***
— Завтра свадьба моего сына, а я опять не могу от души радоваться, — говорит сидящему рядом на диване Хосоку Лэй. — Почему вы так любите все усложнять, будто бы бессмертны, будто это не ваше время утекает? — Папа, ему нужно время подумать, пусть подумает, — устало говорит альфа. — Ты же любишь его, сынок, более того, я знаю, что он любит тебя, почему бы вам просто не протянуть друг к другу руки? — с мольбой смотрит на него омега. — С тех пор, как он ушел, ты не улыбаешься, Хосок, а мое сердце кровью обливается. — Люблю и отрицать не буду, но я не хочу на него давить, не хочу его обижать, я уже достаточно ошибок сделал, — говорит альфа. — После свадьбы Чонгука я поеду к нему и скажу, что чувствую, если он захочет вложить свою руку в мою, я буду счастлив, если откажется, я буду вновь его добиваться, чего бы мне это ни стоило. — Почему не прямо сейчас? — не понимает Лэй. — Ты многое не знаешь, а я рассказывать не буду, — угрюмо отвечает Хосок, — но сейчас рано. Я хочу, чтобы он тоже определился, чтобы понял, может он жить без меня или нет. Я без него не могу. А ты, пожалуйста, не переживай, во-первых, это влияет на твое здоровье, во-вторых, не обижай Чонгука грустной миной, он так долго ждал этого дня.***
— Как мне это понимать? Как ты мог возобновить работу картеля, открыть пути, более того, поставить их охранять наших людей и не сказать нам? — кричит обычно спокойный Намджун на стоящего у окна в кабинете Чонгука. — Почему я узнаю об этом только сейчас, когда как по пути уже прошла первая партия? — Я нарочно ничего не скрывал, — спокойно отвечает Чонгук. — Более того, на одной из наших встреч я говорил, что пора возродить картель. — Ты не говорил, что возродишь его! — не может успокоиться побагровевший Намджун. — Мы опять транзитный путь для наркоторговцев! — И у нас опять отличный доход, на который мы купим новое вооружение и поднимем экономику. — Чонгук, ты играешь с огнем, — подходит к нему альфа. — Мы команда, мы семья, ты не должен был делать такое через наши головы. — Мы семья, а в семьях бывают разногласия, — говорит Чон. — Мы столько лет этим занимались, продолжим еще пару лет, поднимем страну, а потом будем сворачивать, но не сразу, как в прошлый раз, когда нам пришлось оплачивать невыполненные нами контракты и понести огромные убытки, а понемногу. — Мы ведь создали государство в том числе, чтобы бороться против наркоторговли, — нервно смеется Намджун. — Но помимо этой цели у нас есть еще сотня других, на реализацию которых нужны деньги, а ничто не приносит столько денег, как наркотики, — заверяет его Чонгук. — Если кто-то узнает, то нам конец. — Вот поэтому я говорю, что мы должны сменить методы правления, и тогда нам бы не пришлось бояться того, что кто-то может узнать. Мы есть закон, и если мы возрождаем картель Амахо, то людям ничего не остаётся, кроме того, как принять это. — Ты меня совсем не понимаешь, — лохматит волосы Намджун. — Я тебя тоже не понимаю. Да, я согласен, все пошло не так, как мы планировали, но твой радикализм сделает все только хуже. Более того, ты не посоветовался с братьями. Ты сам этого не замечаешь, но ты отделяешься от нас. — И не думаю, — хмурится Чонгук. — Я хочу, чтобы Кальдрон процветал и чтобы Звери были во главе всего. Я делаю это ради нас, а вы говорите о либеральных методах, идете на уступки и думаете о выборах. — У нас встреча через пару минут, потом твоя свадьба, но мы это так не оставим, — вздыхает Намджун. — Вернемся к этому разговору после торжества.***
