***
Тэхен уже полчаса как сидит посередине гардеробной и, следя за копающимися в груде вываленной одежды кошками, пытается выбрать наряд на предстоящую свадьбу Юнги. Тэсон, который заскочил на обед домой, лежит на кушетке рядом и листает журнал. — Я буду красивее жениха, с удовольствием испоганю Мин Юнги самый главный день его жизни, — тянется за близко лежащей блузкой Тэхен. — Надо еще освежить цвет волос, визажиста я уже забронировал. — Делать тебе нечего, — вздыхает Тэсон. — Тебя даже не приглашали. — Его дед пригласил отца, так что мне персональное приглашение не нужно, — хмыкает Тэхен и прислушивается к скрипу расходящихся в сторону ворот. — Отец так рано вернулся? — смотрит он на Тэсона, который, оглушенный внезапно ворвавшейся в открытые окна музыкой, роняет журнал и, подскочив на ноги, бежит к окну. Тэхен бежит за ним, и оба брата, прилипнув к стеклу, смотрят на подъехавший прямо к порогу дома черный ламборгини. — Небось, твой женишок? — усмехается Тэсон. — Невоспитанный урод, кто так к людям заезжает? — хватает в охапку котенка Тэхен и бежит к двери. Хосок выходит из автомобиля, снимает солнцезащитные очки и, потянувшись, двигается к лестницам. Через минуту альфа стоит в просторной гостиной Минсока и с интересом разглядывает интерьер, который моментально теряет все краски, стоит ему увидеть сбегающего вниз по лестнице омегу. — А может, мы спим? — еще с лестницы возмущается Тэхен и, преодолев последнюю ступеньку, спотыкаясь, бежит к нему. — Тебя правилам приличия не учили? — Ты ведь не спишь, — ухмыляется альфа, внимательно разглядывая остановившегося напротив парня. — А это кто? — косится на котенка в его руке. — Это Дос. Неважно, — отмахивается Тэхен, стараясь не смотреть на одетого в черную кожаную куртку с зачесанными назад волосами мужчину. Все-таки он красив, даже слишком. Тэхена злит, что ему приходится бороться с собой, лишь бы не рассматривать красивое лицо. — Зачем приехал? — Проезжал невдалеке, внезапно захотелось своего женишка увидеть, — делает к нему шаг Хосок и неожиданно для себя протягивает руку, чтобы убрать лезущую в глаза омеги прядку, но тот отступает. Хосок изначально относился к этому браку, как к бизнесу, и планировал увидеть омегу только на самой церемонии, но после встречи на приеме он постоянно о нем думает, и даже сегодня руки сами повернули руль к особняку Минсока. Парень его определенно притягивает, но Хосок привык, что стоит утолить голод и хочется попробовать новое. Так и с этим будет, а пока можно и потакать своим желаниям. — Я не собираюсь с тобой спорить или что-то доказывать, все равно все будет по-моему, — задирает подбородок Тэхен. — Конечно, все, как ты хочешь, — с издевкой тянет Хосок. — Кстати, я хотел спросить, ты собираешься на свадьбу внука Абеля? — Собираюсь. — Придется тебя расстроить, — кривит рот Хосок. — Ты на свадьбу не пойдешь. — Это еще почему? — задыхается от возмущения омега. — Потому что ты возомнил, что можешь мне указывать? — Это была просьба. — Не тебе решать, куда мне идти! — Ты на свадьбу не пойдешь, — повторяет со сталью в голосе альфа, который уже сейчас знает, что эта свадьба попадет в историю Кальдрона как «кровавая». — Я тебе категорически запрещаю там появляться, и ты можешь хоть известись, но последнее слово останется за мной. Потом можешь ходить хоть на все свадьбы полуострова, на эту не пойдёшь. — Охрана! — кричит побагровевший от ярости Тэхен, а Хосок улыбается, своей улыбкой чуть ли не до истерики его доводит. Тэхену хочется вцепиться ему в лицо, стереть эту самодовольную ухмылку и выставить из дома нахала, который считает, что он способен загнать омегу в рамки, сделать то, чего даже Минсок не смог. Тэхен повторяет призыв, но к нему не подходит ни один альфа из тех, кто стоит у двери. Хосок отвлекается на трущуюся о его ноги кошку и, нагнувшись, поднимает ее на руки. — Поставь Уно на место и убирайся из моего дома, — еле контролирует свой голос взбесившийся омега. — Своего тигра тогда я назову Трес, — подмигивает ему альфа, которого откровенно забавляет ярость парня. — У тебя есть тигр? — вмиг забывает про свое возмущение омега и с подозрением смотрит на него. — Да, он со мной катается, в авто сидит, хочешь покажу? — предлагает Хосок. — Ты что, живодер? Почему животное мучаешь? — быстрыми шагами идет к выходу Тэхен, а Хосок следует за ним. — Покажи, — доходит до ламборгини омега и останавливается. — Прямо здесь? — щурит глаза альфа и облизывает верхнюю губу. — Пошел вон из моего дома! — кричит Тэхен и бежит домой. Хосок провожает его взглядом, улыбается проходящему мимо Оливеру и поднимает дверцу автомобиля. Хосок сомневается, что Тэхен его послушает, поэтому по дороге в Ракун звонит Минсоку, и тот обещает, что на свадьбу пойдет он один, чтобы не вызвать подозрений у Абеля, и просидит не больше часа.***
