***
За год и семь месяцев до начала Второй мировой войны. Автоматическая машинка остановилась. Доктор Эрскин поднял крышку и достал оттуда небольшую колбу, где ранее синяя жидкость разделилась на две части: нижнюю-зеленую и верхнюю-желтую. От такого результата он не сдержался и воскликнул в голос, не подумав перед этим, что криком разбудит уснувшую Катарину за ее рабочим столом. В радостных прыжках он приблизился к женщине и затараторил о получившейся вакцине, он тыкал ею в лицо ученой, пытаясь хоть как-то размыть остатки сна с нее. Как только это произошло, Шмидт закричала. Словно малые дети они прыгали вокруг друг друга и наперебой кричали о успешном завершении первой фазы вакцины. Ученые не подумали о привлечении внимания своими дикими криками, которые со стороны не выглядели такими уж радостными. Катарина достала клетку с двумя крысами, единственными оставшимися в стороне от их прошлых экспериментов. Пока Авраам наполнял шприц, она достала одну белую крысу с дикими глазами. Поглаживая короткую шерстку, немка подумала о страхе, который испытывал маленький грызун, его считали вредителем, – она видела в нем лишь напуганное животное, неспособное отказаться от экспериментов над ней. Жалость не проявлялась в Шмидт, ни во время ее держания, ни во время введения вакцины. Она быстро вернула крысу в клетку, чтобы та ее не укусила. Второй грызун отбежал на расстояние и стал часто дергать носом, словно пытался принюхаться к человеческому запаху на вакцинированном сородиче. Опустившись на уровень с клеткой, доктор Эрскин и Катарина внимательно наблюдали за поведением двух крыс, одновременно они включили диктофон и камеру, чтобы зафиксировать весь процесс. Азарт в обоих ученых не давал им спокойно наблюдать за крысами: Катарина то и дело ходила вокруг и проверяла технику, – Авраам делал записи в тетради, мерял размеры крысы и снова писал, писал, писал. Больше полтора года они пытались создать лекарство (и не только от туберкулеза). Ожидание стольких месяцев и они не могли выдержать пары часов. — У нас получилось, — не веря в собственные слова, прошептал Эрскин, — фройляйн, у нас получилось! С испытаниями на крысах, да. У них правда получилось создать нечто новое. Грусть охватила младшую Шмидт, не в силах ей противостоять она уселась на стул позади себя. Воодушевленный Авраам ничего не заметил, и она обрадовалась: не пришлось объяснять, что не так. Ведь все стало настолько замечательно, насколько это вообще возможно в ее положении. Но Катарина не радовалась. Сама не знала почему, – ей не удавалось подняться на ноги и продолжить вакцину, улучшить его во второй фазе экспериментов. Сил не осталось. Немка позволила себе несколько минут в этом моменте: редком, незабываемом, успешном. Несколько месяцев кряду после признания Джеймса в любви к ней она составляла плюсы и минусы их отношений, как и в дружбе со Стивеном. Сейчас она поняла одно: именно Джеймс показал ей новый путь, который привел к успешному завершению одной из вакцин, которая могла спасти его крестную мать. Катарина не догадывалась, как сильно ее менял боксер и художник, несвязанные с Гидрой, наукой, да ни с чем, что ее окружало. Двое мужчин оказали ей помощь и оказывали, они ажно не знали об этом. Но она знала. Когда в лабораторию зашел Иоганн Шмидт, оба ученых встрепенулись. Дочь еще помнила нанесенный удар отца, покрывшись мурашками при его виде, – она его не боялась. Лишь вспомнила, как разозлился он от их стычек с Золой. От непонимания, почему он пришел сюда, биолог обернулась к Аврааму, слегка покачавшему головой на ее немой вопрос, и встала в стойку смирно. — Герр Шмидт, — поклонился с уважением доктор Эрскин. Хотела Катарина спросить его, но не имела на это право, пока сам отец не заговорит, почему пришел сюда. В ее сердце теплилась надежда, что не из-за ее отношений с американцем. — Клаус доложил мне, что вы… — он обернулся к солдату рядом с собой, который подсказал: — Кричали, герр. — Да, кричали. — повторил Иоганн. — В чем дело? На губах дочери появилась улыбка: от облегчения и радости за их удавшийся эксперимент. Наконец-то, она