— Костюм привезли, иди переодеваться, я пока продолжу за тебя, — через полчаса шепчет на ухо Чонгуку Намджун и садится на его место в переговорной. Чонгук устало потирает лоб и, кивнув другу, идет в свой кабинет. Альфа заранее распорядился, чтобы прессы на свадьбе не было, но к церкви уже подъехали журналисты, поэтому Чонгуку пришлось отправить туда своих людей и приказать закрыть всю улицу для въезда посторонних. Чонгук поедет на свадьбу прямо с работы так же, как и остальные лидеры Левиафана. Обстановка в стране напряженная, на границе с Ла Тиерра звери обнаружили арсенал с оружием и теперь выясняют, кто стоит за сорвавшимся мятежом. Чонгук обещает себе, что хотя бы в самый важный день не будет думать о работе, но мысли о тех, кто хочет подорвать его власть изнутри, альфу не покидают. Он заканчивает застегивать запонки, поправляет волосы и тянется за пиджаком. Друзья жениха будут одеты в костюмы, и у всех в нагрудных карманах пиджака будет синий платочек под цвет костюма Чонгука. Ближе к четырем вечера Чонгук, получив звонок, отлучается по делам, пообещав братьям, что будет к пяти, а альфы собираются в церковь. — Церковь окружена, всех проверяем, журналистов нет, — докладывает Мо Намджуну, пока они идут к ожидающим их у тротуара автомобилям. — Хорошо, — кивает Намджун. — Сайко поедет со мной, мы по пути зайдем в администрацию, ты поезжай с Омарионом и пораньше, лично все проверь, все-таки свадьба главного, я боюсь покушений. — Я и без него справлюсь, — насупившись, отвечает Мо и косится на прислонившегося к бентли Омариона, который единственный, кто не вставил синий платочек в кармашек, а размахивает им. — Потанцуем? — выкрикивает ему Омарион, а Мо испепеляет его взглядом. — Любит же он тебя подразнить, — хлопает Мо по плечу Намджун и садится в роллс. Мо понуро плетется к Омариону. — Поехали проверять безопасность, — в глаза не смотрит, идет дальше к своему внедорожнику. — Садись, — кивает на бентли Сокджин. — Мы поедем на свадьбу на моей машине. — Ничего подобного, — твердо отвечает Мо. — Или едешь со мной, или за мной. — Да без проблем, — идет к внедорожнику Омарион и садится на переднее пассажирское сидение. — Тебе идут костюмы, — удобнее располагается альфа, — но признаюсь, в растянутых худи ты по-особому очарователен. — Заткнись, или будешь на свадьбе с окровавленной рожей, — выруливает на дорогу Мо. — У тебя нет вкуса жизни, — серьезно заявляет Сокджин. — То, как ты живёшь, ни в какие рамки не лезет. Как можно есть в машине? — с отвращением смотрит на пачки распечатанных чипсов, — как вообще можно водить это корыто, оно жесткое, не стильное. И твоя квартира похожа на улицу красных фонарей. А эти татуировки, — кривит рот, — ты набит ими, как картина спившегося художника. Сколько же мне придется над тобой поработать, — театрально вздыхает. — Ты ничего не попутал? — резко тормозит Мо, и не пристегнувшийся Сокджин чуть не бьется головой о стекло. — Ты, блять, кто такой, чтобы мне вкус прививать? У меня он прекрасный, ты на себя посмотри, мистер холеность. Ты без крема для рук из дома выходишь? Идеально выглаженные костюмы, волосы, которые ветер не берет. Да меня тошнит от тебя и твоей «ахуенности». — Ты меня еще голым не видел, — подмигивает ему альфа. — Заткнись, иначе я тебя высажу, — рычит Мо. — Ты слишком напряжен, тебе надо расслабиться, и ты знаешь, куда прийти, — нарывается Сокджин, но Мо прибавляет звук в аудиосистеме и заглушает голос альфы.***
Чонгук сидит на заднем сидении автомобиля и, пока шофер везет его на последнюю до свадьбы встречу, думает об омеге, который будет ждать его у алтаря. Чонгуку грустно, что отец не увидит этот день, но он уверен, что До был бы счастлив за сына, который назовет сегодня своим мужем того, кого любит половину своей жизни и будет любить вечность. Юнги его островок спокойствия в окружающем хаосе, свет, идя на который, Чонгук вырвется из любой тьмы, и тот, ради которого хочется побеждать. Улыбка Юнги, его объятия, «я люблю тебя», произнесенное его грудным голосом, — это все то, что заставляет Чонгука чувствовать себя человеком, а не машиной, которая добивается материальных целей, а добившись, не чувствует вкуса победы. Свобода Кальдрона доказала альфе, что достижение любой, даже самой большой цели и рядом не стоит с тем счастьем, которое он испытывает, если дело касается Юнги. Этот омега не просто заставил его полюбить жизнь, он