Душа Дракона

– Когда один. Навечно. Одиночество просачивается в вены, бьется пустым сердцем и только время живо. Монстр, Лиа, оружие смерти, я, что мог тогда, казалось, дотронуться до него, ощутить и устрашиться необъятности, бесконечности. Вдыхать этот яд жизни. Неважно – смертен или нет, он отравит разум и ранит… душу? Я благодарю тебя за то, что хочу впервые верить в ее существование. Но… – Я с тобой. Тебе больше не нужно его бояться, время ведь наш друг? Отныне. Стирая очередную кровь из-под носа и смывая ту с рук в ночной воде небольшой речушки рядом с глубоким ущельем, уходившим в сторону от Лихолесья, у которой она с братьями остановилась на ночлег, очередной ловкий трюк, скрывший от Смауга неверие в свои же собственные слова, удается ей. Но сердце ее чувствует драконью тревогу, что им обоим не избежать суровой правды под косыми прозрачными нитями редкого дождя, вплетающегося в картину мира. – Время лечит все раны? Так говорите вы? Люди. – Да. Но, боюсь, увы, это не так. Оно лишь примиряет и… влюбляет. – Значит, есть надежда? Для тебя? – Для нас, Смауг. Значит, есть любовь и мечта. Иначе что такое примирение, если не они. Братья живы. Я. Ты. Возможно, в других вселенных все не так. Думать об этом… – … значит надеяться? И любить? Неужели я понимаю твою человеческую природу. Ты так хотела жить счастливо и беззаботно. Смогу ли я? Впишусь ли в прекрасное людской мечты? Всегда видящий другую сторону, тот, что будет показывать тебе ее неосознанно, не со зла, но во всех деталях. По-другому я не умею. Я – обитающий на ее просторах. Во тьме. Я и есть она. – Я смогу, дракон. Я сумею. Верю, что мы… что все не напрасно. – Я… люблю… когда ты видишь белое там, где я высматриваю черное. Люблю… то, как ты грезишь о будущем, когда меня пытает забытое прошлое. Я – раб настоящего. И оно должно поглотить бессмысленность моего существования без остатка. Даже тени памяти в сердце и твоих глазах. Это тупик, Лиа. Для нас двоих, если не отступишься. – Я все уже решила. Ты знаешь. Узнаешь. Под тихое щебетание воды, что парой ручьев срывалась узкими потоками в разверзнутую давним землетрясением бездну, расставаясь с речкой, которая чудом огибала провал, она удивилась блеску красного камня в кольце, которое дракон называл Нарья. Быстрым движением, словно подталкивая к разговору о драгоценности, женские пальцы стали играть с ним, переодевая с руки на руку. – Я не рассказывал тебе? Четыре гномьих кольца погибли в огне драконов. – А я все ждала, когда ты сам начнешь… Постой! Значит, их ковали тоже эльфы? Я могу их сжечь? А Единое? – Лиа… Нарья, оно под его властью, все они… Над Единым ты… Он не успел остановить ее мысли, быстрые блеском струй, падающих с обрыва поодаль, что заставили ее вытолкнуть вспыхнувшее письменами по ободку кольцо из серебра ладони и поджечь его на ней тотчас. – … не властна. Уничтожить эльфийские можешь. Но постой. Я вижу, о чем ты думаешь! – Какой от них прок тогда? Зачем оно нам? Эльфийское? И какой огонь способен уничтожить Единое? – Только пламя, сковавшее его изначально… Отпусти эти мысли. Подумай вот о чем. А что, если нам направить силу кольца Гэндальфа другим путем, потоком, как эта река? Полностью изменить ее русло не под силу никому, но создать пару ручьев в нужную сторону?! – В обрыв? – ей слабо удалось понять, о чем думал дракон, и это расстраивало. – В будущее, Лиа! Ты не думала, почему обладающие магией скрывают ее от смертных? Они боятся того, что свобода воли воспротивится и свершит над ними свой суд? – Лиа! Мы ложимся с Кили! Не уснешь, честно расскажу тебе завтра ту историю про яблоки на рынке в Синих Горах, – ладонь старшего легла на ее плечо, проводя вдруг явную параллель между помыслами дракона и стоявшим рядом