***
— Так куда мне ехать? — отрывает от дум уставившегося на спинку сидения автомобиля Тэхена шофер. Омега уже десять минут как сел в машину, но так и не назвал пункт назначения. — Домой, — выпаливает Тэхен. — Нет, не надо домой, я там задыхаюсь, — бурчит. — Оставьте меня в центре. Омега выходит из автомобиля на центральной улице и, зайдя в небольшую кофейню, садится за столик в углу. Всегда, когда Тэхену тяжело, он идет в людное место и, устроившись в уголке, наблюдает за людьми. Находиться в толпе, пусть даже ей до него нет дела, — беспроигрышный вариант. Он постоянно отвлекается на людей, и это не дает ему концентрироваться на собственном мире, который прямо сейчас разваливается. Ребенок за столиком в центре настаивает на еще одной порции мороженого, но его папа пока стойко держится. Парочка у окна делает совместное сэлфи. Группа парней, объединив два стола, что-то чертят, и именно они привлекают к себе внимание омеги. Тэхен подходит к ним и, улыбнувшись, просит карандаш и бумагу. Он возвращается на свое место и, отодвинув чашку с дымящимся американо, делает наброски. Тэхен не знает, что будет рисовать, он не думает об этом, просто выводит штрихи, соединяет, пытается отвлечься от грызущего его чувства ненужности. Тэхен — красивая кукла, которую выбирают то из-за внешности, то из-за должности отца, а наигравшись, отбрасывают в угол. Сколько раз его уже роняли, ломали, калечили, он сам себя криво-косо зашивал, собирал, только Хосок его не сломает, он по нему, как танк, пройдется, оставит после себя пыль, и Тэхену уже никогда не собраться. Как же хорошо ему было ночью, как остро он чувствовал свою нужность, тепло, как самозабвенно ему отдавался, но утро швырнуло его лицом в реальность, в которой Хосок брал то, за что заплатил. Так больно даже после Рауля не было. На миг Тэхену показалось, что вот он, альфа, которого он ждал всю жизнь, что именно Хосок тот, в чьих руках он будет чувствовать себя настоящим, разобьет все свои маски и заживет новой жизнью, но как жаль, что ему просто показалось. Хосок с первой ночи не скрывал свое желание, даже акцент на сексе делал, но за время, что альфа был раненным, картина смазалась, Тэхену стало казаться, что между ними не просто сексуальное притяжение, а любовь. Идиот. Таких, как он, не любят, такими только пользуются. Тэхен по-настоящему влюблен в своего мужа, только тот так и не сбросил надетые обществом очки и не видит его настоящего. Уже и не увидит. Тэхен намертво приклеит обратно свою маску и сыграет роль до конца. Он отпивает кофе и, подняв бумагу, смотрит на то, что рисовали его пальцы. На бумаге карандашом нарисован тигр, выбитый на спине мужа, из пасти которого торчат стебельки переломанных нарциссов. Из цветов на землю капает кровь. Он комкает бумагу и, отбросив ее на стол, просит счет. Тэхен покидает кофейню, а убирающий за ним официант распрямляет бумагу, пару секунд смотрит на рисунок, а потом, сложив, убирает листок в карман.***
Чимину плохо. Он задыхается в квартире, на улице, в этом огромном городе. Омега не может найти себе место, не в состоянии унять ноющее сердце и избавиться от отвратительного чувства ненужности. Ему несколько раз даже кажется, что стиснутое в чужих ледяных руках сердце вот-вот не выдержит и лопнет. Поняв, что, замуровав себя в пропахшей тем, кто его до этого состояния довёл, квартире, он свое положение только ухудшает, омега выходит на улицу. Чимин приезжает на кладбище до рассвета, раскладывает на могиле брата цветы и, присев на землю, зажигает свечи. — Знаешь, может, так и нельзя говорить, может, я веду себя, как последний слабак на этой земле, но иногда я тебе завидую, — облизывает сухие губы Чимин. — Мне так плохо, что я задумываюсь о том, что почему бы мне просто не закрыть глаза и не просыпаться. Не вставать снова, не придумывать себе цели, не цепляться за призрачную надежду, а потом, когда она растворяется в воздухе, не умирать. Как мне справляться с моими проблемами, вызовами, если я со своим состоянием не справляюсь? — смотрит на цифры, выбитые под именем брата. — Встань, дай мне по мозгам, плюнь мне в лицо за эти мысли, но ты не встанешь, а перед мертвым можно быть слабым, можно забыть, что я Санта Муэрте, тот парень, которому все нипочем, который ничего не чувствует. Но я чувствую, — всхлипывает. — Я чувствую боль. Я устал умирать каждый день, Амин. Я люблю его, так люблю, что себя ненавижу. А он, — умолкает омега и тянется к свечке, которой поджигает сигарету. — Он меня нет. Он никогда и не любил меня, и это нормально, я ведь это друзьям говорю. Я тебе твердил уйти от своего, забыть про отношения, которые приносят тебе только боль, так что со мной случилось? Почему я так к нему прибит, что до сих пор не ушел, почему я довел все до этого момента? — выдыхает дым. — Мне надо уйти, Амин. Я не знаю, вернусь ли когда-либо, смогу ли посидеть с тобой, но у тебя будут свежие цветы, я договорился со сторожем. Ты скажешь, что я сбегаю, но если я останусь — я не выживу. Я ее чувствую, меня зовут ее именем, и она ходит за мной по пятам, а сейчас она совсем близко, потому что я потерял смысл, а она всегда рядом с теми, кто его теряет. Мне надо найти новый. Не найду — придумаю. Я ухожу, чтобы спасти себя. Расстояние залечит эту рану. Пусть сейчас и сложно в это поверить, но я выну его из своего сердца, даже если придется вынуть и само сердце. Я хочу жить, хочу чему-нибудь научиться, хочу создать что-то свое. Я всю жизнь думал, что я половинчатый и буду целым только с ним, но это ложь. Я всегда