***
Уилл непроизвольно вздрагивает, устремив невидящий взгляд в пустую кирпичную стену — он чувствует призрачное ощущение влаги на щеках, а это значит, что Гидеон, связь с которым только упрочнилась за то время, что они разрабатывали план побега, уже выбрался за пределы больницы и сейчас короткими перебежками двигается в сторону одного из своих убежищ. Повышенные осадки в это время года абсолютная норма: хотя температура и скачет, словно взбесившись, от минуса к плюсу, дождь в своём появлении умиротворяюще стабилен. Прикрывший глаза Уилл сосредотачивается на ускользающем восприятии и судорожно втягивает влажный воздух — свежий и холодный, пропитываясь ощущением мороза, набирающего силу ветра и свободы. Он цепляется за это ощущение настолько долго, насколько может, прежде чем по ушам болезненно бьет визгливый оглушающий вой тревожной сирены. Каким бы непрофессиональным не казался персонал этой лечебницы, и пропажу, и труп обнаружили с завидной скоростью — Гидеон не из тех, кто позволит себе покинуть настолько замечательное заведение, не оставив напоследок прощальный подарок. Уилл, забившийся в угол и прикрывший глаза, видел и чувствовал, как тот убивает попавшуюся по несчастливому стечению обстоятельств на его пути медсестру, как быстро, но методично вводит в её безвольное, ещё едва уловимо подрагивающее не остывшее тело металлические штыки, последовательно выстраивая восхитительный в своём ужасе узор. Когда Гидеон ушёл, она осталась пронзённой не меньше чем десятью разными трубами, словно пойманный мотылёк, и Уилл видит в этом иронию. Сорвавшийся с петель любимый трофей Фредерика Чилтона оставляет себе замену — такую же скованную и беспомощную. Уж в чём-чём, а в чувстве юмора Гидеону не откажешь. Уилл мысленно прощается с ним, едва уловимо улыбнувшись самыми уголками губ — Гидеон не услышит его последних слов, он уже слишком далеко, но оставить напутствие всё равно хочется. Они притёрлись друг к другу. В Гидеоне была простота, смешанная с хитростью, деревенская прямолинейность, он был убийцей, который убивал и получал от этого простое незатейливое удовольствие. Он вносил в свои убийства тайный смысл, потому что это стало «модно», потому что Чилтон промывал его мозги, пытаясь вылепить кривое подобие Потрошителя. Уилл очистил его разум от гнили и постепенно отравляющего яда — настолько, насколько мог, насколько хватило опыта, и мягко пожелал удачи. — Ты выйдешь отсюда живым, куколка, — лицо Гидеона кажется фантасмагорично серьёзным, и обычно лукавые голубые глаза горят нарастающим безумием и обещанием. Его последние слова перед тем, как он падает в имитации приступа эпилепсии, звучат твёрдо и искренне, и у Уилла нет ни малейшего повода им не верить. Он с нескрываемым интересом наблюдает за там, как заметавшиеся санитары бережно подхватывали любимую игрушку Чилтона и, торопясь, оставили камеру не запертой. Это было даже забавно в своей простоте — очевиднейший трюк, который всё равно сработал, потому что паук Чилтон в кои-то веки оставил своё логово на волю случая, удалившись по важным делам. Fatum. Судьба. Уилл ковал её собственными руками. Он помнил, как с непозволительной оплошностью позволил себе думать, что больше ничего плохо в его жизни не случится, что он обретёт семью, по крови, по духу, вырвется из оков социальной зависимости и обречённого следования правилам, что больше никогда не испытает боли. Теперь боль преследовала его всегда, не только ментальная, но и физическая. Каждый слабый вздох болезненно резал судорожно трепыхающиеся лёгкие, каждый хриплый выдох срывался с губ с усилием. Измученное, измождённое пытками, ядом и недоеданием тело было на пределе, и Уилл это чувствовал: если бы он был обычным человеком, если бы каждую клетку его тела не пропитывала древняя, тёмная магия, защищающая и оберегающая своего носителя несмотря на антимагические оковы, залечивающая незаживающие раны и заставляющая кровь бурлить, не позволяя яду окончательно погубить, Уилл был бы уже мёртв. Он помнит, как густые, тяжёлые кровавые капли катились по его щекам после очередной повышенной дозы наркотика — полопались не выдержавшие напряжения капилляры — помнит тёмную пелену перед глазами, ярость и холодный страх, что он больше не будет видеть. Уилл не мог нормально сглатывать сухую, пенящуюся слюну — короткое сокращение гортани скручивало его мучительной судорогой и выматывало так, словно он пробежал стометровку на самый лучший результат: все силы уходили только на то, чтобы оставаться в относительном сознании. Сложно было думать, сложно было говорить, сложно было не позволять себе сорваться с цепи и не сомкнуть клыки на горле Чилтона — на этот раз безжалостно и неизбежно, чтобы чувствовать постепенно покидающую его мерзкое тело жизнь, слышать влажные предсмертные хрипы и видеть в глазах первобытный, животный страх. Но сложнее всего было показывать, что всё это было не сложно. Гидеон уже далеко, там, куда измученная не меньше хозяина эмпатия Уилла не может дотянуться, сирена всё ещё бьет по ушам. Чилтон ощущается где-то рядом — его злость медленно, но верно затапливает здание, и Уилл слабо приподнимает верхнюю губу в торжествующем оскале: в этот раз Фредерик проиграл. Тонкий, болезненно обострённый слух легко улавливает приближающиеся шаги: Чилтона не спутаешь ни с редкими посетителями, ни с санитарами, ни с другими врачами — он слегка шаркает правой ногой, словно когда-то получил травму, гулко стучит небольшими каблуками, призванными делать его хотя бы немного выше, и любимой деревянной тростью со стальной рукояткой. Его шаги подобны мерному обратному отсчёту, и Уилл считает: он сидит, устало привалившись спиной к холодной выбеленной стене, прикрыв глаза, и медленно, глубоко дышит, оберегая устало трепыхающиеся лёгкие и повреждённое горло, медленно подготавливая каждую клетку своего измождённого тела, заставляя его подобраться и сгруппироваться. Мир вокруг кажется сузившимся — он превращается в длинный прямой коридор, где они с Чилтоном на разных концах одного и того же пути. Фредерик не торопится: он шагает медленно, упиваясь собственной злостью, предвкушением и чужим страхом, и это немного раздражает Уилла, но полностью соответствует его представлениям о Чилтоне. Разумеется, уважаемый господин доктор не будет торопливо бегать по коридорам, впопыхах спускаться по длинным витиеватым лестницам и нетерпеливо дёргать своих ручных рабов, как это обычно делает Джек. О, нет, Чилтон, так тщательно лелеющий своё хрупкое непомерно раздутое эго, ни за что не позволит себе до такого опуститься, будь он хоть трижды разъярен. — Отдыхаете, мистер Блэк? — отчётливый высокий голос напоминает шипение змеи, затаившейся в тронутой золотом осенней листве, или предвкушающее мурлыканье подобравшийся к птичьему гнезду куницы. Чилтон чувствует власть, чувствует себя зверем, загнавшем добычу в угол, и это забавно, если учитывать, что он ни разу не охотился по-настоящему — на сильное, здоровое и свободное существо. — Здесь скучно, — Уилл лениво приподнимает густые пушистые ресницы, бросив на Фредерика короткий насмешливый взгляд из-под них. Он говорит мягко и тихо, не собираясь тревожить натруженные измождённые связки, но его голос отдаётся в каждом уголке коридора: Чилтону далеко до умения правильно говорить, а вот у Уилла, с его-то преподавательским стажем, было полно времени, чтобы этому научиться. — Вы могли бы предоставить мне хотя бы книги, уж не прошу доступа в интернет. — Рассказать вам последние новости? — Чилтон слегка склоняет голову к плечу — этот жест получается не хищным, как у Ганнибала, и не норовисто-опасным, как у Джека, а карикатурным и нелепым. Это веселило бы, если бы Уилл не давился исходящим от него отвратительным запахом концентрированного раздражения, уязвлённого себялюбия и ненависти. Фредерик постукивает тростью по полу и делает вид, что он сама любезность: — Что вам может быть интересно? К примеру, так вами любимая мисси Лаундс написала очередную желтушную статейку, а вроде бы даже и три. Вы долго отсутствовали и она, смею предположить, заскучала. А вот доктор Блум, насколько мне известно, получила повышение и сейчас вовсю готовится писать какую-то диссертацию, в чём ей и её хрупкому душевному равновесию очевидно мешает факт вашего заключения. Малышка Хоббс заперлась у себя в доме и не выходит даже на учёбу, агент Катц не сидит на месте и носится по всем возможным инстанциям в попытках доказать вашу вину другим и, в первую очередь, самой себе. Разочаровываете так много женщин, могли бы постыдиться, но ведь вам не привыкать к этому чувству, правда? — Каждая из них может построить прекрасную жизнь и без моего непосредственного