Красное солнце

      После очередного доклада Марии Хилл насчет Гидры Катарина направилась в сторону мастерской, чтобы поговорить с Энтони насчет встречи с Таддеусом Россом. С визита к Валентине прошло полторы недели, оставались считанные дни до того, как план женщины свершится, – она и понятия не имела, что же задумала де Фонтейн. Пришлось остаться в неведении, чтобы это никак не указало на нее, все эмоции должны были быть неподдельными. Но Катарина предполагала, что Валентина сделает нечто броское и дерзкое, как и всегда, из-за чего она и попала во главу Гидры, из-за чего немка в какой-то степени ей доверяла. Только надеялась, чтобы дальнейшее не связало ее с Хильдой де Фонтейн: с ней она точно не хотела работать.       Фройляйн Гидра остановилась возле одного кабинета в поисках имени человека, который в нем сидел, чтобы найти Вирджинию Потс: в мастерской Старка не оказалось. Никто, у кого она спрашивала, не знал, куда делся миллиардер. Такое случалось достаточно часто, – немка не чувствовала раздражения, только усталость, она на ногах с самого утра и пока не добилась нужных результатов при стольких усилиях. Она все думала о Валентине и плане, оставшемся за тяжелой завесой. Время ускользало. У де Фонтейн из-за старости, у Катарины из-за повреждения легких: она ощущала тяжесть с каждой неделей все сильнее, словно ребра ломались внутрь и пробивали легкие. Кашель мучал ее все чаще, а приступы затягивались. Появлялись плохие мысли, от которых Шмидт задумывалась о преемнике. Башня Старка достигала почти тридцати этажей, что люди могли называть невозможным, но гению удалось, и теперь немка блудила по каждому этажу: на них не было написано их предназначение, кроме доступа в небольших пропусках. Такой держала Катарина, чтобы лифт позволил поехать ей вверх, где, по словам мисс Потс, мог находиться Энтони. Оставшись наедине с собой и металлической коробкой, она достала из кармана пиджака блистер с таблетками и всухую проглотила три штуки. Последний приступ охватил ее легкие парой часами ранее, почему она и, переживая за свое состояние, постоянно принимала пилюли, чтобы никто не застал очередную порцию удушающего кашля. Хватало того, что Старк и Вижн, однажды став свидетелями, часто спрашивали ее о самочувствии. В какой-то степени Катарина думала, что они просто надеются на ее скорую кончину. Такие мысли бы многое объяснили.       Коридоры, в которых женщина оказалась, пустовали: никаких секретарей, уборщиков, работников Башни. Уютно обвешанные картинами стены и теплые полы, мягкий свет, ведущий в большой зал, перетекающий в просторную кухню. Не сразу немка поняла, что оказалась в жилом комплексе. Вероятно, мисс Потс не знала, что доступа сюда у Катарины не было, а точнее ее сюда никто не приглашал, и она не горела желанием. Только Старк находился здесь, по словам генерального директора, – уходить без него она не собиралась. Она прошла мимо обширной кухни и зала, стараясь прислушаться к каким-либо посторонним звукам, чтобы найти владельца здания, и наткнулась на небольшой холл с развилкой трех коридоров. С правой стороны хлопнула дверь, и Катарина направилась на грубый звук, она слышала топот чужих ног, но слишком твердый для Старка: тот ходил неспеша и тихо, возможно, из-за частых пребываний в металлическом костюме, ведь приходилось в нем не шуметь. Не успела немка пройти и половины пути навстречу топоту, как перед ее глазами появилось вполне знакомое лицо молодой девушки, которая она изучала по фотографиям не одну неделю. Рука произвольно коснулась плеча, где обычно висела сумка. Но в этот раз ее не было. Шмидт оказалась полностью беззащитна перед мутанткой Вандой Максимофф: с ее рук сразу же скользнула алая волна под незнакомый мужской крик.       