был целым. Если любовь приносит боль, ее надо убить. Ты только верь в меня, и я смогу. Я убью ее. Он поднимается на ноги, стряхивает с себя пыль и, посмотрев на небо, на котором просыпается солнце, идет к калитке. Намджун его только от жалости не прогоняет, а это последнее, что нужно Чимину. Он ни разу не услышал от него ни одного признания, ничего, что бы уверило его в обратном. Чимин и не в такое попадал, но всегда выбирался, и пусть в этот раз все сложнее, он снова выберется. Он учит друзей любить себя, говорит, что это самое главное, а сам постоянно живет в страхе, что Намджун его не полюбит. Он и не должен. Влюбляются не с гарантией взаимности, Чимину пора уже и самому прислушиваться к своим словам. Чимин закончит эти отношения так же неправильно, как они и начались, поэтому, вызвав шофера, просит отвезти его в Ракун. Приехав на территорию, омега не сразу едет в особняк, а идет завтракать в ресторан, в котором они уже бывали с Намджуном. Чимин не может попрощаться с альфой, но он попрощается с местом, где они провели счастливые часы. Омега только приступает к панкейкам, как в помещение входит Заир с другом, и парни занимают место у окна. Чимин неосознанно любуется красивым парнем, а потом, подавив уколы ревности, возвращает внимание к еде. Заир — идеальный омега для Намджуна. У него нет такого чудовищного багажа прошлого, он вырос в прекрасной семье, образован, владеет собственным бизнесом, является примером для подражания. Заир вырастит Намджуну прекрасных детей, не заставит его стыдиться и будет гордостью своего альфы. Он полная противоположность Чимину, который ест пересоленные от слез панкейки, давится, но продолжает их в себя пихать, потому что он больше в этот долбанный ресторан, где Намджун держал его за руку, не вернется. Чимин просто эпизод, а Заир целая история, и пусть он сейчас по швам расходится от мысли, что альфа забудет его в объятиях другого омеги, — это реальность. Больно, но не смертельно. Люди не должны умирать от неразделенных чувств, и Чимин не умрет. Любовь — это не смысл жизни, она то, что может сделать ее красочнее, но Чимину и черно-белое нравится, он привыкнет. Закончив завтрак, омега расплачивается и покидает ресторан. Вывести из особняка деньги не оказывается сложно. Он забирает всю сумму, пихает пачки в рюкзак и, вернувшись в Амахо, прячет их в своем старом доме под досками в полу. Обратной дороги нет. Чимин сделал выбор. Теперь осталось попрощаться с друзьями.***
Чимин приезжает к Юнги вечером, где уже и Тэхен, и, не найдя Илана, спрашивает о нем. — Сегодня ты вряд ли с ним познакомишься, — достает пирожные из холодильника Юнги, и омеги садятся за столик на кухне. — Он уехал к своим друзьям, говорит, от меня у него мигрень. — Иногда я думаю, что чем некоторые родители, не страшно и сиротой быть, — усмехается Чимин. — Это грубо, — хмурится Юнги. — Как ты? — спрашивает Чимина Тэхен. — Есть новости? — Есть, к утру меня здесь не будет. Я пришел попрощаться, — твердо говорит омега. — Чимин, пожалуйста, — замирает рука Юнги с чашкой в воздухе. — Все решено, — смотрит на друзей омега. — Я покину ночью Амахо, переберусь в Кордову, а оттуда дальше. В Кальдроне я не останусь, мне нужно исчезнуть. — Так просто уйди от него, живи у меня, найдем работу… — Нет, — перебивает Юнги Чимин. — Он купил мне молоко и хлеб, он тот, из-за кого я впервые попробовал конфеты. Я носил хлеб его отцу, украшал его могилу. Он дал мне метку. Я любил его, видят небеса, я всем сердцем любил его, — срывается, отворачивается, стараясь спрятать слезы. — Но я больше не могу. Я не смогу жить здесь и постоянно трястись от страха, что встречу его. — Ты сбегаешь, — тихо говорит Тэхен и, подвинувшись ближе, обнимает его за плечи. — Да, — шмыгает носом Чимин. — От чувств не сбежать, — горько улыбается Юнги. — Я живое доказательство. Я любил человека, которого не видел восемь лет. Куда бы ты ни сбежал, ты тащишь его в себе. — Но их можно из себя вытащить, я в это верю, я это сделаю, — восклицает Чимин. — Я устал почти пятнадцать лет любить того, кому всегда было меня жалко и не больше. Да я любой от него жест за любовь принимал, а он просто заботился. Я виноват. Он ведь не должен был меня любить. Это письмо, — достает из кармана свернутую бумажку омега. — Передайте его Мо, пожалуйста. Я не буду с ним прощаться, у меня не хватит на это сил. Я не смогу сразу с вами связаться, просто знайте, что я буду в порядке, и когда все уляжется, мы поговорим. — Что уляжется? Что ты натворил? — обеспокоенно спрашивает его Тэхен. — Именно поэтому я даже вам не скажу, куда еду, и звонить не буду, я не хочу, чтобы он нашел меня. И Мо ничего не скажу до поры до времени. — Так ты знаешь, что он будет искать тебя, так чувства есть… — Нет никаких чувств! — рывком поднимается с места Чимин. — Он будет искать меня не из-за них. Я не хочу больше танцевать, сниматься голым, думать о куске хлеба, и хотя это подло, но это будет последняя благотворительность Ким Намджуна, пусть и без его ведома. — Чимин… — Давайте закроем эту тему, или я уйду. — Я не смогу притворяться, будто все нормально, я тебя не отпущу, — встает следом Юнги. — У тебя нет вариантов, — обнимает его Чимин. — Мы обязательно еще встретимся, а сейчас ты должен меня отпустить. — Ненавижу его, — бурчит Тэхен и, тоже встав, обнимает Чимина. — Ненавижу всех альф Кальдрона. — Может, Мо бы тебе помог, может, если… — не отступает Юнги. — Если мне кто-то помешает, кто-то из вас проговорится, то я на вас никогда не посмотрю. Клянусь, — твердо говорит Чимин. Чимин уходит от Юнги через два часа и, оставив плачущих друзей, приезжает в квартиру и сразу начинает собирать вещи. Он выходит из квартиры в час ночи с сумкой в руке, где собрано самое необходимое, и с пустым рюкзаком на спине, в который соберет деньги. Чимин просит шофера отвезти его к Юнги, но в дом не заходит. Стоит шоферу отъехать, как омега вызывает такси и уезжает в свой старый дом. Забрав деньги, он садится в машину старого приятеля из Кордовы и, мысленно попрощавшись с Амахо, уезжает в Кордову. Через сутки Чимин покидает Кальдрон.***