гномом. – Да, да! Спасибо, Фили, так и думала что вы во мне не сомневаетесь. – Ой, да не расстраивайся. Вон Кили часто засыпает, и ничего. Ненадолго можно же? – Ты чего мелешь? Ничего я не засыпаю. По себе других не судят. Не слушай его. Устал старшой за день – чушь несет какую-то, – рука старшего покинула ее своим теплом, но, наконец осмыслив подсказанное Смаугом, она перехватила сильное запястье. – Фили! Стой. Подойди. Я хочу… Мы. Кое-что вверить тебе. Оно должно помочь исполнить слова клятвы перед нами. Это знак нашей веры и доверия вам обоим. Надень и… – Лиа… ты что… я не знаю… Никогда не верил ни во что подобное. Как? Извини, но я к этой эльфийской гадости не притронусь, – он уверенно отстранился, раскрыв с неистовой искренностью и испугом серебро глаз и помотав усами и головой, когда девичьи руки потянули его назад. – Прошу, Фили. Ты доверяешь мне, а я тебе. Это дар, и мы должны использовать его. Надень и… подумай о хорошем, о самом дорогом. – Фили, ты спать идешь? Сколько можно там шушукаться? Мешаете уснуть! Кажется, само собой желтое металлом кольцо расширилось и проскользнуло по массивному гномьему пальцу, не повредив при этом оправу с красным рубином, под ворчание Кили. Взгляд Фили был направлен на брата, и по его лицу она могла бы с уверенностью сказать, что самое ценное есть в его жизни. На момент в ночном зеркале серебряных глаз вспыхнуло отражение огня у правой руки старшего, нагретые порывы ветра от надетого на нее кольца ударили косами-усами по щекам, когда кроткие женские пальцы отпустили мужское запястье. Он перевел взгляд на нее, потом на драгоценность, что раскаленным металлом шипела в ночи, не причиняя коже боли, тускнея, и озарился радостными, приносящими ей покой ямочками. – Теперь, Фили, по словам Смауга ты сможешь использовать его. Не сразу и совсем малую часть силы. Нужна практика. И запомни. Оно видно лишь обладателям подобных колец. Кили… можешь не говорить ему, если не хочешь и боишься, он не увидит. Это – наш с тобой секрет. Я верю тебе, а ты мне! Попробуешь почувствовать его магию? – Но… – Просто сконцентрируйся. Представь… словно что-то живое… мотылька. И отпусти его, щелкнув пальцами. Светловолосый гном поднял перед ней руку, заблестев луной в гранях рубина, массивные пальцы звонко соскочили друг с друга, уподобившись кремням и испустили сноп искр, на несколько секунд закружившихся в холодном ночном воздухе и столкнувшихся с редким каплями дождя. Быстрым движением она успела повернуть его испуганное лицо к ним, прикоснувшись ладонью к щеке, и разрозненный в песок огонь перед ними, собравшийся уже было погаснуть, на миг сжался в крылья и тельце крохотного мотылька, тут же истлев в темноте. От изумления и радости гном открыл рот, готовый что-то сказать или попросту закричать. – Иди спать. Завтра, Фили! – Так вот как Гэндальф творил свои фокусы… Она услышала прошептанную фразу, когда он в смятении уже отошел, отведя от нее взгляд и укрываясь одеялом у спины неразборчиво ворчащего брата. От потухшего пламени костра ее глаза медленно, но верно привыкли к темноте. Дракон молчал, задумчиво гоняя в тумане разума сказанное ею. Ночь давно уже не была перед изумрудным взором столь чистой и прозрачной небесами, отражаясь скоплениями звезд в зеркале словно застывшей воды. Несколько раз она, клюнув носом и борясь со сном, потрясла головой, взлохмачивая рыжие пряди, пытаясь отогнать усталость, но вот по краям от нее у берега послышался синхронный всплеск. Сложенные причудливо позолоченные вершины острых крыльев, съехав по земле, опустились в воду, спугнув звезды, что мигом сорвались с порябевшей глади тополиным пухом в небо, затягивающееся вдруг нежданными тучами. Сильные чешуйчатые руки, такие человеческие почти, обняли ее