День свадьбы должен был быть одним из самых счастливых дней для Юнги, об этом, во всяком случае, говорят все вокруг, это постоянно повторяет папа, но только внутри у омеги ни намека на счастье. Он, вроде, все успел, все сделал, по несколько раз списки гостей проверил, и сейчас его отделяет от новой жизни буквально час, но вместо предвкушения в Юнги клокочет обида на судьбу, он на алтарь, как на эшафот, смотрит. Он стоит перед огромными французскими окнами особняка деда, наблюдает за приготовлениями на лужайке и с любимым прощается. Столько лет терпения, деспотизма, испытаний, страха, что он из рук Абеля не выберется, и вот он стоит в шаге от своей главной цели, а на душе волки воют и ледяной ветер мертвые листья гоняет. Даже в этот день прошлое Юнги ни на миг не отпускает, а пресловутая надежда, как давно растаявшая свеча, ни светом не озаряет, ни окончательно не погаснет. Юнги не живет в сказке, и он это твердо знает, но от массивных ворот взгляд все равно не уводит. Он не придет, не ворвется сюда и не заберет домой брата, который огромный особняк своим домом так и не назвал. У Чонгука своя жизнь, заботы, омеги, ему не до оставившего его когда-то брата, который, уходя, сам же свое сердце вырвал, во дворе их дома похоронил. Юнги ведь был непробиваемым, маску на маске носил, а сейчас от мысли, что не пойти ему под венец с тем, кого он всем своим естеством любит, будто бы наизнанку вывернут, собраться не может. Он облизывает соленые губы и, прислонившись лбом к стеклу, прикрывает веки. Юнги никогда не узнает, каково это, вложить руку в ладонь любимого и вместе с ним поклясться в вечной любви, но то, что он всегда будет любить только одного альфу, не сомневается. Эрик отличный парень, он всегда рядом, он понимающий, он спас ему жизнь, пусть она была под риском из-за него же, у Юнги нет причин не хотеть связать с ним свою жизнь, кроме одной, — он его не любит. Он хочет верить словам папы, что со временем любовь придет, что, начиная жить вместе, люди часто влюбляются друг в друга, но не может, потому что это сработало бы, если бы у него внутри было пусто, а Юнги Чонгуком до краев заполнен. Его будущему мужу ни в одну трещину не просочиться, даже частичку его сердца не занять, ведь оно чуть ли не с рождения целиком и полностью принадлежит только одному человеку. Юнги грузил себя хлопотами, постоянно повторял себе, что брак с Эриком — возможность вырваться из-под оков Абеля, но сейчас, в момент, когда день свадьбы наступил, он все больше в пучине мыслей тонет, от своей любви к тому, кого хотел бы видеть своим мужем, задыхается. Если бы там снаружи, у алтаря, его ждал Чонгук, все было бы по-другому. Юнги даже не готовился толком, пусть и выполнял все нужные ритуалы перед свадьбой, ему бы расписаться и съехать, его больше ничего не интересует, только открывшиеся в самый неподходящий момент раны сильнее кровоточат, а запах железа, забившийся в нос, дышать не дает. «Я не первый и не последний, — успокаивает себя омега. — Сколько браков без любви, сколькие, как я, стояли у алтаря, а носили в себе другого, и я справлюсь, я смогу, у меня нет других вариантов», — повторяет и чувствует, как истерика подкатывает к горлу. Интересно, знает ли Чонгук о браке? Что он почувствовал? Почувствовал ли вообще? Потому что Юнги плачет, бегающие вокруг люди думают, от счастья и переживаний, а он с неразделенной любовью воюет, ладони к ушам прикладывает, терзающему его голосу зверя заткнуться приказывает. От Юнги до Чонгука расстояние не в километрах, а литрами крови измеряется, и Юнги уже обескровлен. Между ними стена безразличия и холода брата, и как бы он ни старался — в одиночку эту стену не пробил. Юнги пора смириться. Он свой выбор сделал. Он поднимает руки, помогает папе зафиксировать рукава надетого на белую кружевную блузку атласного пиджака и наколоть запонки из чистейших бриллиантовых камней. — Вам сюда нельзя, он не готов! — слышит омега возгласы прислуги и, обернувшись, видит идущего к нему жениха. — Всё нормально, — давит из себя улыбку Юнги и позволяет Эрику коснуться губами своей щеки. — Ты прекраснее всех на этой земле, — любуется омегой Эрик. — Ты чем-то озабочен? — обеспокоенно спрашивает Юнги, заметив тревожность и усталость своего альфы. — Даже в день моей свадьбы отец меня работой загрузил, — вздыхает Эрик. — Я прямо из офиса и до церемонии там буду, на границе с Обрадо что-то происходит, Муньес взволнован. Не буду тебя грузить в такой день, — еще раз поцеловав жениха, покидает комнату альфа. Юнги вновь поворачивается к окну и задумывается. Он не особо разбирается в делах семьи Эрика и не планирует лезть во всё это. Всё, чего он хочет, — спокойной, и главное, свободной от деспотизма своей семьи жизни. — Нет, нет, нет, — внезапно восклицает омега, увидев копошение во дворе, и подзывает прислугу. — Беги наружу и скажи им, чтобы убрали эти подсвечники со столов! Я просил с жемчужным отливом, а не белые! Это ведь огромная разница! — возмущается Юнги. — Найди мне срочно организатора. Разобравшись с декораторами и организатором свадьбы, Юнги распивает на пару с папой по бокалу шампанского и в очередной раз