возгордилась собой, что могла преподнести вакцину для отца. Младшая Шмидт повернулась к Аврааму, молчаливо позволяя ему рассказать все главе Гидры. — Герр Шмидт, нам удалось синтезировать вакцину против начальной стадии туберкулеза. — заговорил доктор, но пока не вызвал удивления на лице мужчины. — Как и от всех легочных заболеваний: муковисцидоз, бронхоэктаз, детская астма. — И это не все, — с придыханием добавила немка, не удержавшись в стороне, — мы улучшили вакцину достаточно, чтобы она делала сильнее и быстрее. Теперь крыса не убивает сородичей, она не заинтересована в них, совсем. Глаза сами нашли клетку и с неким восхищением оглядели вакцинированную крысу. На своем плече ученая ощутила ладонь доктора и улыбнулась еще шире. — Так… — протянул Иоганн, — вы можете приступить к экспериментам на людях? Взяв в руки шприц с вакциной, он перевернул его и с интересом заметил, что два цвета не смешивались в один. Доктор Эрскин выглядел немного растерянным от вопроса, когда Катарина уже вовсю думала об экспериментах на солдатах Гидры. — Не уверен, что стоит на этом этапе привлекать людей, — Авраам сложил перед собой руки, — нужно проверить… — Нам нужны лишь добровольцы. — перебила его младшая Шмидт с воодушевлением. На пораженный взгляд доктора она не ответила: она не разрывала зрительного контакта с отцом. Тому больше нравилось, что сказала дочь, чем доктор Эрскин. — У меня есть один на примете, — туманно проговорил мужчина. Катарина ответила на его азартную улыбку. К сожалению для них, Авраам был поглощен моралью и принципами, которых у родственников не имелось. Конечно, она бы не стала экспериментировать на людях, которые бы этого не хотели, – какие-то принципы у нее тоже оставались. Шмидт не собиралась позволять доктору тормозить ее на таком важном этапе для улучшения вакцины; если понадобится, то она уберет его со своей дороги. Намек отца на потенциального добровольца не дал немке покоя, когда она не услышала имени этого человека. Взгляд заскользил по Аврааму, клеткам и столу, где лежала вакцина, которую взял в руки Иоганн и рассматривал. Первая секунда ушла на то, чтобы Катарина увидела в глазах готовность пожертвовать всем ради Германии. Вторая секунда позволила женщине понять намерения Иоганна. Третья секунда заняла на ее крик и прыжок вперед. Немка оказалась слишком медленной: отец воткнул иглу себе в шею, попадая точно в сонную артерию, и надавил на поршень. Вакцина слилась с кровью старшего Шмидта. От испуга солдат Клаус и Авраам отошли от главы Гидры на несколько шагов. Иоганн заорал, его лицо затряслось от напряжения. Из носа потекла кровь, отчего его дочь рванула прямо к нему и схватила руку, чтобы помочь отцу, хотя бы чем-то. Правая рука, что оказалась в ее ладонях, толкнула женщину прямо в грудь. Сила удара сломала ей ключицу. Катарина отлетела от отца на несколько метров, она смела собой два стола и упала под третий, не в силах подняться. Старший Шмидт чувствовал, как вакцина перетекала по артерии к венам и капиллярам; она жгла его изнутри, отчего испарина покрыла его лицо, а тело вспотело. Препарат растекся по всем конечностям. Лицо жгло сильнее всего. Наклонившись вперед с диким криком, Иоганн схватился за свое лицо и почувствовал кусок кожи, что остался у него в ладонях. Болезненный крик превратился в вопль ужаса. В руках лежали лоскуты его лица, шеи: кожа сползала с него, как кожица с разрезанного лука. Эмоции в груди наполняли так сильно, что виски пульсировали от такого непривычного количества. Немец не знал, как это остановить. Жжение превратилось в лед. Усталость от испытываемого им опыта переросла в несокрушимую силу. С тяжелым дыханием он чувствовал головокружение и смотрел на свои руки. Казалось, что он видел их впервые. Контролируя свое тело большую часть жизни, Иоганн знал свой предел, – сейчас он ощущал мощь, способную снести целую стену. Нечеловеческую силу. Например, он бросил бы человека через всю комнату. Эта мысль заставила его вспомнить о дочери, которую он отшвырнул от себя, как назойливую муху. Катарина. Сумев совладать с болью и блаженством, старший Шмидт пришел в себя и попытался найти взглядом свою дочь, – он видел только разрушения, что сам оставил телом Катарины. Сбоку выбежал доктор Эрскин, он подбежал к одному из устоявших столов и наклонился к стонущей ученой. С его помощью она уселась на полу, но не могла пошевелить правой рукой. Иоганн сделал к ней несколько шагов, краем глаза он заметил, как мир вокруг него почернел, и прямо перед ногами дочери он свалился замертво на пол.***