Смотреть на телефон не помогает, экран так и остается черным — Чимин не звонит и не пишет. Намджун сам себя изгрыз, но подавить свою гордость и после всего сказанного поехать к нему первым не может. Он осознает, что услышал от Чимина то, что век бы не желал слышать, но не понимает, почему, несмотря на такую голую правду омеги о том, что он им пользуется, он все еще ждет от него весточки и так сильно хочет его увидеть. Даже дешевое оправдание Чимина словами про любовь не отвратили альфу от него. Чертов Пак Чимин как засел под ребрами, так и не вылезает, заставляет скалу трещинами покрываться и еле сдерживаться, чтобы не сорваться к нему и не извиниться. Извиниться? Намджун чуть себя по лицу не бьет. За что ему извиняться? Это Чимину следовало бы извиниться за свои слова, ведь альфа вытащил его с долбанного аукциона, обеспечил всем, что хотел омега, не ломал его волю, не заставлял делать то, чего он сам не хотел, полюбил. Полюбил? Намджун встает на ноги и распахивает окна. Слишком громкое слово «любить». Он ему нравится. Просто впервые в жизни Ким Намджуну кто-то вот так вот сильно нравится. Настолько, что он снова готов закрыть на все глаза и вернуться в эту долбанную квартиру в Амахо. Намджун сам себя бесит, пинает ни в чем не виноватую урну в углу и вновь опускается в кресло. С Чимином невероятно. С ним все по-другому, все неправильно, но так сладко, что легкие судорогой сводит. Он опять проглотит свою гордость, опять пойдет к нему. Глупо отрицать, бороться с собой, Намджуну нужна доза его золотого мальчика, пусть тому ничего, кроме его денег, и не нужно. Намджун просит себе кофе и только тянет к себе ноутбук, как получает звонок от охраны квартиры в Амахо. Ему докладывают, что омега, который ушел вчера ночью, домой так и не вернулся. Альфа вешает трубку, откидывается на спинку сидения и прикрывает веки. Наверное, Чимин гуляет с друзьями или, может, в Ракун опять поехал, решает Намджун, и уезжает на встречу с Чонгуком. Ла Тиерра активировалась на транзитных путях, источники Омариона докладывают, что Конфедерация стягивает к границам силы — Намджуну сейчас не до гулянок Чимина.***
Забыть все равно не получается. Уже два часа дня, когда Намджун наконец-то может поесть, но, сев на заднее сидение автомобиля, он приказывает ехать домой в Амахо, а не в ресторан. По пути Намджун все-таки проглатывает свою гордость и набирает Чимина. Телефон отключён. Беспокойство пока еще червячком грызет Намджуна изнутри. Приехав в квартиру, альфа узнает, что Чимина ночью отвезли к Юнги. Намджун убежден, что омега у него, и едет к Юнги. Юнги дома не оказывается, и альфа, спросив у охранников, приставленных Чонгуком, где он работает, отправляется в офис и посылает шофера наверх за омегой. — Я вообще-то на работе, мог бы подождать, — выбегает на улицу Юнги. — Где Чимин? — сразу переходит к делу Намджун. — Откуда я знаю? — с притворным интересом рассматривает куст на обочине омега. — Он ушел? — Намджун знает ответ на свой вопрос, он уже понял это по тому, как Юнги прячет глаза и натягивает рукава свитера. — Куда? — Я ничего не знаю. — Юнги. — Пытать меня будешь? — с вызовом смотрит в его глаза омега. — Я просто хочу знать. — Оставь его в покое. Ты ведь дал ему выбор, он выбрал, так в чем дело? — В чем дело? — тихо переспрашивает альфа, скользит бесцветным взглядом по зданию, омеге, не может собраться. — Значит, уехал, — выдыхает, чувствуя впивающиеся в горло колючки. Юнги кивает и идет ко входу. Омеге от вмиг поменявшегося альфы не по себе. Намджун моментально сдулся, поник, он будто только что понял, какую силу имеют слова, а Юнги смотреть на это неприкрытое сожаление в его глазах не в состоянии. Альфа топчется еще пару минут на тротуаре, а потом садится в машину и приказывает ехать на кладбище. Он идет по недавно расчищенной тропинке к папе, но, не дойдя, замирает у могилы с еще свежими цветами, на которой видит знакомую фамилию. Альфа вспоминает, что брата Чимина звали Амин, и, подойдя ближе, находит на земле окурки любимых Чимином сигарет. Намджун с Чимином оба вышли из Ада, потеряли в пути самых родных, и если в одном, несмотря на всю власть и состояние, сквозняки, которые при виде омеги умолкают, сменяются летним бризом, то что в Чимине — альфа не знает. Чимин — дитя солнца, им обласканный, людьми обиженный, он словно невесомый, ангел, сошедший на землю, благословивший ее своим присутствием. А сейчас этот ангел покинул Намджуна. Альфа своим ядовитым языком его ранил, и омега не вернется, Намджун в этом уверен. Даже если Чимин с ним из-за денег, Намджун не должен был злиться, в конце концов, это ведь не должно быть взаимно. Это был контракт, и Намджун бы его снова собственной кровью подписал, потому что Чимина нет всего как сутки в его жизни, а будто вечность, а сколько еще таких дней. Какая разница, что он его не любит, он же был с ним, но Намджун потерял его и вместе с ним свой воздух. Он стоит еще пару минут у могилы Амина и