участия, — Уилл приподнимает уголки губ в слабой усмешке, сдерживаясь, чтобы не поморщишься от ощущения сухой натянувшейся кожи — обезвоженность и бурлящий в крови яд играют с телом дурную шутку. — Что-то еще? — Хотите услышать о вашем любовнике, я полагаю? — Фредерик брезгливо дёргает бровью, картинно подтягивает штанины и немного неуклюже, но очень величественно опускается на корточки, чтобы быть с Уиллом на одном уровне. — Боюсь, неуважаемый мною наследник Гриндевальд жаждет быть как можно дальше от моего общества: видимо, опасается ненароком свернуть мне шею. Так что новостей насчёт него, увы, не имею. Уилл прищуривает глаза и, не показывая сковывающей его тело боли и напряжения, плавно перетекает в другое положение, садясь ровно и демонстрируя превосходную осанку, изящный изгиб лебединой шеи и безупречный разворот плеч: позвоночник простреливает болью, пульсирующим натяжением отдаются натруженные связки и затёкшие мышцы, но поступить иначе он не может. Только не перед тем, кто сегодня уже проиграл, и проиграет ещё. — И всё? Вы принесли мне так мало новостей, доктор, — Уилл картинно надувает пухлые искусанные губы в показательном разочаровании, хладнокровно отмечая мгновенно скользнувший на них жадный, маслянистый взгляд, но не успевает среагировать, когда Фредерик проворно просовывает худую костистую руку сквозь решётку, хватает его за воротник и ловко подтягивает к себе. Между ними всё ещё плотный магический барьер и издевательски широкая решетка — Уилл мог бы протиснуться между прутьями даже до того, как скинул пару килограмм на вынужденной диете — но полотно наложенных заклинаний переграждает путь. Вжатый в прутья, опасно близкий к лицу Чилтона, Уилл прекрасно чувствует его запах: влажный, мускусный привкус возбуждения, приторные дорогие сигары, и, какая отвратительная пошлость, Fahrenheit от Dior — сладкая, сладкая, липкая смесь отчаянного желания выглядеть и чувствоваться дорого, безвкусности и устарелости. Грэм вспоминает слова Гидеона, слегка приоткрывает губы и дёргает кончиком носа, словно принюхиваясь, а затем презрительно морщится. В мутных тёмных глазах Чилтона моментально вспыхивает злость. — Есть ещё одна исключительно важная новость, но, думаю, вам она и так известна, — Фредерик наклоняется ещё ближе, он практически утыкается кончиком своего крючковатого носа в нос Уилла, обдавая его сладковатым, отдающим гнилью дыханием, а затем делает то, что Грэм никак не мог предсказать: крепко сжимает в пальцах кругленький подбородок, фиксируя чужое лицо, и влажно, размашисто проходится языком по мягкой гладкой щеке, задевая уголок искривившихся в отвращении губ и оставляя противный влажный след от слюны. Это ощущение проходится вдоль позвоночника мерзкой дрожью, вызывая рвотные позывы, и Уилл судорожно упирается ослабевшими руками в решётку, пытаясь отстраниться и оттолкнуть. Чилтон легко игнорирует его слабые потуги, с наслаждением наблюдая за очевидным отвращением, исказившем красивое, даже несмотря на измученность, лицо, и только потом легко отстраняется и выпрямляется, властно прикрикнув на послушно замерших в небольшом отдалении болванчиков: — В комнату номер шесть его. И поживее, мне надо сходить за реквизитом. Уилла в очередной раз обездвиживают десятком заклинаний, заламывают руки и опять вкалывают лошадиную дозу не то наркотика, не то снотворного, а затем, дождавшись, когда он окончательно перестанет трепыхаться, грузят на носилки. Мир перед глазами плывёт и вертится круговоротом смазанных чёрно-белых пятен: все силы уходят только на то, чтобы приподнимать неподъёмную грудную клетку, заставляя измученные лёгкие втянуть болезненный вздох и вытолкнуть слабый, едва слышный выдох — слабость отравляет его тело, словно медленно действующий яд, и Уилл с трудом остаётся в сознании. Перед тем, как Чилтон распорядился доставить его сюда для, видимо, очередного допроса, Грэм ещё успевает поймать слабеющей под действием препарата эмпатией отголоски садистского предвкушения: впрочем, он не может себе представить что-то худшее, чем то, что уже испытал с лёгкой руки не ограниченного рамками и не обделённого властью садиста. В камере — новой, не той, чьи стены Грэм уже обагрил и своей, и чужой кровью — стоит тяжелый, звенящий холод. Уилл не чувствует себя, и не чувствует своё тело — только этот леденящий, пропитывающий каждую клетку холод, постепенно захватывающий всё его существо. Он не хочет отдаваться во власть других, не хочет выпускать из рук слабое подобие контроля, но сил, чтобы сопротивляться, чтобы хотя бы делать вид, что он ещё сопротивляется, не осталось. Уилл ощущает, как чужая магия прокатывается по его беспомощному телу прохладной грязной волной, подхватывая онемевшие руки и заставляя обмякшие, против воли расслабленные мышцы сократиться, принимая другое положение. Кажется, он висит. Под пальчиками обнаженных ног чувствуется хлипкая ненадёжная опора, но Уилл не уверен и не может проверить: тяжёлые веки попросту отказываются открываться. — Всё готово, — голос Чилтона отскакивает от заледеневших стен звонким дребезжащим эхом, прокатываясь по всему помещению и визгливо отдаваясь в гудящей пустой голове. Уилл чувствует — не видит и не слышит, просто чувствует, как тот подходит к нему ближе и изображает на лице деланно-озабоченное выражение: — И, как я вижу, вы, мистер Блэк, тоже готовы. Чтобы вы знали: я до последнего не хотел прибегать к настолько явным пыткам — в конце-то концов, мы с вами, слава богу, живем в век гуманности и просвещения — но вы, с вашим упрямством и гордыней, просто вынуждаете меня пойти на крайние меры. — Я ничего не делал, — голос звучит хрипло и глухо, словно из-под толщи воды, горло саднит: в нём слишком давно не было чистой воды, способной уталить жажду, а не отравить разум и тело медленно разрушающим ядом. Уилл не узнаёт своего голоса, не узнаёт самого себя, и это пробуждает в нём тяжёлую, выдержанную ярость. Но эта ярость захлёбывается его же бессилием: он ничего не может сделать, никак не может повлиять на то, что сейчас произойдёт — без посторонней помощи отсюда есть только один выход, и это смерть. — О, нет, — Чилтон недовольно цыкает языком, и слегка прищёлкивает каблуками, явно пребывая в нехарактерной для него степени воодушевления, — нет-нет-нет, вы много чего сделали лично. Хотя, не в последнюю очередь, я отыгрываюсь на вас за грехи вашей семьи. Но откуда бы вам знать причины моей любви к семье Блэк, да? Хотите я расскажу? Хотите? Поговорим, прежде чем приступим. — У вас хорошее настроение? — Уилл слепо дёргает головой, силясь приподнять её, втягивает холодный влажный воздух носом, словно пытающийся встать на след пёс, и пытается сфокусироваться на Чилтоне, но лишь заходится в слабом приступе глухого кашля, кажется, окрасившего губы кровью. Эмпатия отказывает ему, мечется в четырёх стенах черепной коробки, пытаясь выбраться, но лишь беспомощно тычется в периметр. Тяжёлые каменные стены давят, стискивают сознание, магия, обычно бурлящая в крови ревущей, обжигающей яростью, совсем не ощущаются, а совсем слабая, истончившаяся ниточка связи с Гарри всё ещё поддерживает тепло, но словно стремительно угасает. Уилл боится и того, что его состояние отразится на брате: они близнецы, они связаны куда более крепкими узами, чем обычные братья, и Уилл знает, что Гарри не может не почувствовать нависшую опасность. Фредерик высокомерно молчит, никак не отвечая на вопрос, и Грэм с трудом, но всё же приподнимает тяжёлые, словно налившиеся свинцом веки, с трудом фокусируя расплывающееся зрение на своём мучителе. Слегка влажная длинная чёлка липнет ко лбу и к щекам, слипшиеся ресницы похожи на ветвистую рамку, но у Уилла нет сил на то, чтобы нормально разомкнуть глаза: эмпатия, болезненно обостренный слух и обоняние позволяют ему компенсировать недостатки зрения, так что Грэм практически не обращает на это внимания — у заменяющей сейчас его кровь дикой наркотической смеси всё же есть свои своеобразные преимущества. Уилл видит, что Чилтон важно восседает на удобном деревянном стуле с высокой резной спинкой и витыми подлокотниками: он вальяжно закинул ногу на ногу и неторопливо поигрывает сжатым в тонких кривоватых пальцах стеком. Фредерик задумчиво рассматривает удобную крепкую рукоятку и мягко похлопывает себя по затянутому в ткань отвратительно грязно-жёлтого пиджака предплечью. — Что это? — Грэм с трудом приоткрывает пересохшие непослушные губы, едва слышно выдыхая вопрос, но он уже заранее знает ответ на него. — Это не для вас, — Чилтон лениво отмахивается, расплывшись в предвкушающей ухмылке, и слабо хлопает себя по щекам самым кончиком. — Для вас, мой дорогой друг, у меня есть