Имперское сознание

Будильник зазвонил, как обычно, в шесть утра, и Бену понадобились все силы, чтобы протянуть руку и выключить его. Все было словно под водой: медленные движения, тяжелое и несговорчивое тело. В голове — каша из неторопливых мыслей; думать было настолько тяжело, что он чувствовал себя совершенно измотанным, даже еще не встав с постели. Тошнота волнами прокатилась по телу, заставив внутренности болезненно сжаться, пижама, пропитанная холодным потом, прилипала к коже в самых неожиданных местах. Он пожалел, что забыл что-нибудь съесть вечером перед приемом лекарств — тогда бы меньше тошнило, а так тошнота сегодня ощущалась еще сильнее, чем вчера. Он принимал литий уже больше года, мог бы и привыкнуть к тому, как он на него действует. А вот с кашей в голове, которой наградили его снотворные препараты, так просто не справишься, и она ему сейчас совсем не помогала. Путь от кровати до ванной казался бесконечным, и Бен не был уверен, что сможет преодолеть его без рвоты. Очень осторожно он дотянулся до тумбочки и схватил бутылку воды, которую всегда там держал; открыв её, сделал несколько небольших глотков, чувствуя, как отвратительное ощущение пульсации в животе становится более терпимым. Каким-то чудом он добрался до душа, включил холодную воду, как можно холоднее — это было необходимо, он уже не раз засыпал в ванной — и начал быстро смывать с себя пот. Щетине на щеках — хоть и небольшой — предстояло подождать, пока он выпьет еще воды, позавтракает и примет утренние лекарства. Руки ужасно тряслись, он едва мог удержать флакон с шампунем. Бритье? Ну да, без слез он точно не обойдется. Ему и вправду стоило выпить побольше воды вчера. Он потратил раздражающе много времени, пытаясь справиться с пуговицами темно-красной рубашки, а затем чуть не упал, пытаясь надеть носки, но в конце концов решил, что достаточно прилично одет, и направился на кухню. Лея готовила кофе, а раздраженное ворчание, доносившееся из небольшого кабинета дальше по коридору, подсказывало, что Хан снова потерял очки. Бен как раз подошел к холодильнику, чтобы достать один из своих маленьких стаканчиков йогурта, когда Лея, наливавшая на всех кофе, бросила на него взгляд. — Ты же не собираешься пойти в этой рубашке на работу, я надеюсь, — сказала она. Бен оглядел себя. Ему нравилось, как рубашка смотрелась в зеркале, но, возможно, он был не прав. Он знал, что никогда особо не разбирался в таких вещах. — С-слишком темная? — спросил он, немного ссутулившись. — Я… я думал, что она выглядит нормально, но… — Слишком темная для работы, — сказала мать, протягивая ему кофе. — Нейтральные цвета, Бен. Ты работаешь в офисе, а не в баре. Куда ты дел ту нежно-голубую, которую я тебе купила? Не полосатую, а другую. — Кажется, она у меня в шкафу. Я пойду переоденусь. Извини. — И белую футболку под нее, Бен. Не темную! Он поспешил назад в свою комнату, на ходу снимая рубашку — скомкав и бросив ее в угол перед тем, как надеть ту, которую посоветовала ему мать. В этот раз он даже не удосужился посмотреть в зеркало — Лея разбиралась в одежде лучше него. Если она сказала, что так лучше, он не будет спорить. Не хочет же он, в конце концов, выглядеть как клоун. Он и так чувствовал себя на работе не в своей тарелке, с его ростом и общей неуклюжестью, и ему не нужно было еще больше причин выделяться. Когда он вернулся на кухню, Лея одобрительно кивнула, добавив: — Тебе скоро нужно постричься. Волосы уже длинноваты. Пообещав как можно скорее записаться к парикмахеру, Бен наконец приступил к завтраку. Он почти физически ощущал неодобрение Хана, который не считал стаканчик йогурта нормальной едой, а тем более нормальным завтраком. Впрочем, Хан ничего не сказал. Не было смысла что-то говорить: все равно Бен не смог бы завтракать чем-то другим. Если бы он попытался съесть что-нибудь более основательное, его бы стошнило или он бы мучился болью в животе весь день. Но совсем без еды литий принимать было нельзя, вот он и сидел, медленно поглощая детскую еду и уговаривая свой организм не бунтовать против нее. Он почти допил всю воду из бутылки, а кофе так и стоял почти нетронутый. С кофе придется подождать до того момента, когда он доберется до работы. — О, кстати, я