Апрель 1789
Альфред ждал. Ждал уже несколько часов, но не видел на просторах синей дали весьма заметную лодку со своим полосатым флагом и людьми на борту. Одна из тех особ — близкий душе и народу, скопившемуся в доках, человек. Америка знал, что без него он мало что сможет сделать в лишь недавно появившейся на карте мира стране. Он нуждался в его поддержке и руководстве. И поэтому ждал. Народ всё прибывал к побережью, как-то негодующе озираясь на выделяющегося светловолосого юношу, стоящего на деревянном причале. Альфред же слышал, что некоторые удивлялись, не понимая, как можно стоять там так долго. И только когда, он с улыбкой на лице повернул голову к ним, они ахнули, узнав в нём свою нацию, вот-вот отвоевавшего независимость. Он мог наслаждаться свободой вечно, вот так стоя на ветру. Америка помнил, с какой грустью и болью в глазах собирался Англия, уходя из их некогда общего дома. Он долго укладывал свои вещи, долго бродил по комнатам, будто что-то ища, стараясь не забыть ничего важного, долго рассматривал вдруг ставшего слишком взрослым сына, который выжидательно сидел впотьмах на старой табуретке в коридоре у выхода. Артур пытался оттянуть момент расставания как можно дольше, но как только из открытого настежь окна в гостиной прозвучал уже поднадоевший звон колокола, слышимый едва ли не в любой точке города, он порывисто обнял задумчивого юношу. В ту минуту, что Альфред чувствовал его тепло, он как-будто лишился всех чувств разом: ни радости, ни печали, ни даже растерянности или гнева — он ничего не ощущал, мысленно находясь в своей заблудшей реальности, полной свободы и перспектив. Именно это вскружило ему голову и сопровождало ещё долгое время. Америка так и не увидел слезившихся глаз Кёркленда, провожающего его взглядом с корабля, разглядывая оставленные им круги на воде и пытаясь совладать с жгучей болью в собственных глазах. Джонса буквально на долю секунды оглушил неизвестно откуда раздавшийся гудок, и он тотчас заметил разубранную зеленью и флагами лодку с огромной толпою. Счастливая улыбка украсила его совсем ещё детское лицо. Джорджа Вашингтона он видел задолго до его отбытия Маунт-Вернон, где находилось поместье генерала. Америка думал, что война поначалу сближает, а потом по своему окончанию разъединяет. Но он так привязался к этому человеку, который буквально вложил в его руки победу и подарил свободу ему и народу. Поэтому после недолгих раздумий он решил, что Джордж Вашингтон просто обязан стать его наставником. У причала началось шевеление, что вывело Альфреда из некоего подобия транса. Внезапно он мигом рванул к мужчинам, приволокшим тяжёлую пушку и, увидев среди десятков лиц знакомое, ступающее на берег, дал команду: — Пли! И над ухом раздался пушечный залп, и загудели все колокола Нью-Йорка, и толпа приветствовала своего будущего правителя радостными криками, размахивая национальными флагами и цветами. Вашингтона охватило смятение, и, заметив посреди всего этого сверкающего голубыми глазами юношу, в следующее мгновение он удивлённо моргнул, почувствовав себя в его объятиях. Он платонически похлопал его по спине, говоря ему то, что тут же заглушилось восторгом народа. — Я знал, что Вы вернётесь, — шмыгнув носом, прошептал Америка. — Конгресс ещё давно уговаривал меня, и, видно, это дало свои плоды, — произнёс мужчина, положив руки на плечи страны. — Для меня это большая честь. — Вы же знаете, без Вашей железной руки я бы тут таких дел в одиночку понаделал, что Англия бы сразу забрал меня обратно. — Ты правда хочешь, чтобы я стал твоим президентом? И Альфред не задумываясь ответил: — Да!***
Америка стоял перед зеркалом с гребнем в руке, пытаясь зачесать непослушную прядь, выскакивающую при каждом движении. Всё-таки важное событие, не должен же он выглядеть как оборвыш. Но сколько он ни пытался, исправить свою причёску у него не вышло, и, поправив тесный на первый взгляд пиджак, Альфред подмигнул своему отражению. Как давно он не видел себя в таком виде, можно считать, что ни разу. И если бы не инаугурация и весь этот торжественный приём, он бы никогда не надел этот костюм. Ему даже на секунду показалось, что его военная форма была удобнее, чем это. Но формальность есть формальность. Юноша вздохнул и скользнул в