Середина весны

Я сидела на трёхпалой табуретке на кухне, а рядом на плите тихо кипел суп. Рахель отлучилась и попросила приглядеть, чтобы ничего не сгорело. С утра Олли всучил мне черновой вариант моего рабочего договора и я только сейчас добралась до него. Забавно. Будто я могу внести правки, вписать, скажем, страховку и меня послушают. Что-то мне подсказывало, что социальные гарантии это не то, чего стоит ожидать, когда работаешь на мафию. Так что читала я его скорее из любопытства, чем из практической пользы. Во всяком случае, пыталась читать. Всякий раз, пытаясь сосредоточиться на информации, я ловила себя на мысли, что не понимаю ни строчки из того, что прочитала. Вся моя голова была занята словами отца и для каких-то других не находилось места. — Никто не заходил? — Рахель влетела на кухню, тяжело дыша. — Не-а. Я подняла глаза и наблюдала, как она пытается незаметно поправить одежду, будто ничего не произошло. Сама не уловила, как на губах у меня растянулась усмешка. Зато Рахель уловила. — Что? — бросила она с вызовом. — Нечего осуждающе пялиться на меня, как старая дева! Я рассмеялась, но тут же прикусила губу. Она упёрлась руками в бока, принимая воинствующее положение, будто собиралась вещать мне о эмансипации женщин и их праве на подобные встречи. Мне даже пришло в голову, что из неё, возможно, получилась бы неплохая еврейская Эммелин Панкхёрст. — И в мыслях не было, — пришлось даже вскинуть руки в капитулирующем жесте. Она перетащила кастрюлю и стала греметь посудой в раковине. Потом бросила через плечо, будто оправдываясь: — Это все временно. Он заработает, и мы уедем отсюда. — И куда? Я опустила голову и уставилась в бумажки, чтобы не смущать Рахель своей плохо скрываемой ухмылкой ещё больше. — Для начала в Ливерпуль. А потом посмотрим. — Странно, что не на Луну сразу. Я не сдержала противный стариковский смешок, за что получила ложкой по макушке. — Ой, да хватит! Как будто сама никогда не была влюблена. Ручки дверей в голове зашевелились сильнее. Мне показалось, можно было даже расслышать голоса с той стороны. Мужской голос за одной из самых дальних дверей. В той комнате всё время пахнет сыростью и краска облезла со стен, но я не вхожу туда. Что было, то было. — Вообще-то была, — Рахель замерла глядя на меня явно в ожидании продолжения истории. — Он умер, если тебя это интересует. В таких случаях было принято говорить «Я потеряла его» или «Он ушёл от меня туда, куда я не могу за ним пойти». Но, как и сказала моя бабушка, это компромисс из жалости. В конце концов, я давно это пережила. Остался только лёгкий привкус грусти, похожий по вкусу на опиум. — Дерьмо случается. Я подняла голову. Рахель не сказала «Мне жаль», а я невольно испытала приступ благодарности. «Мне жаль» (так же как и «Господь забирает лучших» или «Они теперь в лучшем месте») придумали, чтобы заполнить пустоту в разговоре о смерти подобием взаимопонимания. Чтобы ты мог обдурить потерявшего, ведь на самом деле — тебе не жаль. По большому счёту, ты думаешь: «Это не коснулось меня». — Во Франции? — Нет, — я поняла, что мои попытки разобраться в договоре уже окончательно безрезультатны и отложила бумаги в сторону. — Он был одним из тех, кого не забрали. — Счастливчик. — Это как посмотреть. Рахель закончила с посудой и присела напротив, вытирая руки клетчатым полотенцем и давая понять, что до конца истории никуда не сдвинется. Я прошла к той самой двери в сознании, но оказалась без ключа. Это был единственный замок, который я не могла открыть. Может, потому что не хотела. — Мы работали вместе над некоторыми… не совсем законными вещами. Во время одного такого дела рядом взорвалась граната. Ничего действительно страшного, но было много осколков и не все из них получилось достать. Забавно, как многое стирается, оставляя после себя только выцветшие пятна. Становится бледным и растворяется, как капли молока в воде. И вот ты слышишь знакомый голос, произносящий: «Ты похожа на светлячка», но не чувствуешь ничего, кроме лёгкого оттенка грусти. — Он жаловался, что не может ходить, спать, думать из-за боли. Стал пить