За два года и одиннадцать месяцев до начала Второй Мировой войны.
С каждым днем поддерживать порядок в собственной квартире было весьма трудно: Катарина забрасывала своими записями все больше свободного места, стараясь все систематизировать, но бумаг становилось только больше. Отец часто повторял ей, что порядок сохранит тебя, если ты будешь хранить его, – она, уставшая и голодная, раскладывала научные пометки по папкам на обеденном столе, чтобы держать все в чистоте. Как снаружи, так и внутри. Тем более становилось сложнее, имея отношения с безответственным боксером, который, оставаясь на ночь или выходные, любил наводить свой беспорядок, от которого Шмидт приходила в тихий ужас. Она еще в Убежище представляла, что люди чаще всего не следовали особому укладу в жизни, но столкнуться с этим воочию... Иногда закрадывались подозрения: Джеймс делал это намеренно, выводя ее на эмоции. Что тоже вполне соответствовало людям внешнего мира.
Катарина сидела на кухне в ожидании приготовления горохового супа, одновременно составляя новую формулу: последняя формула в сыворотке, которую она и Авраам протестировали на крысах, слегка дала не тот результат, что они ожидали. Совсем не тот результат. Трудно было найти золотую середину. Они буквально играли с самой наукой, пытаясь ее перехитрить, – пока перехитрила их только она. То они увеличивали сывороткой влияние на мозг, заставляя подопытных крыс, принявшую сыворотку, убивать других сородичей; то это попросту убивало ту самую крысу из-за ее агрессивных действий, направленных на саму себя. Вскоре женщина устала смотреть на окровавленные клетки с мертвыми крысами, погибшим при ужасных обстоятельствах. Ни Шмидт, ни Эрскин не могли прийти к нужному результату хотя бы на крысах, но точно знали, что на верном пути.
За своим накатывающим как волны вдохновением ученая не заметила, что уже была не одна в квартире. На кухню зашел Джеймс, насвистывающий себе под нос какую-то незамысловатую мелодию, и поздоровался: наклонился к своей женщине и поцеловал ее в щеку, снял с печки-буржуйки давно уже бурливший суп.
— Кат, ты меня слышишь?
От исписанной химическими цепочками бумаги уже рябило в глазах, Шмидт посмотрела на нависшего над ней боксера. От него приятно пахло.
— Ты когда пришел? — сдвинув темные брови на переносице, спросила она.
Коснувшись руками своих светлых волос, она поспешила собрать их в хвост на затылке. Ее мужчина фыркнул, всплескивая руками.
— Уже как пятнадцать минут назад, — он присел перед ней на корточки, — чем бы ты не занималась, тебе стоит отдохнуть. У тебя глаза красные.
— У меня завтра выходной, — отмахнулась Катарина и снова начала писать карандашом, у которого почти стерся весь грифель, — мне просто нужно разобраться с кое-чем.
Барнс поднялся на ноги, с прищуром осмотрел свою женщину и перевел взгляд на ее бумаги. Немного походило на логово безумного ученого. С самого знакомства она была довольно замкнутой; они со Стивом всегда узнавали о ней что-то новое, в конце концов перестали этому удивляться. Но порой Катарина напоминала о своей таинственности. Например, как сейчас: Джеймс увидел знакомые со школы надписи, которым точно не обучали медсестер. Он до сих пор ничего не знал о семье немки, кроме того, что они давно погибли, как и откуда именно она родом.
— Что это такое? — любопытно спросил Баки и стал поднимать листок за листком, чтобы лучше рассмотреть. – Это не похоже на медицинские записи из твоей психиатрии.
Катарина сразу отвлеклась от своей неизвестной работы, сжав пальцами карандаш, и быстро попросила:
— Джеймс, пожалуйста, – она привстала, отняла у него из рук конспекты, – оставь все как есть.
Боксер бы не был собой, если бы сразу же послушался. Схватив три листа вместе, он намеренно поменял местами и уложил их обратно. Баки посмотрел на раскрывающую и закрывающую рот медсестру, которая пыталась найти слова для его безобразия.