совсем другой подарок. Даже два, если быть точным, но сначала мы с вами немного подождем. Скоро наркотик ослабит своё действие, поскольку я ввёл вам своего рода противоядие: магия всё ещё будет заблокирована, а вот ваш дар я насильно подпитал. Мне хочется, чтобы вы говорили со мной, Уильям, рассказали, что чувствуете, и чтобы не врали. Думаю, если мы сможем договориться, ни капли вашей благородной крови сегодня не прольется на этот славный чистый пол. — Меня зовут Уилл, а не Уильям, — Уилл упрямо фыркает, поправляя, но в его голосе едва слышно сквозит беспомощность. Он не знает, что ещё сказать. Какие ответы хочет услышать Чилтон? Какие вопросы он задаст? Уилла это не особо заботит, поскольку он чертовски устал. Запястья неприятно саднит, металл грубо сдавливает нежную алебастровую кожу, сдирая её практически до крови. На его теле уже не осталось места без синяков и кровоподтёков — Чилтон позаботился об этом лично. — Как пожелаете, — Чилтон практически мурлычет, сладко растягивая гласные и явно сдерживаясь, чтобы не захлопать от с трудом сдерживаемого предвкушения в ладоши. — Я дам вам фору, и вот мой первый вопрос: что я сейчас чувствую? Подумайте хорошенько, очевидный ответ «злость» не подходит. Уилл слабо хмыкает, дёргая уголком губ, и машинально проходится гибким розовым языком по потрескавшимся кровоточащим губам, слизывая с них приятный металлический привкус и увлажняя тонкую чувствительную кожу. Он свербит отвратительно довольное лицо Чилтона внимательным, препарирующим взглядом пронзительных синих глаз, и пытается считать его эмоции. Запертая внутри эмпатия похожа на кипящую воду или на густую, вязкую слизь, грязно мечущуюся от точки к точке. Уилл совершенно не может сосредоточиться, словно в самые первые дни, когда он только начинал осознавать таящуюся внутри него тьму и силу. Чилтон словно специально усложняет ему задачу и не позволяет использовать дар на полную мощность. Но Уиллу не нужна эмпатия, чтобы ответить на этот вопрос: на его стороне многолетний опыт одного из лучших агентов ФБР, бесчисленные составленные профили, сотни упрямых обученных студентов, и непременно жаждущий подробнейших объяснений Джек Кроуфорд. Уилл знает, что чувствует Чилтон: граничащее с ненавистью желание убить, причинить боль, растерзать, отомстить за всё скопившееся внутри одиночество, за обиду и детское унижение. Там прячется зависть, слепой упрёк и выпестованная алчность, помноженная на болезненное самомнение, гордыню и страх ненужности. Там, под тоннами отвращения, покоится жажда обладать, присвоить и насильно подчинить себе или подчиниться. Чилтон хочет видеть, как Уиллу больно и страшно, хочет испытать оргазм от наполнивших синие глаза беспомощных слёз, от душащего унижения, и, в тоже время, он хочет испытать всё это на себе. — Вы хотите, чтобы я вас трахнул, — Уилл издаёт короткий, лающий смешок, растягивая полные губы в кривой широкой усмешке, и судя по тому, как Чилтон едва уловимо дёргается — это безошибочное попадание. Грэм знает, что это лишь первый удар, и безжалостно добивает: — Чтобы я наступил на вас, испачкал в своей сперме, может быть, даже порвал, насильно нагнув и крепко сцепив за спиной руки, чтобы использовал для самоудовлетворения, словно вещь, и ещё раз напомнил, какое вы на самом деле жалкое, презренное ничтожество, как бы старательно вы не пытались делать вид, что это не так. И кому из нас двоих после этого на самом деле нравится унижение, мм, Фредерик? Чилтон судорожно сглатывает — это короткое, уязвимое движение, но Уилл замечает его и победно скалится, потому что каждое из его слов бьёт точно в цель, как бы соперник не пытался держать хорошую мину при плохой игре. Фредерик не отвечает на очевиднейшую провокацию: он подскакивает, словно ужаленный, и стремительно направляется в один из углов. Уилл не может видеть, что там, да и не особо горит желанием — его разум постепенно начинает проясняться, возвращая привычную живость и холодность, так что теперь он может в полной мере оценить своё не самое завидное положение. Его действительно подвесили за руки, сковав шею тяжёлым металлическим замком с крупным кольцом и поставив под ноги табурет. Это чертовски напоминает одну из бесконечного множества средневековых пыток, и в голове как-то некстати всплывают слова Гарри о том, что все маги, не важно какой на дворе век, предпочитают старые методы. Даже молодые маги. Особенно молодые. Из мыслей Уилла вырывает звук рассечённого воздуха, заставивший что-то внутри непроизвольно инстинктивно сжаться, на каком-то первобытном уровне чувствуя угрозу. Он всё ещё в одежде, лишь бос, но теперь ледяное помещение кажется особенно страшащим и пробирающим до самых костей. Стены давят, режут по глазам слепящим выбеленным светом, а вдоль позвоночника тонкой инеистой вязью отдаётся мороз. Уилл слегка опускает голову, позволяя волосам скользнуть по лицу, скрывая его от чужих глаз, и крепко сжимает зубы: что бы Чилтон не задумал — он не издаст ни звука. Ни один его удар, ни одно его слово, ни один способ психологического давления не сможет его сломить: Уилл помнит, что в его венах течёт древняя, благородная кровь, и это внезапно пробуждает дремлющее внутри презрение и упрямство. Он не доставит Чилтону такой радости, не позволит увидеть свои эмоции и свою слабость, он пройдёт через всё это с честью и достоинством, не будь он Блэком из Блэков, чёрт побери. — Для начала я выскажу вам свою признательность за побег Гидеона, — Чилтон говорит вкрадчиво и слегка шипяще, медленно подкрадываясь к Уиллу со спины, словно подбирающаяся перед прыжком змея. Уилл слышит звук его шагов, слышит мелкое, сбивчивое дыхание, слышит, как тот судорожно проходится языком по пересохшим губам, и, наверное, всё это призвано пугать, заставлять ноги дрожать и подгибаться, но вместо этого Уилл заставляет все своё тело собраться и подготовиться. Первый удар приходится наискосок: тонкая огненная полоса плотно обжигает правую лопатку и вальяжно лижет талию, легко вспарывая нежную кожу и обнажая беззащитный алый слой кровоточащего мяса — жёсткая ткань смягчает удар, но все равно рвётся и мгновенно пропитывается кровью, прилипая к краям лопнувшей раны. Второй и третий следуют сразу за ним, без короткого перерыва, перекрещиваясь с первым и безжалостно попадая по уже обнажённой ране, очевидно выдавая имеющийся у владельца опыт. Уилл не издаёт ни звука, только сжимает зубы ещё крепче и хрипло выдыхает, чувствуя, как перед глазами темнеет от бешенства: Чилтон хлещет его плетью, словно животное, и бурлящая в крови блэковская гордость приходит от этого в неистовство. — Меня абсолютно не волнует, куда ушёл Гидеон, — Фредерик говорит громко, немного визгливо, неторопливо прохаживаясь туда-обратно и постукивая себя плетёной тяжёлой рукоятью по ладони — Уилл слышит лёгкую отдышку в его голосе. — Признаться честно, вы всего лишь немного опередили мои планы, поскольку я и так хотел, чтобы он сбежал из-под моего заботливого надзора и отправился в большой мир. Мой мальчик совсем вырос, пора вырываться из школы, знаете ли, хотя птенцов иногда так трудно отпускать из уютного родительского гнёздышка. Но вот то, что вы пустили все мои труды насмарку, и растоптали в пыль долгие года работы с сознанием — это меня бесит, Уилл. Вас необходимо научить ценить чужой труд. Уилл слышит, как в конце его голос снова срывается на шипение, слышит короткий режущий свист рассечённого воздуха, и успевает слегка обмякнуть, чтобы сгладить удар и позволить плети скользнуть по расслабленным мышцам — он знает, если тело напряжено, удар покажется более болезненным. Вместо этого он сосредотачивается на том, чтобы не прокусить себе случайно язык или часть щеки — не хватало ещё доставить Чилтону такого удовольствия. Он снова сжимает челюсти, зажмуривается, мысленно считая до десяти, и непроизвольно выдыхает, когда холодный воздух порывисто лижет края ран. Это болезненно, но не слишком: магия, пусть и заглушенная зельями и оковами, всё ещё оберегает своего носителя, сглаживая боль, лаская измождённые нервные окончания и успокаивающе урча. Тонкая, но нерушимая ниточка связи с Гарри вспыхивает коротким пульсирующим чувством, поддерживая: Уилл чувствует чужой гнев, ярость и бессилие, смешанное с сочувствием и теплом. Брата нет здесь, но он всё ещё рядом, он знает, и это отвлекает от боли. — Никто из вашей богом проклятой семейки не ценит чужой труд! — Чилтон не сдерживается, он бьёт его размашисто и резко, со всех сил, хлестая и разрывая кожу, превращая спину в сплошное кровавое месиво. В его голосе звучит злость, звучит застарелый гнев и зависть: — Вы только и знаете, что брать, брать и брать, снова и снова, — на