идет к папе. — Прости, я без цветов, да и ты бы предпочел бутылку вина, — усмехается альфа и усаживается на мраморную скамейку сбоку. — Знаешь, мне бы винить тебя, потому что ты не научил меня вести себя с омегами, но я не буду. Я виню себя. Я познакомился с мальчиком, у него золотые волосы, глаза щелочки, когда улыбается — они исчезают. Когда он ходит по улице, все останавливаются, а я умираю от ревности. Когда он улыбается — дневной свет меркнет. Когда он… — хлопает по карманам, достает сигареты. — А я его потерял. Я всегда думал, что я решаю все, а тут он ушёл, сломал мой сценарий, написал свой. Если он правда был со мной из-за денег, то остался бы, умаслил бы меня сладкими речами, я ему даже свой особняк бы подарил, но он ушел, значит, мои деньги его не интересовали, значит, я мудак. Папа. Я ненавидел тебя все время, пока ты был жив. Ненавидел за твой образ жизни, за позор, за твое безразличие, а когда ты умер — часть меня умерла с тобой. Оказывается, я тебя любил. Вот такого вот эгоистичного, никчемного родителя, но я любил. И сейчас, когда будто бы кто-то ладонью держит мое сердце и сжимает так, что я задыхаюсь, мне некому рассказать про это, кроме тебя. Папа, я полюбил его, я готов это принять, я готов перейти через все, сделать то, что когда-то казалось мне немыслимым, но его здесь нет. Я найду его, мы поговорим. Я верну его, я предложу ему стать моим омегой и больше никогда не отпущу. Он сбежал из-за моих слов, из-за своего неопределённого положения, я все оформлю. Я не могу без него. Я знаю, что все остальные будут подобием, что, если не перешагну через свои принципы, рискую провести несчастную жизнь. Даже если он лгал про чувства, я буду в них верить. Я люблю его, — сперва несмело, выдыхая дым. — Я безумно люблю его. Он заставляет меня чувствовать себя живым. Жаль, что я понял это, потеряв его. Просидев еще пару минут у могилы Чинаэ, альфа прощается с папой и возвращается к автомобилю. Намджун звонит своим людям, требует проверять границы, искать Чимина, а сам думает, что если бы не количество работы, то напился бы. Чимин не мог далеко уйти, и пока он в Кальдроне, Намджун его найдет, а потом объяснит, что без него не может. Он постоянно на связи со своими людьми, сам ночует в Амахо, все ждет, что омега в квартиру приедет, но уже вторые сутки, а от омеги нет новостей. Намджун теряет терпение, надежду, смысл жизни, места себе не находит. Он удваивает поисковые усилия, не может сконцентрироваться на работе и даже засылает шпионов в Ла Тиерру. Неделю спустя Намджун приезжает в особняк за бумагами, но не может найти ключи от сейфа. Альфа поднимается за дополнительными и, открыв сейф, находит его пустым. К дверце сейфа изнутри приклеен желтый стикер, на котором нарисован череп с розами. Намджун пару секунд смотрит на рисунок, а потом садится на пол и громко хлопает в ладони. Браво, Пак Чимин. Намджун чувствует себя идиотом, которого так легко обвели вокруг пальца. А ведь это было ожидаемо, но Намджун все равно искал ему оправдания, называл его ангелом, думал, что обидел его словами. Чимин — ангел, но падший. Намджун был убежден, что Чимин уехал, потому что оскорбился, а он просто ограбил его. Так отвратительно Намджун себя никогда не чувствовал. Он встает на ноги и, схватив кий с бильярдного столика, ломает его надвое голыми руками. «Я найду тебя и заново воспитывать буду. От меня нельзя так легко сбежать». Альфа вылетает в коридор и вызывает начальника своей охраны. Намджун Чимина из-под земли достанет, привяжет к себе пацана, который выставил его посмешищем. Если Чимин и правда к нему ничего не чувствует, то жить с Волком и будет его самым страшным наказанием. Санта Муэрте забирает жизни, но Волк свою вернет, и вдобавок, заберет у нее свободу.***
Чонгук не солгал, отцовский дом охраняют. Юнги подходит к парням в небольшой новой пристройке у дома и, набрав брата, передает им телефон. Для омеги открывают дверь, но Юнги долго не может осмелиться войти. Этот дом девять лет был местом, где Юнги попробовал вкус счастья и за одну ночь превратился в обитель боли и печали. Топчущийся у двери Юнги чувствует косые взгляды охранников за спиной и, собравшись, переступает порог. В доме ничего не изменилось, словно только вчера они с папой, наспех собравшись, покинули это место. Он задерживается на пару минут в коридоре и проходит в гостиную. Юнги проводит пальцами по расставленным над камином снежным шарам папы Чонгука, по занавескам, которые выбирал с Иланом, опускается на любимый скрипящий диван До и, не справившись с нахлынувшими воспоминаниями, прикрыв лицо, тихо плачет. Именно здесь он впервые обрел семью и, только потеряв ее, полностью осознал, что такое одиночество. Каждый вечер в этом доме был полон тепла и уюта, а потом еще и любви, ведь Чонгук, который не любил проводить время дома, старался забежать на ужин, чтобы успеть побыть с братом до того, как он уснет. Здесь был их первый поцелуй, первая ссора, первые слёзы и объятия следом. Юнги часами играл с отцом в дженгу за потертым столиком, пока вечно недовольный Илан готовил ужин, и ждал от Чонгука десерт, потому что старший без него домой не возвращался. Юнги утирает слезы и, встав с дивана, идет наверх. Он проходит в комнату брата, на которой даже постель не заправлена, словно столько лет ждет хозяина и, взобравшись на нее, обнимает подушку. Она пахнет им. Любимые плакаты Чонгука на стене, даже корявые рисунки Юнги на обоях на месте. Самые сладкие ночи Юнги провел в этой кровати в объятиях того, кого потом