сделал его человеком. Восемь лет без Юнги были страшными не только для Чонгука, но и для всех, кто стоял на его пути, а сейчас он никакую грань не перейдет, фатальных ошибок не совершит, потому что рядом с ним есть тот, кто может остановить его одним только недовольным взглядом. Пусть Чонгук и не позволяет Юнги вмешиваться в его дела, якобы не слушает, но все равно прислушивается, перед каждым следующим шагом он задает себе вопрос «что бы Юнги на это сказал?» и не ошибается. Юнги его путеводная звезда, и Чонгук хочет идти на его свет вечно. Любить человека — дар, который Чонгук получил еще в раннем возрасте, и он его не потеряет. Этот омега всегда был его семьей, с подписью или без, и ни одна сила в мире не в состоянии их разлучить, время уже сдалось. Он повторяет про себя клятву, которую произнесет Юнги, и чувствует, что нервничает так, как никогда не нервничал.***
На другом конце города Юнги стоит у окон на всю стену и, пока за ним в суматохе бегает прислуга, заканчивая последние приготовления, думает о своем альфе. О том, в чью руку вложит свою и поклянется в вечной любви. Чувства, которые он испытывает сейчас, и близко не похожи на те, что он испытал в преддверии свадьбы с Эриком. Омега не хочет вспоминать то время, ту боль и обиды, но картинки сами всплывают в голове, и пусть и не омрачают этот день, но от них тяжело. Юнги любил один раз и пронес эту любовь через столько лет, а сейчас каждый новый день начинает с благодарности за счастье, которым его одарили небеса. Чонгук тот, с кем он готов пройти весь свой путь, и если даже он будет сомневаться во всем мире, в нем не станет. — Хватит смотреть вдаль, — хлопает его по плечу Чимин. — Пора выдвигаться. — Сколько бы вы все ни старались, но все равно самым красивым сегодня будет мой внук, — с гордостью заявляет Лэй, в руках которого одетый в розовый костюмчик Ниньо. — Его отца инфаркт стукнет, когда он увидит его наряд, — смеется Чимин. — Вызовем скорую, — хмыкает Лэй. — Я разложил костюмчики на кровати, какой Ниньо выбрал, тот и надели. У нас свобода выбора. Тэхен, не смотря в зеркало, наносит на губы бесцветный блеск, пока Чимин второпях натягивает на себя пиджак. Тэхен одет в бежевые брюки и черно-белую полосатую рубашку. Чимин в серых брюках и белой рубашке, его запястья обвивают браслеты, пальцы усыпаны кольцами. Лэй в темно-фиолетовом костюме, на белую рубашку. Все омеги надели белые рубашки, как поддержка Юнги. — Отец и Тэсон уже на свадьбе, все собрались, а мы еще не выехали, — нервничает Тэхен и торопит парней.***
Гостям приходится пешком добираться до церкви, потому что вся улица заставлена автомобилями. Церковь украшена белыми ленточками и цветами, на концах скамей укреплены украшения. Вокруг алтаря стоят цветочные композиции в вазах. Юнги уже приехал в церковь, сидит в комнатке, и пока Лэй скептически рассматривает его наряд и поправляет волосы, омега, прижимая к груди букет из белых лилий, нервно спрашивает друзей, приехал ли Чонгук. Юнги грустно, что папа отказался приехать на свадьбу, но омега не теряет надежду, что, идя к алтарю, увидит его среди гостей. Юнги залпом опустошает уже второй стакан холодной воды, все никак не может определиться, надеть ли венок из живых цветов или нет, и снова водрузив его на голову, нервно поглядывает на улицу. Он так сильно нервничает, что его подташнивает. Омега уже жалеет, что они просто не расписались, молит небеса дать ему сил не грохнуться в обморок перед гостями и, опустившись в кресло, просит у Чимина вина. — Приехал! — влетает в комнату запыхавшийся Тэхен. — Твой альфа здесь. Юнги выдыхает. Будто бы он мог не приехать.***
