As If It's Your Last

К университету Хёнджин бежал так, что сам в себе заподозрил зачатки Флэша, и ворвался в коридор перед кафедрой зарубежной литературы ровно через тридцать две минуты после звонка Минхо. Минхо, который сидел на подоконнике, болтая ногами и царственно обмахиваясь зачеткой, и абсолютно не торопился заходить на кафедру и сдавать зачет. Как, собственно, и вся остальная группа. Мысленно уже примеряя на себя военную форму, Хёнджин на ватных ногах двинулся к другу. Тот, завидев его, оживился, заулыбался и помахал рукой. — Погоди, что, уже вся группа сдала? Неужели так быстро? — Ну… — неторопливо протянул Минхо, — не совсем, вся, конечно. У меня, Хонджуна и того придурка тайского — автоматы, пару человек он сразу завернул, потому что ни жмыра не прочитали, а все остальные — всё. Тебе он сказал зайти на кафедру, если таки решишь навестить альма матер. — И ты только сейчас говоришь?! — взвыл Хёнджин, и метнулся к кабинету, когда услышал сдавленное хихиканье за спиной. С неторопливостью танковой башни, он развернулся на 180 градусов, и увидел, как его лучший друг, также известный как «крыса мразотная, праведно умерщвленная», пытается сожрать кулак, чтобы не так громко ржать. Остальная группа тоже в основном давила лыбы, кроме «того придурка тайского», который косился на Минхо с явным вопросом «извиняюсь, какого хуя» на лице, но начинать разборки рядом с кафедрой не стремился. — Вы же еще не начинали сдавать, верно? — ласково поинтересовался Хёнджин. — Да, не ссы, мы с первой группой сдаем, и пока эта куча задротов на кафедре засела, — небрежно бросил Минхо, но осекся, увидев, как глаза друга наливаются кровью. — Так, спокойно, дружище, дыши глубоко и медленно, Корея не простит тебе, если ты испортишь мое лицо! — Так какого хера, — набирал громкость голос Хёнджина, — ты велел мне в универ нестись, бичара ты бессовестная?! — А что мне, — оскорбился в ответ Минхо, всем своим видом выражая праведное возмущение, — одному перед зачетом тусить? Красоту нужно чем-то оттенять. — Сейчас твоя красота оттенится в синий. От недостатка кислорода, — кровожадно пообещал Хёнджин, нежно обнимая руками шею друга. В этот момент дверь кафедры распахнулась, выпуская из своих недр «кучу задротов» первой группы и Уважаемого Профессора Че Хёнвона-щщи, сияющего улыбкой доброжелательной акулы. — Невероятно, Хван Хёнджин-щщи! — одарил он вниманием застывших студентов. — Непривычно видеть вас в роли человека прямоходящего. Сказать по правде, я уже начинал думать, что ваша стандартная комплектация — согнувшись на парте, с закрытыми глазами. Однако, почему ваши руки находятся в неподобающем приличному студенту уважаемого университета месте? Вся группа, с интересом наблюдающая за разговором, тут же перевела глаза на Минхо, видимо, собираясь выяснить, где же у него те самые неподобающие места. Хёнджин же мгновенно отступил от него на полтора метра и, судя по виду, вообще мечтал родиться безруким. — Дело в том, профессор, — промурлыкал со своего подоконника Минхо, — что мы с моим другом Хёнджином разыгрывали сценку из «Отелло», чтобы лучше настроиться на атмосферу зачета, ну и для общего настроения. Хёнджин мысленно вознёс хвалу небесам за то, что в друге все же проснулась совесть, и он решил прийти на помощь. Однако вселенная явно решила, что он как-то слишком хорошо живет, потому что профессор, улыбка которого стала еще шире, сделал приглашающий жест в сторону кафедры. — Похвальное рвение, Хёнджин-щщи! Видимо, Минхо-щщи оказывает на вас благотворное влияние. Что ж, лучше поздно, чем никогда. Возможно, вы пожелаете ответить первым, пока атмосфера все еще свежа в памяти? Обсудим с вами «Отелло». Вы знаете, так трудно найти собеседника, который действительно разбирается в материале! Минхо-щщи, окажете другу моральную поддержку? Под смешки группы, оба «добровольца»: Хёнджин, уныло шаркающий ногами, будто его гнали на плаху, и Минхо, как обычно, чрезвычайно довольный собой, проследовали за профессором в кабинет. Зловеще хлопнула дверь, и в коридоре воцарилась тишина. Спустя мгновение, голос «того тайского придурка» пробормотал: «Ну ведь точно спит с профессором, и как с ним теперь пиздиться?..».

