это сродни детскому страху о том, что если озвучить кошмар — он сбудется. — Он ошибается, — Ганнибал мягко касается пальцами его лица: он чуть давит на подбородок, заставляя приподнять голову, проскальзывает кончиками пальцев вдоль линии челюсти и ласково поглаживает большим пальцем щеку. — Всё совсем иначе. Если озвучить кошмар — он не сбудется, потому что рядом будут те, кто о нём знает. А у них будет время подготовиться. Уилл невольно подаётся навстречу его осторожным прикосновениям и тепло смотрит ему в глаза, нежно прошептав: — Тогда Уиллу Грэму не стоит лгать Ганнибалу Лектеру. Ганнибал одобрительно щурится и наклоняется ещё ближе — это похоже на поцелуй без соприкосновения. Одно дыхание на двоих, тепло от чужого тела — такого невозможно близкого — и пьянящее предвкушение. Уилл не может затаить дыхание, да и не хочет: он дышит поверхностно и учащённо, он хочет замереть и, одновременно, податься вперёд, чтобы наконец коснуться чужих губ и попробоваться их на вкус. Ему хочется получить подтверждение того, что тот сон был самой что ни на есть настоящей реальностью. Но сейчас, не разобравшись до конца, он не имеет права это сделать. — Тогда, — на долю секунды Грэм прикрывает веки, собираясь с духом, а затем решается, и когда он говорит — в глазах у него плещется подлинная искренность: — может быть, и Ганнибал не будет лгать Уиллу? — Я никогда не лгу тебе в ответ на прямой вопрос, — Ганнибал едва уловимо качает головой. Грэм понимает: сейчас он настолько искренен, насколько способен. — Даже если после ты возненавидишь меня, я всё равно отвечу честно. — Это я убил Николаса Бойла, — Уилл сокращает расстояние между ними до минимума и невесомо шепчет в чужие губы, понимая, что каждый произнесённый им звук имеет огромный вес. Он знает, что Ганнибал отчётливо услышит каждое из этих пятнадцати слов. — И это ты убил Изабеллу Донум и Марису Шурр. Его шёпот окончательно что-то ломает внутри Лектера — его пристальный взгляд становится настолько обжигающим, что Уилла невольно бросает в жар. Ганнибал мучительно медленно ведёт большим пальцем по его щеке, почти задевая приоткрытые губы, прерывисто выдыхает и, судя по всему, едва держит свой обычно безупречный контроль. Одна мысль о том, что это он настолько влияет на Лектера, заставляет Грэма задохнуться. Сейчас ему очень хочется, чтобы он не удержался. Но Ганнибал всё же находит силы, чтобы совладать с собой и спустя несколько мучительно сладких и мучительно коротких секунд медленно отстраняется. Уилл знает, что он поступил правильно, но не может не сожалеть и сорванно коротко вдыхает. В этот момент откуда-то неподалёку раздаётся приглушённый, но абсолютно точно переполненный искренним негодованием крик: — Да вы издеваетесь! — Что? — Уилл хлопает длинными ресницами, сбрасывая призрачное наваждение, растерянно оглядывается в сторону кустов, из которых, как ему показалось, и раздался крик, и пытается понять, кто и, главное, зачем мог их подслушивать. Том совсем недавно яро убеждал его, что никого кроме них на как минимум ближайшие миль двадцать быть не должно. Он невольно оглядывается на Лектера в поисках ответа: — Мне что-то послышалось. Странное. — Это чайка, — Ганнибал невозмутимо смотрит куда-то в небо, пытаясь увидеть, видимо, чайку. Над озером. — они тут… водятся. Словно в подтверждение его слов где-то вдалеке разносится самый что ни на есть настоящий чаячий крик. Некоторое время Ганнибал и Уилл хранят ошарашенное молчание, а затем переглядываются, и Грэм чувствует, как у него начинают дрожать плечи. Неожиданное вмешательство разряжает обстановку, так что вскоре они оба заливисто смеются. Уилл в очередной раз замечает, насколько ему нравится смех Лектера — он глубокий и искренний, а еще поразительно красивый — а затем, всё ещё хихикая, подставляет свой бокал: Ганнибал достаёт ещё вина. — Если хочешь, мы можем сделать вид, что ничего сейчас не было озвучено, — в голосе Лектера явственно проглядывается сомнение. Ему ли не знать, что уже однажды сказанные слова не забрать назад. Тем более, когда этого никто и не хочет. — Ты всё ещё специальный агент на службе ФБР и это может составить тебе некоторые… сложности в этической стороне вопроса. Или… — Или? — Уилл расслабленно склоняет голову к плечу, заинтересованно глядя на Лектера. Он