Чонгук, кивнув друзьям, проходит к алтарю и, поправив пиджак, смотрит на двери в ожидании омеги. Альфа явно нервничает, Намджун сразу это замечает и решает подбодрить жениха. — Я никогда не женился, но думаю, это нормально — нервничать из-за свадьбы, — подходит ближе Ким. — Все нормально, — говорит Чонгук, и Намджун верит. Тэсон, увидев жениха, сразу направляется в комнатку, где сидит Юнги с друзьями, но проходя мимо гостей, спотыкается и чуть ли не падает, если бы не сильные руки, поймавшие его. — Спасибо, — поднимает глаза омега и смотрит на высокого молодого альфу, рядом с которым стоит длинноволосый красивый омега. — Аккуратнее, — усмехается Аарон, оценивающим взглядом рассматривая омегу. — Простите, — пытается обойти парней торопящийся Тэсон. — Прощаю, — хмыкает Фей, и Тэсон оборачивается к нему. — А я тебя нет, если ты будешь продолжать крутиться вокруг мужа моего брата, — улыбается ему Тэсон, который вспомнил, что Тэхен показывал ему его страницу. — Дай-ка подумать, — задумывается Фей. — Кто твой брат… — А ты подумай, скольких занятых альф увести хочешь, — язвит Тэсон, косясь на смеющегося над ними Аарона. — Ах, Тэхен, что ли, — театрально взмахивает руками Фей. — Говорю же, безвкусица у вас в крови, — с презрением рассматривает на самом деле хорошо подобранный наряд омеги. — Сядешь на скамью, оглядывайся, могу космы к ней привязать, — подмигивает ему Тэсон и идет прочь. — Омеги в Кальдроне бешеные, — смотрит ему в след Фей.***
Все гости занимают места, Лэй поправляет Чонгуку воротник пиджака, говорит напутствующие слова, морщина на лбу Чонгука не разглаживается. — Сегодня твой день, сынок, не позволяй ничему его омрачать, — обнимает Лэй альфу и идет к скамье. Тэхен и Чимин стоят напротив альф, ждут жениха. Чимин читает смс от няни, что Ниньо заснул в комнатке, и пересылает его Намджуну, который, увидев, что омега достал телефон, сразу начинает беспокоиться о ребенке. Тэхен на Хосока старается не смотреть, хотя это очень тяжело, одетый в темно-красный костюм альфа буквально прибивает к себе взгляд. Тэхен изучает потолок церкви, но ни на секунду не перестает чувствовать впившийся в него взгляд мужа. Хосок с восторгом и гордостью поглядывает на красивого парня, который все еще его муж и, как альфа надеется, им же и останется. Гости умолкают, помещение наполняют звуки музыки, и двери распахиваются, показывая стоящего на пороге с лилиями в руках Юнги. Все гости с восхищением смотрят на одетого в белоснежный костюм и с венком на голове омегу. Лэй промаргивается, прогоняя непрошенные слезы, и поглядывает на ободряюще улыбающегося ему сидящему на скамье по ту сторону от прохода Шивону. Чонгук стоит у алтаря, рядом с ним стоят его братья, все с восторгом смотрят на медленно приближающегося Юнги, которому подмигивают стоящие напротив друзья. Чонгук глаз с него не сводит, замечает все: и как поблескивают в ушах длинные серьги, и смущенную улыбку, и пальцы, которые еще немного и обезглавят ни в чем не повинные цветы. Юнги только его и видит, на него смотрит, ничего не слышит, идет на свой маяк и знает, что, как дойдет, протянет руку и почувствует покой. Так и оказывается. Альфа подает ему руку, и остановившийся напротив Юнги передает цветы Чимину. — Мы собрались сегодня здесь, чтобы скрепить узами священного брака два любящих сердца… Юнги почти не слушает священника, смотрит на Чонгука и чувствует, как напряжен его зверь. — Согласны ли вы, Мин Юнги… — слышит омега и, не дослушав, выпаливает «да». Гул одобрения проносится по залу, священник улыбается и поворачивается к альфе. — Согласны ли вы, Чон Чонгук, взять в законные мужья Мин Юнги, чтобы быть с ним в горе и радости, богатстве и бедности, болезни и здравии, пока смерть не разлучит вас? Тишина. Все перешёптываются, священник кашляет, где-то у двери падает напольный подсвечник, но Юнги ничего не слышит. Тихо так, что хочется кричать до разорванных легких, или эту чудовищную тишину нарушить, или проснуться. «Наверное, он нервничает больше, чем я», — думает Юнги и облизывает сухие губы, блеск он уже съел. Священник повторяет вопрос, а во взгляде напротив вьюга сердце в лед превращает, там тьма настолько едкая, что слезятся глаза. На него из этих глаз дуло смотрит, и Юнги уверен, что он — цель поражения. Именно