Пути, которыми мы идём вниз

— Кто это? Эбигейл делает едва уловимый, слабый шажок назад, отшатываясь, и судорожно сжимает маленькие, тонкие ладони в кулачки. Она старается дышать глубже, успокаивая судорожно мечущееся в грудной клетке сердце, и тщетно пытается не зацикливаться на бьющемся в голове повторяющимся оглушительным набатом вопросе: «Кто это, кто это, кто это, кто это». Получается у неё так себе, плохо, даже отвратительно: она боится и сжимается внутри в крохотный перепуганный комочек. Зато внешне, словно закаменев, кажется убийственно спокойной и отстраненной: смотрит прямо и холодно, будто каждый день встречает незваных гостей. Но Алану эта видимость вовсе не обманывает, потому что вскоре Хоббс чувствует короткое ласковое прикосновение теплых пальцев к своей напряженной руке. — Кто это? — Эбигейл с некоторым трудом размыкает сжатые в плотную тонкую линию губы и едва слышно выдыхает, прекрасно зная, что Алана всё равно отчетливо её услышит. Но доктор Блум еле уловимо покачивает головой, сожалеюще дернув уголком яркого рта, и извиняюще улыбается. Не её тайна. Что ж, следовало ожидать, что появление внезапного двойника Уилла Грэма не может быть простым, хоть и жутковатым стечением обстоятельств. — Ты не должна бояться, — Алана медлит, но все же добавляет, ободряюще поглаживая костяшки Эбигейл. Её голос тихий, но спокойный и ровный, почему-то вселяющий уверенность. Хоббс правда старается верить. Она мысленно заменяет всё ещё отчетливо стучащееся в висках «Кто это?» на «Ты не должна бояться» и дышит. Делает глубокие медленные вдохи, сосредотачиваясь на том, как потоки влажного воздуха туго растягивают гортань, как плотно наполняются воздушные пузырьки альвеол в сильных молодых легких, как медленно легкие обмякают и опадают на выдохе, следом за поднимающейся диафрагмой, избавляясь от углекислого газа. Эбигейл чувствует, как почти заживший шрам на шее вспыхивает болью, загорается, словно его прижгли калёным железом и отчетливо выделяется на тонкой побледневшей коже. Он напоминает ей, отпечатывает на обратной стороне черепной коробке — никого нельзя подпускать близко. Никто не заслуживает доверия, даже если кажется обратное, даже если это Уилл Грэм. И особенно если это Ганнибал Лектер. Тишина, повисшая на веранде, мертвая и густая — тяжёлая бездонная масса ледяной воды, она накрывает с головой и оставляет задыхаться в одиночестве. Кажется, что мир вокруг затих — не слышно ни щебетания птиц, ни шороха листьев, ни мерного ритмичного стука капель воды. Почему-то это действует успокаивающе: Эбигейл на несколько секунд прикрывает глаза, собираясь с силами, сосредотачивается, а затем открывает их и осторожно оценивает обстановку. Ганнибал выглядит расслабленным и умиротворяюще спокойным, как, впрочем, и всегда, его брат внешне на удивление беззаботный — они два столпа спокойствия во всем этом хаосе. Зато вот о Уилле и человеке, похожем на него, словно выскользнувшее из серебряной зеркальной глади отражение, так явно не скажешь. Хоббс видит, как они смотрят друг на друга — жадно, голодно и пристально — два хищника, случайно встретившихся на одной узкой дорожке. Они совсем не двигаются, замерев мраморными статуями, будто и не дышат. Это выглядит неестественно, чужеродно, они пугающе идентичны — так, как не должны быть похожи нормальные люди. Эбигейл, конечно, видела раньше близнецов, но… Нет, что-то не так, что-то неправильно — она чувствует это каждой клеточкой своего тела, будто что-то тяжелое и тёмное давит ей на грудь, заставляя медленно отступать всё дальше и дальше от казавшегося раньше таким теплым и безопасным Уилла. — Это Гарри, — бархатный баритон Ганнибала взрезает тишину легко, как скальпель хирурга — тонкую кожу, скрывающую под собой накопившуюся лишнюю кровь. Эбигейл чудится, что она начинает выплескиваться наружу мощными, тугими толчками, что с каждой каплей дышать становится немного легче. Ганнибал не отводит взгляд от лица Уилла, замершего расслабленной фарфоровой маской, но Эбигейл не может понять, что прячется в чернильной глубине его глаз. — Он муж Тома, мой бывший ученик и настоящая катастрофа. А это, — Лектер бросает короткий взгляд на Гарри, прищурившись, — Уилл. Он… мой человек. — Вот как. Хоббс не понимает, кто это сказал. Она видела, как легко разомкнулись пухлые мягкие губы Гарри, как плавно коротко двинулась челюсть Уилла, но их слова неведомым жутким образом сплелись в единый слитный звук. Слишком похожий тон, интонации, тембр — Эбигейл не знает, у неё слуха-то музыкального не было никогда, единственное, что она может сказать — их голоса тоже звучат идентично. Это пугает ещё сильнее. Хоббс не боится признаться, что всё это пугает её до какого-то первобытного, животного страха, того страха, который возникает, когда ты не можешь что-то понять и объяснить основываясь на том, что знаешь и во что веришь. Едва затихшее «Ты не должна бояться» нарастает и превращается в полыхающее и ревущее «Ты должна бояться». — Гарри, — в этот странный короткий разговор вдруг влезает встревоженно нахмуривший брови Том. Он тянет слова медленно, словно всё ещё думает, и его голос звучит напряженно: — если ты здесь, то… кто остался за главного вместо тебя? — Ты ведь и сам знаешь, — Гарри отвечает ему равнодушно и абсолютно безэмоционально, не разрывая немигающего зрительного контакта с Уиллом. Эбигейл передергивает, потому что она знает, как звучит голос Грэма, и если бы она не видела — могла бы поклясться, что говорит он. — Альбус изъявил желание вспомнить молодость, поэтому… — Блядь, — Том ругается трагично и ёмко, чем собирает на себе взгляды всех присутствующих, зачем-то резко крутится на каблуках и… исчезает. Полностью. Совершенно. Бесповоротно. Исчезает. Эбигейл растерянно моргает и даже трёт пальцами глаза, тряся головой, но произошедшее остаётся неизменным. Том Лектер просто взял и растворился в воздухе, подобно истаявшей на разгоряченной раскрасневшееся ладони снежинке. В детстве Эбигейл любила ловить их, но ей всегда было грустно, когда она видела, как они исчезают в руках. И ей совсем не хочется, чтобы Том исчез так же, потому что она точно знает — растаявшая снежинка уже никогда не сможет замёрзнуть обратно. Паника наполняет её с головой, душит плотными черными петлями, всё туже и туже затягиваясь на судорожно трепыхающейся шее и сдавливая края полыхающего шрама. Эбигейл тонет в ней, и голос отца постепенно начинает звучать в её ушах всё громче — так же, как и всегда, когда ей страшно. Его шёпот забивается в голову, судорожный, шелестящий и горячительный, нарастает и нарастает, уводя её всё дальше в старый страх, темноту и холод. Мягкая, чутко чувствующая Алана ласково обнимает Эбигейл за плечи, рывком вытягивая из ледяного омута, и её прикосновения кажутся обжигающими, словно раскаленное железо. Она прижимает Хоббс поближе к себе, невнятно шепчет что-то ласковое и успокаивающее, говорит про паническую атаку. Эбигейл не слушает — она растерянно оглядывается, послушно следуя за тянущей её к дому Блум, и отчётливо видит, как Уилл и Гарри синхронно подаются к друг другу, протягивая руки. Она видит, что стоит им только коснуться друг друга — совсем невесомо, кончиками пальцев, и они оба безвольно оседают на пол, как марионетки с перерезанными безжалостной рукой кукловода нитями. Точнее, не совсем оседают — Уилл сразу же оказывается в крепких и надежных руках встревоженно вскинувшегося Ганнибала, а Гарри умудряется неловко поймать панически пискнувший Питер. — Алана, — Эбигейл хрипловато зовёт Блум по имени, стоит им только переступить порог дома. Ей кажется, что давление, так сильно напугавшее её, слабеет с каждым отдаляющим шагом. — Что происходит? Хоббс видит: Блум заминается, колеблется на тонкой грани между желанием сказать правду и увильнуть, отмолчавшись. Она явно встревожена, возможно, немного рассержена, но у Эбигейл нет сил, чтобы разбираться ещё и в этих эмоциях. Слишком много вопросов бурлят у Хоббс в голове: «Куда делся Том? Кто такой Гарри? Почему они потеряли сознание? Что скрывается внутри этих людей?», и ни на один из них она не может найти ответа. Эбигейл не знает, хочет ли она вообще этих ответов или наоборот — забиться в безопасное место, спрятаться поглубже в свою скорлупу и заклеить трещины, что расползлись по всей поверхности — спрятаться так глубоко, чтобы больше никогда не думать об этом. Но одно Эбигейл знает точно. Постепенно бушующее внутри неё «Ты должна бояться» превращаться в нечто другое. Холодное и яростное, словно отчаянно бьющееся за свою жизнь животное: «Тебя должны бояться». — Впрочем, — Эбигейл едва слышно шелестит, когда Алана так и не решается ответить хоть что-то, — не важно. Я не всегда хочу раскрывать свои секреты незнакомцам, а тут, я так понимаю, даже не твоя тайна. Алана дергается, как от удара, неуловимо, но отчётливо — её задевают небрежно-равнодушные слова, падающие в воздух тяжелыми камнями. И против воли, против всего святого и хорошего, что доктор сделала для Эбигейл — внутри Хоббс растет самодовольное чувство превосходства. Ей нужны ответы. Она хочет знать, что нужно сделать, чтобы больше не бояться, поэтому не допускает и тени улыбки на лице. Если это поможет ей вскрыть правду — она сделает всё так, как нужно. Так, как её учил отец.