назвал своим альфой. Только с Чонгуком он чувствовал безопасность и покой, и поэтому после отъезда он забыл, что такое хороший сон, и просыпается вечно разбитым. Высохшие слезы неприятно стягивают лицо, и омега, полностью предавшись воспоминаниям, медленно впадает в дрему и засыпает. Юнги не слышит вибрирующий телефон, лежащий рядом, поэтому Чонгук набирает охрану и, узнав, что спустя три часа брат все еще в доме, едет туда. Чонгук проходит в дом и, ни секунды не задумываясь, сразу идет к себе. Так было всегда, именно в своей комнате он вечно находил своего брата и в этот раз не ошибся. Юнги лежит в кровати и, обнимая подушку, сладко спит. Чонгук аккуратно, чтобы не разбудить, присаживается рядом и убирает пальцами волосы с глаз омеги, а потом, стащив с себя пиджак, ложится рядом. Он притягивает его к себе и, крепко обняв, прикрывает веки. — Чонгук, — сонно бурчит омега. — Я тебя разбудил, — целует его меж глаз альфа. — Пусть за окном весна, но здесь холодно, как бы ты не заболел, — пытается укутать его в одеяло. — Я не хочу идти домой, — утыкается лицом в его грудь Юнги. — Там папа, а мы с ним не ладим. — Давай купим тебе новый дом… — Нет, — хмуро смотрит на него Юнги. — Я люблю нынешний дом, и я хочу его переделать. И я это сделаю. — Ты ведь знаешь, что я в твоей силе не сомневаюсь, — нежно поглаживает его по волосам Чонгук. — С чего ты взял, что я хочу доказать что-то тебе, — улыбается ему Юнги, играясь с пуговицей на его рубашке. — Я хочу доказать себе. И я еще кое-что хочу, — несмело добавляет. — Что же? — от близости омеги и хрипотцы в его голосе Чонгука в жар бросает. В маленькой комнате и так обычно дышать тяжело, а сейчас почти невозможно. — Поцеловать тебя, — поднимает взгляд из-под ресниц омега и приближается. Чонгук перехватывает инициативу, накрывает его губы своими, и парни забываются в долгом и сладком поцелуе. Юнги с трудом ловит ртом воздух в секундные перерывы и вновь прикрывает веки. Омега лежит на лопатках, вдавливаемый в простыни весом альфы, и, отвечая на поцелуй, скользит ладонями по мощной спине, царапает ткань рубашки. Чонгук дает ему отдышаться, спускается к горлу, покрывает поцелуями ключицы, задерживается на тату. Юнги зарывается пальцами в его волосы, стаскивает резинку и, распустив их, играет с прядями. — Ты очень красивый, — нависает сверху альфа. — Ты тот самый красивый омега, который будет принадлежать мне. — Я еще выбираю, — улыбается Юнги в поцелуй. — И кто мои противники, я хочу знать, кого мне нужно убрать, — мрачнеет Чонгук. — Не шути так. — Я не шучу, — усмехается. — Так кто они? — Ну… — задумывается Юнги и сразу хохочет от того, как щекочет его альфа. Юнги барахтается в постели, пытается его оттолкнуть, из глаз уже слезы от смеха текут, но Чонгук не жалеет. — Хватит, — взбирается на него омега и, отдышавшись, смотрит на брата. Пару секунд они молча любуются друг другом, а потом Чонгук приподнимается и, обхватив его за талию, опрокидывает на кровать и глубоко целует. Юнги на напор напором отвечает, он сам расстегивает его рубашку, стаскивает с его плеч и поднимает руки, чтобы альфа снял с него свитер. Они, целуясь, продолжают раздевать друг друга, и, только оказавшись полностью обнаженным, Юнги резко замирает и прячет лицо на его плече. — Что случилось? — нежно спрашивает альфа, покусывая мочку его уха. — Ты боишься или не хочешь? — Я хочу, — бурчит Юнги и поглаживает кубики на его животе, — и я не боюсь, — тянется к его губам и расслабляется. Чонгук покрывает его тело поцелуями, играет языком с его сосками и слушает тяжелое дыхание. Омега зажат, он смущается, но альфу не отталкивает, сам в руки дается. Чонгук растягивает его медленно, отвлекает Юнги ласками, изучает его тело и нужные точки и, только убедившись, что он готов его принять, толкается. Не готов. Чонгуку в течку сильно помогала смазка, а сейчас он с трудом проталкивается в жмурящегося омегу. — А говорят, это хорошо, — буравит ногтями его плечи боящийся сделать вдох Юнги и еле сдерживается, чтобы не кричать. — Потерпи немного. Я знаю, что я у тебя первый, — шепчет альфа и с трудом двигается. — Я не девственник… — выгибается, стараясь максимально расслабиться. — Я это понял, когда у тебя была течка, — толкается до конца Чонгук и, зарывшись лицом в выемку между ключиц, позволяет омеге привыкнуть. — Я оскорблял тебя, унижал, я считал тебя продажным и смешивал с грязью, но ты ангел, и я благодарен тебе за то, что ты позволил мне быть первым, — обхватывает ладонями его лицо, касается губами его скул. По мере того, как Чонгук двигается, боль отступает, и Юнги чувствует разрастающееся внизу живота возбуждение. Он откидывается на подушки, полностью вверяя себя в руки того, кого выбрал своим альфой еще будучи ребенком. Вся поверхность кожи омеги покалывает от возбуждения, внутренности вытянуты в струны, и при каждом прикосновении Чонгука они лопаются, отдают в ушах глухим хлопком, и все по новой повторяется. Они шли друг к другу столько лет, через столько потерь, приобретений, обманов и истин, выплаканных слез, а дорвавшись, вгрызаются, до оглущающих битов сердца в ушах, до стонов, не пойми, от боли или удовольствия. Юнги сам подается бедрами вперед, он смыкает руки на его шее в замок и сам насаживается на член, откровенно получая удовольствие от чувства наполненности, распирающего его изнутри. Сперва Юнги просто рвано дышит, но переходит на громкие стоны, когда альфа меняет угол проникновения и движения становятся глубокими. — Не останавливайся, — грызет подушку, почти не