морфин — в два раза больше, чем советовал доктор. И однажды доза стала слишком большой. Я поглядела на огонь на плите. И вдруг поняла, что эта грусть даже не по прошедшим временам, не по человеку и не по чувствам, которые он вызывал. Это грусть по самому себе, каким ты был когда-то. — И что потом? — вопрос Рахель не был громким, но мне показалось, это взорвалась ещё одна граната. — Потом война закончилась, — спокойно произнесла я, мысленно спиной прислоняясь к той двери. — И я подумала, что мне больше не придётся заниматься вещами, которые могут отнять у меня любимых. До недавнего времени удавалось. Это не было камнем персонально в её огород, но Рахель прекрасно поняла, что я имею в виду всю эту подпольную империю и их пекарню в частности. Она поднялась и строго посмотрела на меня, вдруг напомнив мне бабушку. — Таких вещей не существует. Люди умирают постоянно. Война просто изменила количество. Едва она успела это договорить, как распахнулась дверь. На пороге застыла женщина — я видела её пару раз, но не запомнила имени. У неё в глубине зрачка блестело пламя, она что-то произнесла на своём языке, глядя на Рахель. Последняя тут же побледнела и бросилась к выходу. Я успела только крикнуть ей вслед: — Что случилось? Она прекрасно меня услышала, но то, из-за чего она так разволновалась, явно было важнее. Я отложила бумажки и поспешила следом за этими двумя. В помещении, куда они меня привели, набилось народу. Комната явно не была предназначена для такого количества людей: похоже, добрая половина рабочих собралась полукругом возле центра. Они походили на гончих, прижавших к стене зайца. Я забралась на большую бочку у входа и только с такого положения увидела, что происходит. У стола с бутылками, что был возле стены, стоял мужчина. Тот самый, из Бирмингема, которого я уже встречала в кладовке. Джеймс, кажется. Я нашла глазами Рахель в первых рядах. У неё с лица ушла вся краска, она словно превратилась в соляной столб, ни мускула на её лице не шевелилось, только глаза бешено бегали. — Ты что, совсем конченный отбитый полудурок?! — надрывался кто-то из людей мистера Соломонса. Сам он стоял чуть в стороне, опираясь на стол и задумчиво наблюдал за происходящим. Джеймс старался сохранять лицо, но стоило ему открыть рот, как его дрожащий голос начисто убивал всю иллюзию уверенности: — Я не… — Ты нас всех чуть на тот свет не отправил! Джеймс поднял глаза, упираясь мрачным взглядом из-под бровей в лицо отчитывающего его человека. Мне на секунду показалось, он сейчас его ударит. Но раньше, чем это случилось, сам мистер Соломонс двинулся и шагнул ближе. — Тише, Йосеф, дай человеку договорить, — он похлопал своего человека по плечу, оттесняя его назад. — Продолжай, друг. До этого глядевший на оппонента едва ли с нервозностью, Джеймс вдруг будто сжался. Я впервые в жизни видела, чтобы взрослый мужчина так резко стушевался и растерял всю свою твёрдость. Будто под тяжёлым взглядом он сминался, как комок бумаги. — Я отлучился совсем ненадолго. Мне надо было выйти… — его взгляд скользнул по головам, но не задел лица Рахель. — Отлить. Я вдруг поняла: он боялся до ужаса, боялся, как мальчишка перед боем, но не за себя. Он боялся, что гнев заденет её. — Тогда почему никто тебя не видел? Мистер Соломонс наклонился к нему ближе, будто не мог расслышать, что тот говорит. В таком положении по сравнению с Джеймсом — широкоплечим, типичным представителем рабочего класса — он выглядел, как уставший странник, которого тянет к земле. Но это было обманчивое впечатление. — Я просто… Он не успел договорить. Удар под дых начисто выбил все слова, и Джеймс рухнул коленями на пол, пытаясь схватить воздух. — По-моему, пришло время прояснить кое-какой момент, — разворачиваясь, громко объявил мистер Соломонс. — У вас всех здесь есть чёткие обязанности, которые нужно выполнять. Если они вас не устраивают — дверь вон там. Он указал в мою сторону рукой, но не повернул головы. Я чувствовала, как кровь разгоняется и начинает стучать в висках, подобно молоту по наковальне. В первых рядах та женщина удерживала Рахель за руку, чтобы