сегодня не приду на ужин, — сказал он, чувствуя, как сердце в груди ускоряет свой бег, предвкушая неизбежный допрос. — На работе будет… эм… вечеринка, и я сказал, что там буду, так что. Вот. Извините, что не сказал раньше — я немного забыл. — Ты что, вправду собираешься напиться посреди недели? — с отвращением воскликнула потрясенная Лея. — Да с твоими лекарствами! Бен, ты же знаешь, что нельзя смешивать алкоголь со снотворными! Бен согнулся на стуле и как мог избегал ее взгляда — а взгляд у Леи был пугающим и чуть ли не прожигающим насквозь. — Я не буду напиваться! Просто составлю компанию коллегам. Т-ты же сама говорила, что мне нужно завести друзей. Я не буду пить, обещаю. — Пьянствовать в какой-нибудь забегаловке — это теперь называется «завести друзей»? — съязвила Лея. Бен почувствовал себя маленьким и глупым. — В самом деле. Я думала, что лучше тебя воспитывала. Если твои коллеги хотят выглядеть идиотами, пожалуйста. Но от тебя я такого не ожидала. Слова вонзились прямо в сердце, словно отравленный нож — как обычно. Бен больше не знал, как с этим справляться. Он принимал все слишком близко к сердцу. Оскорбления копились, наслаивались друг на друга, гнили внутри удушливым комом, пока он наконец не ломался, запираясь в ванной или в кладовке, пытаясь безуспешно справиться с паникой. Он ненавидел себя за глупость и слабость. Что бы он ни делал, он всегда был разочарованием для них, он это отлично знал — но постоянные напоминания были хуже всего. — Я надеюсь, ты не собираешься провести вечер с каким-нибудь парнем, — присоединился к разговору Хан, — ты знаешь правила в этом доме. Хочешь куда-то пойти с коллегами? Хорошо. Один раз, так уж и быть, можно. Но если я узнаю, что ты был с парнем — ты здесь больше не живешь. Понятно? Бен кивнул. Он до последнего надеялся, что Хан не вспомнит об этом правиле, потому что это все усложняло. Если бы никто о нем не напомнил, можно было бы притвориться, что правила и вовсе не было — но прямое указание не искать никого для секса? Тревога когтями вонзилась в грудь. Потому что никакой «вечеринки с коллегами» сегодня не было. Ну, то есть, может, и была, только Бена никто не приглашал. Они с ним даже почти не разговаривали — и он не мог их винить за это. В конце концов, он тоже с ними редко говорил. Просто старался делать свою работу без косяков, держа голову опущенной. Бен напомнил себе, что это его последний шанс. И все же какая-то маленькая мятежная часть его сознания — та, которую он по мере сил пытался изничтожить — мечтала хоть о малой крупице свободы и приключениях, и сегодня он попытается эти приключения найти. Не в первый раз, конечно; но такая возможность подворачивалась ему так редко, что он просто не мог не воспользоваться ею. Черт с ними, с последствиями — ему просто необходимо было хоть ненадолго ощутить себя… нормальным человеком. Хоть на несколько часов в клубе, где обжимания с кем-нибудь безликим и безымянным могли закончиться минетом в темноте. Он давно потерял надежду, что кто-то захочет от него чего-нибудь большего. Опять же, он их не винил. Он-то знал, что он — ходячая катастрофа, но надежда… надежда не хотела умирать, и было бы лучше ее убить самому. Хан довез его до работы — они не разрешали Бену водить машину из-за лекарств, а общественный транспорт, очевидно, был для людей попроще. Шел дождь. Бен любил дождь — он пах свежестью и чистотой, и капли приятно холодили лицо, а еще люди не просили его улыбаться. Он никогда не понимал, почему в солнечную погоду принято улыбаться весь день, как дурак, но он старался. Проблема заключалась в том, что он никогда особенно не любил свою улыбку — слишком кривую, слишком кривозубую, слишком глупую, слишком… неправильную. Он так и не научился улыбаться так, чтобы она не казалась натянутой. Улыбаться было сложно. Уже много лет ему не хотелось этого делать, но приходилось. Улыбки получались хорошо отрепетированными, как вежливые слова для клиентов: убедительными, но фальшивыми. Честно говоря, выходило у него не слишком хорошо. Он повесил пиджак на предназначенный для него маленький крючок и сел за свой рабочий стол с чашкой кофе — на удивление хорошего. Его место было в углу опен-спейса, далеко от всех и