тогда Юнги понимает, что не дождется. Чонгук не открыл рот, не двинулся, замер статуей у алтаря, но омега знает, что букв в его ответе будет три, а не две, чувствует, как в обители не его бога пол трескается, а пламя из ада ступни лижет. — Нет. Это пламя его сердце испепеляет. Никто никогда не спрашивает, что чувствует человек в момент, когда узнает о потере, горе, слышит то, чего бы век слышать не желал. Все говорят о будущем, помогают справляться, обещают, что и это пройдет, а как ту самую секунду переживает человек, никто, кроме него, не знает. И узнают только на личном опыте. И хорошо, что не спрашивают, потому что как им сказать, что через одно слово из трех букв Юнги и Чонгук уже не просто разбившаяся пара, а враги. Как им объяснить, что за одно мгновенье, когда альфа открыл рот, а в мире омеги свет навеки погас, Юнги снова пятилетний мальчик, приехавший в чужой дом и лбом о враждебность и холод ударившийся. Как он им скажет, что, мечтая о семье, он ее так и не обрел, а свою собственную не построил. Что вся его жизнь — это идти следом за Чонгуком, прятаться за его спиной, в его глазах причины жить находить, а сегодня причину умереть прочитать, но почему-то по-прежнему дышать и на него смотреть. Что он чувствует прямо сейчас? Он чувствует раскрывающуюся под ногами пропасть, которая несет ему обреченность на вечное одиночество, потому что в жизни каждого бывает человек, которого никем не заменить, хоть сотню на его место посади, все равно в толпе его искать будешь. Люди приходят и уходят, оставляют после себя след, воспоминания, тепло ладоней, общие любимые места, а есть Чонгук, который уходя, после себя выжженную пустыню, посыпанную радиоактивным пеплом, оставил — отныне на ней ничему не вырасти. Что чувствует Юнги? Обреченное на несбыточность желание вернуться на минуту назад, и отчаянно вопит внутри, осознавая, что это нереально, что все, что хоть как-либо облегчило бы его участь — невозможно. Юнги обречен вечность захлебываться в пучине воспоминаний, но не утонуть, и это его самое страшное наказание. Юнги прикрывает веки, думая, что было бы куда легче, если бы прямо сейчас его сердце бы не выдержало, не пришлось бы переступать в будущее, где он жизнь изображает, а здесь ее настоящую на этом моменте прекратить. Вцепиться бы ему в идеально выглаженный воротник рубашки, трясти бы, молить вернуться на пять минут назад, не отбирать надежду, не разделять жизнь на до и после, потому что после и не жизнь вовсе. Он ведь знает все его болезненные точки, куда бить, где поднажать, снимает кожу взглядом, ухмылкой кости дробит. Ему и рот открывать, чтобы Юнги под концентрированной болью согнулся, не надо. Он уже убил его тишиной, секундной паузой, молчанием, а теперь сверлом во взгляде в сердце дыру буравит. Юнги не чувствует боли, из него наружу обида рвется, ее в него цистернами залили, выливается, затапливает, но почему-то в этой кислоте только он один плавится, скоро с землей сравняется. Он не выдерживает эти жалеющие взгляды, кто-то глаза прячет, видит это непонимание в глазах близких, воет от триумфа в чужих и чувствует, как дыра в нем его же засасывает. Сколько он шел к нему, сколько жаждал, и опять в обход, опять мимо, опять выросшая между ними стена, могильная плита, железные прутья, океаны слез — неважно, если бог его испытывает, то Юнги сдается, заранее лопатками в могилу ложится и «закапывай» просит. Эта тревога сидела в нем с утра, он ее игнорировал, не давал поднять голову, дураком был. Лучше бы подготовился, а не разом под такой тяжестью остался. Наказание не болезнью, не увечьями, не горем, наказание человеком, чей отказ глубоким шрамом по сердцу прошелся, оставил весь внешний мир неизменным, а внутри пепелище былых мечтаний. Наказание любимым, родным, своей кровью и плотью. Наказание тем, с кем уже никак и без кого никогда. Юнги отшатывается, цепляется за воздух, окруженный коконом нечеловеческой боли, в которую ни голоса, ни