— Джеймс, — поговорила Катарина тоном, который он называл «я равнодушно вырву тебе кишки, если ты меня не будешь сейчас слушать», — я бы попросила тебя отойди от стола и не предпринимать попыток коснуться любого предмета на нем. Ладно?
— Ладно. — согласился быстро мужчина, замечая расслабление в мышцах и последующее напряжение, когда он добавил: — Только если ты отложишь карандаш с бумагой и пойдешь со мной в спальню.
— Ты хочешь заняться сейчас сексом?
— Ага.
Прикрыв глаза от возмущения, немка сделала глубокий вдох и через рот выдохнула. Она уперла ладони в край стола, чтобы удержаться от взбучки для Барнса, и на самом деле задумалась о его предложении пойти в спальню. Не раз во время секса ей приходили в голову хорошие идеи, это также было приятным бонусом. Хуже точно от этого не станет, нельзя сказать, что она потеряет время: Джеймс был слишком хорошим любовником.
Отложив исписанный карандаш и забитый буквами с цифрами лист, Катарина прошла мимо мужчины и схватила его за руку и потащила в спальню. Она буквально чувствовала улыбку на мужском лице. Блудливый черт, знающий ее достаточно, чтобы уметь себя правильно вести рядом с ней. Не то чтобы Шмидт это не льстило.
Такое часто происходило: секс по договоренности. Из-за бокса и новых тренировок перед скорым боем Барнс уставал, как и Катарина, потому что она работала в ночные смены в лечебнице. Поэтому их спонтанная интимная жизнь закончилась спустя неделю начала их отношений, и обоих это совершенно не напрягало. В этом тоже была своя, особая магия.
Джеймс помог ей расстегнуть платье, медленно целуя по загривку и спускаясь ниже, он нежно поглаживал ладонями ее зажатые от работы плечи. Будучи боксером ему не раз приходилось делать массаж самому себе или идти к кому-то, чтобы мышцы не забивались и получали достаточно расслабления, которого сейчас в плечах женщины не присутствовало совсем. Баки стал массировать шею, бегло осмотрел голую спину Катарины, что делал довольно часто. Нельзя было отрицать, что природа одарила немку красивым и сексуальным телом, от которого у него постоянно шли мурашки по телу; и трудно было игнорировать некоторые шрамы. Подобных в детстве не получишь, как и при взрослой жизни медсестры. Один из этих шрамов вовсе пугал боксера: возле внутренней стороны бедра, рядом с жизненно важной артерией. Занимаясь боксом всю свою жизнь, Джеймс не получил таких шрамов.
Издавая тихие стоны наслаждения от умелых пальцев на верхней части спины, Катарина прикрыла уставшие глаза. Ухитрялся же Барнс заставить женщину стонать, не используя при этом ничего сексуального. Немка обхватила руки мужчины, заставив его остановиться, и обернулась к нему. В отличии от него она стояла в нижнем белье, – Шмидт поспешила это исправить; она сняла рубашку-апаш и брюки Джеймса, и не без услаждения заметила его возбуждение.
Боксер уложил ее на кровать, стараясь коснуться губами как можно больше мест на слегка сухой коже. Достав губами до небольшой груди, он одновременно раздвинул ее коленки в стороны и прижался к ней своими бедрами. Катарина сразу отреагировала на его недвусмысленное движение, чуть подмахнув бедрами, и обхватила его широкие плечи. Внутри все сводило от предвкушения.
Лежа на груди, влажной от пота, Джеймса, младшая Шмидт поглаживала выпирающие на его животе твёрдые мышцы. В голове так и застряла мысль о том, что это шикарное тело с хорошим чувством юмора досталось именно ей. Немка провела коленом по голому бедру Баки, наслаждаясь тишиной и объятиями с ним. В душе было спокойно.
— Ты кончила? — прошептал ей на ухо мужчина.
На губах расплылась улыбка.
— Ты спрашиваешь это слишком часто.
— Потому что секс – обоюдное услаждение, — голосом рассказчика заговорил с ней боксер, — мужчинам получить его легче. И я не всегда успеваю понять это сам. Так какой твой ответ?
Катарина вздохнула, понимая, что он прав.
— Нет.