***

Уилл кажется беспомощным и беззащитным — он обмякший, бледный, погруженный в глубокий сон. Ганнибал осторожно опускает податливое тёплое тело на кровать, бережно укладывая его поближе к такому же бесчувственному Гарри, и невольно улыбается тому, как они непроизвольно тянутся друг к другу поближе, словно половинки одного целого. Впрочем, почему словно? Они и были одним целым — Ганнибал чувствовал это так же отчётливо, как бурлящую в воздухе тёмную, древнюю магию, плотно окутывающую своих разлученных детей. Лектер нежно проводит кончиками пальцев по расслабленному спящему лицу Уилла, убирая с него разметавшиеся чёрные пряди, невесомо оглаживает скулу и щеку, вслушиваясь в спокойное, тихое дыхание. Разлучать их с Гарри сейчас будет подобно мучительному медленному убийству — после стольких лет, проведённых порознь, былая связь должна снова установиться и окрепнуть, сплетая их воедино. Поэтому Ганнибал коротко вздыхает, ласково целует податливо приоткрытые мягкие губы и неохотно отстраняется. Перед тем, как выйти из комнаты, он ещё раз оглядывается, убеждаясь, что всё в порядке, и невольно усмехается самому себе: размяк и смягчился, похож теперь на жадно впитавшую в себя влагу иссушенную почву, дожидавшуюся дождя долгими месяцами. И один Мерлин знает, хорошо это или плохо. В любом случае, если раньше Ганнибал ещё мог сомневаться, что в жилах у Уилла течёт благородная кровь древнейшего рода Блэк, то сейчас все его сомнения испарились окончательно. Да и разбуженная магия была весьма красноречива — стоило только Лектеру отойти, и она взбесилась ещё больше, забурлив с нечеловеческой яростью. Ганнибал невольно замер, с восхищением глядя на творящиеся прямо у него на глазах чудо — Блэков окутывало стремительно плетущееся тонкое кружево, нарастающее слой за слоем, и лишающее их всякой возможности снова распутаться. Нити магии Уилла — ослабшие и блеклые, лишённые яркого внутреннего свечения — переплетаются с волшебством Гарри, наливаются и наполняются силой, возвращая то, чего когда-то вынуждены были лишится. Лектер невольно хмыкает себе под нос, позабавившись ироничной мысли о том, что с сегодняшнего дня Джека Кроуфорда будут донимать сразу два гениальных… ну, допустим, профайлера. Как не крути, а хоть какой-то плюс — не ему же одному мучиться, разбираясь со всеми этими внезапными последствиями старых блэковских интриг. — Ганнибал? — его окликает мягкий, негромкий голос Аланы, выуживая из приятных мстительных мыслишек, и Лектер с готовностью оборачивается к ней. Он был занят буквально упавшими ему в руки братьями, поэтому невольно оставил Блум в одиночестве разбираться сразу с двумя проблемами — Питером и Эбигейл, но любая просьба имеет срок годности. И пускай сейчас не в его силах помочь близнецам Поттер-Блэк, или просто Блэк, или вообще Поттер-Блэк-Грэм, драккл их знает, но зато он вполне может разобраться со всем остальным. — Уже иду. Спасибо, Алана, — Ганнибал благодарно улыбается уголком губ, в последний раз бросает долгий взгляд на мерно дышащего Уилла и выходит из спальни. Он осторожно прикрывает за собой дверь, так, чтобы она не издала лишнего шума, даже зная, что та не скрипит, а слабый шум едва ли имеет достаточно силы, чтобы разбудить двух магов в момент воссоединения. Их сейчас вообще мало что сможет разбудить, но Лектеру почему-то хочется заботиться. Оберегать. А он, пожалуй, нечасто отказывает себе в таких приятных маленьких слабостях. — Как Эбигейл? — Шалит, — Блум приподнимает правую бровь и красиво закатывает глаза, цыкнув. Ганнибал невольно умиляется, замечая этот на все сто процентов слизеринский жест и легкие стервозные нотки в теплом голосе. Сколько бы он не сравнивал её с маленьким гриффиндорским львёнком, всё равно всегда стоило помнить, что и в его мягких лапках спрятаны острые коготки. Может даже ядовитые, кто знает. Алана же тем временем насмешливо продолжает: — Эта малышка отлично знает, когда нужно сомкнуть зубки покрепче, но я не хуже неё умею ловить рыбку на крючок. Не беспокойся о ней, по крайней мере, не сейчас — я займусь. Меня волнует только вопрос статута… — Пусть Том решает, — Ганнибал небрежно отмахивается, тряхнув головой, и негромко ворчит: — иначе зачем вообще этот несчастный мир терпит его несносное существование. Питер на кухне? Алана согласно хмыкает и ободряюще сжимает его предплечье в своих тонких бледных пальчиках — до плеча ей нужно слишком далеко тянуться. Они о многом не говорили, принимая часть событий прошлого и настоящего как нечто данное, не требующее объяснений. Алана Блум никогда не училась в Хогвартсе, не поступала ни на один из факультетов и никогда не бывала в Хогсмиде. Она и в Британии-то не была, что, в общем-то, неудивительно. Мало кто захочет лезть в самое пекло братоубийственной гражданской войны, вяло текущей на протяжении нескольких десятилетий, а затем в разрушенную её влиянием страну, да ещё и в том юном возрасте, в каком тогда была Алана. Всё, что она знала о событиях лет, в которых самое непосредственное участие принимали близкие, а то и вовсе родные люди Ганнибала, она выуживала из газет, сплетен и новостей по радио. Порой Блум всё же спрашивала разные мелочи, но никогда не вдавалась в подробности, отговариваясь простодушным: «Это была и есть не моя война, Ганнибал, хотя я и рада, что она закончилась благополучно. Если войны, конечно, в принципе могут быть благополучными». И Лектер её ненавязчивое любопытство понимал и принимал, как и чуткое женское принятие любых событий. Он невольно задумывается, как бы на её месте поступила Беллатрикс — иногда Ганнибал любил представлять на месте одних людей совершенно других и развивать возможные события с такой нереалистичной точки зрения. Она, наверное, моментально использовала бы Обливейт, да и в принципе даже не подумала бы позволять скользкой малютке манипулировать собой. Или, например, Вальбурга. Они никогда не были особо близки, Вал гораздо крепче и дольше дружила с Томом, они, в конце-концов, были ровесниками, но того, что Ганнибал о ней знал, хватало на то, чтобы понять, как бы она действовала. Резко, чётко и холодно, не размениваясь на привязанности и лишние мысли — малышка Беллс полностью пошла в любимую тётку. И Алана порой напоминала ему их обеих, даже несмотря на кажущуюся мягкость. Задумчиво размышляющий о сильных женщинах Ганнибал плавно спускается на кухню и хмыкает. Питер, скромный, взволнованный и смущённый, сидит на краю мягкого дивана, и весь его вид с легкостью выдаёт любому, даже поверхностно знакомому с психологией человеку его же нервозность. Он мнёт короткими пухлыми пальцами края несчастной папки, а его шея — такая же короткая и толстая, как у небезызвестного Франклина — покрыта красными пятнами и стекающими каплями пота. Лектер тоскливо думает, что в последнее время вокруг него развелось слишком много представителей семейства мышиных. И ведь даже не протравишь нормально, расплодятся ещё заново, боже упаси. — Питер, — Ганнибал давит лёгкую брезгливость, беззвучно вздыхает и спокойно тянет: — Мне жаль, что так получилось. В своё «жаль» он вкладывает чуть больше, чем нужно и чуть меньше, чем можно. Ганнибал видит, как маг дёргается от этого слова, от его интонации, как поджимаются его бледные губы, а грустный, разбушевавшийся взгляд отводится в сторону. Будь Ганнибал человечней или, по крайней мере, менее брезглив, он бы может и устыдился, пожалел бы несчастную мышку и предложил чаю с печеньем. Но он таким не был, и, в лучшем случае, мог предложить только стаканчик крысиного яда. Чисто по доброте душевной. Так или иначе, ни то, ни другое он пока делать не собирался, так что просто продолжал вяло наслаждаться властью своего великого тайного знания и доводить ни в чем неповинного человека (по крайней мере, на этот раз) до нервного срыва. — Случайности не случайны, — Питер коротко вздыхает дрожащим высоким голосом и резко подрывается с дивана. — Ответов я сегодня не получу, судя по всему, так что нет и причины чтобы задерживаться. Не буду благодарить за радушный прием, но покину высшее общество без сожалений. В его словах нет сарказма или тонкой шпильки, которой следовало ожидать — он просто уставший, обречённо ждущий своей неизбежной смерти человек, и понимание этого даже немного примиряет Ганнибала с действительностью, утихомиривая его желание потравить крысиную братию. Изобразив на лице сочувствующую улыбку, Ганнибал неторопливо провожает его до выхода из дома и даже, смилостивившись, предлагает забрать с собой праздничных приведений. — С прошедшим, — Ганнибал торжественно вручает неудачливому гостю красивый бумажный пакетик и склоняет голову к плечу, прощаясь: — Мало кто из вашего поколения любит этот праздник, да и из нашего, в общем-то, тоже, но ведь в своё время он свел очень много людей. Только за это стоит быть благодарным, как считаете? — Я считаю, что маглы празднуют Хэллоуин с куда большим размахом и удовольствием, чем мы, — Питер горьковато усмехается, почтительно забирает пакетик и, раскланявшись, уходит. Он не оглядывается, не аппарирует, просто продолжает свой неторопливый путь в сторону машины, и Ганнибал вскоре вовсе перестаёт обращать на него внимание. Вместо этого он привычно прищёлкивает пальцами и задумчиво смотрит на то, как его патронус — всё тот же спокойный белоснежный барс с гордым разворотом широких плеч — мягко перебирает сильными лапами в ожидании сообщения. — Мой глубоко неуважаемый, бестактный и совершенно не просчитывающий события наперёд старший брат, — строго и спокойно надиктовывает наконец способный высказать всё своё возмущение Ганнибал, — с твоей стороны было крайне нетактично покинуть собственный дом, оставив гостей и Уилла с Гарри на меня, не сообщив ни слова о том, куда ты сбежал и насколько, а ведь прошёл уже почти час. Немедленно заканчивай все свои дела и возвращайся, засранец, меня не хватит сразу на двоих, с ними и поодиночке-то справиться невозможно! Ближе к концу Ганнибал всё же сбивается на возмущённое ворчание, и ответный патронус — превосходная серебристая змея с красиво переливающейся на свету чешуёй — приходит моментально. Его непутевый родственник, сводный по отцу брат, друг и просто излишне занятой Темный Лорд не расшаркивается в извинениях, не объясняет своё внезапное исчезновение, а отвечает чётко, лаконично и исчерпывающе: «Отъебись, Альбус устроил тут ад на земле». Ганнибал только головой качает, прекрасно расслышав за напускной злостью обречённое повиновение злосчастной судьбе, и уже собирается было возвращаться в дом, мысленно напомнив себе потом всласть поездить Тому по ушам за такую подставу, но патронус брата возвращается во второй раз: «Ах, да», — в этот раз искажённый шипением голос звучит весьма злорадно, — «как только этот маленький непредсказуемый паршивец очнется, передай ему, что мои обязанности, ну, с расследованием и прочей чепухой, теперь на его совести. Бумаги, и что там ещё надо будет, я пришлю завтра, думаю, малыш Питти будет в восторге. Меня не трогать, Поттера домой не пускать, а если кто-то позарится на мою любимую трость — бей на поражение». Ганнибал невольно смеётся, покачав головой и подумав о том, что некоторые люди с годами вообще не меняются, и направляется в дом в приподнятом настроении. До того, как Гарри и Уилл очнутся, у него еще немало дел — обсудить с Аланой вопрос Эбигейл и, скорее всего, аккуратно подчистить память невинной девочке, а ещё разобраться, что вообще с ней делать дальше. Лектер никак не может решить, какую роль в их с Уиллом судьбе она займет, но знать о магии ей сейчас слишком рано, поэтому он, помедлив, всё же филигранно заменяет ей воспоминания, оставляя после себя лёгкую головную боль и блаженную пустоту незнания. И невесомая, полупрозрачная цепочка событий её прошлого — Эбигейл, её отец и подвал их охотничьего домика — это тот трофей, что Ганнибал забирает себе, обещая разобраться подробнее чуть позже. Кто же мог знать, что в её хрупком слабеньком тельце таится столько гнилых тайн и старых секретов?