возмущение не просачиваются. Кто-то его за руку тянет, то ли Тэхен, то ли Лэй, что-то говорят, но он по-прежнему смотрит на того, кого вместо палача любимым называл, того, кто казнил не тело, не душу, а мечту, а теперь предсмертные хрипы впитывает, сильнее становится. Юнги в голове сто раз «за что?» спросил, но губы так и не разомкнулись, ему вообще кажется, он нем, глух и слеп, и все, что происходит, — это память о прошлом, потому что он давно не существует, потому что живым такая боль не под силу. — Я ошибся дважды, — доносится до Юнги когда-то родной голос, и Чонгук делает к нему шаг. — Когда полюбил тебя и когда не выполнил то, что обещал тебе на свадьбе в Обрадо. Обе эти ошибки можно исправить. Юнги открывает рот и закрывает, кроме сдавленного хрипа, из губ ничего не вылетает. — Вы убили моего отца и оставили его в памяти всего полуострова предателем, а ты столько лет мне лжешь, в глаза смотришь, — хватает его за плечи, у Юнги будто костей нет, виснет в его руках тряпичной куклой, чувствует, как больно бьются об обнажённое и раненое нутро слова брата. — Как ты себе это представлял? Всю жизнь бы молчал о том, что вы имя моего отца опорочили? — Что ты несешь? Чонгук! — пытается вклиниться Лэй, забрать омегу из его рук, но Чонгук сам отпускает, и Юнги, не выдержав, оседает на ступень. Мо и Омарион поспешно выводят гостей, в церкви остаются только близкие. — Еще и смелости хватает мне в глаза смотреть! Дрянь, — сплевывает Чонгук. — Мы испугались, — опускает глаза Юнги, от спазмов в горле задыхается. — Папа не хотел так… — Я на грани сейчас, я могу убить тебя, — вновь рывком поднимает его на ноги и вжимает в колонну, Юнги чувствует, как трещат кости под его руками. Он обхватывает пальцами его горло, надавливает, Юнги вместо разноцветной мозаики на потолке, темные пятна видит. Он, задыхаясь, вцепляется пальцами в руку брата, пытаясь хотя бы глоток воздуха сделать, хрипит и слышит режущее слух: — Убью тебя, сука. «Так убей, — сдается мысленно Юнги, — лучше смерть, чем мои попытки длиной в годы осознать, что ты от меня отказался». Чонгук следит за тем, как жизнь покидает обмякающее тело, подсознание истошно вопит прекратить, не совершать роковую ошибку, но разъяренный зверь видит только прощание с отцом, кровь за кровь требует. — Ты убиваешь его! — кричит Намджун, оттаскивая альфу, пока Хосок ловит сползающего по колонне на пол Юнги. Намджун не может удержать Чонгука, тот с силой отталкивает его, но к омеге больше не подходит. — Смерть — это роскошь для тебя, — по слогам выговаривает Чонгук, с презрением смотря на ползающего на каменном полу и держащегося за горло омегу. — Но мразь, которую ты зовешь папой, сдохнет. — Нам надо поговорить, — прокашливается Юнги и с мольбой смотрит на него.— Пожалуйста, дай мне объяснить. Чонгук, — пытается встать на ноги, опираясь о колонну, но альфа, развернувшись, идет на выход. — Ты не можешь так поступить! — кричит ему вслед омега. — Не отбирай у меня надежду, скажи, что мы поговорим. Чонгук не останавливается, доходит до двери, выходит прочь, в Юнги эхом звук хлопнувшей двери застревает. Он вновь оседает на пол и, прислонившись к стене, смотрит на то, как альфы по одному выходят из церкви. — Вы тоже меня ненавидите? — спрашивает Юнги, всматривается в лица, друзья глаза прячут. — То, что сказал Чонгук, правда? — садится рядом Чимин, и Юнги кивает. — Мне очень жаль, — подходит к нему Лэй, — но тебе стоило с ним поговорить до всего этого. Жаль, надо было, если бы… эти люди не понимают, что не помогают. Говоря о том, что не исправить, обратно не вернуть, они его участь не облегчают. Почему, умирая от разлуки, Юнги не может послушать тишину в ответ, а должен слушать попытки его успокоить, будто бы он деньги проиграл, без работы остался, будто бы автомобиль в кювет заехал или дом сгорел. Юнги любовь потерял, и ему не жаль, не надо было и не если бы… Ему вынимай его из себя и живи. Ошибка системы. Вынимай его из себя и умри.***