каждое «брать» приходится очередной резкий удар, по одному и тому же месту, и Уилл позволяет короткому, едва слышному рычанию сорваться с губ, — всегда ставите себя и свои желания на первое место, а когда те, кто действительно имеют право, приходят, чтобы забрать своё — бьёте, не разбираясь, а при попытке сопротивления попросту уничтожаете! На последнем слове рука Чилтона слегка вздрагивает и удар приходится так, что острый тонкий кончик плети приходится на лицо и рассекает щёку. Уилл даже не вздрагивает, когда чувствует, как кровь скользит из раны по щеке и попадает в уголки губ: он контролирует своё дыхание, дышит глубоко и медленно, жадно втягивая густой металлический запах собственной крови, опускает голову так низко, чтобы не было видно невольно катящихся по белым щекам крупных слёз — их он контролировать не может. Сердце колотится громко и судорожно, глотку обжигает холодным влажным воздухом, кровь насквозь пропитала одежду, стекает на выбеленный кафель, расцветая на нём причудливым алым узором. — Ух, — Чилтон останавливается, судя по всему, пытаясь отдышаться и насмешливо присвистывает: — это немного утомляет, знаешь ли. Хотя, следует отдать должное излюбленному предками способу сброса напряжения, мне полегчало. Кстати, ваш драгоценный друг Джек Кроуфорд таки предоставил мне ордер, чтобы получить записи. Помнишь ли ты всё, что говорил на них, Уилл? Уилл отмалчивается, куда больше сосредоточиваясь на самом себе и на боли. Он пытается отстраниться, убедить свой разум в том, что тело — это ничто, оно ничего не значит, оно не болит, оно не принадлежит ему. Получается через раз, но сейчас, когда Чилтон прекратил его стегать, у него всё же получается настроиться на нужный ритм. — А ведь ты говорил много чего в перерывах между поскуливанием, успешными попытками сокращения моего штата и их половых органов, ругательствами и клятвенными заверениями в том, как и в каких позах тебе дорог Джек и все его блестящие идеи, — Фредерик, явно пришедший в более благодушное настроение, прерывается на разглагольствования. Краем глаза Уилл видит, как тот достает из нагрудного кармана белоснежный атласный платок и осторожно стирает с плети кровь, стараясь не коснуться её голой кожей. — Ненавижу вашу кровь — чёрная, как смерть и, к тому же, ещё и ядовитая. Таким тварям, как вы, могут причинить ущерб только специально зачарованные артефакты, вроде этого: будь у меня в руках обычная маггловская плётка, уже бы сломалась или растворилась, как в кислоте. Да даже эта уже повреждена, несмотря на все нанесённые чары. Удивительно, как ваша проклятая кровь не уничтожает изнутри вас самих. Молчать становится всё проще. Уилл настраивается на связывающую их с Гарри нить, мягкую и нежную: он бьётся спокойно и размеренно, не в такт его бешенному оглушающему сердцебиению, а почти сонно, умиротворяюще. — Вы выглядите раздражающе спокойным, — Чилтон снова переключается на издевательски вежливую манеру речи и обходит Уилла по кругу, подходя ближе. Он подцепляет двумя пальцами безвольно опущенный на грудь подбородок и тянет его на себя, заставляя поднять голову. В его глазах, горящих лихорадочным возбуждённым блеском, вспыхивает похоть и удовлетворение, когда он видит искусанные раскрасневшиеся губы, влажные от слёз щёки и контрастно спокойные, холодные синие глаза. — И всё так же раздражающе… словно вы не ощущаете и половины вложенных в вас сил. Уилл только презрительно прищуривается и поджимает губы, отводя взгляд и отказываясь смотреть Фредерику в лицо. Грэм слабо дергается, пытаясь вырвать подбородок из чужих пальцев, но у него не получается даже после нескольких попыток, и Чилтон отпускает его только после того, как всласть насладился беспомощными попытками. Он хмыкает и щеголевато прищёлкивает пальцами, подзывая к себе кого-то из магов-помощников. Интерн входит в камеру с опаской, словно к дикому зверю, и с очевидным страхом косится на Уилла, мгновенно прикипевшего к нему немигающим взглядом нечеловечески ясных глаз. Мальчишке явно некомфортно, но он послушно машет коротенькой палочкой, бормоча себе под нос заклинания и то и дело нервно косясь на Грэма. Уилл внезапно чувствует слабое странное желание и, всё ещё не отводя взгляда, медленно проходится по губам влажным гибким языком, слизывая кровь и слегка прищуриваясь. Интерн вздрагивает от суеверного ужаса, явно сдержавшись, чтобы не перекреститься, ускоряется, и, закончив и прошептав что-то Чилтону на ухо, спешно уходит. Уилл дёргает уголком губ: он бы рассмеялся, будь в состоянии смеяться. — У вас с братом такая прочная связь, — Чилтон говорит с абсолютно нечитаемым выражением лица, и мгновенно подобравшийся Уилл пытается различить его эмоции: это смесь удивления и раздражения. — Но мне приятно, что она есть. Ему сейчас так же больно, как и вам, Уилл, если не больнее. Эта новость оглушает, отдаётся в ушах нарастающим набатом и вызывает ревущую, бурлящую ярость, только было немного стихнувшую. Уилл готов стерпеть любую боль, но не готов делиться ею с близкими. Он совсем перестаёт обращать на Чилтона внимание и судорожно скользит невидящим взглядом по камере, пытаясь разорвать их связь, прекратить не останавливающийся поток боли. Уилл холодеет от одной только мысли о том, что всё это время брат делил с ним боль, страх и мучения, и по привычке досадливо прикусывает губу: он не успевает разжать зубы перед тем, как чувствует очередной удар, а в этот раз Чилтон целится так, чтобы попасть ещё и по ягодицам. По подбородку течёт горячая вязкая кровь, взрезанная острыми клыками губа неприятно пульсирует, но Уилл не обращает на неё внимания, нежно сжимая в ладошках связь с Гарри и укачивая её, словно младенца, когда она начинает тускнеть. Сердце испуганно пропускает удар, а вот Чилтон не медлит, нет: он прохаживается из стороны в сторону и хлещет снова и снова. К сильной непроизвольной дрожи и влажному кровавому хлюпанью прибавляется ещё и тошнотворный хруст — мясо пробито до кости. — Интересно, — очередные слова Чилтона доносятся сквозь шум в ушах словно издалека, но все ещё отчётливо, практически вырезаясь на внутренней стороне черепной коробки, — на его теле так же расцветают эти прекрасные узоры? Слышал, что с магическими близнецами так бывает. Они в закрытом помещении: здесь нет ни окон, ни створок, только плотно закрытая стальная дверь, но по влажному от слёз и крови лицу Уилла скользит ветер. Лёгкий, но сильный, он проносится вокруг них с коротким гудящим свистом, ласкает обнаженные рваные раны и заставляет тщательно уложенные в причёску прядки Чилтона разметаться. Связь, всё это время поддерживающая Уилла, питающая его силы, нерушимая и привычная, словно часть его самого, совсем стихает, истончается, слабея, тонко, отчаянно натягивается и… рвётся. Пол под ногами содрогается. — Что за чёрт, — зашатавшийся Чилтон судорожно переступает ногами, чтобы устоять и тщетно пытаясь скрыть промелькнувший в глазах первобытный страх обычного человека, столкнувшимся с чем-то куда более могущественным. — Вот и она, легендарная блэковская ярость. Это, должно быть, просто сводит вас с ума? Магия, запертая зельями и артефактами, рвётся наружу, чтобы убить меня, порвать и растерзать в клочья. Ну так вперёд, я не буду сопротивляться! Уилл рычит: низко, опасно, и это рычание не имеет ничего общего с человеческим. Он чувствует, что там, снаружи, воздух искрится от напряжения: стихия, ревущая и яростная, откликается на его зов, набирает силу, воет и грохочет, скручиваясь в спираль, и его кровь, всё его существо, откликается, настраивается с ней на единую волну, сливается в одно. Он чувствует — небо снаружи повторяет цвет блэковских глаз: темнеет, наливается силой, вспыхивает до бела, расчерченная тонкими рывками ярких ослепительных молний. Воздух искрится, проникает сквозь едва заметные щели, мечется в замкнутом помещении, пытаясь добраться до источника силы, источника гнева и магии. Цепи звенят, содрогаясь, и лопаются: Уилл, чувствует, как его кудри шевелятся под нарастающими порывами ветра и медленно поднимаются в воздух, потрескивая от статического напряжения, и оседает на колени, на пол: боль возвращается в стократном размере, пронизывает каждую клетку и последний, самый обжигающий удар размашисто мажет вдоль спины. Уилл не сдерживает сорвавшийся крик — оглушительный, воющий, заставляющий камень содрогнуться, а стихию снаружи окончательно обезуметь. Он запрокидывает голову и широко распахивает глаза — и в этот момент мир вокруг озаряет ослепительная белоснежная вспышка.***