***

Уилл приходит в сознание урывками — собирает себя в целое с самого начала, слой за слоем, кусок за куском, начиная с фундамента разрушенной до основания башни. Он не до конца понимает, да и не помнит, во что именно пытается снова собраться, какую принять форму, если то, что было привычным и обыденным, внезапно оказалось ложным. Часть его до сих пор глубоко в захлестнувшей с головой тьме, потерянная и окруженная затёртыми своей-не-своей волей воспоминаниями, часть — наскоро собранная заново из обломков, изломанная и собранная заново, как неправильно сросшаяся кость — терпеливо ждёт, наблюдая со стороны. Уилл не может понять, как ему объединиться обратно и выбраться из этого странного состояния, потому что куда бы он не пытался броситься — кривая петля замкнутого круга всё равно возвращает его к началу, плотно обвиваясь вокруг шеи и утягивая вверх. Ему отчаянно хочется зажмуриться и не смотреть, спрятавшись и забившись как можно дальше, но Уилл знает, что это не сработает. Эта тьма не похожа на ту, что уже ему привычна — она яростнее и холоднее, куда сильнее и опаснее, а ещё гораздо глубже утягивает в себя, но Уилл не чувствует от неё угрозы, словно она пытается помочь, просто и сама не до конца понимает, что делает. Как верный зверь, который тычется мордой в лицо, пытаясь поднять хозяина на ноги. Постепенно становится легче — Уиллу уже доводилось заглядывать по ту сторону грани и возвращаться назад, невольно поглощая те крохи потерянных воспоминаний и сил, которых он по незнанию избегал много лет. Но вместе с тем приходит и безжалостное осознание: пока этот зверь еще не приручен до конца, нужно продолжать сражаться. Потому что победить его можно лишь одним путём — подчинив себе и доказав свою силу. Поэтому Уилл набирает прохладного сладковатого воздуха в легкие, прикрывает глаза и готовится к рывку на самое дно бездны. Нужно вернуться к началу, чтобы получит возможность увидеть грядущее, и Уилл знает — только так он наконец снова станет единым целым, а не перепаянной сотни раз пластиной в коварных руках упрямой насмешницы-судьбы. — Уилл? — Грэм непроизвольно вскидывает голову, реагируя на негромкий бархатный голос. Он кажется знакомым — глубокий и спокойный, густой, словно тягучий тёплый мёд — почему-то вселяющий ощущение безопасности. Уилл слегка приподнимает подбородок, слепо ища источник звука, и с трудом приоткрывает плотно закрытые веки. Даже в полутьме глазам приходится долго привыкать обратно к цветам и свету, но ласково погладившие его по скуле чуткие пальцы отвлекают Уилла. Они тоже кажутся ему знакомыми. Перед глазами всё ещё пульсирующими линиями пляшут круги и линии, напоминающие фантасмагорическую паучью паутину, и эта мысль эхом отдаётся в тяжёлой голове. Кто же он, всё-таки, птицеед или попавшаяся в сети певчая птичка? — Ты гримм, — обволакивающий мурлыкающий голос приятно заполняет уши, успокаивает пульсирующий в глазах свет, а нежные пальцы, перебирающие спутавшиеся смоляные кудри, приносят с собой чувство умиротворения. — А значит, куда опаснее. Любой птицеед будет в твоих коготках всего лишь безобидной пташкой, радость моя. — Ганнибал, — Уилл облегченно мягко выдыхает, с удовольствием подставляясь под умелые ласковые руки, и доверчиво прикрывает глаза, обмякая. Рядом с Ганнибалом он чувствует себя в безопасности, а потому может расслабиться и сосредоточиться на своих воспоминаниях. К слову, о них. Грэм хмурит точеные брови и вопросительно тянет: — Что произошло? — Давай-ка ты сначала придешь в себя, а после мы всё обсудим, — Лектер беззлобно, мягко фыркает, и ненадолго отстраняется, а затем Уилл чувствует, как по его лицу осторожно скользит прохладная влажная ткань и довольно щурится — приятное ощущение мокроты снимает усталость и сонливость. Мир всё ещё кажется затуманенным и почему-то чуждым, но Грэму вполне удаётся выпить немного воды, заботливо поднесённой внимательным Ганнибалом, проглотить горьковатую круглую таблетку и сесть на кровати, опираясь на галантно подставленную руку всё того же Ганнибала. Уилл встряхивает головой, прогоняя остатки сна, скользит пальцами по буйным смоляным кудрям, собираясь с мыслями, и неторопливо оглядывается. Совсем рядом на кровати расслабленно лежит его сонная копия — по крайней мере, так кажется на первый взгляд. Уилл с любопытством вглядывается в своё-не своё лицо, подмечая совсем незначительные отличия, и с кристальной ясностью понимает, что никто, кроме них самих, отличия эти не увидит. Единственное, что позволяет их различить, это цвет глаз. Даже лишенные ясности и лениво полуприкрытые, глаза Гарри всё равно полыхают невозможной, нечеловечески яркой изумрудной зеленью. «Цвет Авады» — незнакомое слово вспыхивает в голове горькой яркой вспышкой, и Уилл теряется. Он не понимает, что это значит, и почему-то понимает одновременно, но это только путает его ещё больше и заставляет сердце загнанно сбиться с ритма. Уилл хмурится, нервно кусает полную нижнюю губу, дёргает головой и уже было приоткрывает рот, чтобы спросить единственного человека, способного дать ответ, но его незадачливая копия наконец пытается привстать с постели и неловко плюхается обратно, не удержавшись. Гарри тихо недовольно ворчит, потерянно встряхнув головой, и, сдавшись, просто переворачивается на бочок, через слово поминая то Бога, то Мерлина, то, почему-то, Тома. — Никогда в жизнь больше не приеду в гости без предупреждения, — Уилл невольно нервно хихикает, слушая мягкий бубнящий голос, до странности похожий на его собственный, и наблюдает за тем, как Гарри неловко возится, пытаясь устроиться поудобнее и не навернуться. Судя по нахмуренным точёным бровям и задумчивому выражению лица, он явно вспоминает не самый благополучный опыт своих прошлых визитов к кому бы то ни было. Грэму кажется странным и непривычным то, насколько легко удалось считать, о чём думает Гарри. — Думаешь, — Уилл оборачивается, слыша негромкий бархатный баритон Ганнибала, полный идеально сцеженного сарказма, тщательно прикрытого маской доброжелательности, — у тебя есть еще не задокументированные братья-близнецы? — Ты как никто другой знаешь, что от моей… нашей семьи можно ожидать чего угодно, Ганнибал! К тому же, разве это необходимое условие? Сам посуди, — Гарри оживлённо приподнимается на локтях, словно и не изображал только что ворчливо умирающего в муках, бросает лукавый взгляд на Уилла, потом переводит его на Ганнибала и начинает перечислять, выразительно загибая красивые тонкие пальцы: — Даже если опустить совсем раннее детство, что насчёт моей вылазки на третий этаж на первом курсе? Не самый приятный поход в гости на моей памяти, хоть и первая встреча с будущим мужем в более менее осмысленном возрасте! — Насколько мне известно, — невозмутимо отбривает воспитанно устроившийся в кресле и закинувший ногу на ногу Ганнибал, — ты скорее ворвался в чужой дом, сбегая от преследующих тебя неприятностей. — Ладно, второй курс? Машина Артура? — Гарри азартно прищуривает вспыхнувшие колдовские глаза и склоняет голову к плечу, позволяя густым кудрям скользнуть на лицо. Уилл машинально заправляет прядку за ухо, глядя на это. — Я тебя умоляю, вы её угнали, — Лектер приподнимает правую бровь, красивым, отточенным жестом закатив глаза, и дёргает уголком капризно очерченных губ в усмешке. — Мне Альбус все уши прожужжал на этот счет, умиляясь вашей безбашенной гриффиндорской смекалке. Уилл мягко улыбается, с удовольствием наблюдая за беззлобной перепалкой: ему кажется, что они делают это специально — перекидываются незначительными фактами из их общего прошлого, чтобы разрядить обстановку и дать Уиллу хоть немного туманного представления о нём. Слушать их забавно — они не спорят, но Ганнибал, судя по всему, выигрывает, уверенно отбивая и разрушая каждый из аргументов оппонента. А ещё, что удивительно, у Уилла совсем не маршируют по позвоночнику короткие острые иголки колючей, ничем не обоснованной ревности, которая порой появлялась в присутствии Тома или Аланы. Он, можно сказать, наслаждается семейной идиллией. — Ладно, а что насчёт Малфоев? — Гарри фыркает, сдавшись, и снова лениво откидывается на кровать, скрещивая руки на животе. Уилл непроизвольно вздрагивает, нахмурившись из-за непонятного колющего чувства, вспыхнувшего в груди. Фамилия кажется ему смутно знакомой и какой-то несвойственно близкой: она горькая и пряная на языке, вызывает смутные воспоминания о гладких платиновых волосах, тяжелых и блестящих, словно дорогой шёлк, о мягких женских руках с не по-девичьи крепкой хваткой и о высоких светлых окнах. — Каждый раз, стоит мне переступить порог их невозможного полуготического барокко-кошмара… — Я знаю Малфоев? — Уилл потерянно хмурится, дёрнув головой, и трёт виски кончиками пальцев. Смутные силуэты отдалённых образов клубятся где-то в самом дальнем углу его памяти, словно загнанный на дно ущелья густой туман, и Грэм никак не может подобраться к нему, отдаляясь с каждым шагом. От бесплодных попыток болит голова и скачет давление, но он упорно пытается сосредоточиться, дергаясь и упрямо стискивая зубы: — Кто это? Что… это? Ганнибал? — Тш-ш, тише, мой хороший, — Лектер мгновенно оказывается рядом, ласково, но крепко обнимая за плечи, и успокаивающе поглаживает его по коленке. Встревоженно хмурящийся Гарри приникает с другой стороны, и Уилл сам не замечает, как сжимает чужую ладонь в своей, крепко переплетая их пальцы, стоит им только прижаться поближе, и облегчённо выдыхает. Ганнибал мягко, убаюкивающе мурлычет, и его голос тоже приносит облегчение: — Думаю, ты забыл кое-что, а сейчас пытаешься вспомнить. Мы поможем тебе. Мы рядом. Они с Гарри коротко встревоженно переглядывается, и в любое другое время Уилл бы на это насмешливо фыркнул и непримиримо мотнул головой, но он впервые чувствует себя настолько потерянным и испуганным. Вся его жизнь, все постулаты, воспоминания и убеждения кажутся ложными и сейчас рассыпаются прямо на глазах, как неустойчивый карточный домик, а сам он никак не может понять, какие из карт являются правдивыми, а какие — фальшивками. — Я Уилл Грэм? — Уилл потерянно поднимает помутневшие, иссиня-черные глаза, двумя бушующими провалами выделяющиеся на побелевшем лице, и хрипло, гулко роняет слова, не замечая, что все тело бьёт едва уловимая дрожь, не замечая, как хмурый Ганнибал слегка отстраняется, позволяя кусающему губы Гарри прижаться к Уиллу ещё ближе, обвивая руками и пытаясь поделиться своим теплом. Уиллу словно жарко и холодно одновременно, но горячее гибкое тело, укачивающее его в своих объятиях, почему-то утихомиривает водопад из обрывков его-не-его прошлого. Он помнит… отца? Его мозолистые руки, встревоженную морщинку между хмурых бровей и хриплый вопрос: «Ты уверен, что хочешь забыть?». Почему-то всё существо Уилла противится тому, чтобы называть человека, с рождения его воспитавшего, отцом. — Я… кажется это было мое решение — забыть. — Значит, просто измени свой выбор, — Ганнибал мягко склоняет голову к плечу, глядя на Уилла по-змеиному пристальным хищным взглядом, внимательным, но почему-то вселяющим неясное спокойствие. Уилл знает этот взгляд, хотя и не знает, откуда, но он кажется ему родным. Грэм сидит в коконе из рук и ног Гарри, разве что не обвившегося вокруг него по-змеиному, и держится за тёплую, твёрдую ладонь Ганнибала, опустившегося перед кроватью на корточки. Это помогает Уиллу настроиться и успокоиться. Если он когда-то смог запечатать значительную часть своего, судя по всему, тёмного прошлого глубоко внутри себя, значит сам же и сможет распечатать обратно. Он пытается вспомнить дурманящую густую темноту, от которой пытался бегать много лет, таящую в себе призраки его раскрытых и нераскрытых дел, его подарок и зависший над головой дамоклов меч, но то, что раньше приходило без спроса, сейчас и не думало отозваться на зов. Уилл коротко сухо сглатывает, и, собравшись, пробует последний вариант — любимый персональный ад из захлёстывающей бурлящей крови, забивающееся в глотку, глаза и уши, из тянущих на дно жадных рук и хрустящих под ногами костей, но и он тоже таится, словно прячась. Уилл чувствует себя пустой оболочкой, иссохшемся сосудом, испещренным трещинами, он мечется, стремясь найти вход, но раз за разом лишь бьётся в закрытую оболочку собственного разума.  — Моя память — это цитадель, — Ганнибал бережно сжимает тонкие холодные пальцы Уилла в своих, горячих и живых, согревая и поддерживая. — Снаружи лишь пустые гладкие стены без единого выступа, высокие и крепкие, а вокруг глубокие широкие рвы, испещренные шипами. Но внутри это просторный светлый холл, переполненный фресками, статуями и картинами, узорчатый и изысканный. — А где хранятся воспоминания? В библиотеке? — Уилл с облегчением сосредотачивается на бархатных переливах глубокого баритона, с любопытством вслушиваясь в откровения обычно весьма закрытого Лектера. Ему всегда было интересно, что таится в чертогах неподражаемого мозга Ганнибала, тщательно защищенного от других высокими стенами и безупречно вежливым выражением закаменевшего лица. — Некоторые — да, — Ганнибал склоняет голову, слегка опустив веки, и бросает короткий взгляд из-под ресниц на Гарри — тот уютно упёрся подбородком в плечо Уилла и задремал, умиротворяюще посапывая Грэму в ухо. Лектер дёргает уголком губ и терпеливо поясняет: — Воспоминания — это не всегда книги и образы, хотя я, например, предпочитаю читать о пережитом. Это могут быть рисунки или просто значимые для тебя вещи, от взгляда на которые в твоей голове выстроится нужный ассоциативный ряд. Один мой знакомый, например, и вовсе предпочитает песни: вся его память — это написанная им же музыка. — Но… — Уилл задумчиво кусает губы и медлит, пытаясь правильно подобрать слова. — Как это сформировать? Всё это явно требует времени и не создаётся за один день, час или минуту. — Уилл, — Ганнибал мягко улыбается самыми уголками губ, как умеет только он, и оставляет на кончиках изящных пальцев невесомый нежный поцелуй. Даже общее состояние потерянности не мешает Уиллу смущенно порозоветь в ответ на этот жест. — Это всё в тебе уже есть и всегда было. Нужно лишь найти подходящий лично тебе комфортный образ. — У меня сначала был чулан, — Гарри сонно невнятно бормочет, ёрзая, обдаёт шею Уилла тёплым спокойным дыханием и щекочет непослушными густыми кудрями. — Не спрашивай почему, просто так было удобнее. Потом я, конечно, пытался выстроить библиотеку, как уважающий себя ответственный элемент магического общества, но книги… — Уилл невольно усмехается, чувствуя, как Гарри недовольно сморщил нос, — стоит признать, это всегда было немного не моё. Я скорее за активные действия, но Герми… одна моя подруга говорит, что это просто от недостатка усидчивости. Не суть важно, в общем, в итоге я остановился на бесконечном коридоре с бесчисленным количеством дверей. За каждой из них спрятано то, что мне важно или дорого. Уилл думает о том, что для него значит комфорт. Сейчас — это Ганнибал, уютно пыхтящий ему на ухо Гарри и ждущие во дворе собаки, но его жизнь длилась намного дольше, чем он был знаком с Лектером. Дом в Вулф-Трэпе, мало подходящий под понятия о комфорте, на самом-то деле, их с отцом дом с чистенькой лодочной мастерской, лекторский зал с навязчиво жужжащими пчёлками-студентами, вселяющий отвращение одним своим упоминанием кабинет Джека Кроуфорда. Уилл может перечислять локации бесконечно, но ни одна из них не подходит под определение комфорта или хотя бы безопасности. Грэм задумчиво щурится и решает зайти с другой стороны. Его память никогда не была идеальной, да и помнить всё — непозволительная роскошь, если у тебя нет эйдетизма, конечно — но у любого человека есть воспоминания, которые намертво отпечатывается на обратной стороне черепной коробки и остаются там либо до смерти, либо до проявлений старческого маразма. И перебирая эти въевшиеся воспоминания с другой стороны, зная, что в них много ложного, Уилл вылавливает всё больше и больше несостыковок. Например, неудачное свидание, третье или пятое — не столь важное и затёртое, он помнил, но вот то, как они тогда расстались, нет. Что он сказал, как повёл себя, что сделал — а ведь в то время, на своём первом курсе, Грэма регулярно анализировал и своё, и чужое