коридор. Повсюду копошились люди, ожидая лидера, который должен был прибыть с минуту на минуту. Альфред, чтобы не мешать им, вышел на пустой балкон, где и должно всё произойти. И не успел он насладиться этим прекрасным видом, как обернулся на раздавшийся за его спиной говор. Мгновение, и Джонс пересёкся взглядом с Вашингтоном, который появился в окружении людей конгресса. Америка поклонился ему, отходя в сторону и позволяя президенту встретиться с собравшимся внизу народом. Мужчина улыбнулся и, положив левую руку на сердце, а правую на Библию, на глазах нации произнёс клятву: — Я торжественно клянусь, что буду добросовестно выполнять обязанности президента Соединённых Штатов и в полную меру моих сил буду поддерживать, охранять и защищать Конституцию Соединённых Штатов. И после текста присяги, изложенного в Конституции, он добавил: — Да поможет мне Бог. Вскоре на куполе здания взвился национальный звёздно-полосатый флаг, и многотысячная толпа огласила воздух восторженными криками, а со всех нью-йоркских батарей прогремели залпы. Америка приложил ладонь к груди и закрыл глаза. Теперь он настоящая полноценная страна. Теперь всё будет иначе.Январь 1790
Глаза начали слипаться. Америка буквально погряз в работе и бумагах. Он не был готов к такому количеству работы и бумаг, не был готов к такому громадному грузу обязанностей — в его-то шестнадцать человеческих лет. От его выдоха тусклый огонёк свечи дёрнулся, чуть не оставив Альфреда в пугающей темноте. Юноша сидел за столом, стараясь удержать голову и продолжая высчитывать пятизначные числа внутреннего государственного долга. Война унесла тонны денег, и их нужно было возвращать народу. Этот вопрос — один из самых часто задаваемых президенту — повис над всем правительством и страной, недавно обрётшим его. Каждый человек хотел воспользоваться своим правом лично обращаться к президенту. Много времени отнимали у Вашингтона визиты как частных, так и официальных лиц. Его приёмная была всегда переполнена. Приёмы утомляли его ничуть не меньше, чем Америку числа. Но вскоре по совету друзей мужчина установил для этих приёмов определённый час, и каждый вторник с трёх до четырёх часов к нему мог явиться всякий, с которым он лично и непринуждённо беседовал. Несколько раз таким «всяким» был Альфред, когда надо было сообщить президенту что-то очень важное. Только вчерашний визит запомнится ему надолго. Дело в том, что Джонс по своей глупости потерял судоходные и торговые карты, которые ему оставил Англия, и пришёл с этой, казалось бы, совершенно бытовой ситуацией к своему лидеру. Ему приходилось оправдываться, мол, это тоже очень важно, но Вашингтон лишь отчитал, словно сына за неудачи в учёбе, сказав ему, что если он наведёт порядок в своём жилище, то сможет отыскать хоть что. Президент пытался воспитать в молодой стране дисциплину, серьёзность и сдержанность, зачатки которых он заметил в нём ещё во время войны. Правда, такого Альфреда хватало минуты на две-три, и вот он уже опять отвлекает министра финансов — Александра Гамильтона оценить его новые ботинки. Америка свободу-то получил, а заставить себя работать во имя этой свободы не мог, ну или не хотел. Он хотел вдоволь вдохнуть независимость от всего, став наконец таким сильным и таким взрослым. Но с большой силой приходит большая ответственность.Декабрь 1791
— Как красиво написано... — протянул Америка, крутя в руках пергамент и разглядывая вычурные буквы прежде всего названия документа. — Мэдисон, оказывается, грамотный, а я думал, он лишь на словах такой. — Сегодня эти поправки внесут в Конституцию, — напомнил президент, закрывая книжный сервант. — Ого, даже оружие хранить можно, — удивился Альфред и неверяще уставился на мужчину. — Значит, я могу оставить свой мушкет, не передавая его военным? — Если только для обороны, и если ты не собираешься использовать его в целях устрашения, — предположил Вашингтон, принимая от смеющегося Джонса документ и кладя его на стол, заваленный бумагами. — Нет, мне кажется, я его уже не буду использовать, — высоко усмехнулся Америка, но внезапно его голос стал тише, превращаясь в полушёпот: — Оставлю на память о тех днях. Эта минутная смена настроения не ускользнула от взгляда мужчины. Он помнил, как на самом деле ему далось