Ганнибал осторожно сжимает хрупкое тоненькое запястье, поглаживая большим пальцем тыльную сторону подрагивающей сухой ладони, и крепко сжимает челюсти — так, что ходят желваки. Гарри выглядит сейчас чудовищно старо, на свой настоящий возраст: под всё ещё ясными, но усталыми изумрудными глазами пролегли тёмные круги, кожа кажется сухой, в густой гриве антрацитово-чёрных кудрей ветвятся тонкие линии искристой серебряной проседи, а обычно твёрдые руки бьет мелкий тремор. Он словно в одночасье лишился всей своей магии — древней, тёмной магии, питающей носителя и позволяющей ему до последнего дня сохранять молодость и красоту. Это выдаёт, насколько часто и сильно Гарри за последнее время истощал свой огромный, как и у всех Блэков, но отнюдь не бесконечный магический резерв. — Ты уверен, что не хочешь взять мою силу? — Ганнибал звучит, как побитый пёс, и он ненавидит это, но не считает нужным скрывать — Гарри часть его семьи, что бы они оба не говорили и с каким бы удовольствием не переругивались, и видеть его таким тяжело. Он знает, что связь между ними слишком слабая — не кровная, и не супружеская, как с Томом, знает, что в таких условиях делиться магией тяжело, знает, что хоть один из них должен оставаться на ногах и в боевой форме, но не предложить не может. Гарри безумно силён: как магически, так и психологически, но он младше, он уязвимей, и Ганнибала чертовски выводит из себя то, что он не может его защитить, хотя и знает, что гордость не позволит Блэку-из-Поттеров принять его защиту. — Уверен, — голос Гарри звучит хрипло и натужно. Он мокрый и ещё более белый, чем обычно — тонкая кожа кажется почти прозрачной, под ней выступает голубоватый рисунок судорожно пульсирующих вен — всё его тело содрогается, словно от лихорадки, а глаза слепо мечутся по потолку, не цепляясь ни за что конкретно. Поттер бессмысленно кусает сухие бледные губы и выдыхает короткий, лающий смешок: — Я выдержу, всегда выдерживал. Знаешь, пока это не настолько больно, как укус василиска, так что… Его слова должны звучать как шутка, но Ганнибал не смеётся. Он молча меняет на горячем лбу влажное прохладное полотенце, вливает в подрагивающие приоткрытые губы очередное зелье из запасов, приготовленных лично лордом Принц, и едва уловимо шепчет себе под нос витиеватую формулу триады поддерживающих чар — Гарри просил до последнего не давать ему терять сознание. Сейчас они оба занимаются тем, что паразитируют на магической связи близнецов и вытягивают всю ту дрянь, что Чилтон напихал в Уилла. Это сложно, невероятно сложно и настолько же невероятно болезненно, но Гарри пытается спасти брата. Кто, как не он, может себе позволить небольшие жертвы. На некоторое время они погружаются в сосредоточенную тяжёлую тишину, но потом Гарри беспомощно изгибается, застонав от боли и распахнув потемневшие зелёные глаза, а простыни под его спиной становятся алыми от крови. — Какого чёрта, — Ганнибал срывается на низкое, животное рычание, в котором совсем мало от человеческого, и одним рывком переворачивает лёгкое дрожащее тело на живот, стараясь не вздрагивать от болезненных тонких всхлипов: — Он совсем охуел? — Ты материшься, — голос Гарри дрожит, он крепко стискивает зубы и судорожно сжимает в тонких пальчиках простыни, утыкаясь в них лбом. Он всё ещё пытается шутить, но сейчас получается совсем не смешно. — Не говори очевидных вещей, Поттер, — Ганнибал быстро, но осторожно освобождает Гарри от прилипшей к спине, пропитавшейся кровью рубашки — вручную, он опасается использовать магию — и на мгновение замирает, звучно скрипнув заострившимися крупными клыками. На изящной белокожей спине длинными рваными ранами расцветают рублёные полосы от плети, и не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять: Уилла сейчас хлестают, словно животное, наплевав на всё, на любые медицинские присяги, на обещания, последствия и обеты. Ганнибал рычит, и голос его кажется слегка невнятным из-за клыков и сквозящей в нём ярости: — Я догадывался, что Чилтон не имеет медицинской лицензии, но его семья хорошо постаралась, чтобы скрыть эту информацию. Я его убью. Я вырву язык из его мерзкой пасти, я сломаю каждую кость в его теле, я заставлю его молить о смерти, скормлю его сердце воронам, а затем принесу Уиллу его голову. Гарри тихо слабо смеётся, тычась мокрым лбом в простыни, словно котёнок, и Ганнибал рассеяно гладит его по спутавшимся волосам. Сейчас, когда он лежит, уткнувшись лицом, они с Уиллом похожи настолько, что это просто больно. Лектер смотрит на это с беспомощным бешенством, и как никогда жалеет о том, что не может принять удар на себя. Раны появляются на подрагивающей спине одна за другой, безжалостно вспарывая нежную бархатную кожу и искажая природную красоту, а затейливо обивающая талию магическая татуировка Поттера в панике сбегает куда-то ниже, на ноги. Ганнибал судорожно выискивает в безразмерной аптечке нужные зелья и, по-плебейски вырвав зубами пробки, выливает на располосованную спину прямо так. Это не помогает. — Что за дерьмо он использует, — Ганнибал говорит сипло, пытаясь найти другой способ, и ярость накрывает его с такой силой, что кровь начинает стучать в ушах. Он усилием воли заставляет себя успокоиться и не устроить возомнившим о себе слишком много за последние полвека магглам кровавую баню с элементами массового геноцида и старанием Джека Потрошителя, пройдясь по штату серпом в лучших традициях дорогих родственников. Раны на спине Гарри выглядят болезненно: они беспрестанно кровоточат, а края рвутся, обнажая всё больше мяса, в воздухе стоит тяжелый металлический запах, забивающийся в ноздри и в глотку. Гарри, находящийся под литрами лучшего в Европе обезболивающего, всё равно тихо тоненько постанывает, иногда пропуская слабые хныкающие звуки. Ганнибал беспомощно спрашивает: — Ты не можешь регенерировать? — У меня нет на это сил, — Поттер криво усмехается подрагивающими искусанными губами и поворачивает голову набок. Он дышит тяжело, с очевидным трудом, настолько, что отчётливо видно, как его тело поднимается и опускается, натужно пытаясь справиться с нагрузкой. Гарри шелестяще шепчет, сухо сглотнув, и сжимает в дрожащих пальчиках крепкую ладонь Ганнибала, судорожно цепляясь за призрачное ощущение поддержки и защиты. — Том чувствует, что что-то не так, делится со мной львиной долей своей магии, но блядь. Сейчас мне разумней просто отключиться, Ганни. Ганнибал стойко игнорирует бессовестное сокращение своего имени — сейчас не до того. Он судорожно думает о том, какой выход из ситуации максимально приемлемый: стоит Уиллу потерять ощущение связи с братом, и это приведет к непредсказуемым последствиям. Или он устроит локальный армагеддон, и мало не покажется вообще никому, начиная с чёртового ублюдка Чилтона и заканчивая ближайшей местностью радиусом в несколько километров, вместе со всеми, кто на ней находится — объективно, не то чтобы Ганнибалу есть до них всех хоть какое-то дело — или упадёт без сил и один Мерлин ведает, что Чилтон сделает с бессознательным, но не менее от этого привлекательным телом беспомощного Блэка. — Помоги мне, — Гарри тонко тянет, в конце почти сорвавшись на скулёж и с трудом подавив вскрик — очередной удар пришёлся на лопатку, рассёк плоть так, что теперь видна кость. Кровь, до этого кажущаяся густой и красной, начинает рябить и проявлять свой истинный цвет — чёрный, смертельно ядовитый, словно кислота или яд василиска — невообразимо прекрасный в своей опасности. — Ты же знаешь всё это семейное… ритуальное… блять, как его, ну та хуйня с введением в мёртвый сон или кому, или что-то типа сна, Ганнибал, пожалуйста, я не… Н-не могу сосредоточиться. — Поразительно, но сейчас твои мыслительные процессы последовательнее, чем обычно, — Ганнибал горько усмехается, пытаясь его подбодрить, и тяжело размышляет. Он знает, о чём его просит малыш Поттер-Блэк, конечно, знает — за его плечами семьдесят с лишним лет долгой и очень своеобразной жизни, несколько высших образований и исключительно деятельные родственники, патологически не способные оценить уровень опасности и ненавидящие отступать, вершину хит-парада которых почётно занимает неугомонный старший брат. Это не самое сложное и не самое опасное заклинание — в общем-то, непонятно, по какой вообще причине оно классифицируется как проклятие, ведь по сути оно просто вводит тело в подобие сберегательного режима, как спячка или анабиоз, при котором обмен веществ снижает потребление энергии до минимума. Естественные процессы замедляются, магия успокаивается и скапливается, и её единственное приоритетной задачей становится поддержание и лечение носителя. Единственный минус заключается в том, что в таком состоянии времени не существует, разум оказывается запертым в собственной черепной коробке, и не сойти с ума можно лишь если ты достаточно