чувствуя свою задницу, зажатую в чужих больших ладонях. — Не останавливайся, а то умру, — бормочет, расходясь на части от удовольствия. Будто Чонгук собирается. Он от его узости и податливости с ума сходит. Зверь берет свое, рычит от удовольствия и крепче прижимает его к себе, пока омега не пищит, что «больно». Чонгуку сложно контролировать с ним силу, он не хочет сделать ему больно и сам сгорает от осторожности. Юнги кажется, старая скрипящая кровать не выдержит, разлетится в щепки, но он не разрешает делать паузы, исполосовывает его грудь ногтями и, до хруста выгибаясь, принимает его полностью, без остатка. Чонгук отчетливо видит следы своих ладоней и губ, расцветающие алыми цветами на белоснежной коже, вгрызается в его горло, лижет пульсирующую метку, кормит своего зверя, но не насыщается. Ноги омеги на его плечах, он кусает его лодыжки, размашисто двигается, любуясь самой красивой картиной в своей жизни и, если именно ради этого он уже прошел ад на земле, то готов пройти еще несколько раз. Юнги лежит, распростертый на его кровати, его тело блестит от пота, искусанные губы манят цветом крови, он рвано стонет, мечется по постели, как не в себе, и, сжав его в себе, кончает. Чонгук выходит из него и, кончив ему на живот, пытается отдышаться после потрясения. Долго лежать вдвоем невозможно, одно прикосновение, один взгляд, и по комнате разлетаются искры и поднимается новый пожар. Юнги осмелел, он уже более раскрепощенный, он шире разводит ноги и, когда альфа сажает его на себя, уже без смущения берет все в свои руки. Первое знакомство, первый поцелуй, первый секс — этот дом столько лет носил в себе тайну двух сердец и стал местом, где они соединились. Стены, которые много лет назад слушали робкие признания, этой ночью впитали в себя стоны дорвавшихся друг до друга любовников и стали свидетелями слияния не только двух тел, но и обреченных на долгие годы разлуки душ. Они засыпают только на рассвете, сплетаются в одно, убаюкиваемые биением двух сердец. — Я люблю тебя, — говорит Чонгук, поглаживая его щеку, — я не хочу ответа, не для этого говорю, но я любил тебя, люблю и буду любить всегда, пока бьется мое сердце — оно принадлежит только тебе. Юнги хочется кричать, что тоже любит, хочется вскрыть грудную клетку и показать сердце, на котором выбито имя из шести букв, но поганая недоговоренность и страшная тайна застревают костью в горле, не позволяя и слову вырваться. Он играет с его волосами, целует в уголок губ и прикрывает веки. Чонгук должен это понимать без слов. Чонгук это знает. Утром Чонгук отвозит Юнги домой, а сам уезжает на работу, пообещав, что вечером они пойдут на ужин. «На свидание?» — переспрашивает Юнги, и альфа улыбается. Омега забегает в дом и, коротко поздоровавшись с папой, бежит в душ, и начинает готовиться к работе, но Илан идет следом. — Где ты был всю ночь? — нависает сверху старший, пока Юнги сушит волосы. — В старом доме остался. — С ним? — задыхается от возмущения Илан. — С ним, — как ни в чем не бывало подтверждает Юнги. — Юнги! — Мне двадцать два года, я сам могу выбирать себе альфу, — натягивает на себя пиджак омега. — Он твой брат! — Этот вариант уже не катит, — фыркает Юнги. — Юнги! Он разобьет тебе сердце. Он снова сделает это. Почему ты не учишься на ошибках? А если он узнает правду? — догоняет его уже в коридоре Илан. — Он не узнает. И тебе лучше день и ночь молить небеса, чтобы он не узнал, — оборачивается к нему Юнги. — Я люблю его, папа, и жизнь слишком коротка, чтобы я отныне потерял хоть день.***
После работы Юнги встречается с Тэхеном, который, услышав о ночи, визжит так, что отпугивает остальных посетителей. — Жаль, я не могу Чимину рассказать, — грустнеет Юнги. — Где он? Как он? Я так за него переживаю. — Я тоже, — бурчит Тэхен. — Постоянно жду от него вестей. — У тебя что нового? — Мы переспали. Теперь очередь Юнги визжать. — Так это же замечательно, он ведь нравится тебе, чего ты нос повесил? — спрашивает омега. — Вообще, это было еще до отъезда Чимина, просто было не до этого и я не говорил, — рассказывает Тэхен. — Да, он мне нравится, то есть это больше, чем нравится, но у нас ничего не выйдет, — отпивает воды. — Утром я нашел подарок — контракт. — И? — не понимает Юнги. — Он заплатил за ночь контрактом. — Не может быть, — растерянно смотрит на него Юнги. — Может, — разбито улыбается Тэхен. — Я поехал к нему, и он даже не отрицал. Наши отношения — бизнес, и я, кажется, разбогатею. — Перестань. — Он считает меня продажным, без морали, и я его не осуждаю, я сам создал этот образ и теперь никогда от него не избавлюсь. Но я не унываю, я уйду от него не нищим, смогу рисовать, открою галерею и, наконец-то, буду жить, как хочу, — подбадривает сам себя Тэхен. — И один. — Нет в этом мире человека, который захочет жить со мной, и нет того, с кем хотел бы я, — грустно говорит Тэхен. — Но ты хотел с ним? — Хотел, но опять ошибся. Я от злости все его портреты под кровать запихал. Ночью залезу на крышу и сожгу. Устрою шабаш, приходи, — смеется. — Серьёзно, вы не можете меня так мучить, — врывается в кофейню Мо и, поцеловав Тэхена, плюхается на стул. — Я устал перечитывать письмо, в котором, кроме «я люблю тебя», ничего нет. Будто я не знаю, что любит! Я люблю его больше, поэтому, умоляю, скажите мне, где моя Санта Муэрте. — Мы правда не знаем, — наливает ему воды из бутылки Тэхен. — Ты не можешь не знать, — подается вперед Мо и смотрит на Юнги. — Он точно тебе сказал. — Клянусь, я не знаю и сам сильно переживаю. — Он ограбил Намджуна, волк