пережить революцию и расставание с Британией. Но теперь уже ничего не вернуть, и пора идти по своему пути самостоятельно. Когда-нибудь Америка станет великой страной, а работа Вашингтона заключается лишь в том, чтобы служить ему проводником к этому величию и направлять его. Главное — нигде не ошибиться. — Альфред, — окликнул он юношу, вырывая из мрачных мыслей; тот резко поднял голову, смахивая с глаз чёлку. — Можешь позвать ко мне Джефферсона? Мне нужно обсудить с ним наедине строительство нового «центра федерации». Джонс тотчас изменился на глазах, нацепляя на лицо улыбку, и отсалютовал двумя пальцами от виска. — Будет сделано, сэр! — бросил страна и рванул к выходу из комнаты, но был остановлен замечанием президента. — И не бегай по коридорам, я тебе уже не первый раз это говорю. Альфред нервно посмеялся, почесав затылок, и удалился за дверью.Февраль 1793
Наступил последний год президентства Вашингтона. Его сильно тянуло в Маунт-Вернон, где хотелось дожить свои последние годы; но и на этот раз не суждено ему было освободиться от нелёгких обязанностей главы государства. Многочисленные письма, просьбы, уговоры, неопытность Альфреда... На президента давили, заставляя продержаться у руля ещё четыре года. Но тяжело переболевшему Вашингтону уже не так позволяло здоровье. Ещё эта вечная вражда Джефферсона и Гамильтона... А недавние встреча и разговор с Америкой всё не давали ему покоя. Тогда Джонс ветром залетел к нему в кабинет и после фразы президента и вовсе забыл, зачем пришёл. — Оу, Вы ещё здесь? Может, пойдём поедим? Мне тут вчера рассказали про одну закусочную... — Альфред, присядь, пожалуйста, — вид у Вашингтона был задумчивый и, возможно, даже напряжённый. Джонса вдруг как-будто подменили: он не на шутку испугался, предвкушая серьёзный разговор, к которому он, откровенно говоря, не готов совсем. Это его настораживало, и он, повинуясь, сел на стул напротив президента. — Ч-что-то случилось? — неуверенно спросил юноша и закусил губу. После долгой и пугающей паузы мужчина всё-таки начал: — Как ты знаешь, у меня заканчивается срок, — он не хотел томить Альфреда и сказал, как есть: — Но я не собираюсь баллотироваться вновь. — Что?! — вскочил Америка, тараща глаза. В голову даже перестали лезть посторонние мысли, лишь один этот вопрос. — Я... э-э... Что? — Тебе нужен немощный старик на роли президента? Я уже не в силах нести такой груз. — Мне нужны Вы! Как я тут буду без Вас? Вы ж фактически отец всей нации! — Какое совпадение, все мне то же самое и говорили... — вздохнул себе под нос мужчина. — Кого Вы хотите поставить на это место? — падая на стул, негодовал Альфред, полностью обескураженный. — Франклина? Джефферсона? — Америка, прошу, успокойся, я ещё думаю. И Джонс тотчас затих, сжимая в кулаках ткань своих брюк и щурясь. — Я не хочу, чтобы Вы уходили, — медленно выпрямившись, заключил он и через мгновение тихо добавил: — По крайней мере, не сейчас. Во всяком случае Америка олицетворял мнение народа. Вашингтону пришлось отступить...Апрель 1793
Альфред активно следил за Французской революцией, которую впоследствии окрестят Великой. А узнав, что в марте Франция объявил войну Англии и Голландии, он отовсюду стал слышать голоса, требовавшие, чтобы Соединённые Штаты оказали деятельную помощь своему бывшему союзнику — Франции. Америка уже сам начинал организовывать добровольные отряды и снаряжать небольшие военные суда для нападений на торговые суда всемогущего Англии. Недавно Вашингтон пригласил к себе членов своего кабинета, чтобы обсудить объявившуюся ситуацию, как реагировать и реагировать ли. Все члены кабинета, как и президент, единодушно высказались за нейтралитет, тем более, с Францией и так заключён лишь оборонительный союз, а в данном случае французы в ответе за все свои действия. Кабинет постановил выпустить прокламацию, «запрещавшую гражданам Соединённых Штатов принимать участие в каких бы то ни было враждебных действиях на море и удерживавшую их от всяких действий, несовместимых с обязанностями дружественной нации относительно наций, воюющих между собою», и вчера Вашингтон подписал эту прокламацию. Объявление нейтралитета было его самым важным политическим актом, благодаря которому Америка не влился в европейские войны, а шёл по пути мирной культуры.Июль 1794
