***
Резко подорвавшись на полу, Баки с слипающимися глазами пытался найти часы. Такое пробуждение говорило о собственных биологических часах; он уже привык вставать ранним утром для тренировок. Он потер глаза и посмотрел на спящего друга. Заскорузлый Стив так сжался под тонким одеялом, что Барнс не решился его будить утром. Он помнил о ключе на крыльце, спрятанным под кирпичом, поэтому решил оставить друга, укрыв его своим одеялом. Баки встал на ноги и прошел к Катарине, у нее задралось немного платье, которое он сразу же поправил, и осторожно потрепал ее по плечу. Как только глаза женщины открылись, он приложил палец к губам. Вытянув ей свою руку, Джеймс помог ей подняться. С каждой минутой она выглядела более бодрой, быстро соображая, где она находилась и сколько было времени. На крыльце Барнс достал из-под кирпича ключ и осторожно закрыл входную дверь, вернув его на место. Рядом приглаживала волосы Катарина, стараясь привести их в божеский вид, одновременно приглаживая платье к бедрам. Баки протянул ей сумочку, из-за судорожных поворотов головы. — Спасибо, — она все еще отходила ото сна, стараясь делать вид, что готова ко всему. — Ты пойдешь домой или сразу в клуб? Катарина взялась за протянутый ей локоть, спускаясь с Джеймсом по лестнице. — Сначала я провожу тебя до дома. Потом в клуб. — Я в состоянии дойти сама, знаешь ли, — сказала она слегка деловито, но руки его не отпускала, — мне не пятнадцать. — Да, я догадывался, — с улыбкой проговорил Баки, — но мало ли кто ходит рано утром. Шмидт тихо хмыкнула. — Например, боксеры, идущие на тренировку? — Мне будет спокойнее, когда я буду знать, что ты дошла до своей квартиры, Катарина. Повернув голову, она посмотрела на Баки, выглядевшего довольно обеспокоенным. Увидев такие обезоруживающие эмоции на лице мужчины, она смогла лишь кивнуть и молча продолжить идти с ним под руку. Иногда Катарина удивлялась желанию мужчин в ее окружении следить за ней, оберегать и... просто обеспечивать безопасность. В основном, подобное просыпалось в Джеймсе и Стивене, но и коллеги на работе проявляли такое. Шмидт не сталкивалась с этим в Убежище; там она знала, что во внешнем мире относятся к женщинам, как с слабому звену или ребенку, просто не ожидала такого сильного эффекта. Став третьим звеном в дружбе двух мужчин, она временами позволяла им сходить с ума с заботой о ней (совершенно ненужную местами): они просто не знали о ее способности уложить их обоих за минуту. Уже возле дома Шмидт отпустила локоть Джеймса и поцеловала его в щеку, быстро забегая в свой подъезд. Восходящее солнце не щадило: Катарина догадалась, что у нее осталось не так много времени до утренней смены в психиатрии. А ей нужно было обмыться, переодеться, поесть и ехать около получаса до больницы Святой Анны. В квартире она ощутила странную потребность взглянуть в окно, – не увидев там Джеймса, она вернулась в спальню и полностью разделась. В больницу она приехала минута в минуту, успевая в лифте надеть на себя форму медсестры. Этим вечером предстояло ехать в Убежище к отцу для научного дела, о котором он ее недавно попросил. Отчасти Катарина знала махинации старшего Шмидта, он просто хотел, чтобы она чаще бывала дома, – не мог сказать это вслух. Поэтому она не имела ничего против, уже купила билеты. Оставалось проработать двенадцать часов, что не схлопотать вторую смену, из-за которой отец может поменять свое решение. За эти несколько месяцев Катарина выполняла все так идеально, что отец не мог допустить и мысли о ее возвращении в Убежище: она делала каждое задание, которое он ей давал. Ажно согласилась работать с Арнимом Золой, хотя на дух его присутствие рядом не переносила. Ученую Гидры раздражал тот факт, что она не могла претендовать на должность доктора психиатрии: такое привлекает внимание. Женщина врач. Пришлось довольствоваться