всего, рядом с одним из тех ужасных офисных «типа пальм в горшке» кулером, который начинал булькать в случайные моменты времени, и кондиционером, который всегда дул слишком холодным воздухом прямо в шею. Окна отсюда было почти не видно, и Бен развесил на перегородке, отделявшей его стол от других, картинки с небом, облаками, кошками, а также несколько сделанных им самим фотографий природы Ирландии — из давнего путешествия с Ханом и Леей. То есть окружил себя позитивными, хорошими вещами, как советовала его бывший психотерапевт. «У тебя депрессия только потому, что ты сам так хочешь. Ты всегда можешь выбрать быть счастливым». А еще эта психотерапевт настаивала на том, чтобы Бен постоянно следил за своими эмоциями, поскольку слишком сильные эмоциональные потрясения могут вызвать маниакальную фазу. «Бен. Ты должен всегда об этом помнить». Он перестал ходить к этой су… женщине. И это стоило скандала, который ему устроили родители. Нынешнему психотерапевту было достаточно, чтобы он являлся к ней каждую неделю, демонстрируя, что не самоубился со времени их предыдущей встречи — и это был как раз тот объем психологической помощи, который Бен мог выдержать. После десяти с лишним лет общения со специалистами говорить было особо не о чем. Особенно после того, как он понял, что они все равно не слушают. Бену его стол, в общем-то, нравился. Раньше ему доводилось работать в офисах и похуже, и совершенно точно он не собирался жаловаться, зная, что даже эта работа слишком хороша для него — неуклюжего проблемного неудачника, бросившего колледж. Он должен стараться не ставить под угрозу свое положение — потому что возможностей в его жизни оставалось так мало, что хотелось кричать. Но это было непросто. Он постоянно находился на грани срыва, пытаясь вести себя как нормальный человек, тогда как на самом деле он не мог припомнить и дня, чтобы ему не приходилось сдерживать непрошеные слезы, не приходилось справляться с ужасной, разрушительной злостью, кипящей у самой поверхности сознания, готовой вырваться в ответ на невпопад сказанное слово. Это было хуже всего на свете — не доверять самому себе. Он неимоверно устал от этого. Впрочем, у него было не так уж и много времени, чтобы задумываться об этом. Каждую минуту — с момента, как он включил компьютер, и до обеденного перерыва — ему приходилось отвечать на звонки, заполнять документы, бегать по всему офису с различными поручениями и решать технические проблемы, столь же привычные, как и телефонные звонки. Казалось, принтеры в отделе были одержимы какой-то злобной сущностью, питавшейся файлами, потому что время от времени документы не желали распечатываться, и никто не мог понять почему. Ну или же — иногда — они печатались на принтерах отдела продаж (двумя этажами выше, в другом конце здания). Сисадмины отчаялись с этим справиться, посоветовав посылать файлы на печать повторно и надеяться на лучшее. В такие дни, как сегодняшний, это, черт возьми, не помогало. Обеденный перерыв всегда проходил одинаково; Бен сидел в одиночестве, пытаясь доесть свою порцию как можно быстрее, чтобы оставалось время покурить и немного успокоить вечно расшатанные нервы, прежде чем вернуться в офисную суету. Ему, что ни говори, нужно было поменьше курить, но он никак не мог заставить себя это сделать — короткие перекуры были единственным, что спасало его от нервного срыва. Сегодня после обеда он был вынужден стенографировать встречу с важным клиентом, а это всегда заставляло его сильно нервничать. Не то чтобы он хорошо умел стенографировать, и обычно ему удавалось этого избежать, но сегодня в отделе не хватало нескольких сотрудников, и Бен был единственным, кто мог выполнить это задание. Проблема была в том, что он слишком беспокоился, как бы все сделать правильно и ничего не забыть записать, и не перепутать что-нибудь. В такие моменты он зачастую выглядел пугающе и мрачно, хотя на самом деле он всего лишь забывал натянуть на лицо нейтральное выражение — когда был слишком сосредоточен. Бен даже подумал, не принять ли успокоительное, но у него оставалось не так уж много таблеток, и он забыл попросить у доктора новый рецепт, так что он решил этого не делать. Вдруг эти таблетки понадобятся ему позже.