Приподняв голову, она увидела задумчивый взгляд Барнса и продолжила водить пальцами по его телу.
— Мне закончить начатое...
— Нет, все в порядке, — заверила его Шмидт, — дело не в тебе, а в моей голове. Не могу перестать думать.
О Саре Роджерс, докторе Эрскине и прогрессе, который у них вроде бы намечается. Обо всем по чуть-чуть. Как бы хорошо не силился Джеймс, доставляя ей услаждение, эти назойливые мысли не покидали головы, не давая ей насладиться совместным моментом со своим мужчиной. Из-за тех же мыслей таких моментов становилось все меньше: Катарина проводила свободное время либо с доктором Эрскиным, либо за собственным изучением их общего проекта с надеждой, что такое усердие хоть как-то им поможет. Иногда казалось, что все зря. Если бы не воспитание отца и упрямство, что он в ней взрастил, то ученая бы уже давно отказалась от своей идеи.
Сев на кровати с помятыми простынями, немка дотянулась до тумбочки, на которой были аккуратно сложены ее вещи, и стала постепенно одеваться. По скрипу кровати она поняла, что Баки делал тоже самое.
— Думать... о тех записях? Что на твоем столе. — проговорил мужчина. — Я хоть боксер, но не тупой. Однажды я уже видел подобное.
— Я просто пытаюсь найти способ помочь Саре, — пояснила Катарина.
— И каким образом ты способна ей помочь?
Постаравшись не задумываться о таком саркастичном тоне, она пояснила:
— Дело в моих исследованиях.
Шмидт сказала это быстро, пытаясь найти способ перевести тему, чтобы это не вынудило ее начать врать Джеймсу. Ведь она ненавидела лжецов, поэтому и сама пыталась этого не делать.
— Ага, — протянул Баки, — я рад, что мы заговорили об этом, потому что я пытался найти способ ввернуть это в любой наш разговор в последнее время.
Обернувшись к застегивающему рубашку боксеру, Катарина приподняла одну бровь. Похоже, не так уж и хорошо она пыталась избежать моментов для очередной своей лжи. Хотя за все время их дружбы и начала отношений она соврала лишь по поводу своей семьи, с которой захотел познакомиться Стивен, – пришлось сказать, что та погибла при мятежах в Германии.
— Из-за этого ты здесь, в Америке? — продолжил Джеймс, подходя к ней ближе. — Ты не просто медсестра. Твои листы «слегка сумасшедшего» это доказывают.
Из-за глубокой молнии на платье Катарине пришлось попросить помощи у мужчины, чтобы он потянул язычок вверх, хоть она и могла достаточно изогнуться, чтобы сделать это. Просто хотела отвлечь его ненадолго.
— Я здесь потому, что меня больше ничего не держало в Мюнхене.
— Тогда, где ты так часто пропадаешь? — нашелся он с очередным вопросом. — Откуда у тебя такие познания в науке?
Резко развернувшись к Барнсу в анфас, немка с нахмуренными бровями посмотрела ему в глаза.
— В какой момент разговор превратился в допрос?
— Допрос? — повторил он, повысив голос на одну октаву от удивления. — Я всего лишь задаю вопросы, которые давно меня интересуют! Я мало о тебе знаю.
Стоило ей открыть рот, как он сразу ее перебил:
— Только не переводи стрелки на наши отношения! — попав в точку, Баки заставил ее закрыть обратно рот. — Мы узнаем друг друга постепенно, как казалось. Но, в основном, узнаешь ты, а не мы тебя.
Не зная, что ему сказать, Катарина направилась на кухню, обратно к исследованиям. Мысли метались одна к другой. Она все молчала, слушая возмущения своего мужчины по поводу ее скрытности и таинственности (для его же блага), и одновременно думала о лжи, которую он ее вынуждает сказать. Он не был виноват в этом, и все же…
— У тебя есть шрамы на теле, они очень...
неженские! — Барнс шел за ней по пятам. — Это тоже связано с твоим бегством из Германии?
— А ты не думал, что я не хочу об этом говорить, потому что мне нужно для этого время? — почти взорвалась Шмидт, начав жестикулировать. — Может, я не говорю о случившемся потому, что это до сих пор меня тревожит?
