Душа Дракона

Гладкие блестящие валуны под ногами: босыми, парящими удивительным образом над землей, проявились перед глазами из раскосого каплями, слабеющего шепотом ливня. Клонит в сон, кажется, там единственное спасение от настолько немыслимой боли в голове. Ей бы сейчас так хотелось разорвать бечевки сосудов где-то в черепе, хотя бы стянуть их в узлы, чтоб укротить, изгнать беспредельное страдание из-под рыжих волос, которые закрывают расплывчатую картину истлевшего города на воде, воде, что жжет глаза, в момент, когда ветер длинными прядями щекочет голую грудь и плечи. Дым, словно вытягиваясь болезненно из охваченного огнем разума, стелется по озаренному днем озеру, нависает над отражениями развалин домов и свай разрушенных причалов, окутывает силуэты людей, что плещутся в воде, вытаскивая из нее какие-то мешки и обломки. – Боль пройдет. Нужен отдых. Сон. Нет оснований расстраиваться. Хоть ты и не совершенна. Ей хочется согласно хмыкнуть, обронить хотя бы слово на эту дикую, непонятную, взявшуюся из пустоты страданий в голове фразу, но столько скапливающейся из ниоткуда боли во всем теле, и, кажется, даже мысли доставляют нещадные мучения, рвут в клочья детали яви, запрещая существовать в ней. Глазами невыносимо видеть, они, пытая и мучая, словно озираются взглядом собственной жизни, выхватывая издали или совсем близко неимоверное число наполненных смыслом фрагментов, красок, невиданных оттенков, снова и снова затапливая сознание материей для сна. Она видит все, открыв зелень глаз лишь пару раз на секунды: как мотылек перед ней тотчас сгорает вспышкой, стылое озеро, которое зовет окунуться, избавиться от дикого жара в раскаленных удивительной новизной ощущений конечностях, каменистый берег, ласкаемый каскадами волн, зовущий опустится на него, ощутить, в конце концов, громоздкость плоти. – Мы должны уйти с берега. Послушай. Здесь нам небезопасно, слишком слаба. У тебя ведь нет желания унести из этого мира еще несколько бестолковых жизней? Ну же. Опустись к земле, соберись. – Я… Пламя изо рта, с первым вымученным из пересохшего горла хрипом обдает раздраженное стянутой кожей лицо подобно боли, коптящей внутренности, бьет в глаза, но приказ неизвестного голоса она выполняет покорно и четко, врезаясь горячими коленями в шипящие выпаривающейся ими моросью мелкие камешки. Ей ощутимо даже, как щеки накрывает более густой пар от подступившей к ней робкой волны, которая, зафыркав брызгами жара, оседает на животе и в паху, уползает прочь и вновь бьется о ноги, настойчиво пузырясь кипятком. – Не стоит произносить слова вслух, иначе сойдешь за умалишенную. Мне вполне удобно будет общаться с тобой мысленно. А главное достоинство данного способа – никто не услышит и не узнает! – Что я… – Опять говоришь сама с собой? Не будь тщедушной тварью. Ползи в сторону перелеска. Все вопросы потом. Мы же не хотим, чтоб все мои… ну ладно, наши, наши усилия были зря? – Кто ты… Что я такое? Молчание. Ветер треплет волосы, дотрагивается до разгоряченной кожи, мгновенно теплея и покидая прохладной. Может, это он вдруг снова подымает ее над землей, будто саму собой отбрасывает в сторону, кубарем обрекая скатиться в овраг. До нее доносится негромкий треск веток, всполохи огня, неизменно знакомого, пришедшего из полузабытого, но настоящего сна. Они осыпаются на нее согревающими ласковыми перьями, накрывают теньком, прижимая к приятному холоду жесткой тверди. – Спи. И вокруг воцаряется тьма, озаряющаяся бликами света, золотом, что окольцовывает ее в мутной пузырящейся мгле жемчужных звезд. Жарко, дыхание, не одно, чувствует она, как вместе с кем-то вбирает воздух наедине, барахтаясь пустотой сплетающихся мыслей в кругу дрожащих светом огней. Ее поглаживают раскаленные металлические фрагменты незримого спутника, что янтарными глазами наблюдает за ней отовсюду. Два голоса нагоняют ее эхом в полутьме, туманными смерчами вырастая в смазанные косыми чертами, словно ливнем, силуэты. – Бедное