хороший ментальный маг и имеешь внутреннюю цитадель, чтобы найти занятие на время. Гарри морщит точёные брови, сжимает в кулаках мокрые и чёрные от крови простыни, дышит быстро и рвано. Он больше не стонет, не всхлипывает и не просит, полностью сосредоточившись на том, чтобы оставаться в сознании. Ганнибал знает, что Поттеру не настолько больно, насколько просто тяжело из-за нагрузки. Сложнее осознавать, что Уиллу сейчас с точностью до наоборот — очень и очень больно. В него никто не вливает зелья, никто не заботится о чистоте ран: лишь причиняют страдания, глумятся и пытаются показать своё мнимое превосходство, заковав его в цепи, накачав наркотиками, избив и заставив голодать. Ганнибал сжимает кулаки так, что вспарывает заострившимися ногтями золотистую кожу крепких твёрдых ладоней: его магия всё ещё в узде, но короткие энергетические вспышки всё равно рвут пространство вокруг, а с кончиков пальцев сыпятся яркие обжигающие искры — дичайшие проявление потери контроля для мага его силы и опыта. Гарри, естественно, это замечает и мягко, хоть и слабо, смеётся: — Ты так влюблён, — он находит в себе силы зачесать чёлку назад подрагивающей рукой, чтобы открыть фантасмагорично спокойные, ясные изумрудные глаза и серьёзно, твёрдо посмотреть на Ганнибала. — Уилл влюблён не меньше. Все его мысли крутились только вокруг тебя, меня, Тома и той вашей малышки. Это не даёт ему свихнуться, ну, больше, чем есть сейчас. Уж ты-то как никто другой знаешь, что все мы, Блэки, с придурью. Ганнибал не отвечает, но принимает решение и молча гладит Гарри по волосам. Тот тоже умолкает и едва слышно выдыхает, ластясь к сильной руке: нежные прикосновения Лектера снимают боль и усталость, успокаивают разум. Ганнибал нежно прикасается к его голове, проводит кончиками пальцев по загривку, осторожно разминает нетронутую тонкую шею и мягко нажимает на нужные точки, чтобы заставить тело отключиться. У Ганнибала никогда не было проблем с тем, что сердце ускоряет бег или стремится вырваться из груди, но сейчас, впервые за последние лет пятьдесят, он чувствует, что пульс подскочил. Он едва уловимо касается своей груди самыми кончиками пальцев, чувствуя, как тренированная, крепкая мышца судорожно мечется в рёберной клетке, и решительно сжимает в кулаке ловко выскользнувшую из чехла на предплечье палочку — Лектер решает не пренебрегать магическим проводником. Всё его тело, каждая клетка напряжённо гудит, готовясь к чарам и напитываясь магией. Проклятье тяжело падает на беспомощно замершее тело Поттера витиеватой словесной формулой и таким же искусным рисунком. Плотный, слегка поблёскивающий в приглушенном свете магический кокон охватывает его, словно куколку бабочки, оберегая и защищая от внешнего мира — ярко алый, словно обагрённый в крови. В этом тусклом свете Гарри выглядит совсем бледно и болезненно, а цвет кокона наглядно показывает, в насколько критичном состоянии находится маг. — Что с моим малышом? — патронус Тома не заставляет себя ждать, и Ганнибал не помнит, когда голос брата в последний раз звучал настолько же напряжённо и почти испуганно. Он коротко встряхивает головой, прерывисто выдыхая и не обращая внимание на растрепавшуюся причёску и скользнувшие на лоб пряди, а затем отправляет ответное сообщение, максимально контролируя свой голос: «Я ввёл его в лечебный сон, то самое Sommeil éternel от Мафлуа. Он жив, Том, всё нормально». — А с твоим? — Ганнибал не успевает ступить и шага, как его атакует второй патронус с сообщением, и этот вопрос бьёт куда больнее прошлого, насколько отчаянным бы тот не звучал. Он не знает, что с Уиллом, у него нет брачной связи, нет оставленных якорей, нет доступа ни к одному из украшений, что он дарил. У Ганнибала нет ничего, кроме Гарри, а тот сейчас лежит в лечебном сне с располосованной спиной, измученный, отравленный, но живой. Лектер прерывисто коротко выдыхает, на секунду прикрывает глаза, концентрируясь, и, впервые в жизни, полностью наплевав на последствия, максимально близко аппарирует к чёртовой лечебнице, прикрытой антиаппарационными щитами. Едва коснувшись ногами земли, он понимает, что что-то не так: щиты повреждены, воздух вокруг трещит и стонет от ревущей бушующей стихии, от искривляющейся магии, не выдерживающей напор. Ветер воет низко и зло, словно мечущийся бешенный зверь — сносит барьеры, ломает деревья, поднимает в воздух машины и заставляет трещать бетон. Ганнибал легко улавливает, что у него нет ничего общего с естественным происхождением: воздух вокруг практически искрит от того, насколько много в нём блэковской магии. Он резко повелительно поводит пальцами, окружив себя щитами, и слегка приоткрывает рот, жадно втягивая режущий глотку холодный воздух, отдающий озоном, звенящей яростью и силой: ветер обтекает его, словно вода, нежно ерошит волосы и кружится вокруг, как послушный щенок — магия Уилла нежно ластится к кончиками его пальцев и тянет за собой, в самое сердце ревущей бури. Лектер торопливо следует за ней, почти переходя на рысь и двигаясь скорее инстинктивно: сориентироваться на местности практически невозможно, его ведёт магия. Там, где раньше стояли витиеватые высокие ворота, осталась лишь взрытая почва — вырванные с корнями претенциозные статуи и шлагбаумы стёрты в труху и опасно кружатся в воздухе, покачиваясь на резких порывах. Они не причиняют ему вреда, даже не натыкаются на щиты: ветер словно уносит их, не позволяя наткнуться на Лектера, и защищая его. Ганнибал не может ни улыбнуться самыми уголками губ на это трогательное проявление привязанности, но спешит дальше. У входа в больницу уже собралась целая толпа: медики суетливо снуют по двору, эвакуируя пациентов и переводя их в специальный бункер, столпившееся руководство звучно переругивается, решая, как размещать особо опасных и невменяемых, и Ганнибал вылавливает среди них знакомые силуэты — совершенно ошарашенная джековская тройка беспомощно мельтешит, то ли пытаясь помочь, то ли спасаясь, то ли просто мешаясь под ногами, а сам Кроуфорд мечется кругами, тщетно пытаясь добиться хоть каких-то ответов. Осторожно ступая по крошащейся под действием стихии земле, Ганнибал отстранённо думает о том, что магглам как никогда повезло, что Уилл всё ещё не растерял остатки своего кажущегося безграничным терпения и милосердия. Лечебница находится в оке бури: да, её стены теперь покрыты трещинами, а некоторые части опасно кренятся, вот-вот грозясь рухнуть, но люди всё равно в относительной безопасности. Ганнибал хищно прищуриваются, втягивая кружащий вокруг запах: острое обоняние легко вычленяет кровь, много тут и много раненых, свежий запах вспаханной земли, затхлую вонь подвалов и сладковатый, отчётливый запах человеческого страха, практически перебивающий все остальные. Подобравшись к Кроуфорду, кроющему благим матом всё вокруг, что движется и не движется, и сбившихся в кучку агентов, похожих на перепуганных совят, Ганнибал на мгновение замирает, заставляя себя успокоиться. Внутри у него бурлящая смесь беспокойства, жажды убийства, застоявшегося гнева и разбуженных мечущимися под носом беспомощными магглами инстинктов охотника. Он напряжён, в любой момент готов сорваться и показать, кого здесь на самом деле стоит бояться, а не шторма, но старательно держит на лице маску невозмутимого участия. — Добрый день, — его голос звучит спокойно и бархатно — отчётливо и слишком выделяющимся на фоне бушующей вокруг какофонии. Его слышат не сразу — не удивительно, в общем-то, учитывая панику и гам — но, что забавно, стоит Катц заметить его и вскрикнуть, прикрыв ладошкой рот, всё словно на мгновение стихает. Ганнибал хищно склоняет голову к плечу, растягивает губы в вежливом оскале и терпеливо повторяет: — Добрый день. — Какой же он, мать его, добрый, Лектер?! — яростно сверкающий тёмными глазами Кроуфорд рычит, и его голос достаточно мощный, чтобы перекричать стихию. — Эвакуатор не может сюда добраться, команда спасения тоже где-то в жопе, всё что у нас есть — это кучка медиков без подготовки для спасения из-под завалов, шесть фбровцев и ты, мать твою, какого вообще хуя тут делаешь? — Мою машину унесло, — Ганнибал небрежно отмахивается, равнодушно похвалив себя за отговорку насчёт своего внезапного появления, и обводит окружающее пространство внимательным спокойным взглядом, — я подъехал как раз когда всё началось. Где Уилл, Джек? — Это превосходный вопрос! — Кроуфорд вспыхивает мгновенно, как спичка или маслянистая лампада, и стремительно разгорается всё ярче: — Прекрасный, на самом деле! Чилтона нет, Гидеон сбежал, вокруг сраный, сука, ураган, впервые лет за пятьдесят, а о том где Уилл, мать его, Грэм, ни дня, блять, без приключений, никто