Лицо Баки изменилось. Ни в коем случае не желая давить на его человеческие эмоции, она не находила другого выхода из этой ситуации без порции лжи. Он облизнул губы, пытаясь найти подходящие слова, и подошел к ней ближе.
— Тебе не нужно нести сей груз в одиночку... что бы то ни было.
Приблизившись к ней почти вплотную, он обхватил ее розовые ланиты и прикоснулся своим к ее носу.
— Я с тобой не просто до конца, Катарина, — прошептал Баки в женские губы, — я с тобой и после какого бы ни было конца.
В носу защипало от нахлынувших эмоций. Катарина обхватила его предплечья и подалась вперед, целуя обветренные губы. На глаза навернулись слезы, которым она не позволила скатиться вниз, сильно зажмурившись.
— Дай мне время, — попросила она, чтобы придумать менее безобидную ложь, если такая вообще существовала, — дай мне время, Джеймс. Я все расскажу.
***
За три года и десять месяцев до начала Второй Мировой войны.
Катарина вскоре поняла, что долго тянула с выдумкой своих прошлых действий, вроде переезда и научной деятельности. Если про семью она уже солгала, то дальше будет легко; по крайней мере она так думала. Настолько ей было неспокойно из-за нужды врать человеку, с которым она... она не просто встречалась с Джеймсом Барнсом. Она испытывала к нему гораздо больше теплых и любых других чувств, чем кому-либо другому на этой планете. В боксере таилось нечто фееричное и изумительное, что лучше раскрывалось, когда ты с ним ближе познакомишься. Вроде изысканного чая. Из-за чего Шмидт не выдержала ожидания и отправилась к мужчине в боксерский клуб после ночной смены, игнорируя дикую усталость и голод.
Немка дважды заснула в автобусе по дороге, едва ли успев выйти на нужной остановке, благодаря внимательной старушке, что сидела рядом с ней. На небе еще не появилось солнце, время только перевалило за шесть часов утра. В воздухе стоял мороз из-за повышенной влажности, заставляя Катарину укутываться в шарф вокруг ее горла. Она чувствовала холод, словно на ней не было никакой одежды. Ветер вынуждал ее щуриться, чтобы глаза не остекленели. Усталость не делала ситуацию лучше: Шмидт с трудом переставляла ноги, держась на одной силе воли.
На ходиках зала стрелки показывали двадцать минут седьмого. Тихо войдя внутрь, немка учуяла носом знакомый спертый запах и увидела рядом с рингом одного Джеймса, голого по пояс и бегающего вокруг навесной груши. В клубе он был один. Катарина засмотрелась на уже вспотевшее тело, под кожей которого извивались стальные мышцы, словно змеи, способные ядовито ужалить. От грязных мыслей, что появились в голове, она ощутила внизу спазм в мышцах.
Ученая Гидры прошла вперед, ставя на скамейку ридикюль, и сняла с себя шарф и шапку. Расстегивая шубу, она услышала, как прекратились удары. Тяжелое дыхание стало единственными звуками в зале.
— Катарина, — с отдышкой проговорил Барнс, совсем остановившись, — у тебя же смена...
— Уже закончилась, — с радостной улыбкой проговорила женщина, она осталась без верхней одежды. — Я пришла поговорить.
Голубые глаза посмотрели на нее с прищуром. Прижав руку в перчатке к животу, Баки снял ее с левой ладони и затем снял с правой; он бросил их на ринг, мимо которого проходил. Мощная грудь ходила вверх-вниз от усиленного дыхания. Мужчина вдруг остановился на расстоянии метра перед ней.
— Ты... только не говори, что тема разговора, из-за которого ты пришла в шесть утра после ночной смены... это... — он открыл рот, закрыл и снова открыл, неуверенный в собственных словах, — ты... ты беременна?
— Что? — поморщилась Катарина, чуть искривив губы от одного только предположения о таком. — Боже, нет, конечно!
Джеймс ощутил такое облегчение, что выдохнул, уперевшись ладонями в колени, и вдруг засмеялся.