дитя. И о чем они вопрошают? – Они. Неудивительно, но о семье. – Все уже здесь? Спаслись? – Ждут. – И это все? – Почему так? О нас. Мать, отец. Ее город. – И ты сделал это для нее? Или для нас? Для себя? – И для него. Я не прав? Но я не мог иначе. – Ты верен себе. Что ж. Это так присуще душам – очеловечивать, привязываться… любить. Невероятна мощь музыки Единого… Грустно. Образы блекнут, почти не мерцают, меняясь сумбурными плеядами. Еще глубже, еще приятнее, так желанно забыться, не быть этими мыслями, что словно бы принадлежат не только ей. – Просыпайся. Надо проснуться. Пламя внутри тебя уже бесчинствует. Но мне приятно, что ты любишь дремать так же долго, как и я. Одиночество обволакивает, оно – вечность. Я совершил верный выбор. – Одиночество обволакивает… и топит, на самом дне. – Рожденный на дне не боится утонуть. Снизошла до философии? Нехотя открывая глаза, обронив пару мыслей не вслух, она пугается мгновенными ответами на них, ведь те не собственные, инакомысленные, выталкивают из лабиринтов сновидений, которые так не хотелось оставлять, а продолжать строить дальше, но от солнца приходится все же зажмуриться, озираясь в поисках обладателя голоса. Садясь, сбрасывает увядшие ветви, что в большинстве своем подозрительно сожжены. В ягодицы колют камни и шишки, почерневшие золой, ее удивительно острому для нее самой зрению попадаются обугленные насекомые, диковинно и до жути безобразно ссохшиеся тушки нескольких птиц. Вокруг словно кострище разводили, а она была его сердцевиной, главной жертвой пламени. В голову пробиваются мысли о том, сколько же она проспала, что произошло с ней тут. Может, это… – Успокойся, ты и так мешаешь думать. Поверь мне на слово – ты вполне жива. Слишком жива, я бы даже сказал. Я насчитал за твоими веками восемь рассветов. Значит, где-то неделя. Значит это только то, что нам нужно торопиться. – Не понимаю. Как и ты? Дремать? Торопиться? Что-то в моей голове? Это сон? Куда… – Я обещал, что вопросы потом, но не обещал на них ответить. – Где ты? Я не… – И не увидишь. Вставай. Да – можешь считать это он. Сон смертной, что стала больше, чем смертной! Человека, который отныне больше, чем человек! Чувствуешь, как он течет по венам? Твой сон. Наполняя реальность! Поднимайся и радуйся новому дню, испаряя воду и нагревая землю. – Замолчи! Это не я… – У тебя до того, как я спас не самую… притязательную душу и тело, всегда имелась привычка искать ошибку в себе? – Скорее, находить ее, чтобы исправить. Все воспитанные люди делают так. – Смертные такие… готовые полюбить за миг навечно и сдающиеся кровожадной пасти, что сожрет их при первой возможности. – На что ты намекаешь? Что ты, я, ты и я, что это… моя вина? – Это загадка! Я люблю загадки! А ты? Чувствую мысленно, что не очень. А если я скажу, что это сделала ты? Видишь? Развалины города на озере вдалеке. Может, и это твоих рук дело? Ей кажется знакомой эта картина. Да, только дыма над скелетами домов нет, ближайшие накрыты широкими, зелеными, скудно защищающими от легкого дождя материями вместо сорванных крыш, да два рыбака сидят рядом на пристани, опустив ноги в воду. – Нет. Это невозможно. Я не могла, не поступила бы так. Уверена, если я пойду туда… – Тебя убьют. Глупое создание. Слабохарактерное существо, нет смысла дерзить, может, превосходящему по разуму. Просто слушай меня. Те, кто сделал это, должны заплатить за все? Они нарушили… твой покой, ворвались в твой дом. Взгляни! Внимательней вглядись в то, что когда-то было родным тебе городом. Теперь там одни руины! Как и в памяти. Ты помнишь, что случилось? Нет! Наказание им должно быть суровым, и я призван помочь тебе! – Я помню пожар. Я… Почему я должна верить тебе? Может, ты даже не существуешь, ты – воспаленное воображение потерянного рассудка? – Тогда тем более это доказательство! Их вины и праведной кары, что уготована для них нами. Они ее заслуживают. Ты потеряла все! Теперь их черед подвергнуться той же