слушает его наставления. Клятва под ротондой, произнося которую, Юнги четыре раза запнулся, лужайка, усеянная белыми розами, живая музыка от лучших исполнителей страны, и столы, ломящиеся от обилия изысканных блюд, — украшают самую ожидаемую свадьбу города. Юнги рука об руку с Эриком ходит между столов, улыбается гостям, принимает поздравления. — Так мило с твоей стороны прийти, — фальшиво улыбается стоящему у бара Тэхену Юнги. Тэхен ослушался не только Хосока, но и отца. Вернувшийся после работы Минсок повторил слова альфы и заявил, что пойдет на свадьбу один и всего лишь на час. Минсок и Тэхен разминулись. Омега, который до этого просто хотел позлить своим присутствием Юнги, теперь хочет и Хосоку доказать, что ему никто не указ и он приказы не выполняет. — Я не мог пропустить эту клоунаду, — смеется ему в лицо Тэхен, а Юнги, отвернувшись, идет дальше. Уже давно за полночь, все гости, кроме членов семьи и самых близких, разошлись. Юнги в обнимку с Эриком посередине лужайки медленно двигаются под что-то ненавязчивое, льющееся из колонок, так как музыкантов тоже отправили по домам, как слышит суматоху со стороны двора. Юнги замечает, как нервно оглядывается в сторону двора охрана деда, а сам мужчина не успевает встать из-за стола, как на лужайку проходят несколько неизвестных альф, за которыми омега видит того, кого никогда больше не надеялся увидеть. Он смотрит прямо на него, прямо в него. Для Юнги все, что между ними, растворяется в воздухе, смазывается, он только его видит, к нему стремится. Один его взгляд, и кто-то невидимый рычаг дергает, врубает в Юнги свет, который слепит, счастьем его наполняет. Омега чувствует, как в нем заржавевшие, давно забытые механизмы, скрипя, заводятся, как там, где вечно эхом в ответ отдавало, наполнено, тепло, хорошо. Он все последние годы ради этого момента и жил, теперь от захлестнувшего счастья умирает — тому, кто каждый новый день без него и так умирал — это не страшно. Юнги словно прирос к земле, он на ногах стоит за счет обнимающего его Эрика и, не веря, смотрит на остановившегося в десяти шагах альфу. — Чонгук, — одними губами шепчет и, выбравшись из рук жениха, улыбаясь, делает шаг к брату. Чонгук изменился, возмужал, черты лица заострились, взамен его любимого худи дорогой костюм, горло альфы, кисти рук, — все покрыто татуировками, неизменным остались только глаза, пусть и мрак в них стал беспросветным. Юнги об этом не думает, он глохнет от счастливого визга своего зверя, мечтает к любимому прикоснуться. Чонгук оценивающим взглядом разглядывает омегу, жалеет, что Намджун сегодня отвечает за границы и не с ним, потому что только Волк способен усмирить его зверя, который мысленно грызет кости обнимающего Юнги Эрика. — Ты не пригласил меня на свадьбу, — щурит глаза альфа, впитывая в себя так долго ожидаемую улыбку, которая способна для него даже солнце затмить, — а я не мог пропустить такой важный день для моего брата. — Чонгук, я так рад тебя видеть, — срывается к нему с трудом справляющийся с обуревающими его эмоциями Юнги, но его перехватывает Илан, который, в отличие от своего сына, четко чувствует исходящую от альфы волнами угрозу. — Пусти, — злится на папу омега, который не понимает, почему все на лужайке замерли, и тянется к Чонгуку, пусть альфа к нему и шага не делает. — Как ты посмел заявиться сюда без предупреждения? Как ты так беспрепятственно до особняка дошел? — рычит на Чона Абель, и вокруг него собираются его солдаты. Юнги с трудом выбирается из рук папы, потому что обнять брата превращается в одержимость — не обнимет сейчас, и сердце остановится. Он ради этих объятий по утрам просыпался, как бы в отчаянии свою надежду ни топил, она все равно выплывала. От Чонгука веет могильным холодом, но сейчас омегу это не остановит, он повиснет на нем и своим теплом растопит ледяное сердце и вызовет улыбку на его губах. — Я решил сделать вам сюрприз, твоего босса навестил, — цокает языком Чонгук, смотря на противника. — Мои люди позаботились о том, чтобы сюрприз удался, поэтому до тебя ничего и не дошло. Ты справляешь свадьбу внуку, и мы решили побеспокоить тебя в последний момент. Прислушайся, — поднимает глаза к небу Чонгук, и Абель не успевает открыть рот, как где-то издалека доносится грохот и, кажется, серия взрывов. Юнги замирает позади деда и тоже прислушивается к взрывам. — Все кончено, Абель, закат территорий близок, Кальдрон будет единым, — и только сейчас оглушенный счастьем Юнги замечает, что все, кто пришёл с Чонгуком, а также люди деда держат оружие наготове. — Я скучал по тебе, кроха, — смотрит в глаза омеги Чонгук и выстреливает в стоящего между ними деда, убирает преграду. Юнги, ахнув, отшатывается назад, а подбежавший Илан оттаскивает его за стол, который уже использует, как щит, Эрик. Все находящиеся на лужайке сперва, не понимая, смотрят друг на друга, но когда подкошенный пулей падает ничком Абель, а за ним и дядя Эрика, в крике бросаются врассыпную. Инстинкт самосохранения