поведение, сопоставляя поступки и мысли. — Не нагружай себя, — от невеселых мыслей Уилла отвлекает мягкий голос Ганнибала, пересевшего на кровать и осторожно потянувшего его к себе. — Ты все вспомнишь и поймешь, но для этого нужно время, нельзя наверстать сотни пропущенных часов за мгновение. К тому же, торопиться в обращении с такой тонкой материей, как память, противопоказано, можно и лишнего натворить. — И ты не подскажешь мне, в каком направлении вспоминать, верно? — устало хмыкает Уилл, обмякая, и доверчиво кладёт голову на широкое удобное плечо, прижимаясь к Лектеру поближе. Гарри следует за ним с недовольным невнятным ворчанием, словно приклеенный, и ревниво жмётся покрепче, фыркнув. Уилл непроизвольно зевает, клацнув зубами, и лениво признаётся: — Хочу есть. — Значит, будем есть, — Ганнибал покладисто соглашается, со смешком дергает его за непослушную выбившуюся прядку, а затем гибко поднимается, с лёгкостью утягивая за собой сразу обоих и не обращая внимания на возмущённое оханье Гарри. Хихикающий Уилл нежно прижимается к щеке Лектера мягкими губами, оставляя невесомый благодарный поцелуй, усмехается выразительно закатившему на это глаза Гарри, и отправляется приходить в себя. Сначала он принимает душ: контрастный, переходящий от шпарящего кипятка до обжигающе холодного, и выбивающий из головы всё лишнее. Гарри ходит за ним по пятам послушной потерявшейся уточкой, и он кажется Уиллу настолько неотъемлемой частью, что они почти залезают в душевую кабинку вдвоём, но ругающийся себе под нос на каком-то неизвестном языке Ганнибал в последний момент умудряется выудить Гарри и деликатно подпихнуть его в сторону другой ванной комнаты. Уилл улавливает все это мимоходом, будто бы со стороны, смутно отмечая, что ему неуютно отстраняться от Гарри даже ненадолго. Это непривычно, но, пожалуй, всё ещё не выбивается из вечной категории: «Странное с Уиллом Грэмом: сегодня и всегда». Снова они встречаются в коридоре, когда спешно направляются навстречу друг другу, до странного разнервничавшись из-за недолгой разлуки. Их пальцы тут же снова оказываются крепко переплетенными, и Уилл отстранённо замечает, что они оба двигаются слишком синхронно. Шаги, мелкие жесты, повороты головы, даже тихие смешки или едва уловимые мимические особенности. Это вызывает смутную головную боль и новые расплывчатые воспоминания: перед глазами Уилла вспыхивает он сам, уютно устроившийся в колыбельке, и его брат, звонко смеющийся рядом. — Чёрт побери, — Уилл замирает прямо в середине шага, огорошенный внезапным осознанием, но Гарри и не думает запинаться, остановившись синхронно с ним, и любопытно хлопнув длинными ресницами. — Мы братья. — Только сейчас дошло? — Гарри заливисто-переливчато смеётся и мягко ерошит всё ещё немного влажные уилловы кудри. — Что же, теперь, наблюдая со стороны, я хотя бы могу понять, почему меня называют тугодумом. Хотя казалось бы — скорость принятия решений у меня, между прочим, вполне приличная! Кхм, о чем бишь я? Да, Уилл, мы братья. Если точнее — разлучённые близнецы. Не то чтобы прям в младенчестве, но, думаю, где-то рядом с ним. — Ты спокоен, — Уилл вопросительно склоняет голову к плечу, непроизвольно перенимая чужую расслабленность, и мягко тянет брата за собой, на кухню. Почему-то ему кажется, что Гарри поймёт его без слов. — О, поверь, — Гарри подхватывает его под локоть, наклонившись к уху, и переходит на доверительный заговорческий шепот. На удивление, Уилл, никогда не бывший особо тактильным, чувствует прилив счастья и довольства, — со мной такое дерьмо в жизни случалось, что найти потерянного брата — это как выйти в магазин за мороженным и случайно завести собаку. В общем, я просто рад, что в итоге всё наконец встало на свои места. На кухне их уже ждёт деловито снующий с тарелками Ганнибал, умудрившийся за десять минут походя соорудить несколько кулинарных шедевров и заодно успевший поговорить со стоящей рядом Аланой. Уиллу хочется покорённо сладко вздохнуть, мечтательно поправить волосы и просто смотреть на него тысячу часов, но Блум нервно стучит по паркету острым каблучком и это совсем не располагает к влюблённым глупостям. Она недовольно дергает плечом, экспрессивно взмахивает руками, покачивает головой, заставляя аккуратно уложенные чёрные волосы разметаться, и разворачивается к братьям. — Пожалуй, нам с Эбигейл следует уехать, — Алана кусает ярко алую от дорогой матовой помады губу и едва уловимо дергает головой, как делает всегда, когда нервничает. — Она сочла, что смерть родителей — это вовсе не повод бросать институт, поэтому собирается постепенно нагонять учебу. Пока-пока, мальчики. Она напоследок ласково скользит пальцами по плечу Уилла, коротко кивает Гарри, и выпархивает из комнаты, оставив после себя лишь тонкий шлейф пряных духов да затихающий цокот шпилек. Эбигейл с ними не прощается. Она проскальзывает мимо тихо и незаметно, словно одна из теней, пришедших Уиллу во время разговора с собственной тьмой. Грэм видит её опасливо прищуренные льдистые глаза, видит напряжение, сковавшее хрупкое болезненное тельце, и сейчас она как никогда напоминает ему своего отца. Что бы там не думала Эбигейл и во что бы она не верила — след отца глубоко отпечатался в её подсознании, вбился на самый глубокий инстинктивный уровень, и в момент потерянности или испуга она возвращалась именно к нему. Возвращалась к тому, отчего настойчиво пыталась сбежать. Уилл мысленно обещает себе и девочке разобраться с этим позже, попытавшись выудить самые крепкие ростки Хоббса из её головы, но сейчас у него нет на это времени. Чтобы помочь кому-то, сначала нужно разобраться в себе, а с этим у него пока небольшие технические неполадки. С другой стороны, в каком-то смысле это не так уж и плохо. В кои-то веки у Грэма появилась возможность заняться собой и своей… семьёй? Братом и… Ганнибалом. Уилл зависает, когда думает о том, как можно было бы его назвать. Парень или, прости господи, бойфренд? Так им ведь давно не по пятнадцать лет, это звучит как минимум странно. Любовник? Но они ведь ещё ни разу не вступали в отношения… такого рода. Уилл кусает нижнюю губу, смущенно хлопает ресницами, неловко поёрзав, и на время отбрасывает неприличные мысли подальше в подсознание. Голова упорно буксует и отказывается подкидывать ещё варианты того, как можно было бы назвать Ганнибала, и Грэм останавливается на недавно озвученном самим Лектером. Мой человек. Мой мужчина. До странного приятно, Уиллу почему-то нравится думать о Ганнибале, как о своём мужчине. Это звучит лаконично, немного строго, но, в то же время, достаточно лично. Весьма в его стиле. — У меня было не так много времени, но я приготовил что-то среднее между обедом и ужином. Назовём это поздним полдником, — Лектер дёргает уголком губ, глядя на мечтательно щурящегося Грэма, и мягко добавляет: — Уилл, я хочу обсудить с тобой несколько моментов. Ты не против сделать это сейчас? Уилл не против. С Ганнибалом он готов обсуждать всё что угодно и сколько угодно, хотя бы потому что ему нравится слушать глубокий, хорошо поставленный голос и приятный, бархатно-медовый европейский акцент. Тем более, Лектер не замышляет особо жестокое убийство Кроуфорда с последующим приданием тела анафеме (хотя Уилл, честно сказать, с радостью бы в этом поучаствовал), а всего лишь предлагает оставить собак здесь, в Лисьем доме, забыть о лишних хлопотах и приезжать время от времени, чтобы их навестить. — Хотя бы на первое время, — Ганнибал убедительно заглядывает Уиллу в глаза, склонив голову к плечу, и, видя, что он все ещё колеблется, успокаивающе накрывает его ладонь своей: — вам с Гарри сейчас жизненно необходимо находиться в непосредственной близости друг от друга, к тому же, придётся решать все эти рабочие вопросы с Джеком и Питером. Я постараюсь взять на себя столько, сколько смогу, но, думаю, у тебя выдастся тяжёлая неделя, и будет совсем не до голодных зверей. Доверься мне, Уилл. — Как скажешь, mon chéri*, — Грэм невольно хихикает, умиляясь трогательной заботе Ганнибала, и легко позволяет ласковому прозвищу слететь с губ. Лектер на мгновение замирает, переосмысляя это, а потом улыбается как-то так нежно и тепло, что Уилл моментально расплывается мягкой безвольной лужицей. Гарри рядом закатывает глаза и вздыхает так выразительно, что его, наверное, слышно даже на другом конце штата. Впрочем, влюблённость не мешает Уиллу отметить то, насколько пророческими звучат слова Лектера о предстоящей неделе — стоит только на мгновение представить, что и в каких выражениях ему выскажет Джек, который больше всего на свете терпеть не может ровно три вещи: проигрывать, делиться и признавать свои ошибки, и мурашки яростным ворохом проходятся вдоль всего позвоночника от копчика и до загривка. Волей или неволей, но Уилл умудрился всласть потоптаться по самым нежным и холеным болевым точкам непримиримо упрямого начальства, а потом ещё и полностью пропал из поля зрения на неделю, даже не извинившись. Должно быть, Кроуфорд сейчас так беленится, что на ушах весь отдел стоит. О Питере с его проклятым делом Уилл и вовсе старается не думать, потому что по какой-то причине в этом направлении его мозг работает в тройном темпе, превышая в скорости решения все мыслимые и немыслимые сроки. Это немного напрягает, так что Грэм старается не зацикливаться на этом, и позволяет утянуть себя в неспешную пространную беседу. Они обсуждают что-то бытовое и тёплое: не разновидности муки для разных видов выпечки, конечно, хотя Ганнибалу явно было что сказать на этот счёт, но и не отличительные особенности действий убийцы с сексуальной патологией. Кажется, они говорят о погоде, и это настолько нормально, что аж странно. Впрочем, Уилл мало внимания обращает на предмет разговора, он нужен ему скорее как ненавязчивый задний фон, позволяющий погрузиться в чертоги своего разума и попытаться выудить на поверхность тщательно скрытое прошлое. Получается у него, прямо сказать, отвратительно. Уилл кажется сам себе неустойчивым, с трудом балансирующим на тонкой грани — он раскачивается на бушующих волнах своего сознания как маленькая потерянная лодочка в шторм, почти переворачивается, крутится в ревущих яростных потоках, а в конечном итоге и вовсе теряется. Он привык натягивать на себя чужую шкуру, заглядывать в самые скрытые и потайные части человеческого разума, выуживать правильный след из разрозненного вороха чужого безумия и жажды, но не может сделать того же с самим собой. Это самая отвратительная ирония из всех, что с ним когда-либо случалась. Издали до него доносится приглушённый голос Ганнибала — он спрашивает что-то о особенностях видов наиболее популярных в этой местности собак, но Уилл отвечает невнятно и отвлечённо, устремив стеклянный взгляд перед собой. Лектер продолжает втягивать его в разговор, пытается вытащить обратно, на поверхность, к нему присоединяется и Гарри, встревоженно касающийся рук брата, но они уже не могут заставить его очнуться. Уилл поймал свою волну: маятник перед его глазами размеренно качается из стороны в сторону, и с каждым кругом Уилл всё дальше и дальше возвращается в прошлое, от которого когда-то отказался. Он двигается, ступает вперёд, но идёт назад, и бушующая вода послушно расступается под его ногами — шаг, и перед глазами проносится его работа в ФБР, ещё шаг — полиция, — ещё — институт, школа, дом, они мелькают перед глазами быстрее и быстрее, как разгоняющаяся красочная карусель. В ней ещё много белых пятен, но они на глазах становятся чётче и чётче, пока Уилл подбирается к самому началу, самому основанию своего существа и своей памяти. Перед ним до боли знакомое лицо. Оно почему-то кажется очень большим, и Уилл растерянно тянется к нему маленькими ладошками: они настолько крошечные и непривычные, что это почти завораживает. Мужчина, склонившийся над его колыбелью, нежно улыбается, и Уилл жадно разглядывает его, пытаясь не упустить ни черточки — алебастровую кожу, едва тронутую румянцем, чернильную смоль густых кудрей, мягкой волной рассыпавшихся по плечам, яркие синие глаза, похожие на его собственные, словно зеркальное отражение. — Кто это тут не спит? — мужчина осторожно подхватывает его на руки, бережно прижимая к себе, и ласково воркует. Его голос глубокий и бархатный, мягкий, как тёплое пуховое одеяло — Уиллу хочется завернуться в него и сонно дремать в тепле и безопасности. — Ты у нас маленький бунтарь, да, сердечко моё? Уилл хочет ответить ему, хочет спросить, кто он такой и почему рядом с ним так уютно, как никогда и ни с кем не было, но вместе слов с его губ срывается лишь невнятный детский лепет. Он машет своими маленькими ручками и сжимает в пальчиках приятную гладкую ткань тёмных одежд, пытаясь прижаться поближе и покрепче ухватиться. Одна только мысль о том, что ему придётся отпустить их и снова потерять это чувство полной безопасности заставляет Уилла беспокойно завозиться. — Опять проснулся? — рядом слышится сонный женский голос, мелодичный и ласковый, и Уиллу очень хочется увидеть, кто там. Мужчина осторожно укачивает его — медленно и правильно, и Уилл доверчиво жмётся к его груди, поворачивая голову и с любопытством глядя на женщину. Он уже видел её в одном из своих видений — видел огненную гриву волос, даже в полутьме похожий на яркое тёплое пламя, и ведьмовские зелёные глаза. Сейчас Уилл понимает — у Гарри точно такие же. Женщина трёт виски кончиками тонких пальцев — изящным, смутно знакомым жестом — и аккуратно зевает. — Плакал? — Нет, — мужчина улыбается самым уголком красивых пухлых губ, дергает головой, откидывая мешающиеся волосы за спину, и начинает бархатно мурлыкать колыбельную. Уилл не может разобрать слова, но мелодия спокойная и усыпляющая, а глубокий голос укачивает его быстрее самого крепкого снотворного, и все постепенно погружается в уютную сонную тьму. Уилл моргает несколько раз, словно просыпаясь и хмурится, пытаясь отделить реальность от призрачного видения. Оно кажется настолько реальным, что Уилл будто до сих пор слышит баюкающий голос, вселяющий то чувство защищенности, которое может дать только любящий родитель. — Ты что-то вспомнил, — Гарри