медсестрой. Катарина надеялась на сеансы с больными: разговоры, вопросы, их видение собственных болезней. В Убежище буквально не было больных людей; ни физических отклонений, ни ментальных. Женщина не собиралась обращать на себя взор «главных» мужчин, работая медсестрой и достаточно узнавая о пациентах отделения. Сумела научиться радоваться малому и работать с этим. Катарина копалась в ящике администратора в попытках найти карту одного из пациентов, чтобы отнести главному врачу для терапии. Двери отделения открылись, и она, наконец, нашла медицинскую карту молодого Уолта Гилберта. Где находился сам администратор, она понятия не имела, но тому стоило вернуться на рабочее место: Катарина не могла принять нового посетителя. Обернувшись к дверям, она поняла, что не придется. С улыбкой на лице стоял Джеймс, подпирая плечом дверь. — Что бы ты тут не делал, Барнс, мне некогда, — сказала она, собираясь уходить. В спину она услышала негромкое: — Я подожду! Удалось вернуться к ждущему Джеймсу лишь через пятнадцать минут. Катарина попросила свою коллегу Кэролайн прикрыть ее на пару минут, выходя из отделения, она увела за собой мужчину. — Раз ты не выглядишь побитым, то тогда зачем ты пришел? — она сразу спросила. — У меня правда сегодня занят весь день. Баки неопределенно кивнул головой в сторону. — Я со Стивом и... — Он в порядке? — начав волноваться за друга, спросила Шмидт. — У него астматический приступ? В последний раз они видели пару дней назад, и она была уверена, что парень чувствовал себя вполне нормально... — Это Сара. — резко перебил ее Джеймс. Нахмурив брови, Катарина пыталась понять, что могло случиться. Мама Стива заболела неделю назад, но всего лишь обычной простудой... — В каком отделении? — Я не... — снова покачав головой, Джеймс выдохнул, явно тревожась за женщину, — это было, кажется, терапевтическое... я почти сразу к тебе пришел. Медсестра положила ладонь на плечо Барнса, чуть сжав, чтобы показать свою поддержку. На его лице появилась слабая улыбка, он накрыл ее ладонь своей. — Я попрошу одну медсестру проверить ее, ладно? — она заглянула мужчине в голубые глаза. — Хорошо, что ее привезли сюда. Я буду рядом. — Спасибо, Катарина, — Баки положил свободную руку на ее шею и приблизился к лицу, целуя мягкую щеку, — я сказал Стиву, что сообщу тебе. Мне пора. Тяжело сглотнув, женщина кивнула и слегка улыбнулась Джеймсу. Он прошел по холлу, скрываясь на лестничной площадке; и Катарина, все еще ощущая на своей шее и руке чужое тепло, вернулась в отделение. Как же не вовремя Сара Роджерс заболела. Было бы сегодня достаточно времени у Шмидт, то она бы отправилась к этой милой женщине, возможно, поняв, что именно с ней случилось. Но она не могла уйти со своего отделения, также как и не могла пропустить поездку в Убежище: все было важным и серьезным. Во время обеденного Катарине удалось найти Майли, медсестру педиатрии, и попросить ее разузнать о Саре Роджерс, чтобы заранее знать, где именно та лежала и, чем она заболела. В какой-то степени Шмидт чувствовала себя ответственной за женщину, давшую жизнь ее другу. При прошлой встрече с ней не казалось, что Сара больна: немного хлюпала носом и покашливала, – обычная простуда, или, может, просто грипп. Ничего настолько серьезного, чтобы лечь из-за этого в больницу. Не удержавшись в стороне, как стоило бы сделать, Катарина перед своим отъездом в Убежище зашла в одиночную палату к больной женщине. На кровати лежала почти обескровленная миссис Роджерс; она спала под тихое пищание аппаратуры. Шмидт проверила медицинскую карту на ее кровати, хмуря брови при виде надписи «подозрения на туберкулез». Для подобного у Сары должны были испортиться так сильно легкие. Медицина не поможет ей, если диагноз подтвердится. Катарина не знала, чем могла бы помочь семье Роджерсов.***