зол, грозится его на куски порвать, но я знаю, что он скучает, он часами сидит в кабинете и смотрит его фотки на телефоне, — говорит Мо. — С трудом верится, — бурчит Юнги. — Конечно, он не показывает, но я его слишком хорошо знаю, и он точно скучает, — без сомнений говорит альфа. — Ладно, обещайте сообщить мне, как только он с вами свяжется, а сейчас мне надо бежать, у меня Фей в машине сидит, я ему сегодня показываю Амахо. — Уже не сидит, — подходит к столику одетый в белые брюки и бежевую блузку Фей и улыбается омегам. — Тэхена ты знаешь, а это Юнги, — выдвигает для омеги стул Мо. — Ты выглядишь по-другому, — усмехается Фей, вспоминая внешний вид Юнги на ужине. — Да и ты без фильтров совсем другой, — парирует Юнги, а Тэхен прикусывает губу. — Может, мы погуляем вместе, все-таки мы тут задержимся, и я буду рад новым друзьям, — предлагает Фей. — Можно, но не сегодня, — поднимается Юнги. — Мне пора на работу. — С таким братом, как у тебя, тебе не нужно работать, — сканирует его взглядом Фей, который сразу же после ужина навел про омегу справки. — Не все живут за счет братьев, — зло смотрит на него Юнги. — И не все спят со своими братьями… Фей не договаривает, как Юнги, перегнувшись через стол, хватает его за волосы и бьет лицом о стол, потом еще и еще, пока от красивого лица не остается кровавое месиво. Юнги стряхивает наваждение и возвращается к действительности, где он так же спокойно стоит перед смотрящим на него с вызовом омегой. — Я скажу один раз, и ты запомнишь, — приближает к нему лицо Юнги. — Не лезь ко мне, обходи меня за километры, так же, как и моего альфу, иначе я тебе обещаю, что дети Кальдрона будут находить части твоего тела в мусорных баках. Ты плохо меня знаешь, да, я был принцем в Обрадо, но я вырос на улицах Амахо, а мы за себя и за своё глаза выкалываем. — Ахуеть, — как завороженный, слушает Юнги Тэхен. — Теперь я понимаю, почему он тобой одержим, и, кажется, я сам тоже влюбился. — То, что у тебя нет воспитания, — на лице написано, — цокает языком Фей. — Только я высшая лига, вам со мной не тягаться. И ваши альфы меня не интересуют, бойтесь, что я их заинтересую, — Фей берет шокированного диалогом омег Мо за руку и идет на выход.***
Ужин с Чонгуком перетекает в завтрак, и Юнги радуется, что завтра выходной и не надо идти на работу. Сегодня Юнги впервые гость в особняке Чонгука в Ракун, где они и проводят ночь. Утром омега в его рубашке бегает по огромной кухне, а Чонгук с чашкой кофе в руке и в одних спортивных штанах успевает шлепать его по голой заднице. — Лучшие блинчики в мире, — рисует на блине смайлик шоколадной пастой омега и ставит на стол. — Ты будешь в восторге. — Я уже в восторге, — облизывает взглядом его ноги альфа, но Юнги бьет его по рукам, а потом вручает ему вилку и нож. Чонгук с удовольствием завтракает и до того, как подняться переодеваться, сажает его на кухонный стол и долго целует. Ладони альфы задирают рубашку омеги, мнут его ягодицы, и он все ближе притягивает его за бедра к себе. — Ты опять возбужден, — просунув руки в его штаны, томно прикусывает нижнюю губу Юнги. — С тобой по-другому не получается, — обхватывает зубами кожу на его подбородке альфа. — Иди уже, тебя братья ждут, — целует его Юнги. Юнги счастлив. Ему мало Чонгука, он хочет быть с ним все время, не может заснуть, если не в его руках или без его «спокойной ночи», но в то же время страх того, что это все мираж и он под реальность рассыпается, не позволяет ему наслаждаться каждым моментом. Ощущение надвигающейся трагедии, чего-то, из-под чего он не вылезет, сжимается вокруг горла толстой веревкой и не дает дышать. Даже смотря в любимые глаза, он постоянно думает о правде, которая сломает Чонгука и убьет его самого.***
— Провокация? — соединяет брови на переносице Намджун, который стоит в переговорной в офисе Зверей и смотрит на расположившихся вокруг прямоугольного стола друзей и партнёров. — Ты хочешь нарваться на конфликт? — поворачивается к Чонгуку. — Мы теряем время, — отбрасывает в сторону ручку, с которой играл Чон. — Они не нападают, все силу набирают, а мы не можем построить государство без полного объединения полуострова. Поэтому войну начнем мы. — Ты собираешься устроить вооруженный конфликт на транзитном пути, ты понимаешь, что будут жертвы с обеих сторон? — спрашивает его Сайко. — А как выиграть войну без жертв? — смотрит на него Эль Диабло. — Жертвы на нашем пути не страшны, мы боремся за будущее Кальдрона, за будущее наших детей. — Я думаю, что Ла Тиерра сдастся, нам надо еще немного подождать, — опускается в кресло Намджун. — А я говорю, что устал ждать и тянуть время, — встает на ноги Чонгук. — Вместо того, чтобы начать заниматься устройством государства, мы только и делаем, что сидим и ждем, что же решит Ла Тиерра. — Я не буду убивать своих граждан, и плевать, что они с чужой территории, только чтобы Ла Тиерра объявила войну, — поднимается на ноги Сайко. — Мы не так договаривались. — А как мы договаривались? — багровеет Чонгук. — Мы хотим государство, хотим объединения, но не все люди разделяют наши желания. — Позвольте вмешаться, — прерывает грозящий перейти в конфликт спор парней Омарион. — Я понимаю Чонгука, и он прав в том, что Ла Тиерра нарочно тянет время и собирает силу, но я тоже против провокации, которая обойдется гибелью минимум сотни парней, потому что транзитные пути в среднем охраняют столько человек. Мне плевать на жизни чужих мне людей, но если это когда-то вскроется, а скорее всего вскроется, потому что у погибших, конечно