— Я думал, что схвачу сердечный приступ, — признался он, подходя к немке ближе, — ребенок через три месяца после начала отношений не лучший следующий этап.
Прикрыв глаза от нежных прикосновений к своим щекам, Катарина напомнила:
— В моих планах на ближайшее десятилетие нет детей.
— Тогда... — Баки провел большими пальцами по ее подбородку, спускаясь вниз к шее, — из-за чего такая срочность?
Катарина набрала воздуха в легкие, чтобы просто сказать всю свою ложь на одном дыхании и больше об этом не думать.
— Моих родителей уже давно нет в живых, но раньше в Германии я экспериментировала слишком прогрессивно для тех дней, из-за чего мне пришлось сбежать в Америку. — она сделала передышку, сглотнув. — Я была ученой при военном батальоне, оказавшись в итоге в тюрьме. Это не совсем... место, похожее на тюрьму. — у нее сжалось сердце от взгляда ее мужчины. — Я была там медсестрой, так что я... мне удалось перебраться через границу сюда.
— Господи, — прошептал Баки.
Он сжал ее ланиты и прижался к ее губам, стараясь поцелуем высказать свои чувства.
— Мне так жаль, — его лоб коснулся женского, не открывая глаз, — правда, мне жаль, Катарина.
От того, как искренен был с ней Джеймс, немка почувствовала себя двуличной змеей. Сердце сжалось, и она позволила нескольким слезинкам скатиться по лицу. Отстранившись от мужчины, она быстро вытерла их пальцами и улыбнулась.
— Извини, я просто...
— Нет, не извиняйся, — твердо сказал он, — мне жаль, что я давил на тебя. Это я должен извиниться.
— Значит, между нами, все в порядке, — заявила она, не собираясь принимать его извинения – не за что. — Я просто... поэтому и пришла.
Баки растянул губы в своей очередной чарующей улыбке, от которой у нее сводило горло.
— Все хорошо.
Привстав на носочки, Шмидт поцеловала эту прекрасную улыбку, заставляя боксера чуть нагнуться вперед. Вранье обошлось ей малой кровью. Она ненавидела себя за то, что ей пришлось это сделать. Правду рассказать она тоже не могла: как сказать человеку, что ты прожила в изоляции двадцать восемь лет среди немецких захватчиков, которые не подчинились самому Фюреру? Такое выдумать способны безумцы в психиатрическом отделение, где Катарина и работала.
Как бы сильно ей не хотелось продолжить целоваться с этим потрясающим мужчиной, она слишком устала, чтобы просто стоять на ногах. Оторвавшись от влажных губ, Шмидт улыбнулась Джеймсу так искренне и ярко, как только умела.
— Я пойду домой.
— Что? Нет! — сразу же возмутился Барнс. — Ты не пойдешь одна домой в такой ранний час, еще и уставшая.
Точно, немка забыла, каким мужчина был заботливым, что вразрез шло с его боксерской внешностью.
— Здесь я точно не буду спать, а проводить меня ты не можешь, потому что у тебя скоро бой и ты не имеешь лишней пары часов пропускать тренировку.
Катарина смотрела на задумчивое лицо Джеймса: слегка нахмуренные брови, опущенные вниз глаза и поджатые губы. Она, не пытаясь удержать себя, провела пальцами по его морщинам вокруг глаз от постоянной улыбки, из-за нее женщины могли драться жестче боксеров. Возможно, так больно было лгать Джеймсу потому, что Шмидт испытывала к нему нечто большее, чем влюбленность.
— Ты пойдешь к Стиву! — резко нашел выход Баки, заставив дернуться женщину от неожиданности. — Прости. Я позвоню ему отсюда, предупрежу, что ты придешь. Это не обсуждается.
Быстро чмокнув ее губы, мужчина отошел от уже засыпающей на ходу Катарины и направился к стационарному телефону на одном из косяков в клубе.