в душе не ебёт! Можешь поискать его самостоятельно, но не смей уводить, если найдешь раньше меня. Ганнибал опасно прищуривается на повелительные нотки в его голосе, но молчит, игнорируя разоравшуюся сошку. Буря вокруг постепенно начала успокаиваться и выдыхаться: дальняя часть лечебницы не выдерживает и обваливается, с той стороны слышно крики и стоны умирающих — кого-то придавило, но Ганнибалу сейчас не до них (объективно, не то чтобы ему было хоть когда-то). Он свободно достаёт палочку, пользуясь тем, что в этом сыр-боре мало кто обратит на неё внимание, а если и обратит, то не придаст значения, и использует сканирующее заклинание, осматриваясь. На верхних этажах никого не осталось, из палат, расположенных в центре, постепенно выводят людей, но Уилла среди них нет, и среди тех, кто уже вышел, тоже. Отследить его невероятно сложно — всё пространство пропитанно магией Уилла, искать его в нём так же сложно, как иголку в стоге сена или Кроуфорда в стаде баранов. Ганнибал копает глубже, задумчиво прищурившись: он знает о существовании подвалов, а если ты хочешь истязать и допрашивать мага, куда ты коего поведёшь, кроме как в специально изолированное помещение подальше ото всех? Но там Уилла тоже нет. Это начинает выводить из себя, но Ганнибал не паникует и усилием воли подавляет растущее беспокойство. Вместо этого он снова возвращается к порогу лечебницы и открыто наблюдает за развернувшимся там представлением — чтобы Кроуфорд, да не навёл суету? — Где ваше начальство? Где Фредерик Чилтон? — Джек трясёт за грудки беспомощно болтающегося интерна — Ганнибал почему-то уверен, что этот крутится возле Чилтона чаще других — рычит и брызгает слюной, тщетно пытаясь найти виновных и невиновных. — Кто-то успел осмотреть место преступления? Да почему, блять, с Грэмом всегда всё невовремя и через жопу? — Потому что не надо было запихивать его сюда, — Прайс говорит тихо и мрачно, так, чтобы его услышали только стоящие рядом люди. Джимми очевидно нервничает из-за происходящего, но всё равно упрямо поджимает губы. — Все беды начались после этого. — Не начинай, — нервно мнущая в пальцах подол пальто Катц огрызается, и Ганнибал понимает, что эта тема поднимается уже не в первый раз, — совпадение и только. У нас каждый год вспыхивают штормы — это обычное явление. — Ага, только обычно, — Зеллер выразительно берет последнее слово в кавычки, подёргав пальцами, и непримиримо задирает подбородок, скрестив руки на груди, — Штормовые предупреждения рассылают не меньше чем за неделю, и шторм не превращается в сраный ураган. Но, она права, Джим, такой переполох не мог навести даже Уилл — что-что, а стихия-то ему точно не подвластна. Ганнибал непроизвольно усмехается, тихо хмыкнув и позволив себе повеселиться из-за того, насколько на самом деле оперативники отдела близки к разгадке, но оставляет мысли при себе и глубокомысленно молчит. Он скользит в сознание всех троих по очереди, ему интересно, какие мысли предпочли утаить любимые джековские дворняжки. Катц взволнована: её мозг хаотично и судорожно анализирует всю подноготную, которую успели собрать на Уилла — она подгоняет факты, пытаясь убедиться в правоте Кроуфорда, ловит себя на этом, злится, и повторяет ещё раз, в пустых попытках мыслить непредвзято. В её голове сумбур, тщательно подавляемая вина, стыд и проведённые над делом бессонные ночи. Беверли накручивает себя, всё больше и больше убеждается в собственной правоте, а затем погружается в мысли о невиновности Грэма. Её нервозность легко считывается с языка тела: она нервно теребит края пальто, перебирает пальцами ворсинки и рывками выдёргивает. Ганнибал выскальзывает из её головы с усталым презрением, выхватывая напоследок отчаянное самоубеждение: я не могу ошибаться, не могу быть виноватой. Прайс, несмотря на его очевидную нелюбовь к таким проявлениям погодных условий, удивительно спокоен. Ганнибал даже не сразу осознаёт, что считывает именно его: в голове этого человека рассеяно крутится прилипчивая рекламная песенка и раздражённые мысли о том, как вокруг холодно, мокро и сыро, и вообще, хочется домой и бренди. О Уилле он почти не думает — не разрешает себе думать, потому что тогда его неизбежно начинают накрывать мысли и том, что Грэм всё ещё там, под завалами, и, возможно, ранен. Ганнибал понимает это, хотя и не разделяет. Ну а Зеллер похож на Катц, вот только он нагнетает себя в простом вопросе: уволиться, раз сотрудники в агенстве настолько не ценятся, или всё же помедлить. — Где Рид? — Кроуфорд снова привлекает к себе внимание, нахмурив брови, и коротко цыкнув. — Не хватало только ещё одному агенту затеряться среди толпы психов, кадров не напасёшься. — Он сегодня в офисе, занимается составлением психологического портрета убийцы… Мириам, — Катц вытягивается по струнке, явно торопясь ответить первой, да вот только ни Прайс, ни, тем более, Зеллер, не спешат соревноваться с ней в викторине «ответь Джеку Кроуфорду». — Допрос Грэма должен был состояться через три дня, по ордеру сегодня мы получили записи с личных встреч доктора Чилтона и Грэма. Ганнибал улавливает тихую невысказанную мысль Прайса: «словно в тех записях есть хоть капля правды». Отчасти, жаль, что он её не озвучивает. Это могло бы породить новый виток скандала и обсуждений, успешно убивающий время ожидания и развлекающий жаждущего хоть каких-то действий Лектера. Ганнибал уже привычно кастует заклинание отвода глаз, не позволяя магглам увидеть свою магию, и снова и снова проверяет периметр на наличие Уилла. Заклинание всё еще сбоит. Мысли о том, что Уилла нет в живых он гонит от себя с совершенно гриффиндорским упрямством, потому что иначе шторм станет наименьшей из проблем местного населения. Уилл жив. Просто он истощён — измотанное пытками и наркотиками тело потратило на масштабный выброс все свои магические и жизненные силы, к тому же, рядом с ним мог быть Чилтон или любой другой медик, способный сбить со следа заклинание. Ганнибал мягко поводит плечами, едва слышно выдыхая, нервно проводит рукой по волосам, рассеяно отмечая, что аппарировал из дома в одной рубашке, напрочь забыв про пиджак и галстук, и смотрит на Кроуфорда. Его чёрное лицо кажется серым и осунувшимся от пыли и стресса — он явно потерял пару килограмм, и привычный костюм, который почти трещал по швам еще пару недель назад, теперь висит. Не как на вешалке, но достаточно, чтобы выдать состояние своего владельца. Ганнибал злорадно думает: «Так ему и надо». Он в очередной раз изящно взмахивает палочкой, вычерчивая безупречную формулу поискового заклинания, но в этот раз, ведомый интуицией, нацеливает его не только на Уилла, но и на Чилтона. Чары отдаются коротким перезвоном, слышимым лишь ему одному: Фредерик рядом. Ганнибал чувствует, как тот спокойно, не торопясь идёт в сторону выхода из лечебницы и устремляет взгляд на дверь ещё до того, как он появляется в проходе — Доктор Чилтон! — одна из медсестёр вскрикивает, прижав к пышной груди затянутые в перчатки ручки, и суетливо торопится к начальству, заметавшись вокруг, словно курица-наседка. — Слава богу, вы живы! Вы не ранены? О Господи, у вас кровь! — Полно, милочка, это не моя, — Чилтон небрежно отмахивается, очевидно наслаждаясь направленным на него вниманием и целенаправленно вылавливает Ганнибала взглядом. Фредерик ухмыляется самым уголком тонких губ, но избегает прикосновений к испачкавшим пиджак каплям чёрной крови, и деликатно перехватывает аккуратные пухленькие пальчики мгновенно порозовевшей медсестры, не позволяя прикоснуться и ей. Ганнибал видит, как кровь разъедает, поглощает ткань дорогого костюма и жалеет только об одном — этой капли недостаточно чтобы добраться до кожи этого мерзкого отродья. — Где Грэм? — Кроуфорд умудряется опередить всех и в этот раз — вопрос слетает с его губ ещё до того, как Ганнибал всласть успевает посмаковать мысли о том, как чудесно смотрелись бы раны от блэковского фамильного яда на этом тщедушном отвратительном тельце. В порыве Джека видно острое желание схватить за грудки еще и Чилтона, но он всё же соблюдает субординацию и всего лишь с силой сжимает кулаки. — Мне не известно, где Уилл, — Чилтон царственно поднимает голову, и неторопливо, очевидно рисуясь, спускается на пару ступенек ниже. Впрочем, стоит ему окинуть взглядом царящую вокруг разруху, как он моментально мрачнеет, явно подсчитывая про себя, во сколько обойдётся такой капитальный ремонт. Вдоволь налюбовавшись хаосом и снующими с пациентами сотрудниками, Фредерик недовольно окидывает взглядом свой испачканный костюм и позёрски прищёлкивает пальцами, повелительно вскидывая ладонь — это выглядит настолько убого и жалко, что даже забавно. Впрочем, видимо, он