она не наделала глупостей. Джеймс попытался подняться, но следующий удар застал его на пол дороги. — Но чтобы я больше не слышал этого дерьма! — это был не голос, это был лай пса, спущенного с цепи. — Вы здесь, чтобы работать, мать вашу! И вы будете спать, есть, срать и дышать, когда я разрешу. Последние слова были уже не криком, но ситуацию это не спасало. Пальцы дрожали, как при треморе. Пришлось сжать кулаки, чтобы было не так заметно. Я успела подумать об этом Джеймсе и о том, что его вполне могут убить прямо сейчас. Потом поглядела на Рахель и точно поняла, что она этого не допустит. По крайней мере, не даст ему умирать в одиночку. «Чёрт бы побрал этих голубков!», — подумала я и спрыгнула с бочки. — Это моя вина! По толпе — до этого безмолвной — пронёсся тихий шёпоток. А потом люди расступились перед мистером Соломонсом, как море перед Моисеем. За секунду до того, как это произошло и я почувствовала впивающийся в меня взгляд, органы внутри меня сложились стопкой блинов и упали вниз. — Вот оно что. Джеймс, хрипло дыша, сплюнул кровь и, кажется, пару зубов. Меня затошнило, но не от этого зрелища, а от жеста руки, которым мне было сказано подойти. Я преодолела пару метров так, будто шла по раскалённым углям босиком, но подойти близко просто не смогла. Пока я шла, успела заметить лицо Рахель, явственно говорившее: «Матерь Божья, что ты творишь?!». Я повторяла про себя только: «Он не убьёт тебя. Он не может». Впрочем, это не сильно помогало. В мире есть много вещей хуже, чем смерть. А у меня низкий болевой порог. — Ты что, собиралась взорвать мою грёбанную пекарню? Насколько я знаю, одной из обязанностей Джеймса было следить за давлением в нескольких перегонных аппаратах. Рахель догадалась, оставить кого-то приглядывать за чёртовым супом, а тут речь идёт о перепаде давления и этот болван решил, что ничего не будет! Я испытала странное желание самой его ударить. — Нет. Мне просто нужна была помощь, а он был рядом, — быстро состряпала дурацкую отмазку. Мистер Соломонс смотрел на меня в упор, а я не могла понять, чего ждать. На какую-то секунду мне неожиданно показалось, что его лицо стало болезненным и уставшим, словно он подавлял боль внутри себя. Может быть, шутку сыграл электрический свет. Во всяком случае, это не было связано со мной лично. Потом у него в голове словно что-то щелкнуло и я услышала: — Давно надо было с тобой разобраться. Слова были тихими, но явно предназначались скорее всем остальным, чем мне. Спина резко похолодела. Мужчина вскинул трость, она зацепилась мне за шею, словно я была рыбой, попавшей на крючок. От неожиданного рывка вперёд я едва не потеряла равновесие. — Этот, как придёт в себя — отправишь на кухню. Ничего ценнее сраной картошки ему не доверяйте, — бросил быстро мистер Соломонс своему человеку. — Остальные — за работу! По своим норкам, давайте! Гул стал нарастать, все зашевелились, словно волны сошлись за моей спиной. Меня протащили по коридорам, пришлось вцепиться в трость руками, чтобы не свалиться. Мистер Соломонс распахнул дверь кабинета, силой втянул меня внутрь и только захлопнув дверь, опустил трость. Я потёрла шею в том месте, где впивалась ручка. — Так значит, тебе была нужна помощь? — вопрос был скорее риторический: чтобы я не сказала, меня это не спасёт. Он бросил это будто между прочим, переворачивая ящики и выкидывая с полок книги. Этот сумасшедший поиск окончательно сбивал мои мысли. Лихорадочно подыскивая в голове пути к отступлению, я вдруг уловила, что за секунду до слов на меня крайне странно посмотрели. Я знала, что значит такой взгляд. Так смотрел отец, когда спросил меня про мамино платье. Возмущение подскочило в горле, я даже не сразу смогла сформулировать нормальное предложение. — Вы что думаете, что я?.. Нет! Мне просто нужно было… Всё произошло так быстро, что я даже не успела придумать чего-то более внушительного чем пара размытых фраз. Что мне нужно было? Помощь с чем? Раньше, чем я зарыла бы себя окончательно, мистер Соломонс поднял руку и я поняла, что лучше замолчать. Он произнёс что-то нечленораздельное, из которого