участи. – Если ты… моя… совесть… Я не помню ничего из прошлого, если все, что ты говоришь, правда, тогда докажи это – назови мое имя. Голос замолчал, будто вместе с ней заметив, как к ним неожиданно подкрался закат. Но она чувствовала что-то, что в ее разуме ищет и не может найти потерянную деталь, о которой заикнулась, спросила... У кого? У самой себя? Эти мысли пугали не на шутку, будучи открытыми настежь окнами для прятавшейся в сознании неизведанной силы. Внезапно пришла догадка, что мысли, если и внушают страх, то больше не вызывают боль. Как было в том, последнем уцелевшем воспоминании, где на воде дымился город, где ее кто-то жестоко бросал о землю, где слышались голоса. Ее город? Чьи голоса? Наверное, он прав, ликующий нездоровым интересом к загадкам, копошащимся в ее голове. Она права. Ведь что такое голос, теплящийся в сознании, если не голос разума. Поврежденного разума. Но собственного. Это все показалось ей вполне логичным, и пусть память мертва, прошлое пусто. Она жива. Наскоро вернувшись к берегу озера, она искупалась в нем, не в состоянии объяснить, почему отражения в гладком зеркале воды так удивляют ее рыжими волосами, зелеными глазами, искрящимися веснушками. Мокрая, выйдя на теплые от закатного солнца камни, осматривая странную отметину, будто металлическое родимое пятно, ужасно зудящее на правой ладони, собравшись расчесать спутавшиеся сырые волосы хотя бы пальцами, она не справилась с собой и осторожно заговорила с предполагаемой частью искалеченного разума: – Ты еще здесь? Ты тоже не помнишь мое имя? – Помню. Это не так легко, как кажется. Существовать вот так, спустя столько… времени. Находить свое, потерянное… в чужих мыслях. – Вот так? – Паразитом. – Так ты что, не… Ее обдало горячим с головы до пят, впрыснулось в мышцы необузданной мощью знакомое по последнему воспоминанию ощущение и подняло над берегом. Высушивающий рыжие пряди, вспыхнувший от их корней огонь принялся трепетать ими в воздухе легкостью, будто сам стал подобен им грацией и красотой. По голым рукам, ногам и бедрам заструились сизые волны пламени, испаряя капли озерной воды, согревая кожу, выжигая малейшие частицы грязи, когда изо рта вырвался сноп искр, счищая налет с белоснежных зубов в пепел. – Всему свое время. Я обещаю, что ты ни в чем не будешь нуждаться, я научу всему, что знаю, подарю в наследство всю переданную этому слабому телу силу. Но ты должна слушаться меня беспрекословно. Повернись влево, да. Это Одинокая Гора. Мы должны спешить именно туда, чтобы отомстить за все, что с нами совершили. С тобой и мной. Я ощущаю взаимность мысли в непроизнесенном тобой ответе. Теперь мы едины. Лети же. – Я монстр? Она как будто знала, что этот вопрос удивит его, но не могла не произнести терзающую ее мысль, подписав себе приговор, смирившись с тем, что собой представляет, и почувствовав странное родство помыслов от вызванных эмоций. – Да. Ты монстр. Мой. Теперь такой, каким был я когда-то. Все проходит, и это пройдет, наслаждайся силой великого воина и его услужливостью. Обычно я не щадил таких, как ты, теней из сновидений, прокрадывающихся в мой дом, мимо, но тебя заметил. Вы бы назвали это судьбой? Люди. Сложив руки на груди, воспламеняя под собой землю до черной чешуи, она лишь украдкой улыбнулась злобе в ее разуме, неизвестно откуда вдруг всколыхнувшейся в сознании, и двинулась парением вперед, к снежной шапке возвышающейся вдалеке вершины. Часто он заставлял ее останавливаться, спать по несколько дней кряду, хотя та совершенно серьезно уговаривала его, что силы становится лишь только больше, не меньше. Но он был непреклонен, отвечал, что ее тело слишком хрупко для подобного дара, что оно должно привыкнуть, насытится им, впитать его в каждую клеточку организма, сроднится с ним жизнью, не приспособленной его создателем для человека. Иногда ее тошнило и даже рвало, поначалу настигали нещадные головные боли, но и того, и другого становилось все меньше и меньше. – Твое