мягко гладит его по плечу, понимающе глядя спокойными, непривычно мудрыми глазами. Глазами той женщины. — Хочешь рассказать? — Не уверен, — Уилл качает головой, задумчиво кусая нижнюю губу. Человек, которого он с самого детства привык называть отцом, никогда не делил с ним одну кровь. С ними. Гарри совсем не похож на Говарда Грэма, да и, пожалуй, ни один из них не мог настолько пойти в мать. Но Уилла беспокоит не столько это, сколько собственное… равнодушие. Мысли о покойном отце не вызывают в нем ничего, кроме тёплой застарелой привязанности, как по ушедшему другу, ни в какое сравнение не идущей с той нежностью и нуждой, которую он испытал от простого смутного воспоминания. Всё это вызывает слишком много вопросов, на которые Уилл пока не готов ответить. В Вулф-Трэп, уютный, хотя и подзабытый за время своеобразных каникул домик Грэма, они собираются не сразу. Сначала Уилл долго и трогательно прощается со своими собаками, сперва с каждой по отдельности, а потом со всеми вместе, знакомит их с находящимся на грани восторженного писка Гарри, и тоскливо думает, что будет невыносимо скучать по дробному топоту мягких собачьих лапок, будившего его по утрам. Потом собирает те немногие вещи, что захватил с собой, задумчиво размышляя о том, что успел привязаться к этому дому больше, чем рассчитывал, и, конечно, Гарри всё это время неотступно следует за ним. Это должно бы бесить, может быть, пугать, но Уиллу рядом с ним тепло и уютно — почти так же, как было в его воспоминании о детстве — и, что удивительно, между ними совсем нет ощущения всепоглощающей неловкости, которая обычно возникает между давно не видевшимися родственниками. Уиллу кажется, будто он никогда в жизни не был целым, а сейчас внезапно воссоединился обратно, и это странное, но очень вдохновляющее чувство. — Ганнибал, — Грэм негромко окликает погружённого в задумчивость Лектера, спускаясь в гостиную, и спрашивает, вопросительно склонив голову к плечу: — Как мы отправимся домой? Я так и не понял, где мы находимся. Это хоть Вирджиния? — Не имеет значения, где мы, пока мы вместе, — Ганнибал расплывается в лукавой обольстительной усмешке, весело блеснув глазами, и Уилл смущенно заправляет прядку за ухо, а стоящий за его спиной Гарри кривится от слащавости, глядя на Лектера с изумлением зоолога, на глазах у которого жаба внезапно отложила куриное яйцо. Ганнибал, кажется, вообще единственный аспект, на который они реагируют по разному. Явно позабавившийся Лектер же загадочно тянет: — А домой мы отправимся… необычным способом. Думаю, это поможет тебе немного пробудить воспоминания. — Супер, — Гарри чуть не подпрыгивает от нетерпения и хлопает в ладоши, деловито засуетившись: — я уже устал ждать, пока мы смотаем удочки из этой дыры. Ненавижу этот дом, ненавижу его прошлое и, о, да, ненавижу ненужные, но тщательно лелеемые привязанности Тома. Давай быстрее, Ганнибал, чем больше времени я здесь провожу, тем больше клеток моего и без того не отличающегося сообразительностью мозга гибнут в муках. Лектер на это только устало вздыхает, выразительно закатив глаза, а после резко притягивает обоих братьев к себе. Уилл успевает только ахнуть от неожиданности, вжавшись в сильное разгоряченное тело, и почувствовать, как на талии привычно устраивается тяжёлая, властная ладонь Ганнибала, потому что сразу после этого его резко дергает. Это похоже на то, как он проникает в мысли преступников, на то, как качается маятник, подменяющий настоящее прошлым. Но раньше у Уилла ещё никогда не было такой устойчивой опоры. — Ненавижу аппарацию, — взъерошенный Гарри отшатывается, встряхивая головой, как только обстановка вокруг них перестаёт плыть и кружиться. Это дом Уилла, его кухня, вплоть до забытой на столе чашки с недопитым кофе. Уилл обескураженно хлопает ресницами, машинально продолжая прижиматься к очевидно довольному таким поворотом событий Ганнибалу, и пытается осознать случившееся. Все изменилось в мгновение ока, как и в тот раз, когда он оказался в камере Бойла. Гарри тем временем раздраженно встряхивает головой и рявкает: — Кричер! На его зов с глухим хлопком внезапно появляется сморщенное маленькое существо с большими острыми ушами, и не удивляется Уилл только по одной причине — Ганнибал все ещё держит его трепетно близко к себе, поглаживает по талии и шепчет на ухо всякие отвлекающие глупости. Гарри тем временем перечисляет все необходимые ему вещи, просит передать записки друзьям и спрашивает о состоянии дел. Существо что-то деловито скрипит в ответ; оно говорит вежливо, но не слишком подобострастно и то и дело беззлобно ворчит больше из любви к искусству, чем действительно пытаясь в чем-то уличить. Уиллу это кажется забавным — не часто доводилось встретить такого маленького вредного гремлина или кем бы там это существо ни было. — Все будет сделано, хозяин Гарри, — Кричер неторопливо степенно кланяется, из-за чего его большие уши смешно колышатся, и с хлопком исчезает, бросив напоследок на Уилла странный счастливый взгляд. — У меня слишком много вопросов, — Уилл качает головой, посмеиваясь, и окончательно убеждается в том, что с новым родственничком уж точно не соскучишься, — но я, пожалуй, приберегу и на потом. Ганнибал, ты останешься? — Нет, прости, — Лектер вздыхает, виновато блеснув тёмными коньячными глазами, и недовольно признаётся: — У меня завтра приём, и он с самого утра, а отменить я его уже не могу. К тому же, я уверен, что в компании Гарри ты не заскучаешь. Пиши, звони, голубей шли, если захочешь, и не забывай — ты должен мне ещё как минимум три свидания, радость моя. — Я твой в любое время дня и ночи, — Уилл бросает на Лектера лукавый взгляд из-под ресниц и кокетливо смеётся на хищно вспыхнувшие взгляд, тщательно делая вид, что не слышал мученический стон Гарри на фоне. — Да вали уже, — Гарри выпихивает хохочущего Ганнибала из дома, воинственно взмахивая руками. Всё, что он позволяет им сделать на прощание — поцеловаться, выжидает с страдальческим выражением великомученика на лице ровно полторы минуты и стремительно обрывает нежности ровно по их истечению. — Кыш, кыш, давай, тебя наверняка ждёт не дождётся эта твоя крыса. Ну или мышь, или кто он там, не суть важно, — Гарри тщательно закрывает дверь, несколько раз проверив замки, а затем оборачивается и расплывается в широкой улыбке: — Итак, прежде чем ты покажешь мне своё уютное гнёздышко, смиришься с тем, что спать мы будем вдвоем на одной постели — я могу объяснить зачем и почему, верь мне, это не порывы для инцеста — я хочу задать тебе один маленький, но немаловажный вопрос. — Какой? — Уилл любопытно приподнимает брови, все ещё машинально поглаживая подушечкой указательного пальца припухшие губы. Он уже смирился с тем, что от взбалмошного близнеца ждать можно что угодно, но несмотря на это, его вопрос заставляет Уилла выпасть в осадок. — Какая у Тома была фамилия? Он как-то упустил из виду необходимость сообщить мне этот, судя по всему, малозначительный факт, а я, на случай, если он это как-то внезапно подзабыл, вроде как всё ещё его муж. К тому же, если я всё правильно понял, а я всё понял правильно, — Гарри экспрессивно взмахивает руками, и Уилл как-то внезапно думает, что они с Томом удивительно подходят друг другу, — кажется, теперь этим делом с оборотнем вроде как занимаюсь я. — Лектер, — Уилл ошалело моргает, переваривая свалившийся на него поток информации, и встряхивается: — Он представился братом Ганнибала. — Чудненько, — Гарри удовлетворённо кивает, осматривается, и хлопает в ладоши, деятельно подхватывая брата под локоток. — А теперь можно заняться экскурсией по дому.

***

Уилл слышит, как нежный переливчатый голос негромко мурлыкает знакомую-незнакомую мелодию: его сознание лениво покачивается на сонных тёплых волнах, убаюканное и расслабленное, и всё глубже погружается в неторопливый транс. От звучных напевов веет уютом, теплом и домом — чем-то, что всегда казалось Уиллу недостижимо далеким. Знакомый мелодичный голос утягивает его всё дальше и дальше — это похоже на тонкую грань между привычными ему видениями и воздушными снами. Уилл слышит нежный шелест сочной летней листвы, тихое шуршание затаившейся в мощных извилистых корнях живности: он словно посреди глухого, переполненного жизнью леса. Он оборачивается, сам не до конца понимая, зачем, и снова натыкается на уже знакомого оленя с роскошными ветвистыми рогами. Расплавленное, текучее золото не по-животному умных, пристальных глаз вспыхивает насыщенной ведьмовской зеленью — совсем как у Гарри — а затем очертания крепкого тела плывут, смягчаются, и олень превращается в исполинских размеров собаку: чёрную, как глубокая безлунная ночь, и с двумя горящими провалами синих глаз на хищной морде. Уилл не чувствует страха; он склоняет голову к плечу и с любопытством смотрит в полыхающую синим пламенем бездну. Там что-то до боли родное, близкое, что-то, что может всё обьяснить, но пока Уилл не уверен, что готов шагнуть в этот огонь, небрежно отбросив всё то, во что он верил, что считал непреложным. Как и тогда, ночью, перед тем, как клинок в его руках хищной смертоносной змеей скользнул по беззащитному горлу Бойла, когда тьма встала с ним лицом к лицу, выскользнув из самой глубины души на мягких лапах, это кажется до боли реальным. Уилл знает: и Гарри, и Ганнибал, да даже Том, куда бы он там не делся, все они могут ответить на вопросы, клубящиеся в его голове: кто он, откуда он, что у него внутри, как идти дальше — это глубокая, инстинктивная уверенность. Но сейчас его вполне устраивает, что Ганнибал медлит, ожидая чего-то, а брат молча безусловно поддерживает. Время расставит всё по своим местам — уж это-то Уилл знает точно, а пока ему очень уютно молчать. Просыпается он от полусна-полувидения быстро и резко, будто стремительно сорвавшаяся с места гончая, легко перебирающая мощными поджарыми лапами, и одним молниеносном движением разрывает пространство собственного сознания. Его сердце бьется быстро, но ровно, привычное к нагрузке, Уилл встряхивает густыми, спутавшимися после сна волосами, и недовольно морщит нос, обнаружив, что брата рядом нет. Почему-то ему кажется, что они всегда были вместе, и всегда должны быть — поэтому привычное чувство уютного одиночества, и без того подзабывшееся после знакомства с Ганнибалом, вызывает у Уилл легкий приступ тоски. Он гибко потягивается, изогнувшись на мягком матрасе ловкой упругой лентой, сладко зевает, звучно щёлкнув зубами, и с любопытством принюхивается. В воздухе едва уловимо пахнет подгорелыми тостами и пережаренным кофе. Уилл, уже привыкший спускаться на запах восхитительной свежей выпечки Ганнибала и роскошного многообразного завтрака, невольно хихикает. Брата явно не стоит подпускать к плите ближе, чем на три метра. — Удивительно удачный день: уже пару часов как рассвело, и до сих пор никто не умер, — на кухне его встречает оживлённо снующий Гарри, блестящий своими невозможными изумрудными глазами, мгновенно напомнившими Уиллу о недавнем сне, и сосредоточенно хмурящий точёные брови. Он выглядит забавно и нелепо: с небрежно собранными в небольшой пучок кудрями и воткнутой прямо в него волшебной палочкой, в милом кружевном передничке, который Уиллу шутки ради подарила то ли Алана, то ли ещё кто, и с живописно прилипшим к щеке зёрнышком кофе. Вот о чём вообще можно говорить с этим человеком, прости господи. О чём. — Действительно удачно, — Уилл невольно улыбается и поразительно привычным жестом, словно делает так всегда, убирает у Гарри с щеки зёрнышко и с хрустом его разгрызает. У брата на лице появляется забавное непонимающее выражение, потому что он явно не подозревал о присутствии у себя на лице инородных кофейных тел, и Уилл беззлобно посмеивается, развернувшись и помахав рукой: — Что ж, раз уж кухня пока не горит, что удивительно, но приятно, я в душ. И бога ради, Гарри, не спали что-нибудь ещё, пока меня нет. Грэм паскудно хихикает, слыша в спину праведное возмущение и страдальческое мычание жертвы сковородок и завтраков, и в приподнятом настроении убегает в душ. Всё это кажется странным, слишком естественным, будто так, как и должно было всегда быть, и это заставляет Уилла периодически впадать в состояние задумчивости. Даже с Ганнибалом, к которому он с первого же мгновения проникся симпатией и как бы не чем-то большим, прости господи, не было настолько же легко и понятно. Немного приятного щекочущего смущения, невесомо обжигающего щёки, немного быстро растаявшей неловкости, много флирта, но такого всеобъемлющего, почти противоестественного единения всё равно не было. Уилл помнит, как много времени понадобилось им с Аланой, чтобы достаточно открыться друг другу — они долго притирались, постепенно становясь всё ближе и ближе, но в итоге так и не смогли стать чем-то большим, чем друзьями. Он помнит, с каким удовольствием с самого начала собачился с Катц, и как их перепалки постепенно становились всё более беззлобными и дружелюбными, как постепенно привык к вечным переругиваниям и неуёмному взрывному характеру засранца Кроуфорда. Но всё это другое, иное. Не так, как с Гарри. Ласковые холодные струи воды смывают с Уилла остатки сна и неприятное послевкусие невнятных сомнений то ли в себе, то ли в других. Ему непривычно то, сколько новых чувств он испытывает самостоятельно и объемно, в полной мере. Раньше Уилл заимствовал, считывал чужие эмоции, чужое настроение: апатию, счастье, неловкость, растерянность… влюбленность. Что-то, чего он сам, возможно, никогда и не испытывал. Уилл научился быть полноценной личностью, словно пытался восполнить что-то, чего лишился, что-то, чего ему не хватало: собирал себя по кусочкам, моток за мотком, сшивал, накладывал, придавая себе полноценность и целостность. И сейчас привычное лоскутное одеяло, в которое он тщательно завернул себя настоящего, непроизвольно пытаясь вернуть себе чувство единения, расходилось по швам и рассыпалось на глазах, теряя свою изначальную цель. Потому что эта целостность, это единение — оно вернулось и теперь стремительно переплеталось с Уиллом всеми маленькими ментальными лапками, пытаясь прижаться так