За три года до начала Второй Мировой войны. — Я беспокоюсь за него каждый чертов день! — злобно прошептал на ухо немки Джеймс. — Я же ажно не могу ничего поделать! Обхватив ладонью бицепс мужчины, Катарина взяла его другой рукой за ладонь и переплела их пальцы, прижимаясь к нему, чтобы он почувствовал поддержку. — Стивен справится. Она уткнулась щекой в плечо Барнса и поглаживала его вдоль всей трехглавой мышце. Сегодня у нее был официальный выходной, поэтому вместе с Джеймсом они решили придти в больницу к матери Стива и к нему для поддержки. Боксер делал то, что лучше всего умел (и это не драка): смешил Сару Роджерс, заставляя ее улыбаться, ведь сил на смех, который вырывался, у нее не было. Крестная мама Барнса сильно кашляла, – Стив сразу же сникал, молча прячась в углу палаты, и ожидал врача. С ним он и говорил, пока Джеймс и Катарина стояли в коридоре, тихо переговариваясь. Со стороны все выглядело довольно безобидно: лицо врача не менялось, пришел он спокойный, иногда улыбался. Шмидт пыталась найти что-то в Убежище для помощи Сары, но ничего не удалось выискать подходящего при такой болезни. Вынужденная наблюдать за страданиями двух своих друзей и матери одной из них, ученая Гидры собиралась отыскать лекарство, которое еще не придумал сам мир. В этом и заключалась цель Гидры, – Катарина была уверена, что отец одобрит эту идею. Врач Сары Роджерс, похлопав Стивена по плечу, ушел к следующему пациенту в палату рядом. Катарине пришлось удержать Барнса на месте, сжав ладони на его руке, чтобы позволить общему другу первому к ним подойди: рассказать о словах врача и не быть под давлением. Понурый Роджерс мелкими шагами приблизился к ним, сунув руки в карманы. — Что он сказал? — не удержал язык за зубами Джеймс. За что Шмидт его ущипнула. — Ничего конкретного, — Стивен пожал тощими плечами, — если коротко и без научных слов: просто ждать, когда ее вылечат, если она не умрет первой. — Вот урод! — прошипел сквозь сжатые зубы боксер. Ему удалось приподнять ногу для шага, чтобы пойти к врачу и набить ему лицо, но Катарина оказалась на удивление очень сильной, она удержала его на месте в третий раз. Лицо ее выражало сожаление по отношение к Стиву. Заметив это, Джеймс попытался успокоиться. — Я останусь с мамой, — скрывая усталость, сказал Стив. — Вы идете домой, я справлюсь. Протянув парню левую руку, Катарина сжала его ладонь в своей и чуть улыбнулась. — Но это необязательно. Джеймс уложил свою свободную руку на плечо лучшего друга. — Мы с тобой до самого конца, брат, — он поддерживающе ему улыбнулся. Было достаточно одного слова Стивена Роджерса, чтобы заставить своих друзей остаться с ним на день, вечер и ночь, хоть на все их свободное время. Только одного слова, которого он так и не произнес, лишь потянув Джеймса и Катарину на себя, и крепко их обнял. Он пробормотал им в соединенные плечи свою благодарность. Младшая Шмидт, оставшись наедине с Баки, вспоминала о переплетенным вместе пальцах и мягко высвободилась. Казалось, он и не заметил, смотря на палату Сары Роджерс, за которой скрылся ее сын. Подумав о собственной матери, Катарина пришла к выводу, что единственное знание о ней это отражение в зеркале: отец никогда не говорил о женщине, подарившей ей жизнь. Она просто знала, что очень похожа на нее, потому что единственный родитель бывало мог уставиться на нее, но смотрел словно на совсем другого человека. В такие моменты ей становилось не по себе: быть для Иоганна кем-то, кроме дочери. Быть напоминанием. Вероятно, отец любил ту женщину, если ажно простые слова могли принести ему боль, которую он так усердно избегал двадцать восемь лет. Катарину никогда не беспокоило незнание своей матери. Гидра заменила ее, потенциальных братьев и сестер, любых родственников, кроме дражайшего отца. Этого было ей вполне достаточно. По дороге в свою квартиру Шмидт ощущала