сзади нерушимым кольцом, теплая широкая грудь прижалась к спине, диковинное чертами лицо коснулось уха, выдыхая жар изо рта в правую щеку и у шеи, принося желанные поцелуи. Она так устала, как и он, так рада, как и он, быть сейчас вдвоем, разворачиваясь к нему с сомкнутыми еще веками, касаясь губами жесткого, ощетиненного пластинами чешуи подбородка, кладя голову на плечо. Столь человек, размерами и обликом, он, взяв ее на руки, ухватив под коленями и спиной, истовее сжимает предплечье, когда крылья брызгами бьют о воду удивительно быстро отдаляющимся звуком. Теплый ветер глухо хлещет порывами в уши, вместе с драконом пронизывая облака, остановившись полетом напротив луны. Только открыв глаза, она улыбается тучам, что бесконечным покровом над землей перед взором синеют, озаренные бледным светом. – Ты первая и последняя, кому я хотел бы подарить небо. Я так люблю… твои глаза… Сталкиваясь друг с другом мягкими пустыми телами, облака просвечиваются яркими огоньками внутри, словно взывая к дождю из звезд, что звучно опадает на распростертые крылья, сердцебиение взмахов которых говорит ей об искренности его слов. – Единственное, в чем я уверен – это ты. Лиа. Она оборачивается к нему, гладя плечи и шею, лобзая темное лицо, когда ярко-желтые глаза опускаются, застыдившись. – Я так не хотел бы причинить тебе боль ценой утраченной жизни… Но сделал это тогда… Искупления нет. Оно настигает нас. Ее ладони успокаивающе скользят по теплым ороговевшим узорам пластин на голове, задевая островерхие рваные уши, призывая поднять взгляд, и он повинуется, застенчиво и неуверенно улыбаясь огненным оскалом янтарных глаз и острых клыков. Поцелуями ступая по влажным от звезд впалым щекам вытянутого лица, ей удивительна их солоноватость. Девичьи пальцы принимаются играть с пропавшими почти пластинами рогов в момент, когда его лицо надламывается пополам, выпуская искры из трещины на лбу, которая расходится между кустистыми бровями, по правой щеке и хрустом по губам, останавливаясь на ямочке в подбородке. Сизое пламя вьется языками из раны, словно не причиняющей боли, а ветер тихо и смиренно уносит алые искры плоти из нее в сталкивающиеся вокруг иссиня-черные массы туч, что высвечиваются нутром от беззвучных всполохов грома и света. – Ты простишь, если я соглашусь? Предать тебя вновь, пойдя за тобой? К тебе. По доброй воле. Раскаты грома, тускло гремя, окружают их эхом, останавливая капли дождя вытянутыми сосульками, что разбиваются об их тела, рассыпаясь блестящим бисером и застывая вокруг. Белесые молнии, ломано строясь от самой земли, ветвистыми прядями топорщась, медлительно забираются под облака, во мрак небес, вибрируя в молчании воздуха. – Ты простишь? Одинокая слепящая белизной вспышки молния настигает его на миг, озаряя преображенную форму тела и лица, выталкивая желанное, ставшее близким к человеческому тело с душой, из ее объятий. – Ты… простишь меня? – Лиа! Лиа! Ты что, уснула? – яркость вспышки сменяется зеркалом ручья, когда голос младшего избавляет ее и дракона от причуды нового сна. – Извини, Кили. На мгновение всего! – Странные звуки. Не слышала? Будто кто… – Кили! Чуть не сорвавшись с шепота на крик, она, блеснув серебряной ладонью, протягивает руку в сторону спящего силуэта Фили, около которого уже высится фигура в темной мантии, чуть слышным скрежетом внимающая из рукава что-то железное по звуку. – Он убьет его! Фили! Фили! Проснись! Выигрывая пару мгновений и разбудив старшего, кареглазый устремляется к луку, наблюдая, как по изодранной черной материи стоявшего около брата заструилось, наконец, ее пламя, пока враг замешкался, отвлеченный поднятым шумом. – Его нельзя так отпускать! Он доложит, где мы… Веревка, Кили. Хватай конец. Ловко пригибаясь