крепко, чтобы никто и ничто не смогло разорвать их снова. Уилл встряхивает головой, выплывая из задумчивости и, решительно сверкнув глазами, вылезает из душа, выключив воду. Он — они — со всем разберутся, как только придёт время, и думать об этом раньше положенного бессмысленно. Гораздо проще сосредоточиться на том, что есть сейчас. Он придирчиво копается в своём гардеробе, мурлыча себе под нос что-то бессмысленное, и путём долгих размышлений выбирает чёрные джинсы, удобную светлую водолазку с высоким горлом и темный пиджак. Уилл снова философски размышляет о необходимости платков, застёгивает на узком запястье любимые дорогие часы, небрежно надевает на шею отцовскую подвеску и машинально потирает пальцами серьгу — подарок Ганнибала. Уилл едва слышно вздыхает, кусая губу и тоскливо думает о том, что Лектер сейчас занят этим… Фрэнк?.. Фринк?.. Франклином? Не суть важно, в общем-то. Он фыркает, брезгливо сморщив нос, и лёгкими движениями укладывает непослушные мягкие кудри. Если уж вступать с Джеком Кроуфордом в очередную конфронтацию — то нужно делать это красиво. — О, ты уже даже собрался, — в дверной проём заглядывает Гарри, который явно планировал показательно дуться, но не смог устоять перед любопытством и временно отбросил все свои коварные планы. Уилл забавляется тем, как легко ему удаётся считывать брата, а тот тем временем вопросительно тянет: — А не рановато? — Надо наконец разобраться с делами, а в случае с Джеком это то ещё удовольствие, к тому же, я хотел заехать на могилу к… отцу, — Уилл запинается, когда пытается назвать Говарда Грэма, человека, которого с самого детства считал единственным своим родителем, отцом. Что-то внутри него противится, будто он пытается сделать что-то неправильное, противоестественное. Воспоминание о человеке, и без того никогда не вызывавшем особенной теплоты, которая может быть только между родителем и ребёнком, оставляет Уилла почти пугающе равнодушным. Он старается не думать об этом, списывая всё на неустойчивую после восстановления связи ментальную целостность, и вопросительно вскидывает брови: — Ты со мной? — Ну, а куда ты без меня, — Гарри мягко приподнимает в усмешке уголок пухлых губ и проходится по брату плавным оценивающим взглядом. Судя по довольному прищуру изумрудных глаз, увиденным он остаётся более чем доволен. Впрочем, неудивительно: они одеты одинаково, словно стоящее друг напротив друга отражение. Только вот на локте у Гарри вместо пиджака висит небрежно перекинутая толстовка, которой он выразительно машет, когда озвучивает свою просьбу: — Слушай, у тебя есть ещё один похожий пиджак? Я мог бы трансфигурировать вот это, — он с неподражаемо вдумчивым выражением лица кивает на толстовку, — но что-то мне подсказывает, что пока наша магия так нестабильна, лучше не чаровать лишнего. — И зачем тебе пиджак? — Уилл бархатно мурлычет, прищурившись и прекрасно зная ответ на свой же вопрос. Это забавно и странно — то, что им, в общем-то, и говорить особо не нужно, чтобы понять друг друга. Но ему нравится слушать Гарри: его голос, до странного похожий на уиллов собственный, манеру речи, способ формулировки мыслей, всё. К тому же, они пока знакомятся и сближаются, а для этого и нормальным, и (не) ненормальным людям нужно говорить. — Среди моих знакомых есть близнецы, и, сколько я себя помню, они всегда одинаково одевались, даже причёски делали похожие, чтобы издеваться над другими, — Гарри закатывает глаза, легко уловив беззлобную насмешку, и охотно отвечает. — Мы, конечно, не абсолютно идентичны, но все же очень и очень похожи. А издеваться над людьми всегда весело, ты не думаешь? — Не могу с тобой не согласиться, — Уилл хихикает, мстительно сверкнув глазами, и уже предвкушая выражения лиц Катц, Зеллера и Прайса. Джек, скорее всего, даже не заметит, и тем забавное будет посмотреть на его реакцию, когда до него всё-таки дойдёт. Учитывая некоторую уиллову консервативность в выборе одежды, нужный пиджак находится довольно быстро: довольный Гарри накидывает его на плечи, придирчиво вертится перед зеркалом под приглушенное хихиканье Грэма, пытаясь убедиться в том, что безупречен с любого ракурса, и, наконец, тащит Уилла на кухню. Там их ждёт более-менее приличный кофе и подгоревшие, но вполне съедобные булочки. Гарри выразительно закатывает глаза на написанное на лице Уилла крупными буквами ехидство, бесцеремонно запихивает одну из булочек ему в рот и легко утягивает в разговор. Говорить с ним оказывается очень легко: они скачут с темы на тему, начиная обсуждением вкусов в музыке и любимых цветов, и заканчивая предпочитаемой политической направленностью или историями из жизни. Уиллу нравится это чувство — говорить с кем-то, кто понимает тебя не то что с полуслова: с полумысли, и разделяет каждую из них. Они говорят и о работе, о деле, над которым Уилл работал вместе с Томом, о магии, о школе магии, в которой Гарри отучился семь лет, о друзьях и знакомых. Уилл понимает, что они очень, очень похожи, но всё же не идентичны — есть вещи, в которых они едва заметно, особенно для тех, кто плохо знает, но отличаются, есть те, в которой они совпадают полностью, от и до. Их нельзя назвать двумя сторонами одной медали, скорее, жизнь вдалеке друг от друга сделала их идеальным дополнением. Там, где вспылит Уилл — Гарри рассмеётся, там, где у Гарри опустятся руки, Уилл подберётся для атаки. — Итак, резюмируем, — Гарри внушительно выдыхает и машинально заправляет за ушко выбившуюся кудрявую прядку. Уилл ловит себя на том, что синхронно повторяет то же самое, и пораженно качает головой. Они останавливаются на стоянке перед входом в агентство, чтобы подготовиться и обменяться последней парой фраз: — Джек Кроуфорд, который та ещё заноза в заднице, прямо-таки дай бог каждому, хочет вернуть тебя в свой отдел, но Том, который тоже то ещё занозище и собственник, не дал. И сейчас мы идем к нему, чтобы?.. — Ну, во-первых, — Уилл пожимает плечами, кинув на брата понимающий взгляд, и оглядывается, машинально подмечая, что Катц и Прайса ещё нет, а вот Зеллер уже тут как тут. — Начать нужно с представления тебя в качестве заместителя Тома, а дальше… ну, ты ж сам сказал: будет весело. — Знаешь, очень жаль, что мы росли порознь. Столько всего могло бы обернуться по-другому, если бы при очередном злоключении на мою симпатичную попку расклад был бы два против двух, а не один против двух, потому что ты бы явно был на моей стороне, — Гарри беззлобно ворчит, — серьезно, так много событий могли бы пойти другим путем… В любом случае, драккл с ними, Томми прислал мне материалы дела, ты тоже рассказал, что там и как, и пусть я мало отработал в ав… полиции, — в последний момент брат поправился, прикусив розовый язычок и зажевав окончание магического слова, — блять, надо привыкать, что я обычный человек. Что ж, осталось только не заплутать среди фактов. Веди, солнышко моё ясное, лучик мой светленький. Уилл звонко смеется, не забыв отметить ехидно-нежное «Томми» и напомнить себе как-нибудь использовать это против язвы-Лектера. По телу разливаются удивительные, мягкое волны тепла — это поражает, когда есть человек, который безоговорочно тебя понимает и принимает. Ганнибал дарит Уиллу похожие чувства, о в его случае они жарче и желаннее, о чем Грэм тщательно старается не думать. Уже одно то, что он в один миг обрёл и любовь, и семью — кажется невероятным подарком. Карма всегда платит по своим счетам — эту фразу ему однажды сказала Алана, и теперь Уилл сполна ей верит. За все то дерьмо, что случилось в его жизни, теперь он обречен получать только бонусы. — Ебать меня в погонах, Грэм распочковался! — от философских размышлений Уилла отвлекает задушенный вскрик Брайана Зеллера. Уилл оборачивается на голос и непроизвольно широко улыбается, глядя на неподражаемое выражение шока на чужом лице. Не то чтобы они были так уж близки, но Брайан всегда был приветлив, смешно шутил и не лез не в своё дело — этого было вполне достаточно, чтобы Уилл проникся к нему искренней дружеской симпатией. Зеллер спешно подошёл поближе и ошарашено присвистнул, качая головой: — Где-то поблизости открылась компания по производству клонов, и ты с похвальной самоотверженностью вызвался добровольцем? — Я тоже рад тебя видеть, Брайан, — Уилл склоняет голову к плечу, продолжая дружелюбно улыбаться, и с удовольствием отвечает на крепкое рукопожатие переводящего ошеломлённый взгляд то на него, то на брата Зеллера. Дернувший самым уголком пухлых губ в усмешке Гарри прищуривается и тоже пожимает ему руку, а Уилл, поражаясь самому себе, лукаво мурлычет: — Это Гарри Лектер, мой… близняшка. — Лектер? Что? — Брайан сбивается на тоненькое судорожное сипение, глядя на Гарри практически с суеверным ужасом и явно сдерживаясь от того, чтобы начать креститься. — Как? Уилл, мать твою, Грэм, ты не имеешь никакого морального права как ни в чем не бывало вернуться в агентство спустя неделю, во время которой до тебя не мог дозвониться и дописаться ни один человек, включая наших аналитиков, и так невозмутимо заявить, что у тебя есть брат-близнец, похожий на тебя, как две капли воды, да ещё и за каким-то чертом имеющий ту же фамилию, что и два самых пугающих человека во всей блядской вселенной! — Я думал, что это Джек самый пугающий человек во вселенной, — Уилл мелодично смеётся и обменивается с братом позабавленными взглядами, с любопытством наблюдая за поражённым коллегой. Гарри оказался прав, наблюдать за чужой реакцией оказалось невероятно забавно. — Поначалу — да, — Зеллер шумно выдыхает и чуть встряхивает головой, успокаиваясь. Но каждый раз, когда он смотрит на Гарри, на его лице всё рано проглядывается явственное опасение, — но со временем к его крикам, вспыльчивости, язвительности, жесткости, грубости, собственничеству… в общем, со временем к нему привыкаешь. И вообще, Уилл, не переводи тему! Какого черта?! Уилл хмыкает и беззаботно пожимает плечами, чем заставляет Брайана с безмолвным возмущением раскрыть рот, потеряв дар речи, и взмахнуть руками. Брайан застал их прямо посреди коридора, хотя Грэм вообще не рассчитывал случайно встретить соню Зеллера в такую рань, около восьми утра. Пусть он и был весьма ожидаемым знакомством, но Уилл вовсе не планировал, что именно он станет первым. К тому же, у него все ещё оставались нерешенными дела, из-за которых он сюда и пришёл, так что Уилл мягко качнул головой в сторону кабинета Джека и предложил поговорить по дороге к большому начальству. Историю о знакомстве с Гарри они придумывали спустя рукава (как признавался сам брат, сколько бы всего он не творил и в детстве, и в подростковом возрасте, и уже во взрослом, оправдания всегда придумывал кто-то ещё, потому что Гарри в этом был чертовски плох), но родство Тома и Ганнибала всё же сыграло им на руку, потому что подобная встреча хоть и маловероятно, но могла случится. К тому же, она действительно случилась. Что удивительного в том, что у двух братьев может быть схожий вкус? «Как в самой дешевой мелодраме, ей-богу», — Уилл мысленно качает головой, пытаясь понять, в какой конкретно момент его жизнь стала похожа на мрачноватый сериал с чёрным юмором, убийством и любовной линией, и невольно переосмысливает своё отношение к штампованным сюжетам. — Так ты объяснишь? — Зеллер следует за ними по пятам, словно вот-вот вылупившийся любопытный цыплёнок. Он то и дело переводит взгляд с одного брата на другого и обратно. — Бля, Катц и Прайс будут в шоке. — Кстати о них, — Уилл усмехается и заинтересованно спрашивает, оглянувшись на Брайана: — Ты не знаешь, они сейчас здесь? — Куда ж они денутся с подводной-то лодки под именем Джека Кроуфорда, — Зеллер смешливо пожимает плечами, нервно взъерошив короткие спутанные волосы. Он медлит, явно раздумывая, следует ли ему говорить, и наконец решившись, деликатно спрашивает: — Ты вроде ушел из отдела? Просто у нас новое дело, сам понимаешь: психопаты не могут прожить ни дня, чтобы не сотворить какую-нибудь очередную гадость, и кому как не нам с ними разбираться. То каннибалы, то, вот, убийцы целых семей. Не знаю, что у вас там за конфликты с большим боссом, но нам бы не помешала твоя помощь. Случайно не думаешь присоединиться? — Посмотрим, как ляжет карта, — Уилл лукаво блестит глазами и бросает короткий вопросительный взгляд на Гарри, интересуясь его мнением. Хихикающий брат прищуривается и дергает головой, неоднозначно отмахиваясь — он выглядит куда более заинтересованным в осмотре здания, по которому они идут. Уилл понимающе хмыкает: в первый раз он и сам долго и вдумчиво блуждал по запутанным коридорам монументального улья ФБР, изучая его строение, так что сейчас Грэм оставляет машинально постукивающего кончиками пальцев по ремешку перекинутой через плечо сумки Гарри и снова переключается на Брайана: — На мое место начали отбор? — Нет. А даже если бы и начали, то вряд ли бы нашли достойную замену, — Зеллер странно хмыкает, непримиримо поджав губы, и в глазах у него почему-то мелькает спокойная уверенность. Удивлённо приподнявший брови Уилл на мгновение замирает, а потом приподнимает уголки губ в короткой, но искренней улыбке. Брайан отводит глаза, словно смутившись, и невнятно бурчит: — К тому же, Джек ещё надеется, что ты вернёшься. Вроде как, Лектер-номер-два обговаривал срок в два месяца, и почти треть от этого времени уже прошла… Уилл не отвечает, предпочитая задумчиво хмыкнуть и промолчать. Он не помнит, чтобы обговаривались какие-то конкретные временные рамки — в договоре значилось: «Одно дело с возможностью продления срока службы» и вскользь упомянутое: «Возвращение в отдел поведенческого анализа по востребованию». Грэм тогда был занят «Лектером-номер-один», к тому же, урегулирование вопросов взаимодействия отделов перекладывалось на плечи Питера, который пусть и не был главой, но вроде как занимал там не последнее место. Уилл, так-то, никогда особо не задумывался об иерархии внутри ФБР. — Джек, — Уилл на мгновение замирает перед дверью специального агента Кроуфорда, коротко переглядывается с Гарри и Брайаном, явно сдерживающего порыв перекрестить его на удачу, коротко стучит и входит, не дожидаясь