делает так не в первый раз, потому что медсестра тут же ловко достаёт из-за пазухи пару пошлых белых перчаток и протягивает их с лёгким поклоном. Чилтон заставляет всех ждать себя, чувствуя иллюзорную власть, и явно получает от этого удовольствие. — Твои подчинённые сообщили мне, что сразу после побега Гидеона ты отправился в его сторону, — Кроуфорд настолько бесится, что становится похож на насупившуюся грозовую тучу, вот-вот грозящую разразиться молниями и предвосхитительно отзывающуюся громом. — И не пизди, что только ты дошел до его камеры, как началась эта канитель — я не поверю, и никто не поверит. Фредерик смеряет Джека разочарованным высокомерным взглядом. В его глазах то самое презрение чистокровок, смотрящих на магглов, и Ганнибал чувствует изрядное удовольствие от мыслей о том, что в глубине души Чилтон даже при всей его высокомерности не может не осознавать, что они с Джеком равны, потому что он жалкий ничтожный сквиб, лишённый магии и обречённый видеть её, но не быть способным воспользоваться. Впрочем, Чилтон ничего не отвечает на в кои-то веки справедливую претензию Кроуфорда и просто проходит мимо, направляясь прямо к Ганнибалу. Остановившись рядом, слишком близко, чтобы быть хотя бы в призрачной безопасности рядом с и без того доведённым зверем, он чуть наклоняется и говорит: — Вы были рядом с его братцем, да? — Фредерик ниже и тщедушнее — его шея такая тонкая, что Ганнибалу достаточно легкого движения одной руки, чтобы свернуть её, перебить позвонки, вырвать кадык или, в конце концов, просто-напросто придушить. И это без использования магии: что так, что так у Чилтона ни малейшего шанса на выживание, захоти того Ганнибал, и ни одна из его дорогих побрякушек ничего бы не смогла противопоставить магу, который в своё время осадные щиты взламывал на беспалочковой. Но Ганнибал медлит, позволяя Чилтону сказать, и тот довольно втягивает чужой запах, сглотнув и продолжив: — Наследнику Поттер было достаточно больно? Никогда не наблюдал за тем, как это отражается на близнецах. Расскажите, кровоточила ли его милая спинка, и я расскажу вам, где сейчас ваш маленький Блэк. Кроуфорд, Катц, Прайс, Зеллер и еще с десяток неизвестных ему людей заинтересованно смотрят на их обмен любезностями, но не вмешиваются. Ганнибал понимает: они стараются услышать хоть что-то, но первое же заклинание, которое он использовал, когда Чилтон подошёл — это чары конфиденциальности. Теперь все будут слышать только то, что им хочется услышать, но не то, о чем они будут разговаривать. Том на это заклинание просто молиться готов. Ганнибал величественно отмалчивается, скользнув по Чилтону равнодушным взглядом — у них изрядная разница в росте, и Фредерику, к его очевидному неудовольству, приходится задирать голову, чтобы посмотреть Лектеру в лицо — а затем переводит его на руины чилтоновской империи. Стёкла на всех окнах выбиты, осколки устилают перекорчёванную стихией землю густой переливающейся волной, напоминающей чешую, кирпич потрескался, фасады осыпались, а все аляповатые статуи исковерканы. На тонкий вкус Ганнибала, лечебница теперь выглядит гораздо лучше, чем раньше. — Я не доставлю вам такого удовольствия, — Ганнибал говорит спокойно и ровно: в его голосе нет гнева, только то выдержанное, ледяное хладнокровие, которое с самой его молодости заставляло глупцов, записавшихся в короткий и недолговечный список тех, кто осмелился его разозлить, бежать и прятаться в бессмысленных попытках отстрочить свой неизбежный и кровавый конец. — Скажу лишь одно, Фредерик, — Лектер продолжает смотреть вперёд, не считая нужным удостаивать обречённое на смерть тело своим взглядом. — Теперь, когда это, с позволения сказать, гнездо разрушено, вам негде прятаться. И как только Уилл будет на свободе, я брошу вашу голову к его ногам. — Если малыш Блэк жив, конечно же, — Чилтон тянет гласные, пытаясь казаться уверенным, но очевидно бледнеет, потому что Ганнибал не угрожает, а констатирует факт. Он порывается коснуться руки Лектера, чтобы всё же обратить на себя внимание, но осекается и отшатывается, потому что Ганнибал резко переводит на него равнодушный взгляд подобравшегося хищника, и в его глазах — тёмном, словно безлунная ночь, и светлом, словно выбеленный чистейший лёд — отражается смерть. Чилтон коротко вздрагивает, но находит в себе силы продолжить, судорожно облизав пересохшие губы: — Знаете, он очень сладко кричал. Последний удар мне удалось нанести, когда эта невероятная магическая связь близнецов разорвалась. Пусть я и не владею магией, но у меня есть те, кто могут извлечь это воспоминание из разума, — он пару раз стучит двумя подрагивающими пальцами себя по влажному виску, — непременно отправлю вам копией. Вы, англичане, предпочитаете совиную почту, да? — Мы, англичане, — Ганнибал сдерживает гнев, но не сдерживает трансформацию, приподнимая верхнюю губу и обнажая крупные белоснежные клыки с бритвенно острыми кончиками, — предпочитаем потрошить своих врагов клыками. — В таком случае, я… — мелко дрожащий то ли от ужаса, то ли от возбуждения Чилтон вскидывает голову, но не успевает договорить. В этот момент одна из стен здания падает с оглушительным грохотом, поднимая густую волну грязи и пыли, оседая на загомонивших людях и заставляя всех закашляться. Землю заволакивает густой грязный туман, но он постепенно оседает, во многом благодаря небольшому дождю, пришпиливающему грязь к земле мелкими острыми каплями, и когда он слегка опускается, то густые клубы обнажают тонкую пошатывающуюся фигурку, до боли знакомую Лектеру. Это Уилл. Ганнибал бледнеет, а Кроуфорд за его спиной, кажется, в кои-то веки теряет дар речи: Уилл едва стоит на ногах, но всё ещё гордо держит расправленными плечи и высоко поднятой голову. Он полуобнажён: иссечённая от ударов плетьми, чёрная от крови роба едва прикрывает гибкое тело, открывая преступно много белоснежной кожи, испещрённой глубокими рваными ранами от плетей. Ветер слегка колышет распущенные чёрные кудри, полыхающие огнём синие глаза кажутся двумя провалами бездны на мертвенно-бледном лице. Уилл слегка приоткрывает рот, прикрывает глаза, глубоко втягивая холодный влажный воздух, мечтательно улыбается самыми уголками пухлых губ, а затем неторопливо переводит немигающий пристальный взгляд на замершего Чилтона. Он делает слабый шаг вперёд, и Ганнибал моментально срывается, подставляя руки, чтобы не позволить ему упасть. Уилл коротко выдыхает, позволив себе мгновение слабости, и уязвимо тычется лбом в чужое плечо, но не позволяет подхватить себя, слабо упёршись изящной ладошкой в широкую грудь. Его небольшой мягкий жест имеет эффект натянувшейся цепи: Ганнибал моментально послушно замирает, лишь нежно поддерживая его и помогая не упасть. Уилл снова находит Чилтона глазами и расплывается в кривом, хищном оскале, полубезумно сверкнув глазами: — Эй, падаль, — Ганнибала на живую режет хрипотца и рычание в глухом голосе Уилла, так непохожем на его нежный, мелодичный тенор, — ты кое-что забыл. К ногам Чилтона небрежно падает вещь — Ганнибал, слишком сосредоточившись на самом Уилле, не заметил, что тот что-то держал в руках. Ему не сложно узнать в повреждённой, переломанной в трёх местах плети «La main punitive de Dieu». Он слышал об этом орудии пытки для магов, созданной ещё в разгар власти Инквизиции, и страшное знание мгновенно вспыхивает в отточенном разуме Ганнибала: если она сломана, то свести раны, не оставив после них шрамы, практически невозможно. — Ганнибал, — Уилл больше не обращает внимания ни на скрипнувшего зубами Чилтона, ни на замершего Джека, ни на бледных Прайса с Зеллером и прижавшую к губам дрожащие ладони Катц. Он нежно скользит самыми кончиками пальцев по щеке Ганнибала, прижимается к нему, обмякая в сильных руках. Его ресницы мелко подрагивают, а глаза стремительно мутнеют: — Любовь моя. У тебя глаза разного цвета и виски посеребрённые. Так красиво. Последние слова срываются с его губ мягким вздохом — Уилл устало прикрывает глаза и теряет сознание, полностью доверяя в этот момент одному лишь Ганнибалу. Прерывисто выдохнувший Ганнибал крепко сжимает челюсти и бережно, словно самое хрупкое сокровище, подхватывает Уилла на руки, осторожно касаясь изящной линии плеч, чтобы не задеть истерзанную спину. Он несёт его в сторону Кроуфорда — Лектер видит на ненавистных лицах ужас, смятение, вину, но ему нет до этого дела, поэтому он лишь холодно бросает: — Надеюсь, ты доволен, Джек. Уиллу необходима медицинская помощь, так что, надеюсь, ты наконец позволишь мне забрать его домой по старой дружбе. Кроуфорд молчит, чуть ли не впервые в жизни не находясь со словами, и Ганнибал уходит, не дожидаясь ответа.