Резко увернувшись от неестественной пыльцы в воздухе, фройляйн Гидра сделала несколько шагов назад и натолкнулась спиной на открытую дверь одного из кабинетов. Почти споткнулась от резкого разворота. Вместо привычных кабинетов или какой-нибудь гостевой комнаты Катарина увидела знакомый подоконник с розовой геранью и почти задохнулась. Из окна виднелся Бруклинский мост. Легкие стянули ребра до такой степени, что немка задохнулась; кашель поднялся прямо к горлу, но с губ не сорвалось и звука. Где-то позади послышался родной смех вместе с другим, более юным, и Катарина с испугом и слезами на глазах обернулась, проклиная себя за то, что хотела не видеть людей перед собой. Джеймс зашел на кухню с маленькой девочкой на руках, которая смеялась от слов мужчины, шепчущего ей что-то на ухо. У женщины подкосились ноги, – коленки стукнулись о холодный пол, но боль не отрезвила. — Мама! — на немецком завизжала девочка, словно не замечая состояния Катарины. — Папа говорит, что меня нашли в капусте! Хриплый стон вырвался из груди немки, судорожные спазмы в горле подбивали к истерике, которая вот-вот могла начаться. У Катарины не было сил ажно встать, – она сидела на полу, не скрывая льющихся слез, и смотрела на любимого с дочерью. — Опять… — с наигранным недовольством пробормотал Баки, — сколько раз я просил говорить на английском, когда мы вместе? У меня не получается выучить немецкий! Он слишком сложный для боксера. Неожиданный смех вырвался у Шмидт. Как же часто Джеймс оправдывался своим профессиональным спортом, чтобы не делать то, что занимало у него слишком много времени. Говорил, что его достаточно били по голове, – потому он и забывал временами о завтраке, днях рождения и различных праздниках. Только вот Катарина точно знала: спорт никак на это не влиял. И отчего-то ей это нравилось. Оба знали о маленькой лжи, оба продолжали друг другу подыгрывать, и это просто осталось между ними, как типичная отговорка, которую понимали лишь они вдвоем. Немка стерла слезы с лица, слушая разыгравшийся спор между ребенком и отцом. Довольно односторонний спор: девочка с аквамариновыми глазами продолжала говорить на немецком, а Баки, щекоча ее по бокам, пытался заставить ее говорить на его родном языке. На малышке висело пышное платьице, а кудрявые локоны извивались на спине. Сомнений не было: девочка родилась у Катарины от Джеймса. С дрожащими коленками женщина поднялась, она придерживала себя за скрипящий стул с правой от нее стороны. — Тебя не существует, — тихим, но твердым голосом проговорила Шмидт, — ты мертва. Смех девочки не прекращался. Казалось, что, как только она заговорила, то перестала существовать для ребенка и Барнса. — И тебя больше не существует, — со слезами обратилась она к мужчине, — Джеймс Барнс мертв уже очень давно. Собственная квартира, окружающая ее, была слишком реальной, слишком знакомой и чересчур точной до всяких мелочей. Семья, о которой она мечтала, мертва. Ребенок не родился, а Джеймс никогда не держал дочь на руках. Больная фантазия, поврежденного десятками лет мозга, женщины, которая грезила о таком исходе так часто, что это могло и вправду стать некой частью ее реальности. Шмидт сжала кулаки, концентрируя в них всю свою силу духа, злости и гнева, и затем она закричала. Так, что жилки на шее напряглись до предела, а слизистая оболочка начала рушиться изнутри. Она заметила подрагивающие алые всполохи на потолке и стенах: Джеймс с ребенком уже исчез, а вскоре вся картина перед глазами подернулась темно-красной пеленой. Такой явственной, что, перестав сдирать собственную глотку диким воплем, Катарина точно знала, кто за этим стоит.       Как только женщина освободилась от нагнанной на нее иллюзии, она увидела перед глазами виновницу ее новых ночных кошмаров. Ванда Максимофф застыла с приподнятыми руками, где плескалась красная зернистая волна, с раскрытыми в удивлении глазами. У немки сердце билось где-то в желудке, она чувствовала, как физические силы покидают ее тело, но этого было недостаточно, чтобы остановить ее, – она кинулась вперед, не замечая с левой стороны темную тень второго человека. Катарина ударила ведьму локтем, используя при этом мышцы всего тела, и продвинула его дальше: она услышала легкий хруст. Чего она точно не позволит мутантке, так это снова использовать на себе этот