не хочет забывать их разговор и не хочет терять появившуюся близость. Зато он всё ещё определённо хочет поцеловать Ганнибала, и ему всё ещё определённо плевать насколько они оба психопаты и убийцы. Это странно и, пожалуй, ненормально, но он понимает, что на весах, где в одной из чаш находится любовь, человеческая жизнь отнюдь не перевешивает. И ему нравится эта мысль. — Или мы можем обсудить всё начистоту, а после вдвоём решим, как поступить, — Ганнибал улыбается краешком губ и прячет усмешку за бокалом вина. Уилл следует за ним: он и сам не заметил, что горло успело пересохнуть, а густая, пряная жидкость приятно растягивает и увлажняет нежные стенки гортани. Сейчас, когда преступно близкие губы Лектера не смущают его рассудок, мысли начинают ловко бурлить в голове. — Как так получилось? — Уилл думает некоторое время, перед тем, как задать первый вопрос, и решает начать с наиболее его взволновавших событий. — С Бойлом. — Это тот вопрос, на который ты пока не готов получить ответ, — Ганнибал говорит обтекаемо, виновато вздохнув, и задумчиво покачивает зажатым в сильных пальцах бокалом. — Я не хочу тебе врать, но чтобы ответить честно, мне надо кое-что проверить. Иметь все факты на руках. Я всё объясню, как только буду уверен в своей правоте, — Лектер поводит широкими плечами и, помолчав, усмехается: — Изабелла и Мариса тебя совсем не интересуют? Уилл хмыкает, медля, потому что не сразу находит, что ответить. Он так часто бывал в шкуре убийц, так долго думал о Подражателе: восхищался им, интересовался, пытался узнать больше, что сейчас, когда правда открылась, чувствует себя ошеломлённым. Это приятное ошеломление — тьма внутри и вовсе разве что не скулит восторженно — но ему следует многое обдумать с этой, новой стороны. Уилл помнит девушку в поле, чьё тело было обвито оленьими рогами. Помнит свои слова о каннибализме. Помнит восхитительно-вкусную еду, приготовленную руками Ганнибала. — Не знаю, — Грэм честно качает головой. Он чувствует себя неожиданно легко и счастливо. — Думаю, мне нужно немного времени, прежде, чем мы сможем всё обсудить. — Прошло всего три дня с твоего добровольного изгнания, — Ганнибал легко пожимает плечами и, усмехнувшись, лукаво подмигивает: — Думаю, до конца недели уж точно ничего странного не случится.***
Питер хрипло выдыхает, чертыхнувшись себе под нос, и небрежно стряхивает со стола хрупкую карточную пирамиду. Аккуратные разноцветные прямоугольники карт разлетаются в разные стороны, разваливаясь, совсем как его жизнь. Он не знал настоящей взаимной любви, не повстречал близких друзей, не построил дом и даже не вырастил дерево. Единственное, что он всё-таки удосужился сделать — так это зачать сына. Ну, как, зачать, и как, сына. Питер просто сдал своё семя в специальное учреждение, как это часто делали маги из-за границы, только приехавшие в штаты и желающие получить гражданство, и на том счёл свою роль, как части генофонда, выполненной. На его удобном широком столе в небольшом личном кабинете лежат три дела разной степени тяжести, и у него нет ни малейшего желания приступить ни к одному из них. В своё время Питер пошёл работать в следственный отдел, излишне, возможно, пересекающийся с маггловским, чтобы отдалённо прикоснуться к мечте своего кумира, хотя бы попытаться понять, чем так его влёк Аврорат. Но эта работа не приносила ничего, кроме постоянной давящей усталости, всё нарастающей и нарастающей день ото дня. Порой тугая петля, крепко затянутая на собственной беззащитной шее, кажется Питеру наиболее логичным и привлекательным выходом. Но его хвалили за труд — замечали, в кои-то веки — почти что уважали, и он каждый раз откладывает эту мысль в долгий ящик. Иногда, в особенно хорошие моменты, у него получается жить, а не просто существовать. Питер негромко вздыхает и неохотно берётся за верхнюю из маячащих перед глазами папок, в который раз углубляясь в её изучение. Изначально оборотень-ритуалист, выбравший какой-то особенно странный путь жертвоприношения, казался обычным делом — ровно до тех пор, пока Питер не добрался до места преступления и не наткнулся на полный магический блок. То же самое ждало его везде, где только удавалась найти какие-то зацепки. Питер перепробовал все доступные средства: созванивался со знакомыми, варил зелья, даже