— Да постой же, — догнав, вжимает Чонгука в гелендваген Намджун, а остальные парни их окружают. — Откуда ты узнал? — Меня Муньес вызвал, — обхватывает руками голову Чонгук и, подняв лицо к вечернему небу, пытается надышаться. — Я не хотел ехать к нему в день свадьбы, но он сказал, что информация важная. Он хотел, чтобы я ему срок скосил, а я отказал. В итоге он выменял информацию на мое обещание уменьшить в два раза его срок. — Что он тебе сказал? — Что как мне живется с мыслью, что я женюсь на том, кто опозорил и убил моего отца! — выкрикивает альфа, порываясь вернуться в церковь и оторвать голову омеги. — Ты ему поверил? — вновь вжимает его в автомобиль Намджун. — О да, — сбрасывает с себя его руки альфа. — Илан доложил Абелю о встрече, все о короне мечтал, а когда не вышло и отца убили, они вместе с сынком свалили к деду, оставили меня сиротой и опозоренного. Как я мог быть таким слепцом? Как я позволил такое? — до окровавленных костяшек молотит по капоту автомобиля. — Вот же мразь, — сплевывает Сайко. — Ебать, — Мо пытается найти пачку сигарет. — Ты сейчас в ярости, и ты можешь совершить ошибку, — пытается его успокоить Омарион. — Я спокоен, — лжет Чонгук, в котором беснуется зверь. — Я ненавижу его. Я никогда не думал, что любовь может за мгновение превратиться в ненависть, но я так сильно ненавижу, что хочу ломать ему пальцы и видеть, как он скручивается от боли. Я всегда верил только ему, всегда искал оправдания, но никто и даже вы не смеете мне сейчас говорить, что он не виноват, что был ребенком. Да, был, и я ему отъезд простил, но знать, как я тяжело переношу унижения, как я одержим идеей отбелить имя отца, и лгать мне в лицо? Это непростительно! — открывает дверцу автомобиля Чонгук. — Куда ты? — окликает его Сайко. — Мне нужно развеяться. — Следите за ним, — приказывает своим Намджун. Чонгук срывается с места, оставляет за собой клубы пыли и шокированных новостью друзей. Он до последнего отказывался верить, всю дорогу до церкви проигрывал в голове разговор с Муньесом и только в церкви, всматриваясь в глаза Юнги, окончательно убедился, что это правда. Его мальчик, его сила, смысл так и останется в памяти первой и несчастной любовью, той самой, о которой никогда не говорят, но помнят вечность. Он столько лет наблюдал за тем, как Чонгук терял, обретал, терял. Видел, как он падал в траву, раздирая руки о колючки, как жевал землю, лишь бы дёсны до крови не искусать, следил за его агонией, оставил его наедине с горем и уехал. Чонгук простил. Он выбрал другого альфу, смотрел со стороны, как ревность Чонгука сжирает, кости обгладывает, и под венец с ним пошел. Чонгук простил. Выслушал его боль, поделил на два и все равно простил. Но как простить ложь длиной в почти десять лет? Как простить то, что человек в вечной любви клялся, а из себя правду так и не вынул. Чонгук поднялся с низов, столького добился, но все его победы меркли сразу же, стоило к могиле отца прийти. Его отца убили не в бою, а за предательство, которое он никогда не совершал. Весь Амахо знает одну правду, по которой До сдал картель и от которой Чонгук ночами плохо спит. Он искал убийц по всему свету, а в своем доме не додумался. Сколько раз они с Юнги об этом говорили, столько у него было шансов рассказать правду, но он продолжал смотреть ему в глаза и лгать. Человек, которого он любит, во второй раз выбил из-под его ног почву, голыми руками вынул его сердце, а ведь альфа знал, что сердце ему и не нужно, только ради него его и держал. Юнги убил Чонгука правдой, доказал, что его прощение, доброта, милосердие никому не нужны. Он показал ему, что идя на уступки, протянув ему руки, в итоге он получил нож в спину. Чонгук столько раз себя останавливал, прислушивался, предпочитал думать, что это он не прав, а что он получил в итоге? Лицемерие. Мин Юнги ничем от своего папы не отличается — двуличная тварь, которая, воспользовавшись чувствами Чонгука, подобралась