ужасный морок. Поэтому женщина не собиралась останавливать, даже когда на ее пути встала та самая тень, оказавшаяся Сэмом Уилсоном. Шмидт выбросила вперед ногу, поставив ее боком, и ударила темнокожего по его голени, чем вынудила упасть его на одно колено. С пола уже поднималась Ванда, и фройляйн Гидра видела, как скрючились ее пальцы в готовности ударить ее своей алой волной боли и разрушения. В одно движение немка перехватила левую руку молодой девушки и вывернула с садистским наслаждением, пока та не закричала от боли с вывернутым запястьем, которое Катарина продолжала держать в своей руке. Пришлось выдернуть из подола пиджака небольшой нож, размером с ладонь и тонким, как указательный палец. Шмидт приставила его прямо к подбородку мистера Уилсона, готовая использовать нож по назначению. — Хватит! Катарина резко обернулась на зычный голос Стива, но своих пленных не отпустила. Сработал какой-то защитный механизм, вынудивший ее лишь больше напрячься и приготовиться для новой драки. — Отпусти Ванду и убери нож. — приказал Роджерс с приподнятыми руками. Но стоило немке заметить блеск зернистой красноты в пальцах мутантки, как Шмидт напомнила, что та все еще находилась под ее контролем. — Воспользуешься силой, и я сломаю тебе пястье в трех местах, после чего ты больше никогда не сможешь пользоваться левой рукой, — прошипела она ей, — а ему перережу горло и… — Ванда использовала на тебе свои силы, так? — догадался капитан, а его тон стал снисходительным, что лишь больше вывело из себя немку. — Это нормальная реакция. Я помню, что видел. Я помню, что я чувствовал. Тебе стоит их отпустить. Все нормально. Катарина сжала челюсти так сильно, что ощутила болезненное давление в правом углу подбородка. Чертов Стивен говорил с ней, как с загнанным в ловушку диким зверем! Это настолько показалось ей оскорбительным, что женщина отпустила Ванду, убрала нож от горла мужчины и отошла на пару шагов. Она заметила, что юбка порвалась на бедре, а ее волосы растрепались. Кожа щек стала невероятно сухой, – Катарина поняла, что плакала не только в иллюзии, отчего лицо превратилось в каменную гримасу. Никто не имел права видеть эту гадкую слабость, а тем более, какая-то выскочка не имела права использовать на ней свои мутантские силы. У Шмидт от злости тряслись руки, она не могла утихомирить свои мысли. Стивен тем временем увел в сторону Максимофф и дождался, пока Сэм Уилсон отойдет за его спину и отведет Ванду в ее комнату. Сам же он сделал несколько медленных шагов к разъяренной женщине напротив и протянул руку, чтобы попытаться ее успокоить. Ведь он решил, что ей это нужно. Это было не так. С гневом оттолкнув от себя чужую ладонь, Катарина вытянула другую руку, в которой еще держала нож, и концом лезвия указала на Роджерса. — Коснись меня снова, и я отрежу твои пальцы. — тихо прорычала она. В капитуляции мужчина поднял вверх руки, он прислушался к ней и даже сделал шаг назад. Однако, немка не верила появившейся в его глазах тревожности, потому что, если бы он и переживал за нее, то точно бы не стал показывать: он ее ненавидел и ненавидит. Такому она точно не поверит. Женщина взяла себя в руки и развернулась, чтобы… уйти. Просто начала идти, куда глаза глядят. Подальше отсюда, от этого этажа. Дальше, дальше, дальше. Настолько дальше, что Катарина встала в лифт и ждала до тех пор, пока он не опустится в самый низ, даже не на нулевой этаж. В гараж, если понадобится.       