В комнате было невыносимо холодно. Катарина поежилась и попыталась найти что-то теплое, чтобы накрыть свои ледяные стопы, помимо шерстяных носков на них. У нее затекла спина от того, как долго она сидела на неудобном стуле. За двое суток она успела прочитать половину библиотеки в Убежище, находясь в нервном ожидании, пока очнется отец. С доктором Эрскином ей удалось воссоздать часть кожи отца и сделать ему операцию. В любом случае он находился без сознания, и она не знала, очнется ли он вообще. По показателям младшая Шмидт знала: отец не лежал в коме, к счастью для всех. Вакцина что-то с ним сделала. Помимо повышенной силы и изуродованного лица. Последнее удалось исправить. Катарина жалела о своей оплошности: она видела, как смотрел отец на шприц с препаратом, когда она заговорила об экспериментах на людях, – она упустила шанс его остановить прежде, чем он бы совершил ошибку. И он это все же сделал. На левую ключицу Авраам наложил шину, на правое предплечье гипс. Из-за этого ей пришлось ходить со специальным фиксатором на плече и локте: ужасно неудобно. Ни нормально читать, ни тренироваться, ни заниматься наукой – она сидела беспомощным мешком рядом с кроватью отца. Доктор Эрскин создал антивакцину, чтобы стабилизировать состояние Иоганна, который сейчас лежал с множеством капельниц. Только он не знал формулы препарата, ее создала Катарина и никому не доверила это знание, – антивакцина не поможет ее отцу. Ничто ему не поможет, если его организм самостоятельно не справится с новыми бактериями. Катарина ненавидела себя. Для нее отец представлял нечто непостижимое, божественное. Единственный родитель, лучший учитель, истинный кумир – он был для нее всем, ее семьей. Никто не смог бы заменить Иоганна, младшая Шмидт никогда бы не попыталась его заменить. Нынешнее состояние отца – ее вина. Она не могла ему помочь. В попытке достичь мастерства, все, что она создавала невозможно было повторить или воссоздать по своему усмотрению, это нельзя было обратить. Ученая всегда стремилась к совершенству. Это совершенство почти убило ее отца: превратило в бессознательное тело на кровати, неспособное прийти в себя. Она не знала, что решит совет Гидры, когда узнает об этом, что станет с ней. Главы Гидры без сомнений лишат Иоганна страданий, или прикажут все исправить в определенный срок. Стараясь не думать обо всех ужасных вещах, что шли цепочкой за действиями ее отца, младшая Шмидт поднялась со стула и приблизилась к кровати отца. Стоило самой освободить его от страданий, освободить от участи растения, живущего благодаря капельницам. Одна из трубок висела рядом с ней, словно манила взять ее в руки, что Катарина и сделала. Пальцы сжали тонкую трубочку между собой; она наблюдала за тем, как прозрачная жидкость перестала стекать вниз, к локтю отца. Всего минута. Она продержала трубочку между пальцев минуту и не выдержала, разжав их, она опустила руку. Ничто в состоянии отца не указало на то, что она собиралась убить его: он не задыхался, не покраснел, с ним ничего не произошло, будто и антивакцина ему не помогала. Слезы потекли по щекам женщины. Закрыв на ключ комнату, она вернулась к кровати и уперлась коленями в твердый матрац. Без использования правой руки Катарина чуть не потеряла равновесие, но смогла удержаться, она отодвинула капельницу с правой стороны кровати, чтобы не вырвать ее случайно из локтя отца, и улеглась рядом с ним. Тело Иоганна горело. Дочь положила голову на его плечо и коснулась здоровой рукой шеи. На его затылке она почувствовала аккуратные швы, которые нанесла вчерашним днем, и провела пальцами до последних позвонков