***
До того, как Сара попала в лечебницу, дом Роджерсов всегда пах имбирным чаем и домашним хлебом. Сейчас, проснувшись в холодной без Джеймса постели, Катарина ощутила лишь пустынный запах. Она все не понимала мотивацию Стивена, который уже трижды отказывался от предложения пожить с ней или с Джеймсом, или чтобы они были с ним все это время. В этом доме она теперь чувствовала ужасную тоску и боль, ажно не принадлежавшие ей. Стивен столько всего терпел, что сами стены пропитались его страданиями. Такая обстановка могла сломить любого. Что удивляло Шмидт: как Стивен продержался около двух с половиной месяцев, игнорируя все попытки своих друзей ему помочь.
В совокупности этих фактов ученая Гидры и решила остаться со Стивеном, против он или нет, – она останется с ним и поможет ему справиться. С чем бы то ни было. Она знала: Джеймс ее поймет. Более того, он точно сумеет найти нужные точки и надавить на друга детства, чтобы тот, наконец-то, позволил им ему помочь. Стивен этого заслуживал.
Катарина надела свои вещи, покинув гостевую комнату, и вышла на кухню, где уже бодрствовал ее друг. Иногда ее удивляло то, что со своим телосложением и историей болезни Стивен мог спокойно ходить, ажно дышать. Она силилась не хлопать его по плечу или не хвататься за руку так сильно, как это бывало с Джеймсом. Из-за отцовских тренировок у нее была сильная хватка. При такой Стивен мог развалиться. До знакомства с ним Шмидт никогда бы не подумала, что захочет о ком-то заботится, словно... словно о своем младшем брате. В такие моменты она понимала Баки.
Заметив вошедшую немку, Роджерс тепло ей улыбнулся. В груди женщины сжалось сердце, размокая с двумя особенными мужчинами все больше и больше, с каждым днем. Катарина играла с огнем все это время: она привязывались к гражданскому, влюбилась во второго и завела с ним отношения, проникалась дружбой на работе. Делала все то, что запретил ей отец. И она впервые это нарушила. Младшая Шмидт нарушила непоколебимые правила Иоганна Шмидта, предав своими действиями его доверие и любовь к ней. Собственные чувства ее подводили.
Стивен стряпал завтрак, возясь у печки-буржуйки, и подозвал немку. В этот парне было больше человечности, порядочности и доброты, чем во всех людях этой страны вместе взятых. Женщину восхищало то, что Стивен и Баки нашли друг друга в этом мире.
— Как спалось? — искренне поинтересовался Роджерс.
— После ночных смен я обычно отключаюсь так, что начнись война, я бы не услышала, — с весельем ответила она и прошла к столешнице. — Но было немного непривычно.
— Из-за того, что ночевала не у себя? — его голос зазвучал обеспокоенно. — Неужели я так плохо держу сам дом?
Шмидт сглотнула, отрицательно покачав головой, и ответила:
— Без Джеймса. Было непривычно спать без него.
Правда, которая начинала ее пугать. К хорошему она привыкла слишком быстро, теперь страшась того дня, когда это закончится. А хорошее заканчивалось: жизнь была зеброй.
— Я смотрю, у вас прям все серьезно, — с улыбкой проговорил Стивен, продолжая делать завтрак. — Я очень рад. С тобой Бак хотя бы возьмется за ум.
На лице растянулась ответная улыбка.
— Иногда, мне кажется, это я с ним берусь за ум.
— Вы дополняете друг друга, Катарина, — глаза Стивена погрустнели. — Мама, увидев вас двоих, говорила, что вы будете вместе. Как и всегда, она оказалась права.
По рассказам Джеймса Сара – потрясающая женщина. Как и по тому, что Шмидт увидела в ней, несколько раз успев пообщаться, с мужчинами и наедине, в лечебнице. Миссис Роджерс просила позаботиться о Стивене, когда ее не станет. Катарина не понимала, почему Сара попросила об этом именно ее, схватив за руку и не отпуская, пока она ей не пообещает. В итоге, что она и сделала. Казалось, в тот момент они обе понимали, чем все кончится в конце концов. Как бы ученая не пыталась найти эффективный способ вылечить женщину от чахотки, ища с доктором Эрскиным лекарство, она (не собиралась сдаваться) чувствовала невозможность успеть это в сроки. С каждой неделей Саре Роджерс становилось только хуже. А Катарина с этой каждой неделей не приходила к нужному ей решению.