***

Когда Бен вошел в клуб «Эдем» — вечером, в начале восьмого — тот уже наполнялся людьми. Ожидая открытия клуба, он воспользовался возможностью закончить некоторые дела, на которые не хватило времени вчера. В конце концов, околачиваться возле закрытых дверей было бы слишком даже для него. Да и если бы его кто-нибудь там увидел и рассказал Хану и Лее, они пришли бы в ярость. Он знал, что они редко бросались пустыми угрозами, и честно говоря, то, что они до сих пор его не выгнали, было настоящим чудом: казалось, что его единственным талантом было все портить, находя для этого все новые, особо эффектные пути. Впрочем, после того, что случилось в колледже, они были абсолютно уверены, что он совершенно не в состоянии заботиться о себе. О том происшествии ему не хотелось вспоминать — хватало и того, что шрамы до сих пор были заметны. Он уселся на белый кожаный барный стул и окинул взглядом остальных посетителей. Некоторые из них — Бен не помнил имен — были всегда не против пообжиматься в темноте. От некоторых других стоило держаться подальше. Он также заметил несколько новых лиц в толпе. И правда — нужно было найти какой-то способ выбираться на волю почаще. Когда он был здесь в последний раз? Шесть месяцев назад? Семь? Было нелегко вспомнить, вечно затуманенный разум не вполне постигал концепцию времени — что всегда безмерно раздражало Хана. Бармен, жизнерадостный мужчина лет сорока, подошел к Бену, полируя стакан подолом рубашки. — Ну привет, — улыбнулся он, — давненько тебя здесь не было видно. Что подать? — Пока только колу, — Бен слабо улыбнулся в ответ. Было приятно, что его узнали. Помогало почувствовать себя нормальным человеком. — Обычную, если можно, и без льда. — Конечно! — Бармен быстро налил колу в стакан, поставил его на стол и уселся рядом. — Посижу, пока можно, — улыбнулся он. — Видит бог, мне уже не двадцать лет. Ну и как дела? Ты что-то сегодня выглядишь расстроенным. Бен пожал плечами. Он знал, что бармен спрашивает только потому, что работа такая, да и если бы ему даже действительно было интересно, Бен не желал никого грузить своими проблемами. — Просто… просто жизнь такая, — он надеялся, что его улыбка выглядит нормально, а не так, будто он хочет кому-нибудь голову откусить. — Работа в последнее время особенно напряженная… Ну ты знаешь, как оно бывает. — А то! — дружелюбно рассмеялся бармен, похлопав его по плечу. Бен с трудом сумел удержаться от дрожи — нормальная реакция на физический контакт представляла для него еще одну проблему. — Но у тебя, по крайней мере, есть работа! Это, черт побери, настоящее чудо в наши дни и в твоем возрасте! Бен не мог не согласиться — как бы он ни ненавидел свою работу, он был рад, что она у него есть. Безработная жизнь приводила его в плохое состояние… очень плохое. Существование было гораздо проще, когда голова была постоянно занята мыслями о работе, и не оставалось времени на то, чтобы сосредоточиться на собственных чувствах. Его психотерапевт говорила, что это нездоровая ситуация, что он очень близок к выгоранию — но Бен решил ее не слушать, потому что, хоть и знал, что она права, у него не получалось думать о таком далеком будущем. Он никогда не планировал больше чем на неделю вперед, да и то приходилось прибегать к помощи нескольких календарей, записок и напоминалок на телефоне и компьютере — как, черт возьми, он должен, по ее мнению, задуматься о месяцах или даже годах? Он еще немного поболтал с барменом, пока другие посетители не потребовали обслуживания. Это было как раз кстати — Бен не очень-то любил светские беседы, к тому же сейчас он хотел, чтобы ему дали спокойно осмотреться и поискать парней, с которыми можно начать разговор. А может, ему повезет, и такой парень подойдет к нему первым. Тогда не придется в ужасе ждать отказа после того, как он соберет всю свою храбрость и подойдет к кому-нибудь. После пары часов бесцельной болтовни и рисования на салфетках Бен, наконец, немного расслабился. Он так и не рискнул заказать что-нибудь алкогольное, помня, что ему еще предстоит принять снотворное, когда он вернется домой. Это могло закончиться ужасно, так что, как