приглашения. — Давно не виделись… — Уилл-мать-его-Грэм, — встречает его довольное хриплое шипение Джека и Уилл, пользуясь тем, что Кроуфорд пока не видит его лица, выразительно закатывает глаза, потому что он прекрасно знает, как скоро это шипение перерастёт в оглушающий злобный рокот. К собственному сожалению, Грэм остаётся безукоризненно прав, потому что Джек моментально начинает рычать, плюясь ядом: — Это ещё кто с тобой? У нас что, день открытых дверей? Или ты решил добить свою и без того трепыхающуюся в предсмертной агонии репутацию до самого конца? — Это долгая история, — Уилл мрачно фыркает, бросив короткий взгляд на опасно прищурившегося и подобравшегося Гарри. Обычно тёплые изумрудные глаза кажутся ледяными и по-змеиному хищными, а лицо словно закаменело безупречной фарфоровой маской. Кажется, теперь Грэм понимает, почему на него нервно посматривали, когда он делал так сам — брат выглядит опасным. Ему явно не нравится Кроуфорд и его нападки на Уилла, что может привести к совершенно непредсказуемым последствиям, так что Грэм спокойно тянет: — Думаю, нам лучше обсудить все тет-а-тет? Я, вроде, всё еще числюсь у тебя на службе, и мой уход… — Да, ты пока ещё мой подчиненный, — Джек с явным удовольствием смачно хлопает ладонью по столу и злорадно оскаливается, щуря блестящие от гнева чёрные глаза, похожие на тёмные лакированные камушки. — Надолго ли? Хороший вопрос, потому что зарплату, например, тебе считают не по моим отчетам. Лекции, который ты так чертовски безответственно пропустил и не отчитал — у тебя забрали и оформили задним числом за… как там его, — Кроуфорд с исключительно заинтересованным видом имитирует деятельное копошение в ворохе документов, игнорируя снова закатившего глаза Уилла, а затем вновь невозмутимо переключается на него, презрительно отмахнувшись от бумажек: — А, не важно. Уволить тебя я не могу. М-м-м, оштрафовать? Какая, блядь, неожиданность, тоже не могу. Но при всем, сука, при этом, по всем этим блядским бумажкам ты всё ещё числишься моим прямым подчиненным. Так что теперь объясни мне, Уилл Грэм, какого… Лектера? Привычно проигнорировавший классическое джековское вступление Уилл флегматично думает о том, что все их разговоры с Джеком так или иначе начинаются с выяснения отношений, и давит улыбку из-за того, что фамилия Тома и Ганнибала в устах Кроуфорда звучит как самое грязное ругательство. После экспрессивной, спонтанной речи, встретившей их вместо приветствия, в кабинете повисает неловкая тишина, но Грэм мало обращает на неё внимание. Его больше занимает то, что он чувствует на каком-то совершенно ином, интуитивном уровне: недовольство и тонкое, но отчётливо уловимое презрение Гарри, направленные на Джека. Брат явно не собирался относиться к крикам Кроуфорда так же снисходительно, как Уилл, поэтому Грэм бросает на него короткий взгляд и едва заметно качает головой. Не хватало только настроить Джека ещё и против «Лектера-номер-три». Уилл философски думает о том, что никогда в своей жизни не ненавидел понедельники, но, судя по всему, все когда-нибудь случается в первый раз. В прошлый понедельник он сделал много всего глупого: глупо было сбегать с места преступления, из камеры Бойла (хотя, чисто юридически, Уилл и не сбегал — Ганнибал вынес его на руках), глупо было утаивать всё то, что он тогда увидел (с другой стороны, что бы он мог сказать? Сделать чистосердечное признание?), но самой большой глупостью, если уж совсем начистоту, было само убийство Бойла. Опять-таки, Уилл не мог отрицать, что это было приятно. Но глупо — это факт. — Я так понимаю, ответа на мой тривиальный вопрос у тебя нет, — Джек с осуждающим выражением лица выжидает немного времени, чисто для приличия, и, вздохнув со всей скорбью мира одновременно, продолжает уже более спокойно: — Что же, тогда вернёмся к чему-то более простому и понятному. Кто пришёл с тобой? — Меня зовут Гарри Лектер, — голос Гарри, обычно тёплый и бархатный, кажется абсолютно ледяным и безукоризненно вежливым. Такими бывали голоса обоих Лектеров в те редкие моменты, когда они говорили с тем, кого искренне и открыто презирали, и, судя по тому, что Джек скривился, словно от зубной боли, он эти интонации узнал безошибочно. Гарри делает шаг вперёд и едва заметно склоняет голову в приветственном кивке, надменно сощурив сверкающие ведьмовской зеленью глаза и не подав руки. Уилл чувствует прилив самодовольной гордости и невольно задумывается о том, кто же из них старше: ведь даже будучи близнецами невозможно родится в одну и ту же минуту. И пока он погружается в задумчивость, брат бесцеремонно продолжает: — К сожалению, или к счастью, Тому пришлось в срочном порядке вернуться домой: непредвиденные обстоятельства, непредсказуемые подчиненные, не менее непредсказуемые родственники, опять же, — Гарри лукаво усмехается, но Уилл чувствует в его усмешке больше неприязни, чем беззлобности. — В любом случае, хотя я пока ещё не разобрался во всех тонкостях сложившейся ситуации, я постараюсь принять во внимание все ваши пожелания и решить вопрос с наименьшими потерями для обеих сторон. Джек явно подвисает от хорошо поставленного и не терпящего неподчинения голоса Гарри, который выглядит как Уилл, да и сам Грэм тоже приятно удивлён. Брат говорит уверенно и твёрдо, правильно расставляет акценты и паузы — в нем чувствуется весьма опытный оратор, и помимо уютного домашнего тепла в груди Уилла расцветает ещё и глубокое трепетное уважение. — Буду премного благодарен, — Джек кивает со сдержанной надменностью королевского корги и три долгие минуты сравнивает Уилла и Гарри внимательными чёрными глазами-бусинками. Сложная работа мысли на его лице видна невооружённым взглядом, что изрядно веселит Грэма, но Кроуфорд не спрашивает и предпочитает сосредоточиться на другом: — У нас тут новое дело, и… — Нет, — Гарри перебивает его с непрошибаемой самоуверенностью самоубийцы, и, кажется, Уилл слышит тихий восхищённо-панический писк Зеллера со стороны двери. — У нас ещё есть дела в агентстве. Взять только необходимую встречу с агентом Рэтингеном для урегулирования текущего дела, решение финансовых вопросов, а так же… — брат оборачивается на Уилла в поисках подсказки, просительно приподняв брови, и тот отмирает, мягко скользнув ближе. Он кладёт руку Гарри на плечо и демократично дополняет: — А так же всё, что от меня потребует отдел кадров, — после холодного тона Гарри голос Уилла, в точности идентичный, звучит особенно мягко и контрастно. — Думаю, это займет если не весь день, то большую его часть, поэтому я зайду ещё и завтра. Дело, которым вы занимаетесь… в двух словах, что там? Джек недовольно косится на невозмутимого Гарри, потом на подслушивающего в дверном проеме Зеллера и, фыркнув, всё же начинает рассказывать. Психопат, выбравший своей целью целые семьи, стремительное похищение детей и безжалостное убийство родителей прямо во время безобидной праздничной трапезы. Улик не много, зацепов ещё меньше, подозреваемых и свидетелей нет. Выстроить схему убийства они смогли, но вот с мотивацией преступника, его личностью и непосредственным профилем слишком много сложностей — отсутствие Уилла сказалось на работе отдела самым непосредственным образом. Предварительный портрет всё-таки был составлен, но Джек совсем не был уверен в его правильности: он продолжает говорить, посвящает в детали, показывает фотографии и сводки, а Уилл ловит себя на мысли о том, что ему скучно. — Я понял, Джек, — когда рассказ Джека завершается, Уилл царственно склоняет голову, показывая, что принял информацию во внимание и хмурится. Он не совсем понимает, почему глаза Кроуфорда на мгновение пораженно распахиваются, а затем чернеют от непонятной злости. — Я не могу ничего обещать, но попытаюсь заглянуть к ребятам и трупам. Может быть, смогу навести их на ускользающую мысль. — Спасибо, — Кроуфорд практически ощутимо скрипит зубами, неохотно выдавливая из себя скупую благодарность, и продолжает смотреть с очень странным чувством на дне глаз, которое Уилл не до конца может идентифицировать. — Ведь в нашем деле поимка преступников важнее, чем межличностные разногласия, да, Уилл? Его последняя шпилька, брошенная по касательной, остаётся без ответа: братья уходят, не прощаясь, разминаются по дороге с задумчивым Зеллером, дружелюбно раскланявшись, и молча, бок о бок следуют в дальнее крыло агентства. Уилл отмахивается от несущественного замечания автоматически, понимая, что сейчас ему, в общем-то, ни до чего нет дела. Он сбросил на Алану малышку Эбигейл (ладно, они с Ганнибалом сделали это вместе), игнорирует просьбы Джека, уже почти сутки не видел самого Ганнибала и идёт в кабинет Питера с очевидной неохотой — все его мысли крутятся вокруг дороги к кладбище, на могилу… Говарда Грэма. — Итак, — Гарри деликатно кашляет в кулак, привлекая к себе внимание брата, и мягко тянет: — Значит, оборотень? Я ознакомился с деталями утром — Томми прислал отчеты. Поражает, что даже не зная о магии, ты смог так четко уловить суть. Расскажешь секрет? — Я… — Уилл даже замирает на миг, задумавшись. Он и не думал о том, что сейчас рядом с ним впервые за в жизнь оказался человек, который точно сможет понять не только весьма заковыристый ход его мыслей, но и дар, забивающий сознание тяжелой удушливой волной тьмы. — Эмпатия. Так это называется в профессиональной сфере, если её вообще можно отнести к чему-то логически объяснимому. Сопереживание любому живому существу, хотя это не про меня, умение заглянуть под кожу человеку, влезть в его шкуру. Стать другим, а потом обернуться обратно. — Не сильно расходится с тем, как это обозначают маги, — Гарри задумчиво кивает чему-то своему, покусывая розовую нижнюю губу. — Чертовски разлагающая изнутри должна быть штука. И ты смог обуздать дар? Он выглядит заинтересованным и искренне сочувствующим: изумрудные глаза мягко светятся переживанием и теплом. Уилл невольно заглядывает за завесу его мимики, глубже, чтобы узнать: там, в глубине, он такой же? Моментальный ответ приятно вспыхивает в его голове — да. Узы, стремительно восстанавливающиеся спустя столько лет разлуки, крепнут с каждым часом, подпитываются магией и дают им этот удивительный шанс — узнать друг друга, не разговаривая. Движимый странным машинальным чувством, Уилл делает к брату маленький шажок, сокращая и без того небольшое расстояние до минимума, и переплетает их пальцы. Гарри тут же крепко сжимает его ладонь, прижимаясь поближе, и Уилл непроизвольно изумленно выдыхает: сейчас, когда они соприкасаются, связь ещё чище и крепче, словно настроенная на правильную волну. Эмпатия, уиллова верная спутница, работает как часы, накрепко переплетаясь с эмоциональным фоном брата и без остановки считывая малейшие изменения в его состоянии. — Думаю, что да, — Уилл молчит несколько минут, отвлекшись на переваривание этого внезапного открытия, но Гарри не торопит его, нежно поглаживая по тыльной стороне ладони большим пальцем. И когда Грэм наконец начинает говорить, его голос все ещё задумчивый и отстранённый: — Это случилось не сразу, зато теперь я не брезглив. Чужие мысли похожи на сгнивающий сахар: пошлость-пошлость-пошлость, серый быт, мерзкие пристрастия, редкие нотки подлинной уникальности. Сложно принимать людей со всеми их недостатками. — Меня удивляет твой выбор. Если ты так презираешь простых людей, то почему выбрал убийц? — не менее задумчивый Гарри с любопытством вглядываются ему в глаза, склонив голову к плечу. Уилл непроизвольно оглядывается по сторонам, вздыхает, и, убедившись, что никого рядом нет, начинает говорить. Раньше он не рассказывал этого никому, опасаясь увидеть отражение собственных сомнений, непонимание и неприязнь. А что может быть страшнее, чем услышать собственные страхи из чужих уст, когда ты и сам ни в чем не уверен? — Они другие, — они уже заворачивают на финишную прямую, и голос Уилла негромкий и мягкий. В нем есть немного тепла, честность и мрачноватая насмешка: — В отличии от остальных, они честны перед своими недостатками. Безусловно, они темные, некоторые даже чёрные, но есть в них и то, чего нет у простых людей — погоня за целью. Думаю, артисты, бизнесмены и влиятельные люди такие же, мне не доводилось с ними встречаться, но, когда человек охвачен страстью — и он, и его мысли прекрасны. — И? — Гарри легко улавливает, что есть что-то, что брат не договорил. Уилл усмехается, дёрнув уголком губ, и честно заканчивает, тем более, что они как раз останавливаются перед входом в кабинет Питера: — К тому же, всегда приятно смотреть на свое отражение, искривлённое маской безумия и желания. Мы пришли. У Питера они надолго не задерживаются: Уилл скупо дополняет письменный отчет, на этот раз куда активней затрагивая магическую сторону дела, и, с незримой, но вполне ощутимой поддержкой Гарри почти не допускает оплошностей. Они разбирают по кусочкам ритуал, соединяют зацепки и на этом работа оказывается законченной. Конечно, есть новое тело, на которое его приглашают посмотреть, и немного больше, но Уилл отказывается, открещиваясь тем, что ничего сверх того, что он уже сказал, там не увидеть. — Тем более, у вас уже есть подозреваемые? — Уилл бросает небрежный мимолетный взгляд на доску с фотографиями. — Если их допрос ничего не даст, тогда я посмотрю, а так… — Я понял, — Питер покорно склоняет голову, соглашаясь, и молчит, то и дело бросая странные взгляды то на него, то на брата. Уилл тоже молчит, да и Гарри не высказывает особого желание вести светские беседы: между ними тремя явное напряжение и ситуация близкая к катастрофе — вопросы вспыхивают и гаснут, как звезды при безлунной ночи. Уиллу интересно, что Питер скрывает, и каковы его настоящие желания, но выяснять это сейчас ни к месту. — Если будет новое дело, то я могу помочь, — Уилл медлит ещё некоторое время, и все же решается, с легким оттенком злорадности думая о выражении лица Джека в тот момент, когда он обо всем узнает. Из двух зол — тихого мягкого Рэтингена со своими тайнами и взрывного, прямого, как палка, Кроуфорда — он выбирает то, что глубже и интереснее. — Не жажду возвращаться к Джеку. Он даже будет честным. Почти.