Внутренний долг необходимо было как-то погашать, и Александр Гамильтон ещё три года назад предложил программу по его выплате. Правда, один её пункт буквально задел простой люд. Программа посягнула на алкоголь по принципу «пьёшь — плати налог». На западной части Пенсильвании то и дело вспыхивали протесты против сборщиков налогов, и Альфред об этом знал, так как сам поддерживал введённый налог, потому что не пил. Америка хвалил Гамильтона, говорил, мол, это прекрасно, и мы скоро станем самой непьющей нацией во всём мире. Видно, думал так до одного момента. Летом в Пенсильвании вновь началось восстание. Его подняли фермеры, не желавшие платить этот налог на алкоголь, а причиной стало прибытие представителей Службы маршалов для взыскания задолженностей. Джонс не понимал. Неужели и правда, ради виски можно выступать против? Он того стоит? В ответ Вашингтон направил туда переговорщиков, при этом начиная собирать ополчение против восставших. Он успокаивал Альфреда, что не о чем беспокоится, но у Америки на уме лишь было желание попробовать этот самый алкоголь. Узнав о скором прибытии десятка тысяч вооружённых ополченцев во главе с президентом, восставшие разошлись по домам. Вскоре некоторых, которых успели поймать, заключили под стражу, но позже оправдали. Осадок эта ситуация-таки оставила. Сегодня Джонса пригласили на кулуарный ужин в кругу семьи Вашингтона. Кстати, в прошлый раз он отказался, ссылаясь на то, что у него дома куча дел, и вообще ближайшую неделю он будет сильно занят. Хотя на самом деле ему хотелось пойти, но тогда смятение взяло верх. В этот раз он всё-таки решился. Альфред нашёл общий язык с женой президента и двумя её детьми от первого брака и вроде как довольно прилично вёл себя за столом, иногда заводя с Вашингтоном темы по поводу политического устройства. Но вскоре задал мучивший его уже почти целый месяц вопрос: — Мистер Вашингтон, — колебаясь, обратился юноша. — А какой на вкус виски? Мужчина изначально не совсем его понял, а потом усмехнулся, попросив жену принести бутылку этого напитка. — Не хочешь ли ты сам его оценить? — немногозначительно спросил он. — Тем более, в твоей жизни нужно попробовать всё. Он протянул Альфреду заполненный наполовину стакан с алкоголем, и тот впился в него каким-то неуверенным взглядом. Светлая жидкость отражала блики заходящего за горизонт солнца и испаряла странный терпкий запах. Америка поднял стакан, посмотрел на кивнувшего президента и с его поддержкой выпил содержимое, тотчас пряча лицо в рукав. На глазах выступили слёзы, но он старался держаться стойко и, вздохнув, выпрямился, пытаясь проглотить остатки виски. Ему никак не удавалось потушить жжение в горле. Не то от волнения, не то от градуса алкоголя его лицо раскраснелось, и неподалёку послышался смешок Вашингтона. — Ну как? Альфред приложил кулак к губам, прищурился, гадая, сможет ли он теперь говорить, и, вздохнув, решил это проверить. — Что-то кисло-горькое, а ещё мощное, — он закашлялся и с хрипцой закончил: — Не понимаю, и за это платят люди?Ноябрь 1796
Рано или поздно, но это должно было когда-нибудь случиться, но Альфред всё равно не готовился ни к раннему, ни к позднему сценарию. — Значит, Вы всё-таки собираетесь уходить? — грустно протянул Америка, предприняв безуспешную попытку сглотнуть чёртов ком в горле, появившийся от сухого заявления президента. Мужчина в самом начале их разговора это подтвердил, но Альфред всё продолжал переспрашивать, будто не веря или не желая верить. Если бы Вашингтон жил вечно, как Америка, то постоянно бы переизбирался единогласным решением. Если бы... — Альфред, у тебя ещё всё впереди. Ты только-только начал жить как свободная страна, — он вышел из-за стола и встал напротив шмыгающего носом Джонса. Америка казался совсем ребёнком по сравнению с собственным президентом, который был на целую голову выше него. — Я знаю, но как я смогу идти вперёд без Вас? — Придут другие президенты, ничуть не хуже меня, я уверен, ведь их будешь выбирать именно ты, — улыбнулся мужчина. Он и заметить толком не успел, как Альфред быстро сгрёб его в объятия, утыкаясь лицом в ткань делового костюма. Вашингтон фамильярно потрепал юношу по светлым волосам и похлопал по плечу в знак утешения. — Я никогда не забуду всего, что Вы для меня сделали. Спасибо...Январь 1797