бы ему ни хотелось выпить пива или сидра, он предпочел колу. За угловым столиком он заметил мужчину, явно с интересом поглядывающего на него. Этот мужчина неплохо выглядел — старше Бена, но с приятным лицом, небольшой сединой в волосах и весьма прилично одетый. Расхрабрившись, Бен улыбнулся ему, приподняв стакан в шутливом тосте. Мужчина ухмыльнулся в ответ и, не теряя времени, жестом пригласил Бена за свой столик. Глубоко вздохнув, немного успокоившись и заказав еще одну колу, Бен именно так и поступил. Плюхнувшись на мягкий диван рядом с незнакомцем, он постарался не покраснеть под его изучающим взглядом. — Привет, красавчик, — сказал мужчина, — я Ник. — Бен. — Бен, да? Это как Бенджамин? Бен покачал головой: — Бенедетто. — Бенедетто, — произнес Ник нараспев и снова ухмыльнулся, в глазах его плясали игривые огоньки, — мне нравится. Расскажи-ка мне, Бен, как вышло, что такой милашка, как ты, сидит в одиночестве? Бен пожал плечами. Он ненавидел эти разговоры, это хождение вокруг да около. Они оба знали, чего они ищут — так почему бы не перейти сразу к делу? — Я, ну, я обычно не связываюсь с отношениями. Предпочитаю свободу, — это было наглой ложью, но он годами отвечал именно так и все еще надеялся, что однажды эти слова перестанут жечь язык, словно кислота. Они немного поговорили, Ник постоянно улыбался ему, трогал его руки, бедра, поглаживал щеки и волосы — он даже смог убедить Бена выпить с ним пива. «Это же всего один стакан, ничего не случится», — сказал он. Потом Бену захотелось в уборную, и по дороге туда он решил, что оно того не стоит. Что-то с Ником было не так — что-то в его глазах совсем не соответствовало всему остальному, и Бен не собирался на своей шкуре узнавать, что именно. Тем не менее, когда он вернулся, Ник продолжил общение с ним, полностью игнорируя попытки Бена завершить разговор, а через какое-то время Бен почувствовал себя… странно. Будто одурманенным. Мир расплывался перед глазами, а движения стало трудно координировать. Казалось, он не мог заставить себя что-либо сделать, не мог подняться и уйти — словно его мозг больше не управлял конечностями, да и самим собой. Все было нечетко, искажено — голоса звучали будто через металлическую банку. Часть его разума, которая еще не отключилась, вдруг поняла, что именно произошло. Эта сволочь Ник что-то подмешал в пиво, которым угостил его. Бен знал, что нужно срочно уходить, но встать с дивана было невозможно. Ему удалось, наконец, подняться — и он, несомненно, свалился бы на пол, если бы в тот момент мимо не проходил замечательный, добрый бармен (видимо, возвращавшийся с перекура). Бармен поддержал Бена за плечо, крепко приобняв, чтобы он не упал, и внимательно осмотрел его. — Парень, ты в порядке? Бен покачал головой, пытаясь сказать, что он совершенно точно не в порядке. — Не волнуйся, я помогу. Обопрись на меня. — Он просто многовато выпил, — Ник тоже поднялся на ноги, — давай-ка я его домой отвезу. — Этот парень не пил, — не согласился бармен, — он заказал сегодня пять стаканов колы и только один бокал пива, который ты ему принес. Так что заткнись, извращенец, пока я не вызвал полицию. — Да что я сделал-то? — Чувак, честное слово, ты думал, я не заметил, как ты ему что-то подсыпал? Я тут работаю уже двадцать чертовых лет, я знаю, как это выглядит. А теперь выметайся из моего бара, иначе пожалеешь! С этими словами бармен бережно повел Бена в подсобку, все время успокаивающе с ним разговаривая. Там он помог Бену лечь на диван, а затем принес ему стакан воды и попросил вышибал разобраться с мудаком, который его довел до такого состояния. Бен с благодарностью принял стакан, но с трудом смог его удержать — бармену пришлось ему помочь. Бен чувствовал себя так, будто в любой момент может заплакать — его переполняли беспомощность и стыд. Если бы он мог, он бы заполз под одеяло и там бы и остался. На год. Или на четыре. — Послушай, парень, — бармен нежно потряс его за плечи, чтобы он не заснул окончательно, — я достану твой телефон, ладно? Позвоню кому-нибудь, чтобы тебя забрали. Ты не против? Я не собираюсь тебя лапать или что-то такое. Бен был очень даже