шейного отдела. Отец приобрел новые шрамы. Прижавшись к нему ближе, младшая Шмидт уснула. Катарина проснулась от неестественно крепких объятий. Перед глазами размылась комната отца, и она не сразу вспомнила, что легла вместе с ним на кровати. Встать и осмотреться ей не удалось, руки, в которых должны были поступать лекарства через вены на локтях, сейчас ее обнимали. Без сомнений отец не сделал бы такого, будучи спящим, – она догадалась о его пробуждении. Лишь не знала, как давно это произошло и, почему первым делом он не разбудил ее, не увеличил уважительную дистанцию для личного пространства, что он всегда так требовал. Катарина лежала в объятиях отца впервые за двадцать девять лет своей жизни. Как реагировать на такое она совершенно не понимала. Никакие знания ей в этом не помогали. — Зачем ты сделал это, отец? — спросила биолог. Тихий вдох подтвердил о бодрствовании Иоганна. И все же, когда он понял, что и она уже не спала, он так ее и не отпустил. — Тебе нужен был доброволец. Голос отца стал таким слабым, что немка зажмурилась: она заплакала, делая это настолько бесшумно, насколько это было возможно. — Солдат, — проговорила она твердым голосом, не выдавая себя в слабости. — Мне нужен был солдат-доброволец, не глава Гидры. Под ухом она слышала неравномерное сердцебиение из-за борьбы организма с вакциной. Температура кожи осталась невероятно повышенной. Катарина сомневалась, что отец доживет до следующего утра. — Все твои изобретения безупречны, — она не хотела в последний раз слышать такого тихого отца, но ей пришлось, — я верил в это, когда использовал препарат. Не желая открывать глаза, чтобы не видеть лицо отца, младшая Шмидт думала о том, что она не успеет создать еще одно лекарство. Не за несколько часов. На эту вакцину у нее ушло больше года. На вторую… Она не хотела думать о плохом. — Ты когда-нибудь любил? — неуверенно спросила она. Отец не отвечал. По дыханию женщина слышала, что он не уснул и не потерял сознание. Это не то, о чем стоило бы говорить в такой момент, но ученая хотела узнать. Она хотела услышать его ответ, чтобы знать: может ли она быть по-настоящему счастлива с американцем. С Джеймсом, который уже давно ее любил. — У нас с твоей матерью были сложные… — Я спросила не о своей матери, — перебила его резко Катарина, она сделала это впервые. — Не о ваших отношениях. — Да. — шепотом ответил Иоганн. Сердце болезненно сжалось, отчего солдатка Гидры вновь зажмурилась. До этого она бы и не подумала о различии ответа отца и того, что она придумала в своей голове: не это она рассчитывала услышать от великого Иоганна Шмидта. — Любовь – это слабость. — отчеканила немка. — Я не знаю, — признался ей в тишине отец. — Для кого-то вода – слабость, а мы состоим из воды. Не сумев больше слышать подобное от такого человека, как ее отец, Катарина убрала руку с его талии и приподнялась, чтобы освободиться от его цепи из рук. Правое предплечье так затекло, что ей стало больно. На лице это никак не отразилось, и немка полностью поднялась с кровати. Комната отца так и осталась закрытой, поэтому никто ее не разбудил, она ажно не знала, какой сейчас был час. Машину, на которой она собиралась вернуться в Бруклин, уже могли приготовить. — Мне уже пора уезжать, отец, — она бросила через плечо, пока искала наручные часы отца, которые положила в один из ящиков. Из-за всего, что случилось за двое суток, мозг ее никак не вспоминал, какой из ящиков тумбочки. Пришлось открыть каждый и просмотреть поверхностно. На ее действия Иоганн не отреагировал, он молча лежал на своей кровати, и, если бы не его тяжелое дыхание, то Катарина подумала бы, что он скончался. К счастью или сожалению, для него или для нее, он все еще оставался живым. Наконец, ученая Гидры нашла часы и увидела, что проспала около пяти часов. Время перевалило за семь часов вечера. Она обещала Джеймсу вернуться еще вчерашним днем. Мужчине, который тоже каждый месяц пытался убить себя с выходом на ринг. Даже Стивену грозила смерть с его любовью к попаданию в драки, где он не выходил победителем, и из-за его истории болезней. Катарину окружали ходячие мертвецы.***