от ударов клинка объятой огнем фигуры, что слепо прорубает воздух и траву, косоусый вынимает веревку из сумки, кидая брату, с печалью глядя на свои мечи, пока силуэт в балахоне, спасаясь, предательски тушит огонь в реке совсем рядом с ней, глаза которой почти мерцают, меняя цвет с янтаря на зеленый и обратно. – Он идет к тебе, Лиа! Сожги его, Махала ради. Кили… Я не могу… Коренастое тело младшего с грохотом падает оземь, откинутое разбрызгивающим воду с рукава ударом руки, в момент, когда янтарь глаз повторно и бессменно полыхает драконьей силой с целью обдать назгула огнем. – У нас не выйдет, Фили, он весь в воде, я тоже не… – Беги, беги, Лиа! Тебе не справиться с ним… Он слишком силен. Беги! Поймав обеими руками устремленную к ней кисть с широким рукавом и кинжалом, ржавым, истлевшим металлом, направленным прямиком к ее сердцу, ей так хочется действовать по предложенному плану дракона, но слишком поздно. Сила кольценосца неумолима и не под стать девичьей, ослабленной телом и разумом. Она роняет ту упасть под неистовым напором на колени. Иссиня-черная сфера бликами металла, усталостью и свежей пыткой боли в голове колет засветом по глазам, срываясь с резного каменного утеса, выраженно угловатого, древнего красотой и узорами. – Почему эти двое? Таков вопрос? Каково им? – волокна реальности, сужаясь и расширяясь вновь, показывают дракону и ей забытое, укрывая от ужаса яви голосом старика. – Смауг… Смауг. Смауг!!! Ты видишь их? Слышишь голоса, тени? – Всегда видел. И я не узнаю их. Я не знаю. Может это… – … мои родители? Отец и мать? Я не помню. Я так хочу вспомнить! – Лиа! Лиа! Лиа! – он успокаивает ее, повторяя, произнося имя снова и снова, но на мир, пронизываемый иглами видения словно с изнанки, они продолжают завороженно смотреть, позабыв вовсе о клинке назгула, направленном в ее грудь, и прислушиваясь к фразе женщины в черном, пригибающейся вместе со стариком к полу и поднимающую ослепивший девичьи глаза шар. – Я знаю, зачем ты делаешь это, но неужели испытываешь жалость? – К ней? – Не только. – К нему? Каждый достоин любви, даже чудовище, рожденное во тьме, как он. Она – свет… – На миг?! Ей, как и Смаугу, удается почти различить, что поднимает пара, но зеркало ливня предательски густеет перед глазами и вот беспомощная, она, будто только проснувшись, наблюдает, как противник в балахоне будто бы обнюхивает ее руки, ощутив искомое, то, что ищет его хозяин. – Кили, лови! Держи свой конец веревки крепче, ясно? Будто последнюю порцию ужина! – Ты что задумал? Зачем обвязываешься? Он же ее сейчас… Фили!!! Светловолосая голова, издав громкий протяжный вопль, с разбегу врезается в живот высокой фигуры, толкая всем широким гномьим телом, в поясе крепко увязанным веревкой, к обрыву ущелья, и оба они пропадают в темноте, лишь громко скребясь по уступу своим существованием плетеной змеей материи, которая разматывается, ссыпая за ними разверзнутую дракой почву и камни. Не сразу осознавший задуманное старшим, Кили наскоро набрасывает ее петлями от ладони к согнутому локтю, ловя неожиданное молниеносное натяжение, сбивающее его с ног на бок и волокущее к краю пропасти. Рухнувшая ему на спину почти у самой кромки обрыва, она чудом останавливает падение тех, кто назвался ее защитниками. – Фили! Фили! Ты… – Фуххх! Пронесло! Беднягу об камни расшибло здорово, теперь не скоро кости соберет. – Хоть бы слово сказал… – Ну, так я сказал Кили, пока вы там по траве катались! Тяните уже обратно! До утра мне тут висеть? Озадаченное эхо напуганного голоса старшего привносит на их лица улыбки, хоть она и замечает израненные в кровь руки кареглазого, а тот алое, вновь брызнувшее из ее ноздрей, что знаменует новый приступ ударившей слабости по всему девичьему телу.