***

Гравий хрустит под ногами сухо и мерзко, словно сдавленные, почти истлевшие кости, высушенные и выбеленные на солнце. С другой стороны, Уилл с куда большим удовольствием прошёлся бы по аккуратно выложенной гладкими белоснежными черепушками дороге, чем по бледным серым камушкам, кривовато рассыпанным дизайнером-недоучкой в попытке создать видимость ландшафтного дизайна. Уилл ненавидит это пустое лицемерие скорби, ненавидит это место, и ненавидит людей, превративших смерти в бесконечное восхваление собственного эго. Все эти декоративные памятники, выскребенные могилки, мраморные плиты и трагические надписи: жалость живых к самим себе. Мёртвым уже давно плевать на то, сколько стоит кусок камня, под которым лежит их подгнивающее тело, и где он расположен. — Ненавижу кладбища, — Уилл ворчит, откидывая ровные ряды хорошеньких могилок, сделанных словно под копирку, презрительным взглядом. — Они навевают на меня тоску и прогоняют аппетит. — Мне в такие моменты особенно неприязненны супы, — Гарри понимающе кивает, задумавшись о чем-то своём, и с глубочайшим выражением сосредоточения пялится на здоровенный памятник уродливого голубя на одной из могил. — У меня тоже с подобными местами связаны не самые приятные воспоминания. Например, несколько раз меня пытались убить среди выкопанных могил. Разок даже получилось. Причём, что иронично, у моего драгоценного мужа — тогда ещё только будущего. Ну, я всегда говорил, что он личность неординарная и, к тому же, имеющая множество исключительных талантов. — Да, этого у Тома не отнимаешь, — Уилл рассеянно кивает, соглашаясь, а потом делает ещё несколько шагов вперёд, постепенно переваривая чужие слова, и, наконец осознав, замирает, обернувшись: — Так, погоди, что? Под его ошарашенным взглядом Гарри неловко заправляет прядь за ушко, пряча глаза, и, как назло, из-за яркого солнечного света его силуэт рябит. Умом Уилл понимает, что это всего лишь простейшая оптическая иллюзия, но часть его панически подвывает, требуя срочно что-то делать, прижаться к Гарри поближе, спасти и защитить, не важно какой ценой. — Это долгая история, — Гарри уклончиво бормочет, все ещё пряча глаза, и, встряхнувшись, наконец поднимает их, пытаясь улыбнуться, — к тому же, сейчас она неуместна. Но ты не беспокойся, я определенно жив и определенно не твоя галлюцинация. По крайней мере, я точно не меньше, чем магия. Он мягко смеётся над собственной простой шуткой, и Уилл подхватывает его переливчатый мелодичный хохот. Гарри жив и даже более-менее здоров, а все остальное — неважно и незначительно, пока они вместе. После агентства они заскочили перекусить в небольшой уютный ресторанчик, тщательно прячущийся в глубинах города, где успели обсудить различия в школьной жизни. Гордо надувшийся Гарри с исключительно самодовольным видом великого просветителя попытался объяснить несведущему брату теорию магии, но максимум, которой он смог поведать: магия есть и с этим надо смириться. Обсудили они и друзей: немногих общих, тех, что Уилл никогда не видел, тех, кого немногим чаще видел сам брат: у Гарри оказался безумно широкий круг знакомств, из которого весьма внушительную часть занимали многочисленные родственники, почти родственники и просто близкие друзья. И всё это время Уилл старательно контролировал себя: он не игнорировал звонки и ласковые сообщения Ганнибала, но и давил в себе порыв немедленно броситься ему навстречу и утонуть в головокружительно крепких объятиях. Сегодня Уилл был твёрдо намерен расправиться со всеми делами, и нежность Ганнибала, от которой он моментально расплывался влюблённой ослабшей лужицей, мечтательно кусая губы и вызывая у наблюдающего за этим со стороны Гарри мученические обречённые стоны, не могла ему в этом помешать. И глупое влюблённое сердечко, пропускающее удар на каждый звук уведомления, тоже. — И вот мы здесь, — они останавливаются перед симпатичной минималистичной усыпальницей из темного гладкого камня и витого железа. Братья молча входят, отварив тяжелые внушительные двери, и с любопытством осматриваются. Внутри помещение чистое, без затаившихся по углам густых клубков витиеватого полотна паутины, комков пыли и иных следов присутствия здесь живых. Ровные гладкие плиты всех поколений Грэм расположены симметричными рядками, с последними словами, небольшим выгравированным рисунком и без фотографии. Пока Гарри с любопытством осматривается, Уилл останавливает свой взгляд на самой последней могиле: Говарда Августа Грэма. — Отец просил сжечь его тело и оформить табличку с эпитафией. Я не смотрел, какие там строки, просто сказал сделать всё так, как указано в завещании. Мать… — Уилл хмурится, оглядываясь, но рядом с могилой покойного Говарда нет места для его супруги. Грэм неохотно тянет, беззвучно вздохнув: — Я никогда не видел и не помнил своей матери, он очень редко и мало рассказывал о ней и не водил на её могилу, да и сейчас её здесь тоже нет. Существовала ли она вообще, и если да, то куда исчезла? — Как бы там ни было, у нас с тобой предостаточно могил, на которые можно сходить, — меланхолично добавляет Гарри, читая надпись за надписью и лениво улыбаясь тому, что видит, — я могу сводить тебя, когда мы вернемся в Англию, если захочешь. Уилл коротко кивает, не глядя, и снова замолкает, глядя на небольшую, почти скромную могилку. Перед ним закрытая книга — шкатулка с ответами на витом замке, ключ от которой Говард Грэм честно хранил каждое мгновение своей жизни и унёс с собой в могилу. Кто и чем мог заслужить такую преданность, такое доверие? Сам ли Уилл отказался от магии, или это было решение кого-то другого? Во благо или во вред? Сколько тогда Уиллу было? В голове лениво роятся все новые и новые вопросы, и Уилл ненадолго погружается в глубину своей памяти, чтобы ответить хотя бы на некоторые из них. Школу он помнит смутно: воспоминания расплывчатые и туманные, прикрытые тонкой дымной завесой морока, но ведь и прошла тоже уже не пара лет. Институт вспоминается не лучше, тоже будто замотанный в плотный кокон странной паутины, но там уже мелькают яркие, сочные воспоминания, только сейчас начинающие восстанавливаться и напоминать о забытом прошлом. Уиллу кажется, что все это случилось где-то между вторым и третьим курсом института. В любом случае, если ему суждено восстановить прошлое — он его восстановит, если нет — построит свою жизнь дальше так, чтобы никогда больше не забывать. И Гарри ему в этом поможет. — «Не пытайся усмирить демонов в своей голове, но всегда держи их на привязи», — вынырнувший из воспоминаний Грэм задумчиво оглаживает объёмные буквы эпитафии отца и недоуменно склоняет голову к плечу: — Так странно, это совсем не похоже на то, что обычно пишут. Здесь совет от мертвого живым, а не прощание живых с мертвым. — Так звучит одно из правил рода Блэк, — с любопытством изучающий витиеватые многочисленные надписи Гарри кивает, усмехнувшись. — Если прочитать их все, можно получить целый сборничек вполне себе неплохих жизненных напутствий. Смотри… — он бросает короткий взгляд на ровные ряды других могил, — вот хорошее: «тьма, которую мы видим, бесконечна и многогранна: верь ей, позволь ей поглотить тебя и переродить во что-то более совершенное» или «не дай алчности стать горном, взывающему к аду», или вот… — Подожди, — зачарованно вслушивающийся в мрачноватые загадочные строчки, похожие на отрывки из древней оккультической книги, Уилл внезапно останавливает брата, встрепенувшись, — Блэк? — Ну да, — Гарри оборачивается, растягивая губы в широком хищном оскале. В приглушенном свете склепа Уиллу на мгновение кажется, что изумрудная зелень чужих глаз вспыхивает его собственным огненным синим. — А я разве не сказал? Твоя настоящая фамилия Блэк. Поттер-Блэк, если быть совсем уж точным. Думаю, можно и мамину приписать, но она вступила в законный магический брак и по всем документам сменила её, так что… — Это… неожиданно, — Уилл хлопает ресницами, медленно растягивая слова. Блэк. Это слово пробуждает внутри него что-то древнее, трепещущее и давно забытое, какой-то искренний, почти щенячий восторг. — но ты… Лектер? А Том? Я совсем запутался. — Не бери в голову, — Гарри небрежно отмахивается точеным, красивым жестом, — Ганнибал тоже использует не совсем свою… Это вроде… — брат ненадолго зависает, глядя в одну точку и беззвучно шевеля губами. Уилл невольно улыбается, забавляясь тем, как это выглядит со стороны. — Не факт, но вроде его отец, который биологический отец, взял фамилию жены. Чёрт ногу сломит, если вникать во все эти переплетения, но у нас семейное древо позапутанней будет. Я, например, вполне законно могу использовать по меньшей мере пять разных фамилий, потому что примерно столько родов принимают меня, как сына. В общем, всё это мелочи жизни… Ты можешь быть и Грэмом, в мире магглов, например, работая на ФБР, и Блэком, когда примешь обязанности наследника рода. — Слишком много информации, — Уилл потирает пальцами виски, мученически вздохнув, и невольно хмыкает: — Впрочем, я примерно понял весь масштаб размаха своего нового семейства и почти был к этому готов. И, стой… наследник? Гарри расплывается в шкодливой ухмылке и загадочно блестит глазами, но никак не отвечает на вопрос о наследниках. Вместо этого он подходит ближе, прижимается к нему сбоку и медово тянет: — Ох, братик, поверь мне: ты ещё понятия не имеешь, насколько у тебя много родственников. — Гарри? — Уилл неловко мнется, не уверенный, корректно ли задавать этот вопрос напрямую, но его гложет изнутри, а тёплое дыхание прижавшегося брата, которое он чувствует на своей шее, ощущение его присутствия вселяет в Грэма смелость: — А кто-то из… из родителей жив? — Жив, — брат утвердительно качает головой, мурлыкнув, нежно улыбается и Уиллу, кажется, что он будто начинает светиться изнутри тёплым, мягким светом. — Но вам пока еще нельзя видеться. Сначала нужно до конца разобраться с магией, с твоей памятью, найдем тебе волшебную палочку… К тому же: та милая малышка с тьмой в глазах, подозрительно похожая на тебя. Не думаю, что сможешь оставить её. Опять-таки, да тот же Ганнибал, наконец, — Гарри выразительно понижает бархатный лукавый голос, особенно выделяя имя Лектера. — Вам с ним тоже надо со всем разобраться. Не подростки, чтобы без обязательств трахаться. — Гарри! — Уилл возмущенно оборачивается, чувствуя, как вспыхивают щеки. Его внутренняя маленькая школьница, ответственная за панику, флирт и отчаянную влюбленность, невнятно пищит и сползает по стеночке, зардевшись. Одна мысль о Ганнибале и… не суть о чем, в общем, моментально откатывает Уилла в развитии лет на двадцать пять назад и вводит в состояние близкое к катарсису. Он ещё не уверен, хорошо это или плохо. — Ну, а что, — с удовольствием наблюдающий и, более того, чувствующий внутренние метания брата Гарри с деланно-невинным видом пожимает плечами. — Мы взрослые люди, зачем юлить, когда и так известно, что пусть и не всё, но многое сводится к постели. Короче, не суть, дел у нас целая тележка, да и возвращаться в Англию пока не стоит, там неспокойно. Не торопись, Уилл, — лукавый насмешливый тон Гарри вдруг становится очень серьёзным и проникновенным, — всему свое время.