Фактически до выборов президентом оставался Вашингтон, и это в какой-то мере успокаивало народ, а заодно и Альфреда. Он знал, что мужчина написал некий документ о всех итогах своего правления, но ни разу не видел его в глаза. Своё прощальное обращение к нации Джордж Вашингтон решил опубликовать, когда в общественном сознании ещё была жива надежда на то, что он будет баллотироваться на новый, третий срок. Конституционных положений, ограничивающих срок президентства, ещё не существовало, и Вашингтон мог оставаться главой государства на протяжении ещё многих лет. Но он не проявлял желания продлить своё пребывание на посту, да и состояние здоровья не позволяло ему этого. Как вдруг, одним январским вечером, когда до наступления даты очередных выборов оставалось полтора месяца, Америка, сидя в удобном кресле перед камином у себя дома, наткнулся на это прощальное послание в газете. В нём были изложены, помимо объявления решения Вашингтона более не претендовать на пост президента, его взгляды на будущее Соединённых Штатов, рекомендации относительно того, какой линии следует придерживаться правительству страны в проведении внешней и внутренней политик. Он резюмировал результаты своего долгого опыта в общественных делах и изложил свою политическую систему. В заключение адреса говорилось следующее: «Хотя, оглядываясь на все акты моего управления, я не вижу ни одной сознательной ошибки, но я глубоко чувствую свои недостатки и вполне допускаю, что, быть может, совершил много ошибок. <...> Я уношу с собою надежду, что моя родина никогда не перестанет относиться к ним со снисхождением и что, после сорокапятилетнего ревностного служения отечеству, уделом моих недостатков сделается забвение, как моим уделом скоро сделается вечное успокоение. Полагаясь на такую доброту моей пламенно любимой родины, я заранее наслаждаюсь тем уединением, в котором испытаю на себе, вместе со своими согражданами, сладостное благодеяние законов, охраняемых свободным правительством.» На газетной бумаге отпечатались мокрые следы падающих с подбородка слёз.Февраль 1797
На инаугурацию нового президента Америка явился дико подавленным. Слишком быстро всё пролетело, а будущее начинало пугать своею неизвестностью. Внутри враз опустело, наступал новый период его жизни — жизни всей страны. Джонс не видел Вашингтона уже больше трёх месяцев. Огромная толпа народа теснилась вокруг здания, ожидая не нового, а старого президента. Юноша смотрел с балкона вниз на людей, параллельно внимательно вслушиваясь в слова новоизбранного лидера, и неожиданно для себя обнаружил до боли знакомую шляпу, обладатель которой с нежностью глядел прямо на него. Альфред ощутил подступившие к глазам слёзы и счастливо улыбнулся ему. Америка и не заметил окончание церемонии. Как только Вашингтон вышел из залы, он побежал за ним, и вся толпа устремилась вслед. Нагнав его уже на улице, Джонс мягко позвал его, стоя позади и не решаясь коснуться до его плеча. Мужчина снял шляпу и с сияющим бесконечною любовью и добротою лицом приветствовал страну и многотысячную толпу. Альфред же не знал, что сказать, и в торжественной тишине вместе с людьми проводил его до самых дверей его дома. Вашингтон вновь обернулся и глубоко поклонился, стараясь сморгнуть выступившие слёзы, но от волнения он не в силах был произнести ни слова и знаками выражал свою благодарность и последние пожелания. А Америка, также хранящий сочувственное молчание, просто целомудренно улыбался. Этот человек вырастил из не привыкшего к самостоятельности мальчишки, не умевшего даже держать ружьё, юношу со своими амбициями и стремлениями. Этот человек научил его всему тому, чему не успел научить его Англия. Этот человек привил ему способность ценить каждый миг и каждую возможность. Альфред правда стал для него сыном. Единственным сыном. Чувствуя, что пора уходить, Америка повернулся к кому-то из толпы и, кивнув, глянул на Вашингтона. Тот напоследок одарил его проницательным взглядом, ласково улыбаясь и ещё долго смотря на всё отдаляющуюся, махающую ему рукой фигуру высокой молодой страны.Джордж был дисциплинированным, и пытался сделать меня таким же. Жаль, что из этого ничего дельного не вышло...