Когда лифт остановился, женщина вылетела из него, все еще чувствуя горячий гнев внутри груди, который она не могла никак успокоить. Она избегала мыслей о тех видениях, потому что, как только она им подастся, то сойдет с ума. Просто свихнется: думать о ребенке… Нет. Нет, она не собиралась даже анализировать то, что увидела, и, почему увидела именно это, – ничего из перечисленного. Никаких мыслей по этому поводу. Под руку попался стол с бумажками и стаканчиками от кофе. Не до конца понимая, что добралась до мастерской Старка, который дал ей доступ сюда, Катарина одним махом столкнула половину мусора со стола. Секунда – она почувствовала мимолетное удовлетворение, и это настолько отравило ее разум, что она не остановилась на начатом. Немка смахнула другую часть, стукнула ногой один из стульев, ударила кулаком по какой-то металлической конструкции, что стояла рядом, схватила керамическую кружку и метко бросила в часы над дверным проемом. Звук разбивающегося стекла подействовал на нервы, и Шмидт все больше ощущала успокоение. То самое, в котором она так отчаянно сейчас нуждалась. От бессилия Катарина уселась по перевернутый столик, разломанный пополам, и тяжело выдохнула. Злость не прошла, но стало гораздо свободнее дышать, будто до этого в груди была вата, впитывающая кровь и разбухающая с каждой секундой. Невыносимая боль в зубах и костях от такого давления. Теперь она ничего не испытывала настолько сильно, почти ничего не осталось, и она сидела так, пока не услышала легкий свист. — Вау! Ничего себе! Приподняв отяжелевшую голову, Катарина увидела Энтони Старка. Точно. В его мастерской. Она и забыла, куда спустилась в порыве гнева, даже не подумала о последствиях. Просто действовала, а не думала наперед. Шмидт всегда старалась такое избегать, но с гневом у нее это не выходило. Женщина резко поднялась на ноги, попыталась поправить свою порванную юбку, не замечая капли крови на одежде, на своем бедре, она выпрямилась и посмотрела на Старка, глаза которого все еще бегали по его разрушенной мастерской. В них не было удивления или непонимания. Тот просто... смотрел. — Я ... — начала немка, услышав свой обманчиво неуверенный голос, хотя дело было в крике, получасом ранее, из-за видения. — Я за все заплачу. Для уборки и... — Это не требуется, — отмахнулся спокойно Энтони и сунул руку в карман, когда другой начал жестикулировать. — Вообще-то, вместо денег, я бы хотел знать, что... х-м-м, — он попытался подобрать правильное к этому слово. — что тебя сподвигло на такое. О, даже Дубине досталось! Катарина обернулась вслед за взглядом мужчины и увидела позади себя очередное создание миллиардера, у которого на боках были неглубокие вмятины. Это определенно не было ее целью, просто тот под руку попался, да и казалось, что Старк вовсе не собирался тыкать этим, лишь констатировал факт. От этого немке все равно стало не по себе, она приложила пальцы к левому виску, чувствуя нарастающий кашель, продирающий нутро. Никто не должен был стать свидетелем ее короткого падения на самое дно своих эмоций. На самое дно колодца, где она их не только прятала, но и насильно закрывала, чтобы это никому не навредило. — Та-ак, ты расскажешь? — вновь заговорил Старк с заинтересованным лицом. Пройдя немного вперед, он встал между сломанным стулом и разбитыми чашками, слегка поддел носком ботинка осколки с неким выражением лица, которое так и не смогла распознать Катарина. Все ее мысли крутились вокруг слов, что она пыталась сформировать, дабы объяснить Энтони, почему она испортила его мастерскую. Вдаваться в подробности и рассказывать о том, что она видела - желания не было. Однако, хоть что-то рассказать она была обязана ему, так что решила просто сказать: — Я столкнулась с агрессивно настроенной мисс Максимофф. Гений открыл рот, молчаливо протягивая первую букву алфавита, и понимающе кивнул. Что же, похоже все здесь прошли через морок мутантки. Не все начали разрушать все подряд. — Полагаю, ты не расскажешь, что видела там, — уверенно проговорил Старк, даже не спрашивая, как и он сам не собирался делиться этим, — я вот, например, после создал Вижена. Катарина задумчиво кивнула ему, теперь она понимала, откуда вдруг у гения вообще зародилась мысль об Искине, который еще и стал почти человеком. Такое просто так бы не пришло и самому Энтони. Может, у него были мысли на это счет, а морок Ванды Максимофф просто собрал все идеи воедино, — это создало Вижена. — То, что я видела... — начала Шмидт, скрупулёзно подбирая слова, она говорила очень медленно, — не выходило... за рамки привычного. Это было... я видела то, что могло