Юнги пусть и с опозданием, но срабатывает, он подползает к папе и прижимает ладони к ушам, потому что от криков и автоматной очереди хочется оглохнуть. Но он не глохнет, ему кажется, что он даже слышит, как пули рвут плоть несчастных. Юнги продолжает, прижимая лицо к коленям, повторять себе, что это сон, что это не с ним, скоро всё закончится, но крики не прекращаются, так же, как и выстрелы. Он сидит прямо на линии огня, зажмурив глаза, представляет себя в Амахо, где он вприпрыжку идет домой, а Чонгук, как и всегда, за спиной. Только в реальности Чонгук один из тех, кто оружие держит, стреляет в других, но кровавые раны на груди у Юнги расползаются. Омега, подняв глаза, видит спрятавшегося за соседним столом Тэхёна, молится всем богам о спасении, и, кажется, они его слышат, потому что вмиг всё заканчивается. На лужайке наступает абсолютная, вытягивающая нервы в струны тишина. Это не просто тишина, а предвестник чего-то страшного. Юнги слышит непонятное щёлканье, потом незнакомые голоса и как по лужайке разносится когда-то им безумно любимая песня. Последний раз он слушал эту песню несколько лет назад и восемь часов подряд в ту ночь, после которой всё поменялось. Если Ад и существует, то для Юнги вход в него начинается именно с этой песни, ведь когда-то любимая песня стала потом ненавистной. Омега пытается совладать с этими нахлынувшими на него чувствами, пытается вырвать себя из того прошлого, где он последний раз обнимает брата, где смотрит в чёрные глаза, полные боли и обиды, как эту боль себе перенимает. Видит, как с этими ожогами после него, как после химической атаки, восстанавливаться и жить будет, как даже самые дорогие дизайнерские вещи эти уродливые полосы на нём не скроют, как он каждую ночь его вспоминает, как хоронит и хоронит каждый раз в новой могиле, и на душе от этого кладбища уже и места нет. Он всё равно оживает. Он всегда оживает. И сейчас, когда Юнги на волосок от смерти — он ожил, и эта песня его на тот свет проводит, хотя он и не против. Он любил того, кому ее пел, и умрёт под неё и от его руки. — Нахуя столько денег охране платил, если все вмиг сдохли, — выругивается сидящий невдалеке Эрик, и через секунду Юнги видит, как его выволакивают из-за стола. Омега приподнимает скатерть и осторожно выглядывает на лужайку. Эрика швыряют на траву к ногам Чонгука. — Зачем я тебе? — кричит Эрик. — Он за тем же столом, забери его и отпусти меня! Юнги в шоке слушает слова жениха и видит пытающегося встать раненного деда. — Ты не получишь Обрадо, мы просто так не сдадимся. — поднимается на ноги пошатывающийся Абель, снова оседает на траву, а Чонгук теряет интерес к Эрику, который вновь уползает в укрытие. Юнги ненавидит деда, но увидев, что рука мужчины, прижатая к боку, стремительно окрашивается в красный, чувствует, как сжимается сердце. Илан прижимает лицо сына к груди, запрещая ему смотреть, и, поглаживая по волосам, продолжает шептать слова успокоения. — Я всех перебил, — опускается на корточки рядом с Абелем Чонгук, — тех, кто не сдался. Даже твой босс мертв, к чему эти пустые угрозы? И я пришел не за Обрадо, оно, скорее, как бонус, я пришел за тем, кто принадлежит мне, — поднимается на ноги. — Любовь моя, выходи, ты же хотел меня обнять, а я не давал приказа тебя убивать. Юнги прикладывает ладонь к губам, его трясёт от страха, он второй рукой хватается за траву, вонзается пальцами в неё, раздирает их до крови, но отпустить боится, потому что кажется, так, держась за землю, он не теряет связь с реальностью, не уступает пожирающей его бездне, которая и так всегда рядом была. — Любовь моя, я жду. Одними словами он его в Амахо возвращает, все швы, которые омега сам на себя после него накладывал, распарывает, вновь в самое нутро залезает, тянется к тому, что, вроде, защищено было, а на деле само чуть ли из горла сейчас не вылезет, в его руки просится. Юнги отталкивает папу, сперва за скатерть держится, со стола тарелки вместе с ней стягивая, поднимается. Сразу же на стол опирается, делает к нему шаг не слушающимися его конечностями, потом ещё один. — Зачем? — дрожащим голосом спрашивает, не веря, на него смотрит. — Ты такой красивый, годы твою красоту только раскрывают, — открыто рассматривает омегу альфа, взглядом заставляет Юнги чувствовать себя обнажённым. — Чонгук, я так хотел тебя увидеть, — едва не плачет омега. — Я так долго тебя ждал, но что ты натворил? — оглядывается на держащих наготове автоматы людей. — Зачем? — делает к нему шаг и замирает, не осмелившись подойти ближе. — Уберите оружие, прошу, нужно вызвать врачей, я не понимаю… — Я пришел не с миром, любовь моя, — приподнимает уголки губ альфа, следя за замешательством младшего, и видит бросившегося к сыну Илана. Омегу сразу же хватают люди Эль Диабло и оттаскивают в сторону. — Отпустите его, — кричит им Юнги и порывается к папе, но ему скручивают руки и не дают вырваться. — Прикажи им отпустить его, — смотрит на брата глазами, полными обиды. — Нет, — кривит