ритуалы проводил, но тщетно. И когда он уже почти готов был сдаться, коллеги невольно подсказали решение, обсудив при нём выдающийся талант Уилла Грэма. Разумеется, его некоторую нелюдимость тоже упомянули, но риск всегда оправдывается, особенно если даёт необходимый результат, поэтому Питер отправился собирать информацию. Он привык накапливать знания ещё со школы — методично, листочек к листочку, по крупинке и по словечку — так в итоге набиралось огромное количество данных и подсказок. Записки, конспекты, просто заметки на полях, видеозаписи и малейшие упоминания: Питер не упустил ничего, бережно собрав всю доступную информацию в одно сложное переплетение. И пока он копал — неизбежно наткнулся на имя Ганнибала Лектера, показавшееся ему до ужаса знакомым. Сначала Питер отмахнулся от своего смутного предчувствия: мало ли, где он мог видеть очередного маггла, а затем встретился с ним лицом к лицу. И тогда, под насмешливым взглядом безумно опасных глаз, несущих в себе смерть и когда-то подсказавших ему путь, Питер испугался. И снова почувствовал себя трусливой, сбегающей от опасности крысой, пока не посмотрел в зеркало. Ему без года шестьдесят, за его плечами десятки раскрытых дел, среди которых есть и сложнейшие, а он всё продолжает оглядываться и постоянно ожидать подвоха. Конечно, с такими людьми всегда нужно держать ухо востро, но у Ганнибала было полным полно возможностей убить его, и ещё больше их сейчас — так что вряд ли Питер что-то потеряет, если снова попробует попросить его о помощи. Так, с трудом сбросив с себя глупое напряжение, он обратился к Ганнибалу и не прогадал: дело сдвинулось с мёртвой точки и активно разворачивалось, раскрывая всё новые и новые детали, а затем Уилл Грэм внезапно пропал. — Мне неизвестно, что случилось, — Питер старательно надиктовывает сообщение небольшой серебристой крысе-патронусу, внимательно следящей за ним умными светлыми глазками, — но идти на поклон к Кроуфорду я не планирую. Мне всего лишь нужно заключительное мнение Уилла Грэма, и я отстану. Отправив вестника, он около получаса нервно мечется в своём кабинете, поминутно подглядывая на часы и пытаясь отвлечься на перечитывание дела, и когда успевает окончательно измучиться ожиданием — перед ним элегантно опускается гибкий белоснежный барс. Бархатный, властный голос Ганнибала звучит до тошноты довольно и очаровательно, и у Питера невольно закрадываются смутные подозрения о том, чем именно они с Уиллом Грэмом занимались всё это время вплоть до сегодняшнего дня. Впрочем, не случайно на Слизерине первым делом учили не лезть не в своё дело — целее будешь. Если, конечно, у тебя за спиной нет могущественного темного рода, чем Питер, увы, похвастать никак не может. — Лисий дом, — в словах Лектера проскальзывает едва уловимая насмешка, но Питер не понимает её причину, поэтому предпочитает думать, что ему послышалась, и сосредотачивается на координатах и дате со временем, которые Ганнибал неторопливо называет следом. Заканчивает свой небольшой монолог фразой, в которой Питеру чудится скрытая угроза: — Ворота будут открыты. Призрачный барс, передав сообщение, величаво склоняет голову, мягко поведя округлыми ушами, и исчезает, истаяв серебристыми искрами. Питер нервно сглатывает. Он знает место, в котором его ждут завтра, в полдень — однажды Повелитель уже приглашал его туда с отчётом. А ещё Питер знает, что если метка когда-то была поставлена — от неё уже не избавишься, навсегда оставшись её рабом. И пусть спустя года его перестали пытать Круциатусом, без которых раньше не обходилась ни одна встреча с Тёмным Лордом, а всю добытую информацию оплачивали полновесными золотыми, осадок остался не самый приятный. Питер помнит дни, когда лебезил и покорно опускался на колени, касаясь подола мантии губами. Тогда он ещё надеялся снова стать человеком. А потом, наконец, вырос и осознал всю горькую бесполезность каждого из своих действий, оглянувшись на них с высоты прожитых лет. Иногда, в совсем редкие минуты, Питер жалеет о том, что уехал, так и не окончив Хогвартс. Несмотря ни на что, первые проведённые там годы были полны улыбок, смеха и радости. У него были друзья, видящие в нём человека, была любовь, которую он бережно хранил в своём сердце, были надежды на светлое будущее и мечты. Это потом он