На всем пути немка думала об отце. В квартиру она вернулась уже вечером, – последний родственник, Шмидт, мог уже быть мертв в Убежище. Перед отъездом она приказала Дэниелу Уайтхоллу взять временное управление Гидры на себя, а Золе наблюдать за отцом и делать все, чтобы тот выжил. Дома она пожалела о своей слабости: стоило убить отца, как еще здравомыслящего человека, способного принимать решения. Иоганн выглядел ужасно, когда она ушла из его комнаты. Младшая Шмидт не хотела смотреть за медленной смертью отца, – она брала на себя эту ответственность, она опустила руки. Никто из людей не наблюдал бы за смертью близкого человека, которого они любили. Отца она любила. Катарина встала посреди передней, не имея сил дальше идти, потому что попросту свалилась с ног, и попыталась взять себя в руки: она уже не могла снова плакать. Внутри нее разрослась такая огромная раковая опухоль, что поглощала орган за органом, не давая им нормально работать. Ноги ее не держали. Из рук немки выпала сумка, и она вслед за ней оказалась на коленях, а потом упала на ягодицы. В проеме двери она видела дымку отца, кричащего от невыносимого жара, что разъедал его кожу, то, как он ее отбросил к стене. Сломанные кости напоминали об этом каждый час. Младшая Шмидт свыкалась с мыслью, что за жизнью отца уйдет и ее жизнь, – главы Гидры не позволят ей продолжать жить во внешнем мире: она была причастна к участи Иоганна. — Катарина? Дымка ушла, и женщина увидела перед собой напуганного Джеймса. Она думала, что он будет в клубе или больнице, забыв о своем обещании вернуться днем ранее. Примерно с таким лицом она смотрела на отца. Кости разболелись от этих мыслей, и Шмидт удалось лишь протянуть здоровую руку мужчине, сидя на полу, чтобы он к ней подошел, сел рядом. Тело еще помнило единственные объятия отца в ее жизни. — Боже, что случилось? — встревоженно спросил Баки. Он оказался на коленях, держа ее за здоровую руку, и стал гладить ее, словно пытался найти еще переломы или синяки. На ней висела верхняя одежда. Катарина забыла даже снять тренировочную форму Убежища. Бессильно она накренилась к плечу Барнса и уложила голову в изгиб шеи; она не находила в себе сил на разговоры, хоть и понимала, что лишь сильнее заставляла переживать своего мужчину. За его спиной она услышала легкие шаги. Шмидт прикрыла глаза от понимания, что оба мужчины находились в квартире. — Я тоже хочу обниматься! — заявил подошедший Стивен. Вскоре Катарина увидела белобрысую макушку, что мелькнула перед глазами, и попала в плен еще одной пары рук. Они завалились втроем на холодный пол в молчании, наполненным множеством слов, и обнимали друг друга. Немка думала, что отец остался ее единственной семьей, но не догадывалась, что давно получила собственную семью. Лучше предыдущей. Среди простых людей, незнающих ничего о науке и боевых искусствах, рядом с теми, кто просто умел жить и наслаждаться этой жизнью, – не пытаться принести миру просвещение. Они делали это, не задумываясь напрямую, собственными действиями, потому что считали: так было правильно. Их не волновало, откуда ты родом, с каким цветом кожи и, какую используешь религию – эти дни уже давно прошли, люди стали лучше. Катарина сама придумала, что любовь делала человека слабым, ведь она никогда не видела обратного. Никогда не испытывала любви: ни родительской, ни дружеской. При столкновении с Джеймсом и Стивеном она не была готова к тому, что они ее полюбят, и, что для них она станет частью их большой семьи. Она не умела произносить слова любви. Только в книгах она встречала подобное, пока однажды не услышала это от мужчины, который показал ей мир. От друга, что не оставлял ее без поддержки и заботы. Хоть она не могла ответить словесно на их признание, она любила их всем сердцем, не думая о том, что это делало ее слабой: такие мысли ослабляли ее, но не сами чувства. Шмидт прочитала между строк. Иоганн не любил ее мать, но он признался, что его дочь была его единственной любовью, не сумев выразить это дословно. Не в их родословной говорить такое вслух.