рот Чонгук и подходит ближе. — И меня убьешь? — обида кислотой нутро обжигает. — Ну же, пусти и в меня пулю, — у Юнги голос срывается, приходится облизывать сухие губы, глубже дышать, чтобы унять нервную дрожь, но ничто не помогает. Юнги удерживают за заведенные за спину руки, он все равно дергается вперед, он в глазах Чонгука и намека на понимание, не говоря уже о милости, не видит, и это действует покруче ведра ледяной воды. Это не его брат. Перед Юнги не тот человек, которому он всего себя без остатка бы отдал, перед ним монстр, в котором мало того, что нет сострадания, так который еще и чужой болью упивается. — Ты не бойся, — протягивает руку альфа и поглаживает бледного парня по щеке. — И не рычи на меня так, я слышу твоего слабенького зверька, — ухмыляется и нагибается к лицу. — Потом в более интимной обстановке вдоволь порычишь и коготочки покажешь. Я люблю дикарей. — Ты убил ни в чем не повинных людей, — выплевывает слова ему в лицо Юнги и мотает головой, чтобы уйти от неприятной ему ласки. — Ты не мой брат, ты чудовище, но даже у чудовища есть сердце, поэтому прошу тебя, пусть моего папу и Эрика отпустят и разреши вызвать врачей. Ты ведь не за ними приехал, — смотрит на умирающего деда омега. — Кстати, где твой женишок? Куда спрятался? — игнорирует его просьбу альфа и кивает своему человеку. Через минуту к ним волокут пойманного Эрика, который не смог ускользнуть, а Юнги чувствует, как горло дерет от подступающих слез. — Зачем ты пришёл? — только пытается приподняться Эрик, как его бьют прикладом автомата в шею, и он снова на коленях. — Чего тебе надо? Ты будешь отвечать перед… — Не буду, а ты за свою жадность жизнью ответишь, — даже не смотрит на него Чонгук и, вскинув руку, выстреливает прямо в лицо. Кровь забрызгивает все вокруг, попадает на лицо Юнги, который, сорвавшись на истошный вопль, обмякает в руках удерживающих его солдат Чонгука. — Что ты наделал? — вопит Илан, порывающийся к сыну. — Что ты наделал? — повторяет и причитает. Чонгук на него не реагирует, он легонько бьет по щеке, повиснушего в руках его помощников брата и зовет его по имени. — Поверь мне, он того не стоит, — поднимает лицо омеги за подбородок Чонгук и замечает, как подрагивают его ресницы, и он открывает глаза. Это был не сон. Юнги снова на лужайке перед домом, а у его ног обезображенный труп жениха. — Что ты делаешь, Чонгук? — севшим после крика голосом спрашивает Юнги, все всматривается в его глаза, надеясь найти хоть толику того бывшего и так сильно любимого Чонгука. Не находит. В его глазах искра жизни пламенем злобы сменилась, одного взгляда, чтобы обуглиться, хватает. — Отпустите его, — приказывает Чонгук, и Юнги, почувствовав свободу, сразу делает шаг к папе, но альфа хватает его за руку и, резко притянув, прижимает к себе. — Я пришел за тобой, — стаскивает с шатающегося парня пиджак. Юнги отступает, но Чонгук возвращает его на место и, разорвав на груди рубашку, тату ищет, не находит. Юнги пытается руки отнять, но альфа сжимает до синяков на них пальцы, показывает свою злость, боль причиняя. — Свёл, значит, — говорит с издёвкой, но Юнги горечь всё равно различает. — А я нет, ты там же слева, прямо на ребре, остался, но мы не будем сравнивать тебя, продажную тварь, и меня. — Ты чудовище. Ты убил стольких людей, — смотрит на залитую кровью лужайку омега, на перевёрнутые столы и белые розы, теперь обагренные красным. — Ты правда чудовище. — Ошибаешься, чудовище — это ты, — протягивает руку и пальцами поглаживает нежную кожу. — Это ведь ты бросил меня и ушёл за поисками красивой жизни, — к горлу спускается, оглаживает, под пальцами дёргающийся кадык чувствует, давит. — Ну как? Нашел? Ты мне в ту ночь сердце разбил, а раз его у меня больше нет, то я могу быть чудовищем. Но я тебе благодарен, ми фуэрца, потому что злость на тебя и сделала меня тем, кем я сегодня являюсь. А теперь встань на колени. — Чонгук, — всхлипывает Юнги. — Прошу тебя, приди в себя, это ведь я, — несмело тянется к нему омега, касается ладонями его лица, — ты же звал меня своим крохой. Альфа обхватывает его ладони, поворачивает легонько голову и, поцеловав подушечки пальцев, притягивает к себе и нежно обнимает. Юнги не знает, когда рванет, боится каждой следующей секунды, но зарывается лицом в его грудь, вдыхает запах, от которого ноги подкашиваются, и сильнее прижимается. — Такой же крошечный, каким и был, — шепчет ему в ухо Чонгук, не выпуская из кольца рук, а Юнги, отстранившись, щекой о его щеку трется, чувствует, как альфа губами по ней водит, уголка губ касается. Юнги бьет крупной дрожью в его руках, но страх отошел на второй план, он, кажется, достучался до настоящего Чонгука, и он его успокоит. Омега прикрывает веки, когда губы брата его губ касаются, но Чонгук не углубляет поцелуй, усмехается ему в губы и с паузой через каждое слово повторяет: — На колени, любовь моя, и проси прощения. — Я не буду, — обиженно восклицает Юнги, отказываясь принимать, что оказался в