тело перестраивается. Я… не знаю, не помню, но от этого делаю вывод, что все же стоит не особо торопиться привести наш договор в исполнение… смертная. – Смертная… Знаешь… Я… Если не скажешь мне прямо сейчас, что ты такое, я просто сяду тут и не сдвинусь с места. Так и сдохнем оба из-за твоей глупости. – Отнюдь. Моя глупость здесь придется не к месту. Но ты заставляешь признавать ее существование в недавнем прошлом столь дерзкими словами смертной. – Смертной!!! Ты не даешь мне покоя. Странные мысли, речи, силы. Почему скрываешь истинную натуру? Не боишься, что не успеем туда, к проклятой тобой горе? По какой, скажи, причине ты решил, что мы еще не опоздали? – Разницы нет. Спешить нам некуда теперь при любом исходе событий. Мы… ты найдешь каждого из них, скройся эти насекомые хоть в самых глубоких пещерах Эребора или за белыми стенами Минас-Тирита. – Эребор? Минас-Тирит? – Остынь. Именно поэтому тебе не стоит знать многого. Большинство из того, что ты слышишь – лишь неуемное желание мести. Нашей общей. Но ты заставляешь меня сомневаться жаром мыслей. – Иногда ты такой… говоришь вовсе не как человек. Словно и не был им никогда. Ты тоже все забыл? – Я… Это тело чуждо мне. Но удивительно приятно. Разум твой молод и не обременен столетиями жизни. Я создан не для добра, но ты… что-то меняешь… – Кто твой создатель? Засыпая в очередной раз, нагая, обняв нагретый ею камень, она наблюдала, как в ночи догорают кости и плоть пойманного пламенем оленя, изжаренного до хрустящей корочки. Ее ли это пламя? Станет когда-нибудь родным? Она сомневалась, но не могла ничего вспомнить, как ни пыталась. – Тебе нужно будет остерегаться людей, эльфов, любых живых существ, что способны распознать в тебе угрозу. Они расправятся с тобой. Поверь! Решат, что ты виновна во всем. Тем более после нашей… мести. Так что не вздумай искать их помощи, даже заговорить не ищи способа. Только все испортишь. – Как же мне жить дальше? Ты… покинешь меня? – Мне не известны все ответы. Но ничто не помешает дожить тебе свою жалк… остливую жизнь. Для этого я передал тебе все: никогда ты не замерзнешь, не проголодаешься, не устанешь. Найди укромный край мира и состарься там все так же голой, прекрасной и… глупой.. Ведь даже в одежде тебе не будет нужды. – Одна? – Ты боишься? – Я хотела бы, чтоб ты остался со мной. – Ты не знаешь, о чем просишь. – Это отказ? Пролетели недели, и она все больше удивлялась тому, что чувствовала пленницей на воле к узнику, разговаривающему с ней будто из глубин сердца, что веселил и оберегал, но был скрытен, суров и утонченно-жесток. Его злоба, поначалу застилавшая разум, истаивала в привязанность и доброту, перерождалась в то, о чем она не могла раньше и помыслить. Близкое, неожиданно ставшее родным тепло, где-то стерегущее ее душу, калачиком свернувшись у самых ее недр, трепещущее и пугающе быстро, казалось, угасающее. – Будь внимательней, вы, люди, такие бестолковые, только на еду и годились… – Что ты пробубнил, извини, я не расслышала? В горле противное ощущение от огня, будто земли наглоталась. И в переносице непереносимый запах после него. – Оговорился мысленно. На лету обучились сфере, точнее. Да, человеческое тело далеко не идеальный вариант для такой мощи. Продолжим. Теперь ты должна научиться восстанавливать ее пламенем. – Восстанавливать? Зачем? – Считаешь, мои убийцы, как и твоих родителей, загадки будут нам загадывать? Ну ты… недалекая еще больше, если так. Это оружие, а каждое оружие нужно… Голос в голове затих, задумавшись, и ей вдруг так захотелось обратить его внимание на алое солнце на горизонте, на теплую морось с чудно-безоблачного сизого неба, промолчать, но мысленно донести приятность нахождения с ним так рядом и свой вариант незаконченного предложения. Но он перебил ее, как только она разомкнула пухлые губы. – Нет! Нет, ты не то подумала. Перековывать! – Читать мысли без спросу – признак неуважения. – Ой, не начинай, а? Много ты знаешь, человек. Тем