произойти... реши я некоторые задачи по-другому. — Да, я понимаю, — ответил ей Старк. И она видела по его глазам, что он -понимал-, а не просто говорил так, чтобы ей стало легче. От притворного понимания ей бы не стало лучше, как и сейчас. Ей было приятно, что Старк испытал подобное, но облегчения Катарина не испытала, только решила, что таким, как Ванда Максимофф нужен надзор. Такие неконтролируемые и агрессивные одаренные обычно заканчивали одинаково. — Роджерс для меня стал толчком, — вдруг признался гений и тяжело вздохнул. — Ни Пеппер, ни Бартон, ни Беннер. Чертов капитан Америка, правильный до невозможности и тошноты. Катарина хотела спросить, что это значило, но взгляд мужчины прошелся по ней и задержался на ноге. — Ты поранилась, — сказал он таким тоном, что немка догадалась: к той теме они не вернутся уже. — У меня где-то лежали... Энтони даже не стал договаривать и начал поиски того, о чем собирался сказать, но, уже погрузившись в свои мысли, пока Шмидт уселась обратно и наблюдала. На ее бедре, чуть выше колена, тянулась неглубокая рана, которая, однако, сильно кровоточила. И теперь, когда женщина обратила на это внимание, кожа стала неприятно щипать. Вся одежда была испорчена. И блузка с пятнами от масла, которое Катарина столкнула, хотя не помнила, как это именно произошло. Сейчас она столкнулась с последствиями. Старк вернулся в поле ее зрения довольно быстро из-за ее отсутствия в своих мыслях. В одной руке он держал бутылку виски, а другой уже использованную ранее пачку бинтов. — Я часто врежу себе здесь, знаешь, — объяснил мужчина, — почти ничего не осталось с прошлого раза. Закатив рукав пиджака, он показал толстый шрам под локтем, сантиметров в шесть. Еле розовая полоса, только зажившая. — Ну, а виски всегда лучше дезинфицирует тело и душу. Старк усмехнулся и протянул бутылку Катарине, которая с неким недоверием оглянула этикетку. Пить вне дома... Довольно опасно, да и вряд ли она хотела выпить, чтобы не чувствовать физической боли. Нет, она хотела ее чувствовать, - она вернула бутылку в руки гения, который лишь разочарованно пожал плечами и резко плеснул на порезанное бедро. Сжав челюсти до боли, Шмидт шумно задышала носом. У Энтони не оказалось ниток с иголкой, поэтому рану пришлось обмотать бинтами, надеяться, что шрам не останется таким заметным. По крайней мере со временем.

***

      Новости о смерти Валентины де Фонтейн так сильно ударили по Шмидт, что она весь день не могла прийти в себя: голова не соображала, а руки так и чесались, чтобы кого-нибудь ударить. Валентина была связующим звеном с отцом. Она единственная, кто на самом деле знала и Иоганна, и Катарину. А новость о ее “естественной” смерти совсем не казалась естественной. У Шмидт закрались сомнения, так что она решила посвятить весь день своей старой знакомой, чтобы узнать о ее кончине как можно больше. Потому что всего три недели назад она просила старшую де Фонтейн помочь ей с Гидрой, сместить Уайтхолла, а теперь ее не было. И Катарина не могла понять, удалось ли немке совершить свой план или нет. Это даже волновало больше, чем причина смерти. Ведь если ей не удалось выполнить план, то тогда это было бы связано уже с ее смертью, а если нет, то... тоже самое. Все сводилось к смерти Валентины, без которой Шмидт не могла закончить дело, ведь уже вовлекла туда постороннюю, доверилась ей.       Латгард привезла Катарину на кладбище, где проходили похороны Валентины де Фонтейн. То, сколько народу там собралось - удивило немку. Она сомневалась, что к ней бы пришло столько же людей. На кладбище собралось больше тридцати человек, ни одного из них Шмидт не знала, что тоже вполне нормально. Знать она могла только их родителей и дедушек с бабушками, и только. Бремя оказаться в криокамере на семьдесят лет, а потом омолодиться до двадцати, чтобы никто не смог тебя узнать. Катарина предпочла остаться в стороне: она знала, что Хильда де Фонтейн будет недовольна ее появлением, с большой вероятностью обвинит ее в смерти своей матери, - она решила держать дистанцию. Так будет лучше, в память о Валентине. На ее похоронах Шмидт совсем не хотелось разбираться с дочерью старой знакомой по поводу ее же смерти.       