дураках. Он окончательно прощается с надеждой, но гордость растоптать не позволит. Он на колени перед этим монстром не встанет. Чонгук над ним поиздевался, заставил на миг поверить в свою лучшую сторону, а сейчас в его душу снова Дьявол смотрит. — Встань на колени, иначе заставлю. Юнги не двигается. Альфа нагибает голову к левому плечу, давит языком на свои клыки, и омега глохнет от рыка в своей голове, моментально сопровождающего скулежом своего забившегося в угол зверя. Он чувствует, как голову изнутри пронзают сотни игл, будто по всей поверхности кожи мины взрываются, из глаз брызгают слезы, и отказывающиеся подчиняться ноги, сгибаются в коленях. «Нет, только не это, не сдавайся», — теряет свою силу омега, из которого будто кости вынимают, и склоняется под приказом зверя противника. Юнги никогда не подвергался настолько сильному влиянию чьего-либо зверя, а сейчас безмолвный приказ Чонгука, и у него кости гнутся, он оседает на колени, не в силах выдержать пытку и, обхватив ладонями лицо, кричит от боли. — Не сопротивляйся, больнее будет, — слышит голос брата над головой, до крошащейся эмали сжимает зубы, у него капилляры в глазах от напряжения лопаются, но Юнги не может не то чтобы подняться, даже двинуться. Перед глазами темнеет, его тошнит от боли, и омега мечтает уже отключиться, лишь бы не чувствовать, как его мясник-брат живьем разделывает. — Больно, — хрипит обессиленный омега, сжимая пальцы в кулаки, которые разжать не в состоянии. — Больно, больно, больно, — повторяет, чувствуя, как по горлу вниз горячая густая кровь стекает. — Проси прощения, — ослабляет давление Чонгук, пораженный тем, что его мелкий и хрупкий брат терпит боль, которую не каждый альфа выдержит, и пусть физически он сломался и на колени встал, но того, что альфа жаждет, ему так и не дает. — И ты простишь меня? — поднимает на него красные глаза Юнги, сделав наконец-то вдох без боли. — Нет, но послушать очень хочу. Сколько ночей я засыпал, видя тебя на коленях и молящего о прощении, и чёрт возьми, — это картина на миллион, — Чонгук пальцами зарывается в черные волосы, назад их оттягивает. — Ты потрясающе смотришься в этой позе, но ещё лучше будет, когда я на твоё очаровательное горло ошейник надену. — Восемь лет назад я сделал правильный выбор, я ушел не от своего брата, а от чудовища, — вкладывает в свой голос весь остаток своей силы Юнги. — Мне жаль себя, что я когда-то любил такого монстра, как ты. Ты убил моего альфу. Ты не достоин даже одной моей слезинки. Так что хочешь свернуть мне шею — валяй, я смерти не боюсь, потому что я эти годы все равно не жил, — дёргается в сторону омега, но альфа хватает его за шкирку и, рывком подняв с земли, швыряет на стоящий невдалеке стол. Одно упоминание об Эрике, и в Чонгуке по венам отрава разливается. Хочется Юнги язык вырвать, заставить проглотить слова, запретить даже мысли допускать об ублюдке, окрашивающем в красный траву, потому что Чонгук ревнует. Потому что Чонгук до него восемь лет шел, а дойдя, ни с кем делиться не намерен: ни с мертвыми, ни с живыми. Юнги падает на спину, сшибая подсвечник, приборы, и утопает в розах для декора, разложенных посередине. Чонгук не даёт ему приподняться, тянет на себя за лодыжки и, нагнувшись, вдавливает его в твердую поверхность. — Смерть — не самое страшное, — кладет руку на его грудь. — Я могу вырвать твое сердце голыми руками, но мне это неинтересно, — омега пытается собрать уже куски свесившейся ткани на груди, но Чонгук ловит и разводит в сторону его руки. — Я знаю твоё тело, как свои пять пальцев, — в ухо шепчет, зубами мочку цепляет. — Ни один омега подо мной из памяти его не вытеснил. Я знаю вкус твоих губ, твой томный голосок, до сих пор его слышу, а ты, сука, под денежным мешком прогибаешься, ты мне в лицо про него говоришь, моих демонов будишь. Я мечтал стать твоим первым, но ты, мразь, раздвигал ноги только после звона монет, их у меня достаточно, и я стану последним, — Юнги слышит, но не слушает, он все еще не отошел от пережитой боли, он засматривается на свесившиеся над головой гирлянды, лишь бы сознание не потерять, старается хоть какое-то сопротивление оказать. Этот искусственный свет, который полчаса назад его путь в новую жизнь озарял, сейчас связью с реальностью работает, не даёт в своей боли захлебнуться. — Где он, твой альфа, который тебя бриллиантами осыпал, почему он тебя от меня не спасёт, я ведь с того бы света вернулся, лишь бы волосинка с твоей головы не упала. Хотя от меня тебя ничто не спасёт. Будто Юнги не знает. Каждый участок кожи, по которому его пальцы проходятся, расходится, везде, где он касается, уже кость видна. Юнги от одного его присутствия распадается на куски, а от прикосновений уже в пыль превращается. Он вдавливает его в стол, любые попытки сопротивления пресекает, нижнюю губу до крови кусает. Юнги свою же кровь ему в лицо выплёвывает, взамен получает новый укус, ещё больнее. Он не целует его — он пытает, кусая, посасывая, языком в его