странный груз в груди, нарастающий от молчаливого Джеймса, идущего бок о бок с ней. Она не слышала привычных шуточек или рассказов, никого проявления внимание. Пару раз ей пришлось потянуть мужчину за рукав, чтобы тот не угодил в лужу или яму на дорожке. Осень не щадила природу: листья ссыхались и опадали, раздевая деревья догола. Белочек и птиц становилось все меньше. Кто улетал, кто прятался. Чтобы не замерзнуть в ветре наступающей зимы, приходилось кутаться в теплое пальто. Потому наблюдая за Джеймсом в легкой куртке, Катарина не могла понять, как ему не было холодно, как она это ощущала. Задумчивость мужчины не объясняла удивительную способность. Щеки с острыми скулами краснели от кусающего мороза, губы совсем обветрились. По приходе в квартиру Шмидт сразу же поставила чайник на плиту и достала две кружки, после чего на ходу снимала с себя верхнюю одежду. В прихожей сидел Барнс, уже снявший свою обувь, и уставился на обои с розовыми цветочками. Цоканье с недовольством не привлекло его внимания. Катарина толкнула его в плечо, заставляя поднять голову с непонимающим взглядом мужчины, и строго сказала: — Конец света еще не наступил, Джеймс. Возьми себя в руки и подними свой зад с пуфика. Она протянула ему раскрытую ладонь. Взглянув сначала на нее, потом в серо-голубые глаза немки, Баки вложил в ее ладошку свою, удивляясь наличию мозолей. С удовлетворением Катарина повела боксера на кухню, усаживая на мягкий диван, который ей не нравился, и выключила плиту. У нее тоже были чувства, и она тоже переживала, как за Стивена, так и за его маму. Конечно, она познакомилась с ними не так давно, чтобы убиваться из-за подобного наравне с Джеймсом, но будь на месте Сары Роджерс ее собственный отец, она бы все равно бы не убивалась. Такие вещи нельзя поменять стенаниями и слезами. Не было смысла портить себе здоровье и нервы на все подобное, если не имелось возможности это поменять. — Переночуешь сегодня у меня или пойдешь к Стивену? — Шмидт протянула горячую кружку с чаем Джеймсу и села рядом с ним на диван. Тот покачал головой, согревая ледяные пальцы керамикой, и сам не знал ответа. Сердце говорило еще в больнице не уходить, – разум приказывал дать личное пространство другу; тем более, что он о нем попросил. — Тогда останешься у меня, я расстелю тебе здесь, — взяла обязанность на себя Катарина, отпивая чаю. — Завтра с утра сходим снова в больницу. Она и не заметила, как Барнс накренился и уложил свою голову на ее плече. Все, что ей оставалось: уложить свободную руку на его щеку, поглаживая пальцами волосы за ухом. — Мне страшно, — прошептал Джеймс. В этом Катарина его не понимала: она с трудом знала, что такое страх. Перед самим отцом она больше испытывала благоговейный трепет, но точно не страх. Хотела бы немка помочь боксеру справиться с этим страхом, – она просто не знала как, предпочтя поглаживать мужчину по волосам дальше. — Это нормально, — нашла слова она. — Ты человек, и это нормально. Шмидт оторвалась от Джеймса и поставила свою кружку на стол, что повторил и он сам. Ладони покраснели от температуры керамики, создавая внутри приятное ощущение. Повернув свой корпус к мужчине, она чуть улыбнулась. — Ты сделаешь для Стивена и его семьи все, что в твоих силах, Джеймс, — проговорила Катарина, вглядываясь в голубизну его глаз, — это намного больше, чем другие люди могут ему предложить. Взгляд, которым он ее одарил, заставил желудок скрутиться и ухнуть вниз. Мужская рука оказалась у нее на щеке, одновременно притягивая ее к себе и подвигаясь к ней ближе, – губы Баки накрыли ее приоткрытый от неожиданности рот. Катарина позволила ему прижать себя за талию, уперевшись ладонью в его плечо, чтобы совсем не упасть. Внутри осталось стойкое ощущения, что она ждала этого уже долгое время, почему и не оттолкнула горевавшего мужчину, лишь приподнялась