***

В то время, пока Хёнджин предавался страданиям средневековым и собственным, а Чан с Уджином переживали за судьбу Тарани и Корнелии, Джисон второй раз за день объяснял свою запутанную ситуацию личной жизни. На этот раз – Чанбину. - Если честно, звучит как запутанная ситуация отсутствия личной жизни, но это мы пока опустим. Ты лучше объясни, почему ты к нему даже не подошел. Мало ли, может чувак тоже офонарел с твоей красоты неземной… или, что вероятнее, с того кошмара, который ты называешь носками. Взял бы, тряхнул хорошенечко, а лучше сразу взять за уши, и навести точно себе на лицо, как перископ. Глядишь, и разговор бы завязался. Джисон внимательно и долго посмотрел в прекрасные глаза Чанбина, а затем молча указал ему дорогу в окно. Тот не впечатлился, поэтому пояснять вербально все же пришлось: - Да я сначала застыл, как вкопанный, а потом попытался встать и пойти разбираться, но у меня с колен тетрадка с лирикой и ручка повалились, а пока я пытался в давке автобуса выудить их обратно и не умереть под копытами, он вышел, наверное, потому что найти я его уже не смог, - обиженно вздохнул он. - Поэтому ты забыл, куда ехал и пошел к Чан-хёну жаловаться. - Поэтому я забыл, куда ехал, и пошел к Чан-хёну жаловаться. Но он с Уджином Чародеек смотрит. - Еще один завоеватель мужских сердец, - заржал Чанбин. – Вам можно просто клуб романтичных неудачников устраивать, и обсуждать какой красавчик прокатил вас сегодня. Так и представляю: «Тема дня: стоит ли рассказывать на первом свидании, что Калеб и Корнелия должны были остаться вместе? Слово знатокам». Он попытался сказать еще что-то, но поперхнулся хохотом, и с трудом не сполз со стула на пол. Джисон попытался пнуть его под коленку, но не достал ногой с дивана, и решил атаковать морально: - Ну, знаешь ли, хён... – задушевно начал он, -…у всех свои половые трудности. Мы свои проблемы хотя бы обсудить сможем, а твоя блондинка уже научилась пробел на корейской клавиатуре находить? Настала очередь Чанбина оскорбленно пыхтеть и метать глазами молнии. - Феликс старается! Он вчера сам для нас в макдаке заказывал. Когда разучим «Чанбинни-хён, саранхэ», в принципе, для комфортной жизни в Корее знаний ему хватит, - самодовольно заявил он, и показал Джисону язык. – Не твой соулмейт, вот и бесишься. Что ты там про лирику говорил? Демонстрируй. Поняв, что разговор закончен, Джисон со вздохом полез в свою бездонную сумку за потертой общей тетрадкой. Неизвестно когда оказавшийся рядом Чанбин с ловкостью обезьянки выхватил ее у него из рук, быстро пролистал, и недоуменно уставился на ряды чисел и знаков. - Это что еще за наскальная живопись? – на Джисона снова смотрели как на таракана и такое отношение его знатно подзадолбало. - Отдай, хён, это не та тетрадка, эта - по математике. Он забрал тетрадь у Чанбина, небрежно закинул ее обратно на дно сумки и по локоть зарылся в поисках искомой, со стихами. - Математика? С каких пор? – весело поинтересовался тот. – Утконос в зоопарке больше математики знает, чем ты. На удар второй тетрадкой по голове хён не обиделся, а при взгляде на текст у него стало выражение лица, которое Джисон знал, как «Полетели, девочки», и означало оно – работать сейчас будет интересно. - Это ты после недовстречи своей в автобусе написал? – отвлеченно пробормотал Чанбин, пробегая взглядом по строчкам. – Неплохо, неплохо. Точно лучше, чем про козы и розы. Смотри, вот тут лучше будет, если… Под увлеченное бормотание хёна Джисон позволил себе отвлечься от проблем и погрузиться в работу. В конце концов, без соулмейта он жил девятнадцать лет, а без музыки – ни секунды.