против. Единственными, кому бармен мог позвонить, были Хан и Лея, и это бы означало, что у Бена возникли бы очень серьезные проблемы. Мягко говоря. Но он не мог заставить себя говорить — язык лежал во рту бесполезной тряпкой, и никаких звуков издавать не получалось. Бармен вытащил телефон из его кармана. Становилось все труднее не засыпать — Бен будто сквозь вату слышал, как бармен нервно расхаживает по подсобке, ожидая, пока кто-нибудь возьмет трубку. Прошло пять минут — а может, два часа, Бен не мог сказать — и он услышал знакомые громкие тяжелые шаги Хана, который словно бы хотел, чтобы все знали о его приближении. Бармен что-то объяснял ему — что-то про то, что Бен не был пьян, что это не его вина. Добрый человек, этот бармен. Жаль, что Хану и Лее на это будет наплевать. Бармен и Хан подняли Бена на ноги, и Хан потащил его в машину. Бен расположился на заднем сиденье, не в состоянии даже сесть ровно, и прислушался к разговору. Хан надел свою дружелюбную маску: «Все будет хорошо», и «Спасибо, что позвонили», и «Слава богу, что он не лежит в какой-нибудь канаве». Бен завидовал отцу — он всегда хотел быть способным так же играть на публику. Все было бы намного проще, если бы он мог притворяться, что ему не хочется содрать с себя кожу каждый раз, когда с ним кто-нибудь заговаривает. Поездка до дома была тихой, Хан не отрывал глаз от дороги, а Бен цеплялся за тот маленький кусочек сознания, который еще бодрствовал — и которого было достаточно, чтобы почувствовать напряжение, царившее в машине. Ему даже не нужно было смотреть на Хана, чтобы знать, как напряжена его челюсть, как прищурены глаза, как сильно он сжимает руль — даже в своем нынешнем состоянии Бен чувствовал, как от отца волнами расходится ярость. Дома же от тишины не осталось и следа. Хан начал самую, пожалуй, худшую тираду о недостатках Бена — даже хуже, чем когда Бен угодил в больницу в последний раз. Список казался бесконечным, а голос все повышался, а затем Лея, конечно же, присоединилась к разговору. Ей не нужно было кричать, о нет. Она почти никогда не повышала голос, ей это было не нужно. Яда в ее словах было больше, чем в зубах всей популяции гремучих змей, и Бен даже не пытался как-то защититься. Он позволил им довести себя до спальни, раздеть и уложить в кровать — и все это под непрекращающийся пассивно-агрессивный монолог Леи. Последнее, что он услышал перед тем, как провалился в тяжелый сон, были слова Хана о том, что они сыты по горло им и его постоянными выходками. Что их терпение на исходе, что Бен не оставляет им выбора, кроме как принять радикальные меры.

***

Бен проснулся уже после десяти утра. Он чувствовал себя отвратительно, в висках пульсировала острая боль, конечности налились свинцом, а в животе клубилась привычная тошнота. Размышляя логически, тошноты у него не должно было быть, так как он не принял вчера литий, но по какой-то причине ощущение, что его вот-вот стошнит, казалось еще реальнее, чем обычно. Его и стошнило — он едва успел добежать до ванной. Шатаясь, он добрел обратно до кровати и, только сев на нее, заметил свою большую спортивную сумку с вещами. Значит, на этот раз все было взаправду. Его выгоняли из дома. Они так часто угрожали этим, что он почти поверил, что угрозы были пустыми. Почти. Он обнаружил, что не чувствует удивления, шока или даже паники — лишь смирение. Он знал, что не сможет никак повлиять на их решение, так что и пытаться не стоило. В конце концов, он ждал этого момента годами и более или менее подготовился. Он знал адреса нескольких приютов, он всегда очень бережно обращался с деньгами — так что он будет в порядке, хотя бы первое время. Самой большой проблемой станут лекарства. Теперь ему придется больше тратить на еду и вообще чтобы выжить — и на длинный список лекарств денег почти не будет оставаться. Он вздохнул. Проблемы нужно решать по мере поступления. Во всяком случае, лития хватит еще на неделю. Но когда он закончится, с этим ничего нельзя будет поделать — потому что Бен совершенно точно не сможет себе позволить очередного визита к психотерапевту. С тяжелым сердцем он поднялся и оделся в то, в чем был