После сорока минут неестественно каменного стояния у входа на кладбище Катарина заметила сбоку подошедшую Латгард, впервые ослушавшуюся прямого приказа оставаться в машине. Женщина ничего не говорила, только молча положила руку на плечо своей начальницы, а потом также тихо ушла. И Шмидт почувствовала себя гораздо сильнее. Как бы то ни было, Валентина - немка, приверженка Иоганна Шмидта, а значит, она выполнила свой план, который наверняка включал в себя ее смерть, словно Валентина сама знала, когда умрет... Или обставила собственное убийство, как естественную смерть. Это было очень на нее похоже. Только вот старая знакомая не учла того, что весь бизнес и права в Гидре от нее перейдут к Хильде, ее дочери, которая совсем не жаловала Гидру и саму Катарину. Тут старшая де Фонтейн просчиталась. Не дожидаясь, пока кто-то ее заметит, Шмидт тихо покинула территорию кладбища и направилась к Дэниелу Уайтхоллу, который собирался созвать молодое поколение Гидры: военных, агентов ЩИТа, полицейских, врачей и многих других, скрывающихся за чужой личиной. Эта встреча должна будет доказать, что Гидра еще жива, многие агенты так и остались скрыты от всевидящего глаза Фьюри. Да и Катарина хотела узнать, как много известно немцу об умершей Валентине де Фонтейн: как отреагирует или, как решит скрывать свои эмоции. Катарина была уверена, что мужчина помнил их общую знакомую слишком хорошо. Им пророчили свадьбу. Настолько они были друг с другом близки. Только вот Валентина догадалась, что Уайтхолл был просто гнилым яблоком в их прекрасном саду, — она разорвала с ним все отношения и связала свою жизнь с американцем, уже после гибели Иоганна. Такой большой плевок в лицо Уайтхолла. Сейчас Катарина этим восхищалась.       Шмидт остановилась возле собственного дома, когда на почту пришло электронное письмо, где были результаты вскрытия Валентины. Все и правда было естественно. В какой-то момент Катарина подумала, а что если и правда де Фонтейн умерла собственной смертью и не успела сделать свое дело. Последнее дело для Гидры. Но затем немка узнала, кому досталось все наследство Валентины — ее первой внучке. Не дочери, которая не хотела иметь ничего общего с Гидрой и Катариной в частности. Вот он, последний ход Валентины. Вместо своей дочери она отдала всю империю своей несовершеннолетней внучке, потому что знала, что та ей была верна, как и Гидре, больше, чем Хильда. Не успела Катарина снять с себя пиджак, как в дверь позвонили, и ей пришлось открыть ее, чтобы затем увидеть на пороге Дэниела Уайтхолла. Он не имел права здесь находиться без ее разрешения, но по какой-то причине он пришел сюда, и что-то подсказывало немке, что не просто так. — Мадам Гидра, Вы не поверите, что произошло пару часов назад! — сказал он, шагая мимо нее, прямо внутрь передней. — Я в этом не виноват, сразу говорю Вам, прошу поверить мне! Катарина молчаливо выгнула бровь, заставляя Уайтхолла съежится под одним своим взглядом, он склонил голову в покорности и вернулся на порог дома. — Вы позволите мне войти? — его голос был тихий, послушный. Шмидт позволила холодной маске стать довольной, но без улыбки в губах и глазах. Она провела рукой полудугу и отошла из проема двери, повторно впуская в дом немца. — И что же произошло? — уточнила она и язвительно добавила: — Не по твоей вине. — ЩИТ. — одним словом ударил Дэниел. — Они узнали, что я жив! Катарина издала тихий рычащий звук и убийственно взглянула на предшественника. — И ты посмел придти в мой дом, когда тебя раскрыли?! От возгласа немки две сестры, словно из теней, появились из ниоткуда за ее спиной: каменные, холодные, как жестокие изваяния скульптур. Дэниел вздрогнул и сделал несколько шагов назад. В страхе он поправил свои маленькие круглые очки, склонил голову в покаянии и готовый просить прощение снова. Но Катарина сказала первой: — Я разберусь. Со всем разберусь.