рот проникая, волю давит. Юнги бьётся под ним, смотрит на ходящих по лужайке альф, среди которых и Хосока узнает, и Мо, у них помощи просит. Никто не реагирует, все будто слепые и глухие, то, как животное на белоснежном алтаре жертву терзает, не замечают. Только Илан, окруженный людьми, завывает, молит о пощаде для сына, но его никто не слушает. — Сколько ты стоишь? — обхватывает ладонями его лицо Чонгук, заставляя смотреть в глаза. — Дом с бассейном? Несколько домов? Сколько нулей на счету? — Чонгук тянется к ремню на его брюках, а Юнги в ужасе начинает истошно кричать, цепляется за его плечи, даже ускользнуть получается, но его возвращают на место, дёргают больно за волосы голову назад. — Засмущался? — ухмыляется альфа. — Не притворяйся. Любая моя блядь имеет гордость и честь побольше тебя. Это ты шлюха, а не те, кто на обочине стоят, потому что они тело продают, а ты, сука, душу продал. — Чонгук, умоляю, — просит его омега, которого от одной мысли, что этот монстр может прямо здесь перед всеми остатки его гордости растоптать, выворачивает. — Прошу тебя, не надо. — Твоя красота, твоя жизнь, ты сам — отныне это всё принадлежит мне. Я тебя покупаю. Навеки. Расписываться будем кровью, — выносит приговор альфа и, нагнувшись, проводит языком по его горлу, рычит от удовольствия, коснувшись желанной кожи, повторяет и смыкает клыки на его ключицах. Юнги кричит, до сломанных ногтей вонзается в его плечи и, кажется, чувствует привкус крови в своей глотке. Он ею давится, захлёбывается, а Чонгук, напротив, упивается, укус углубляет, несмотря на то, что кровь залила шею и плечо омеги, не останавливается. Он выжигает на нем свое имя, вливает в себя его кровь, объединяет их запахи, намертво прибивает омегу к себе. Чонгук, только напившись, отстраняется, с удовольствием облизывает кровавые губы. — Тату ты свёл, хочу посмотреть, как метку сведёшь, — издевательски тянет альфа. — Ненавижу тебя, — придерживает место укуса ладонью Юнги, чувствует, как теплая кровь стекает вниз по запястью. — Ненавижу. — У тебя отныне новая жизнь, — встаёт на ноги Чонгук и поправляет заляпанную кровью рубашку под пиджаком. — Только не жизнь омеги, супруга какого-то богача, а элитной бляди. Расскажешь мне потом, каково это, купаться в золоте, но быть при этом никем, не иметь возможности сидеть за столом с интеллигентными людьми, смотреть в глаза. Каково это, когда все будут знать, что ты подстилка Дьявола, а будут, я такой алмаз прятать не буду, обязательно покажу. Я хотел, чтобы ты был моим омегой, супругом, папой моих детей, но ты не захотел. Теперь я хочу, чтобы ты был моей шлюхой, и ты будешь. Но не переживай, даже когда ты мне надоешь, я тебя в золотом гробу похороню, специально его ещё драгоценными камнями отделать приказал, всё, как ты любишь. Поэтому будь умничкой, не расстраивай меня, потому что хоронить я тебя в таком случае живьём буду. Ты точно слышал про мои методы казни, — последний раз окидывает взглядом лежащего на алтаре ангела, белое одеяние которого заляпано красным. От картины дух захватывает. Чонгук обещал себе самого красивого омегу в мире — он обещание выполнил. — Отпусти моего сына, ты уже лишил меня отца, оставь его в покое, — кричит ему обнимающий труп Абеля Илан. — Я всегда знал, что ничего хорошего ты ему не дашь, отпусти его, изверг! — Ты остаешься в Обрадо, — смотрит на него Чонгук. — Мо тебя не тронет, но если попробуешь пересечь границу, то я не посмотрю, что ты был омегой моего отца, и прикажу стрелять на поражение. — Я не отдам его тебе, я убью тебя, выродка, — подскакивает на ноги Илан, но его хватают «звери» и волокут в дом. Юнги плохо, его мутит, высохшая кровь стягивает кожу, он, придерживая на груди ошмётки блузки, сползает со стола и сразу падает на траву, не находя сил встать. У него в ушах стоит крик папы, а взгляд намертво прибит к трупу деда, который, так и не дождавшись помощи, испустил дух. В сторону, где лежит Эрик, омега не смотрит. Юнги не видел смерть, пусть и рос с ней на одной улице. Чонгук вечно его оберегал, к местам убийства не подпускал. В Обрадо Юнги вообще жил в крепости и видел ее мельком в новостях. А сейчас он за один вечер увидел ее столько, что на всю жизнь хватит. Тот, кто его от нее уберегал, сам ему ее и показал. День свадьбы — один из самых счастливых дней в жизни большинства омег. Юнги этот день никогда не забудет, он стал супругом и овдовел в один вечер, а еще именно в этот вечер он понял, что его брат, любовь всей его жизни, умер еще восемь лет назад в Амахо. Омегу рывком поднимают с земли и ведут во двор к автомобилям Левиафана. Юнги все время оглядывается через плечо, смотрит Чонгуку в глаза, все пытается найти в нем хоть каплю сострадания, но альфа только скалится и одним взглядом ему ад на земле обещает. Юнги больше не плачет, не кричит, он покорно садится на кожаное сидение гелендвагена и прикрывает веки. «Я верну своего Чонгука и уничтожу этого, или же ты уничтожишь меня раньше, но просить прощения