же, есть семьи, то Левиафан не сможет править Кальдроном. Народ вас не примет. — Народ вообще не будет ничего решать, — усмехается Чонгук. — Я положил на это дело двадцать лет, я войну для них выиграю, создам систему, обеспечу безопасность… — И заткнешь всем рты, — перебивает его Намджун. — Надо будет, заткну. Мало получить власть, главное, суметь ее сохранить, именно поэтому закон в Кальдроне будет стоять на вершине всего, — заявляет Чонгук. — Закон, который напишем мы? — выгибает бровь Сайко. — Именно. — Тоталитаризм, значит, — усмехается Сокджин. — Я не верю в любовь к лидерам, я верю в страх перед лидерами, — настаивает Чонгук. — Соглашусь, что этот метод работает, но он обычно краткосрочный и длится вплоть до момента, пока действующий лидер у власти, потом государство рассыпается, как карточный домик, — говорит Омарион. — Мы еще будем говорить о модели государства и системе, которая будет поставлена, сейчас я хочу, чтобы мы решили насчет Ла Тиерры. Вы мою идею провокации не поддерживаете, так предложите лучше, — опускается вновь в кресло Чонгук. — Ультиматум, — подскакивает Мо. — Давайте выдвинем ультиматум и дадим им определенное время, если они не примут условия, а время истечет, мы по ним ударим. Мы будем чисты перед всеми, потому что дали время и поставили условия. — Это хорошая идея, — подмигивает ему Омарион. — Твоя голова под этими косами варит. — Это не косы! — кричит разъяренный Мо. — Я согласен, — кивает Намджун. — Вы что думаете? — смотрит на остальных.***
Война между Ла Тиеррой и Левиафаном начинается утром в среду. Конфедерация и Ла Тиерра отказываются выполнить условия Левиафана и сдаться и полностью закрывают границы, готовясь к вооруженным действиям. Сайко и Джозеф отвечают за граничащую с Ла Тиеррой Кордову и нападение ведут оттуда. Омарион отвечает за ничейную землю, Мо за Обрадо. Намджун курирует все действия из Ракун, а Эль Диабло ведет основную силу. Тэхен не отлипает от телефона, переживая за отца и мужа. Лэй с ума сходит за сыновей, часто приезжает к Тэхену, и они часами молчат, разделяя одну боль на двоих. Юнги каждый вечер сидит у окна, все ждет, что сегодня уже Чонгук приедет. И только Намджун никого не ждет, но ищет. Он найдет Чимина, и пусть он говорит себе, что для мести, но его улыбка не просто удовольствие, но и жизненная необходимость. Намджун себе даже умирать, пока вновь не увидит Чимина, запрещает.***
Четвертый день боев, Левиафан, полностью окружив Ла Тиерру, готовится к финальному броску. Омарион достает Мо контролем и, узнав, что Намджун вызвал его из Обрадо и отправил на передовую к Чонгуку, звонит альфе и требует вернуть Мо в Обрадо. — Я лучше тебя знаю, кого куда направлять. Ты вчера к нам присоединился, а уже даже в военную тактику вмешиваешься! — возмущается Намджун в телефон. — Я ни в коем случае не ставлю под сомнение твою работу и, более того, считаю, что ты прекрасный стратег, но Мо лучше бы занимался обороной Обрадо, ты ведь знаешь, что он любит бросаться в гущу событий, тем более, когда кому-то из вас грозит опасность. Вспомни, что было на «ничейной» земле, куда он поехал с Хосоком. Мы не можем так сильно рисковать, — спокойно говорит Сокджин, уверенный, что рисковать Мо он точно не собирается. — Я поеду к Чонгуку, до «ничейной» земли все равно, не пройдя Эль Диабло, никто не доберется, и мы вражескую силу не пропустим. Верни Мо в Обрадо. — Хорошо, — вздыхает Намджун, понимая, что Омарион прав, и набирает Чонгука. Когда Омарион присоединяется к Чонгуку, он со злостью отмечает, что Мо все еще с альфой. Оказывается, Мо оставил Обрадо на своих людей и поклялся ни на шаг от Эль Диабло не отходить. Так как основные бои идут на границе Ла Тиерры с Кордовой, все силы понемногу стягиваются к Сайко. Омарион, которого раздражает вторые сутки не сходящий с передовой Мо, вместо очередного разговора с Чонгуком идет к альфе и находит его в пристройке у границы, где он раздает указания своим людям. — Чего тебе? — спрашивает его Мо после того, как заканчивает со своими людьми. — Мы с тобой работаем вместе. — Кто это сказал? — моментально закипает альфа. — Мне нянька не нужна. — При чем здесь нянька, — хмурится Сокджин. — Мы на пороге последнего рывка, и Ла Тиерре конец, я дошел до этого момента и дальше без тебя обойдусь, — огрызается Мо. — Я возглавляю операцию, ты мне помогаешь. — Я звоню Сайко, — сплевывает на пол взбесившийся Мо. — Набирай уже сразу Эль Диабло или Волка, я получил их добро, и, кстати, Сайко нормально выполняет поручения Намджуна, потому что Волк — мозг, а чего ты рыпаешься? — напирает Сокджин. — Может, потому что ты не Волк! — толкает его в грудь Мо. — Я под твоим руководством воевать не собираюсь. — Как скажешь, — закатывает глаза Сокджин и обходит альфу. — Надоело с ребенком возиться, — последнее, что слышит Мо, а потом, почувствовав острую боль на затылке, падает на пол. — Ты его вырубил, — приподняв брови, смотрит на Сокджина Шивон. — Он не оставил мне выбора, — пожимает плечами Сокджин. — Мы входим в Ла Тиерру, а этот пацан обожает всех грудью прикрывать, я не хочу бегать за ним, вместо того, чтобы давить Конфедерацию. Пусть ему сделают укол и следят. До конца главной битвы чтобы я его на поле боя не видел. — Твоя забота о нем меня пугает, — усмехается Шивон. — Особенно учитывая то, что он тебя с потрохами сожрать может. — Я ему не по зубам, — подмигивает дяде Сокджин и, легонько похлопав лежащего на полу парня по заднице, поднимается на ноги. *Название главы — Ты моя душа (исп. Tu eres mi alma)