и залезла ему на колени. Правая рука Барнса улеглась на ее бедро намного выше колена и крепко его сжала. Немка переняла контроль на себя, первой проникая языком в его рот, и дала мужчине коснуться поясницы под платьем. Идея не казалась такой уж плохой. Шмидт уперлась коленями в мягкий диван и привстала, чтобы снять с себя теплые колготки, а за ними и трусы. Промежность в предвкушении сжалась. Разум туманила сама мысль того, что Джеймс судорожными движениями расстегивал на себе брюки. Обветренные губы прижимались к ее шее, а руки обхватили ягодицы, чтобы дать ему свободу в движениях. Баки медленно вошел в Катарину, схватившую его за рубашку на груди, и сразу начал в ней двигаться. Немка пыталась сдерживать свои стоны, вырывающиеся при каждом толчке, она обхватила затылок боксера, который уперся лбом в изгиб ее плеча, тяжело дыша. Диван поскрипывал от ярости, что они вкладывали в свое соитие. Пульсируя от конечного удовольствия, Катарина почувствовала излияние Джеймса внутри себя, еще крепче обнявшего ее за талию. Стараясь придти в себя, женщина чувствовала, как онемели кончики ее ушей, в которых трещал тонкий колокольчик. Платье стоило бросить сразу в стиральную машинку, Шмидт вспотела от учащенного сердцебиение, до сих пор еще восстанавливающегося в груди. Мужские ладони мягко поглаживали ее по спине. Голубое платье идеально село на Катарину, доставшую из своей домашней аптечки нужные ей лекарства. Вместе с пластинкой она вернулась на кухню, где стоял Джеймс возле окна и расчесывал пальцами торчащие в разные стороны волосы. Молчание начинало нагнетать обстановку в квартире. Налив в пустой стакан воды, ученая Гидры запила две таблетки под взглядом нахмурившегося боксера. — Все в порядке? — спросил он, не спуская с нее аквамариновых глаз. Шмидт догадалась о волнении из-за таблеток в своих руках. — Мы не предохранялись, — она облизнула влажные от воды губы, помыв за собой стакан. — В моих ближайших планов на будущее детей нет. Наконец поняв к чему была та пластинка таблеток, Барнс провел рукой по затылку и шее, он дважды кивнул. Они стояли в разных концах небольшой кухни: он возле окна, она опиралась о раковину. Идея переспать уже не казалась такой хорошей. Хоть Катарине понравилось, она ажно была готова повторить, но теперь это... многое усложнило. Баки напротив нее молчал, не смотря в ее глаза, словно думал ровно о том же. Эта мысль не вселила уверенности. — Я думаю, — выдохнув собравшийся в легких воздух, заговорила немка, — нам стоит... поговорить об этом. Боксер развел руки в стороны с грустным смешком, сорвавшимся с его губ, и посмотрел куда-то в сторону, но не на нее. — Я не знаю, что мне сказать, если честно, Катарина. — он прикрыл глаза, собираясь с силами, и повернул к ней свою голову. — Ты нравилась мне, как женщина, еще с того фестиваля аттракционов. Глупо будет отрицать, что мое влечение прошло с нашей дружбой. — Так в чем тогда проблема? Шмидт старалась не думать, что, переспав с Джеймсом полчаса назад, она впервые нарушила запрет отца: не привязываться и не спать с тем, с кем имеешь эмоциональную связь. Чаще всего она находила безопасные лазейки к запретам, но это... Она разрушила собственную уверенность в том, что всегда верна отцу. Нарушение заставило ее чувствовать себя ужасно и недостойно. Если отец когда-то об этом и узнает, то до этого времени Катарина самолично сожрет собственную кожу от неприязни к себе. Больше всего било по гордости то, что ей ужасно понравилось заниматься сексом с Джеймсом. — Катарина, проблема в окончании нашей дружбы, — Баки сказал так, словно это было очевидно. — Как мне теперь разговаривать с тобой, как с подругой? Прямо сейчас я все еще думаю о том, как мы... Предложение он так и не закончил. Немка находила один плюс во всем этом: боксер перестал думать о Роджерсах. — Проблема