своими же руками в клочья разорвал все возможности на спокойную жизнь, зная, что первая любовь — такая сильная и глубокая, что он пронёс её сквозь всю свою жизнь — оставила в его душе незаживающие отвратительные шрамы. Уилл Грэм напоминал его Питеру до боли: у них одни глаза, одна улыбка, они двигались и говорили так похоже, словно были двумя зеркальными отражениями. Питер тщательно запечатлел в своей памяти каждый жест и каждую подсмотренную привычку — он, разумеется, видел различия в Уилле, но то, в чём эти двое всё-таки были схожи, казалось практически идентичным. Но Питер привык проверять информацию настолько же тщательно, насколько собирал, поэтому он методично перекопал всё, что только было ему доступно. Уилл Грэм родился и вырос в штатах, рано потерял мать, рос с отцом — и эти двое совершенно точно были совершенно обыкновенными магглами — а ещё он не имел никаких связей с Британией. Его отец, Говард Грэм, владел ремонтным цехом по отладке лодок, в котором провёл всю свою жизнь, вплоть до бесславной смерти, почти не имея контактов с внешним миром. Он тоже был чистокровным американцем, ни разу не подвергался изменению памяти и никогда не путешествовал за пределами родной страны. С матерью Уилла — Рэйлин Грэм, в девичестве Хидден — дочерью обычного пекаря, они жили по соседству и вместе учились, а сразу после окончания учебы обменялись клятвами. Семья Грэм казалась настолько заурядной, что можно было только диву даваться, как в ней появился настолько необычный человек, как Уилл, и это было единственным, что казалось подозрительным. Питер трижды перепроверил известные ему данные, пробил их не только в маггловском, но и в магическом мире, и, тем ни менее, факт оставался фактом. Или Уилл Грэм самый что ни на есть обычный американец с необычным даром, или тайна о его рождении скрыта за таким количеством печатей, что Питер её при всём желании раскопать не сможет. Да и не станет: лезть в дела, в которых, возможно, замешан самый опасный и самый безжалостный к врагам тёмный род, не станет даже особенно самоуверенный гриффиндорец. А это значит, что Питеру остаётся лишь верить в то, что Уилл Грэм просто слишком похож на Сириуса Блэка. С этой мыслью он просыпается, с ней завтракает, с ней работает и засыпает. С ней же он приезжает — не аппарирует, не желая подставляться — на холм к Лисьему дому. Ещё не дойдя до дома, вызывающего у него смутное чувство застарелой тревоги, Питер видит до боли знакомый даже со спины силуэт: слегка спутанные вьющиеся волосы, тёмную одежду, подчёркивающую гибкую красивую фигуру и безупречную осанку. В тёплом солнечном свете он кажется прекрасным существом из старых мифов. Питер невольно прикасается ладонью к груди, пытаясь успокоить болезненно ноющее от воспоминаний о прошлом сердце, как и всегда при встрече с Уиллом Грэмом, и торопливо спешит к нему, натянув дружелюбную улыбку. С губ его вместо желанного и щемящего «Сириус» срывается приветливое: — Агент Грэм, решили встретить меня? Он улыбается до тех пор, пока стоящий перед ним мужчина не поворачивает голову, вскинув изящную точёную бровь. Солнце пляшет на его радужках отблеском тягучего расплавленного металла, и вместо знакомых восхитительно-синих глаз на Питера смотрят другие: золотые, ненавистные и жестокие. В их взгляде почему-то нет привычного презрения, но для него эти глаза сравни удару — старое клеймо, оставленное на шее, вспыхивает болью, и Питер не успевает захлопнуть рот, прежде чем с его уст срывается имя человека, которого он боялся почти настолько же, насколько ненавидел: — Джеймс?.. — он замирает на несколько секунд, мотнув головой, и пытается убедить себя в том, что ему показалось. Золото отблеска словно истаивает, и теперь он отчетливо видит настоящий цвет ранивших его спокойных глаз: изумрудно-зелёный. Невозможно яркий, такой, какой он видел только у одной женщины. Но Питер не может не видеть — эти тонкие черты лица принадлежат вовсе не ей. И не Джеймсу Поттеру. — Извините, я… обознался. — Ничего, — голос у незнакомца, похожего на явление призраков прошлого, приятный и очень мелодичный. Он растягивает мягкие красивые губы в дружелюбной улыбке и невольно вызывает расположение всем своим видом. Но его следующие слова кажутся Питеру оглушительным ударом: — Меня часто путают с отцом.