настолько близко. Он заворачивает на кладбище и, дойдя до могилы отца, опускается на скамейку. — Я никогда и не сомневался, даже мысли такой не допускал, — кладет ладони на каменную плиту. — Сегодня я узнал, кто виноват в том, что я остался сиротой, кто разлучил меня с тем, кто любил не за мои деньги и власть, а просто потому что я есть. Я очень сильно зол на себя, что был ослеплен любовью и не видел очевидного. Отец, мы так хорошо с тобой жили вдвоем, но ты привел эту змею и ее змееныша в нашу семью, а я его полюбил. Мы оба виноваты, но я это исправлю. Они заплатят за то, что разрушили нашу семью, и за то, что убили тебя. Илан хотел красивой жизни, а эта мразь за ним повторяла, а в жертву они принесли тебя. Один тебя убил, второй это убийство покрывал. И пусть только заикнется, что он сделал это от страха за папу, я там же сверну ему шею. Ведь я отдал ему сердце, собрался назвать его мужем, неужели он допускал мысль, что я убью его тварюгу папу? Если допускал, значит, он так меня никогда и не любил, потому что когда любят, больно не делают. Обещаю, я отомщу. Я протащу своего братца через Ад на земле, дам ему почувствовать все то, что десять лет назад чувствовал я. Отныне нет Чон Чонгука, есть только Эль Диабло, и последняя сила, которая меня удерживала, сдохла для меня в той церкви. Я больше не веду ни с кем переговоров.***
Юнги сидит на полу в полупустой церкви и смотрит на лепестки цветов, рассыпанные по ковру. День влюбленных — отличный повод еще раз признаться в любви, начать отношения, но у Юнги траур по ней. Кто-то на валентинках имена выводит, а у Юнги это имя раскалёнными спицами на сердце выжжено и болит сейчас, кровоточит, ни один доктор в мире его не вылечит. Чонгук ушел, взмахнул рукой, отрезал все ниточки, его на ногах держащие, забрал с собой сон, надежду, обрубил концы. Превратил его в заблудшего путника, в того, кто, тычась о его ладонь, на свет шел, а теперь обречен на темноту. Юнги хоронил любовь во дворе отцовского дома, хоронил у Абеля, а прямо сейчас в храме божьем хоронят его. В глазах Чонгука не было и намека на прошлого, ни толики нежности, там одна лютая ненависть, злость, жажда крови, и Юнги не уверен, искупайся он в ней — насытится. Даже если сдвинутся стены, опустится купол, погребут его живьем на месте, где он клятву вечной любви озвучивал — Юнги не испугается. Умирать страшно, но еще страшнее таким как он выживать — не сломанным, не разбитым, а уничтоженным, пылью под его ступнями размазанным. Юнги не знает, как ему жить с вынутой душой, где в пустом нутре «я тебя вечно», а в ответ только эхо. Он, как поднятый с глубин сгнивший корабль, выброшенный на берег, забытая ребенком потрепанная игрушка на обочине, провожающая автомобили стеклянным взглядом, ведь ни один в его сторону не свернет, тот, кому некуда идти, не к кому прильнуть. Юнги не вымолить прощения, не объяснить, про то, как он только из-за этой любви и выживал, не рассказать. Чонгук его не простит, каждую угрозу выполнит, но Юнги не думает о боли и испытаниях, только о том, что там, где было налажено хрупкое доверие, связь построена, вновь выросла стена и только одна могила ровно посередине, в которой она покоится. Сквозняк врывается в помещение, окутывает заледеневшего изнутри омегу, он ежится, сам себя обнимает, и подтянув колени к груди, зарывается в них лицом. Эта зима не запомнилась минусовой температурой, но холода в глазах Чонгука, чтобы всю планету остудить, хватит. Согласны ли вы, Мин Юнги, сдохнуть прямо сейчас, прямо здесь, лишь бы не проходить все заново, не проживать ночи, полные одиночества, и дни агоний, чтобы не искать его в других, не дышать, чувствуя его запах, не выдерживать полный ненависти взгляд, не биться головой о стены, прячась от призраков прошлого… пока смерть не разлучит вас? Согласен. Смерти не пришлось их разлучать. С этим прекрасно жизнь справилась. *Название главы — Твое молчание убивает меня (Исп. Me mata tu silencio)