исчезнет... — с трепетом заговорила Шмидт, понимая, что делала только хуже для себя, — если мы... просто попробуем... Барнс посмотрел на нее с повисшими вдоль туловища руками; брови его чуть нахмурились, он ждал окончания, но Катарина только нервно изгибала кисти и выкручивала себе пальцы. — То есть, ты готова к отношениям... со мной? — на всякий случай уточнил боксер. Последний шанс свернуть на правильную дорожку и вернуть доверие отца... — Да. Джеймсу хватило около пяти коротких шагов к женщине, чтобы обхватить ее покрасневшее лицо ладонями и вновь поцеловать желанные губы. Оторвавшись от нее, он тихо рассмеялся и приложился лбом к ее, замечая счастливую улыбку на обычно спокойном лице.***
Письмо отца заставило младшую Шмидт желать вернуться к вере и молить богов о помощи. По дороге в Убежище она только и думала о том, как бы выкрутиться из всей сложившейся ситуации и остаться во внешнем мире. На своем теле она чувствовала всю ту неделю вечных поцелуев голубоглазого мужчины и его прикосновений. Катарина надеялась на более долгое время для спокойствия. Но теперь ничто не могло ее успокоить. Перебирая в голове все те случаи, когда отец наказывал неповиновавшихся, она поняла, почему же его так все боялись: они были виновны. Как его собственная дочь виновата в непослушании. Если ажно она этого не делала, то от других ждать было нечего. По-другому назвать это нельзя: Катарина предала своего дражайшего отца. Чтобы не вызывать никаких подозрений заранее, дочь Иоганна Шмидта надела свою форму Гидры для тренировок, приготовившись ко всему, что могло ее ожидать дома. Катарина зашла в знакомый коридор с вечно сидящем в углу Вольфгангом. В последний раз они видели месяц назад: когда она приезжала пару недель назад, то столкнулась с Гюнтером. Этот мужчина вызывал в ней только отрицательные эмоции; слишком уверенный в себе ариец не раз пытался пробиться сквозь стены младшей Шмидт, чтобы попасть к ее отцу. — Катарина! — воскликнул Вольфганг. Немка позволила знакомому обнять себя, сделав то же самое в ответ. После начала отношений с Джеймсом, она вдруг заметила, что больше не воспринимает мужчин вокруг, как потенциальных партнеров в одноразовом сексе. Такое с ней происходило впервые. — Сомневаюсь, что ты решила насовсем вернуться, — хитро проговорил Рейнхарт. — Неужели беспокоишься из-за двух сестер, которые пришли на твою замену? Дочь Шмидта не повелась на провокацию, легко усмехнувшись. — Они горячее меня? — спросила она. — О, да, — протянул солдат Гидры, — потому что они всегда идут в комплекте. Усмешка сильнее исказила лицо женщины. Похлопав немца по плечу, она широкими шагами направилась в кабинет к отцу, пытаясь на ходу взять себя в руки, сдержать эмоции внутри. Шмидт прошла мимо тренировочного зала, не без интереса заглядывая в двери (всегда открытые), и увидела сестер, о которых говорил Вольфганг. Тогда она сразу поняла, о чем он говорил: девушки не только отличались особой красотой, но и безупречными движениями и стилем боя. Пройдя дальше, Катарина остановилась перед знакомой дверью. Она закрыла глаза, несколько раз вдохнула и выдохнула, собравшись со своими силами и мыслями, и постучала по дереву. Как только ученая Гидры услышала разрешение войти, она открыла дверь, позволив себе чуть улыбнуться отцу от долгой разлуки. На мгновение ей показалось, что его глаза смягчились, но они быстро уставились на сидящего в кабинете незнакомца. Мужчина с седыми кудрями обернулся к ней, поднявшись на ноги, сделал несколько шагов вперед. — Катарина, Авраам Эрскин – доктор естественных наук Германии, — представил глава Гидры и указал на обоих рукой, сидя за столом. — Доктор Эрскин, Катарина Шмидт. К сожалению, без научных степеней. Мужчина с улыбкой пожал ей руку. — Приятно познакомиться, фройляйн. — Взаимно. — сдержанно ответила младшая Шмидт. С неким ожиданием