более твои – словно перистые облака на ясном небе. – Теплые и светлые? – Легко различимые в полете, разрозненные и бессмысленные! Становилось прохладнее, им начали встречаться нередкий снег, истаявший в месиво грязи, растения с опавшими листьями и ветками, погожих дней приходилось все меньше и меньше. Ей даже стало казаться, что большинство из них она проспала друг за другом, лишь только он будил ее, заспанную и потерявшую бдительность от голода, новыми причудами знаний о своем даре. – Пламя драк… мрака несет смерть, но оно и жизнь, запомни – темная магия по природе, но от того не менее красивая и могущественная… каким был когда-то я. И теперь это пламя в тебе, зиждется в легких, наполняет мышцы и мысли. Посмеешь неосторожно обращаться с ним, и оно сожжет твою плоть мигом. Ты, благодаря малому размерами телу, способна облекать его в различные формы: сферы, лезвия, вихри. Не полноценно физические, конечно, однако смертоносные и намного более эффективные, как мне думается. И это поможет нам отомстить. Ей было жалко своих жертв, да и голод напоминал о себе не слишком рьяно, являясь скорее поводом, чем причиной. Тогда и в следующие моменты охоты она ела всего ничего, но иногда контролировать огонь внутри ей было все сложнее и сложнее, вплоть до невозможности остановить неизбежность разрушений вокруг. В такие минуты он смеялся над ней, как в первый раз, когда она, решив с его подачи укрыться под кронами Лихолесья на окраине темнеющей растительностью полосы, ненароком сожгла в том месте все заросли до обуглившейся поляны, торопливо улетая и оставляя за собой все ту же черную тропу. Частенько ей были ощутимы его попытки оттолкнуть непривычное тело, что явно раздражало, а ее мысли острыми копьями ранили что-то в основе сознания рядом, которым он никогда не знал ничего подобного, никогда не чувствовал, и которым поддавался все больше и желаннее. – Ты спрашивала о нем. Я вспомнил немного. Создатель? Нет. Лишь ремесленник, пытавшийся неумело подражать, склонный к разрушению, даже когда решался вдохнуть жизнь. Тебе не стоит знать о нем ничего, ибо он изгнан, и только тень его простирается на границах безвременья. – Значит, у тебя была семья? – Нет. Я все долгие века был одинок. Мне не нужна семья. Не нужен был никто. Я получал все, что хотел, сжигая тех, кто вставал на пути, заживо, но совсем не потому, что хотел их смерти – просто это закон природы: сильный пожирает слабого с целью насытиться. Таков этот мир, созданный подобным изначально. – Меня постигнет та же участь? Ведь так? – Набирайся сил. Спи. Исполинская Одинокая Гора белесым покровом снега искрилась в ночи перед ее закрывающимися глазами. Через пару-тройку дней они настигнут тех, кто лишил ее прошлого, тех, кто разрушил ее, по его словам, город. И пусть она все еще не помнила ничего о том, что произошло. Его забота о ней и уроки управлять силой, подаренной им, в чем она уже не сомневалась, ведь он знал об этой магии все, подталкивали исполнить предначертанное всегда находившимися рядом, ставшими не чуждыми со временем, размышлениями. И она была теперь в силах отплатить. Только еще немного сна. Вместе с ним. В единой дымке грез, в которой он приходил к ней, необъятно-чудаковатый, позолоченный, стройно-долговязый и жаркий, шептавшийся так близко, словно в губы, обнимающий пламенем, и они раскрашивали, создавая только их новый мир вместе, забывая о мутной реальности раскидистыми посеребренными листвой деревьями, архипелагами изумрудных травой островов с перламутровым нежным песком, по которому катились плоды каштанового цвета, оставлявшие дорожки будто локонов волос под распустившимися цветами трепещущих ветвей, словно от взмахов крыльев у становившейся все чище и приятнее глади озера сновидений. – Я вспомнил. Я вспомнил, как тебя зовут! Она улыбнулась в ответ, чувствуя, как горящие ветки единственного найденного в окружавшей ее каменистой пустоши дерева снова валятся на нее теплым одеялом. – Лиа.