я не буду. Мне не за что». — Хосок, проверь, всех ли наших друзей мы добили, — подходит Чонгук к другу. — Я позвоню Намджуну, узнаю, нужна ли ему помощь на границах и нет ли желающих вмешаться. — Один остался, — ухмыляется Хосок, взглядом пожирая вжавшегося в ножку стола и плачущего Тэхёна. — Ну что, котенок, я ведь сказал не приходи. Придется теперь и тебя убить. Тэхен впервые в жизни настолько сильно жалеет о том, что ослушался отца и того, кто будет его мужем. Если до этого момента Тэхен не хотел связывать с ним жизнь из-за своих принципов и жажды свободы, то если он выживет, он сделает все, чтобы брак с чудовищем не состоялся. Тэхен увидел истинное лицо Хосока, и видеть того, кто до смерти его пугает каждый день, он не выдержит. Тэхен понятия не имеет, что произошло, и сильно жалеет, что не ушел вместе с друзьями, а решил остаться и дождаться хоть какого-то провала Юнги. Дождался. Только вместо облегчения и ехидства он весь прошедший час Юнги сочувствовал и даже хотел помочь. — Ты не человек, — плачет омега. — Моя смерть тебе с рук не сойдет. — Да я шучу, иди ко мне, — пальцем заманивает забившегося под стол парня Хосок, но тот ни в какую не подаётся. Хосок теряет терпение и, нагнувшись, ловит его за лодыжку, резко тянет на себя. Тэхён бьётся в его руках, царапает ему лицо, даже замахивается, но Хосок скручивает его руки и, вжав в себя, обездвиживает. — Повторяй за мной, — говорит в губы. — Я плохой омега, я не послушался тебя, и я очень сильно об этом жалею. — Ненавижу тебя! — выкрикивает Тэхен. — Я не это сказал, — вздыхает Хосок и встряхивает парня за плечи. — Еще раз: я плохой омега, я не послушался тебя, и я очень сильно об этом жалею. — Пошел ты! — Твой отец не дал тебе воспитания, но я дам, обещаю, плюйся, пока можешь, потом я разговаривать с тобой не буду. Будешь плохо себя вести — перекину через колено и так накажу, что сидеть не сможешь. Проводите его до Кордовы и сдайте Минсоку, — приказывает Хосок и толкает его к своим парням.***
Черный роллс-ройс фантом паркуется у порога, устроившегося в живописном уголке страны отеля, и выскочивший из автомобиля шофёр спешит открыть дверцу пассажиру. Из автомобиля выходит высокий широкоплечий альфа в пальто до колен и, поправив его полы, идет к лестницам. На встречу важному гостю выбегает администратор отеля и, поклонившись, лично провожает его в спа-салон на первом этаже. — Господин Омарион, я распоряжусь, и вся ваша усталость с дороги улетучится, — лепечет администратор. — Я заехал к брату, так что не суетись, — взмахивает рукой альфа и, минуя длинный мраморный коридор со слабым освещением, идет за встретившим его работником спа. Омарион не переносит ароматы эфирных масел, которыми это место забито, и, недовольно морщась, проходит в комнату с окнами на всю стену, через которые открывается вид на покрытые снегом горы. В расположенной в полу ванне Клеопатры лежит его младший брат, длинные волосы которого спрятаны под шапочкой, а лицо покрыто маской. Фею двадцать лет и он родной Сокджину, только по папе. Фей, заметив чьё-то присутствие в комнате, убирает с лица маску и тепло улыбается брату. — Тут красиво, правда? — спрашивает омега, следя за тем, как любуется видом из окна Омарион. — Даже этой красоте сложно затмить твою, — усмехается Омарион. — Тысяча людей поют оды моей красоте, но я верю только тебе, — подплывает к бортику омега. — Только ты разбираешься в истинной красоте, и твой вкус этому доказательство. — Меня позвали в Кальдрон, а я помню, как ты хотел туда, но время не самое удачное, там назревает война, так что я решил предупредить тебя, что снова уезжаю, — переходит сразу к делу старший. — Что мне может грозить, если я с тобой? — обижается омега. — Я так давно хотел в Кальдрон, я возьму своего фотографа, сделаю отличные фото. Ну пожалуйста, Сокджин, позволь мне поехать с тобой. Фея интересует не Кальдрон, а лидеры Левиафана, о которых в этой части света чуть ли легенды не слагают. Фей красив, умен, богат, он уверен, что его одиночество и не длящиеся долго связи закончатся, когда он встретит этих альф и выберет себе одного из тех, о ком грезят все его дружки. Фей не грезит, он делает. — Я не хочу переживать из-за твоей безопасности, поэтому лучше останься здесь, — теряет интерес к пейзажу альфа и поворачивается к брату. — Ты не будешь, обещаю, и ты ведь знаешь, что я не любитель искать приключения на свою задницу. Приставишь ко мне одного из своих псов, — дует губы Фей. — Исо, к примеру, — щурится. — По ночам можешь его забирать, — ехидно улыбается омега и смотрит на нахмурившегося брата. — Исо нужен мне самому, и я люблю все красивое, а у красоты нет пола, — игнорирует колкость брата Омарион и, присев на корточки, массирует его плечи. — Ладно, почему бы и тебе не лечь на процедуры и не отдохнуть перед войной. Я уверен, что мой брат перевернет Кальдрон с ног на голову, — довольно урчит подставляющийся под его ласки Фей. *La boda sangrienta (перевод с исп. Кровавая свадьба)