вчера (только эта одежда и осталась неупакованной). По крайней мере, кто-то позаботился о том, чтобы ее проветрить, и она больше не воняла выпивкой и табачным дымом. В доме стояла тишина — не такая, как будто было безлюдно, скорее, будто кто-то ждал его внизу. Что ж, лучше покончить с этим побыстрее: чем больше он медлит, тем хуже это обернется, особенно если он заставит ждать Лею. Тут ему пришлось снова бежать в ванную, где его опять вырвало. Кислота обжигала рот, и как только желудок перестал конвульсивно сжиматься, Бен поднялся на ноги и тщательно прополоскал рот водой с каплей зубной пасты Хана — его собственной зубной пасты в ванной не было. Они действительно упаковали все его вещи, которые нашли, ясно давая понять, что больше он здесь не живет. Забавно, насколько красноречиво выглядели подобные мелочи. Чувствуя себя слабым, как только что вылупившийся цыпленок, он поднял сумку и отправился вниз. Все его пожитки, как оказалось, уместились в одну большую спортивную сумку; трудно представить себе более жалкое зрелище. Он поставил сумку у двери кухни, где его действительно ожидала Лея — сидя за столом, с ледяным взглядом и презрительно сжатыми губами. — Я хочу, чтобы ты отдал мне ключи, — начала она, — с меня и твоего отца хватит твоей неблагодарности. Мы потакали твоим выходкам много лет, достаточно! Я ужасно разочарована в тебе, Бен. Мы дали тебе тысячу шансов. Частная школа, когда с обычной не сложилось, хороший колледж — все что угодно. А ты что сделал? А? Бросил колледж, не можешь удержаться ни на одной работе и даже не в состоянии соблюдать правила этого дома — за проживание в котором ты, между прочим, не платишь — и честно говоря, я вообще не могу понять, как так получилось, что у меня родился кто-то вроде тебя. Твой отец прав — ты слишком похож на деда, и посмотри, что с ним стало, Бен! Побирался на улице, как и ты теперь. И все потому, что он не мог взять себя в руки и стать нормальным человеком. Художник! — фыркнула Лея. — Лень и эгоизм, вот что это такое. И ты совсем как он. Тот же эгоизм, то же слабоволие. Ну так вот — не в этом доме. Ключи — и уходи. Я теперь за тебя не отвечаю, с меня достаточно. Бен знал, что, когда Лея в таком настроении, ее не стоит прерывать, пока она не выдохнется. Глотая предательски выступившие слезы, ссутулившись еще больше, он просто ждал, когда она закончит монолог. Затем он молча отцепил ключи от маленькой цепочки и положил их на стол. Вдруг он ощутил нехватку воздуха, нужно было срочно покинуть этот дом — прямо сейчас. Уйти, пока он не сломался — он не мог позволить ей одержать эту победу. Если он что-то и понял за свои двадцать пять лет, так это то, что Лея была как собака с костью — дай ей уцепиться, и она ни за что не отпустит, пока ничего не останется. И чем больше Бен сопротивлялся, тем хуже это было; но совсем невыносимо становилось, когда он, наконец, ломался и заливался слезами — когда у нее прямо перед глазами было доказательство, что он не может выдержать «немного критики». Каждый раз она говорила, что он похож на то недоразумение, которое у нее было вместо отца, похож на человека, который не смог о себе позаботиться, вернувшись с войны, и в конце концов оказался на улице — в инвалидном кресле и все такое — и они больше не видели его до самых его похорон. «Стать как дед» было самым худшим преступлением Бена, и проблема была в том, что он понятия не имел, как этого избежать! Критерии постоянно менялись, с каждой новой ситуацией, пока Бен не уверился, что никогда не сможет поступить правильно — потому что как можно играть по правилам, если само твое существование идет с ними вразрез? Не проронив ни слова, он развернулся, вышел в коридор, надел куртку и обулся. Он даже не окинул дом последним взглядом, прежде чем закинуть сумку на плечо и выйти. Стук закрывшейся двери — неловкий, слишком быстрый щелчок замка за его спиной — все это звучало до ужаса окончательно. Бен дошел до укромного уголка в конце улицы за минимаркетом, ноги его подкосились, и он, приземлившись на какие-то пустые деревянные ящики, заплакал. Вот, значит, как. Жизнь Бена официально разваливалась на куски.