она обернулась к отцу, решившему подняться на ноги. В горле пересохло от проницательного взгляда старшего Шмидта, заставив дочь опустить голову в полном повиновении; Катарина приготовилась к унижению и наказанию. — Твои письма заинтересовали доктора Эрскина, — положив ладонь на ее плечо, объяснил Иоганн, смотря на молчавшую дочь сверху. — Он попросил меня организовать с тобой встречу. Невидимый груз, дробящий своей тяжестью кости немки, резко с нее упал; она незаметно выдохнула, пару раз моргнув, и посмотрела на мужчину одного роста с ней. Похоже, отец говорил о письмах, которые она начала ему писать, когда заболела Сара Роджерс, в попытке пробудить в нем жажду знаний. — Да, меня заинтересовало Ваше видение новых способов в борьбе с некоторыми болезнями, — с улыбкой проговорил мужчина средних лет. — Вы не против провести время вместе за обсуждением? Почувствовав окончательное облегчение, Катарина расслабилась и посмотрела на отца. — Мы можем отправиться в лабораторию? — Разумеется, — кивнул ей Иоганн, — все осталось в прежнем виде с последнего твоего прихода туда. Генная инженерия, биоэтика, молекулярная биология – Катарина, разговаривая с доктором Эрскином, иногда путала слова из-за того, с какой скоростью неслись ее мысли, – ее язык не успевал за потоком информации. Как отец и говорил, она не получила ученых степеней из-за изоляции; только это не было таким уж важным, когда она говорила с ученым и понимала каждое его слово, а он вполне понимал ее. Шмидт не смотрела на время, проведенное вместе с доктором, и вспоминала ее первые уроки с отцом и учителями, которых он к ней приставил еще в детстве. Чем больше она узнавала, тем больше теряла интерес к собственным учителям, начинающих не поспевать за ней. Авраам Эрскин оказался другим. Немка не могла его ажно сравнить с Арнимом Золой, от которого у нее появлялась тошнота и постоянное закатывание глаз. Как только они перешли к более практической части, проводя эксперименты над разными видами растений, Катарина совсем забылась. Изредка она видела мелькающего в лаборатории отца, но не слышала его, занимаясь научной деятельностью, пока доктор Эрскин отходил с ним. Им приходилось останавливаться, хотя точнее, Авраам уходил на покой из-за своего преклонного возраста, – младшая Шмидт оставалась в лаборатории; изучая, изучая и изучая. Ученая Гидры опомнилась спустя трое суток пребывания в Убежище, когда выдающийся немец оповестил о нужде вернуться на родину. Вернувшись в скучную реальность, женщина решила проводить доктора с позволения отца, чтобы потом сразу же вернуться во внешний мир. По дороге на вокзал Катарина решила заговорить с Авраамом о Саре Роджерс, о ее болезни. — Я знаю, сейчас существуют некоторые способы излечения туберкулеза, — протараторила она, жестикулируя, — но они обычно используются на младенцах, детях. Со взрослыми гораздо труднее. С билетом в руках мужчина уселся на стульчики в зале ожидания, поставив рядом со своими ногами чемодан, и снял шляпу с головы. — Это... сложный вопрос. — он уложил шляпу на колени. — Я как-то читал о интерпретации пользы бактерий. — Пытаться победить бактерии бактериями? — переспросила немка и задумалась. — Хотя в нашем теле есть бактерии, отвечающие за здоровье, что вполне логично... — Всегда главное: какая стадия болезни. — Когда Вы навестите Гидру в следующий раз? — не скрывая надежды, решила уточнить Катарина. — Я бы хотела испробовать одну формулу, которую еще не показала Вам. Авраам пообещал вернуться через пару недель. Внутри затаилась вера в лучшее будущее для Сары Роджерс, наполняя Шмидт с такой силой, что она могла оббежать весь Бруклин на одном дыхании. Женщина стояла на вокзале еще несколько минут после отъезда доктора Эрскина, не веря своему хорошему предчувствию, и думала о том, что вскоре они навсегда изменят этот чертов мир.