я смогла разобрать только «Где чёртов ключ?», потом развернулся и одним движением скинул всё, что было на столе. Бумага облаком разлетелась по кабинету. Что-то с грохотом ударилось об пол. Всё это произвело такой шум, что снаружи, наверное, подумали, что меня здесь линчуют. Окна были задёрнуты. Мистер Соломонс застыл посреди всего этого хаоса и нервно потёр переносицу, будто всё, что я говорила и делала не имело никакого смысла по сравнению с какой-то Большой Проблемой, которая явно занимала его мысли. — Никаких закрытых дверей, да? Ни одной чёртовой закрытой двери! — он кулаком ударил по столу, а я подумала, что он похож на наркомана в поисках дозы. Но всё, что мне оставалось, молча смотреть. — Теперь слушай внимательно, — он вдруг заговорил тише, как будто нас могли подслушивать. — Ты сейчас выйдешь через чёрный ход и прямиком на Хэддок-Стрит. Через квартал на север будет аптека, скажешь, что ты пришла от меня — тебя поймут. Я глупо хлопала глазами. Сказать, что это было неожиданно — ничего не сказать. Мой привыкший к предсказуемости мозг всё пытался найти связь. — Вы хотите, чтобы я… — я поглядела на его лицо, пытаясь понять насколько всё происходящее реально, а потом договорила с сомнением: — Пошла в аптеку? Мир крутился и крутился вокруг, и у меня не было силы, чтобы заставить его остановиться, потому что в этом круговороте я уже вообще ничего не понимала. — Нет, я хочу, чтобы ты побежала туда, — проговорил он каким-то охрипшим голосом, будто подавляя кашель, а потом сорвался на крик: — Бегом! Я отшатнулась, но скорее от неожиданности, чем от страха. И, решив больше ничего не спрашивать, поторопилась наружу. Чёрный ход был вдали от основных помещений и, видимо, нужен был, чтобы ретироваться в случае захвата ключевой точки силами противника. Не просто же так у мистера Соломонса между Талмудом и «Сводом законов Российской империи» стоял том «Искусства войны». Дверь оказалась заперта, но я не удивилась. После всего, что было до этого — вряд ли могла. Я вынула булавку для причёски и вскрыла дверь меньше, чем за минуту. Стоит, наверное, сказать мистеру Соломонсу, когда он придёт в себя, что система защиты у него — полнейшее дерьмо. До аптеки было минут десять ходьбы, но я почти бегом преодолела путь за пять. Шёл мелкий дождь, и воздух был сырым и пряным. Мне хватило этого, чтобы проветрить мозги и немного прийти в себя. Когда я толкнула дверь, сверху звякнул колокольчик и в этот же момент у меня в голове звякнул такой же. Это было спектаклем. Какая конкретно часть и было ли так задумано изначально — я не знаю. Но факт оставался фактом. Как-то я случайно заметила в мусорном ведре в кабинете мистера Соломонса пустую ампулу морфина, так что когда аптекарь протянул мне два бутылька без этикеток — я уже знала, что там внутри. Я вернулась назад так же быстро и незаметно, как уходила. Мистер Соломонс нервно ходил по комнате и обернулся ко мне, как только я вошла. Я молча вынула лекарство, отдала ему и отошла в сторону, пытаясь привести в порядок причёску. Мокрые волосы липли к шее. Пока он вливал в себя едва ли не лошадиную дозу, я смотрела на всё это и чувствовала странную бессильную злость. — Знаете, если хотели, чтобы я сходила в аптеку и это осталось между нами — могли бы просто попросить. Не обязательно было калечить того мужчину. — Да никто его не калечил! — видимо боль отступила — по крайней мере, психологическая точно. — Это так, профилактика. Мистер Соломонс опустился на диван в углу и закрыл глаза. — Так это называется? Бей своих, чтобы чужие боялись? Ответа на мои вопросы не последовало. Стало понятно, что на данный момент я существую для него не более, чем пыль в воздухе. Было легче притвориться, что я злюсь из-за этой глупой сценки и Джеймса, чем признаться даже самой себе (особенно самой себе), что дело совсем в другом. Ведь тогда бы это значило, что меня это волнует. И всё же, уходя я не сдержалась и произнесла негромко: — Это не моё дело, мистер Соломонс, но вам не стоит пить его в таких дозах. Я знаю, о чём говорю. Хотя по большому счёту, какая мне разница? От его смерти я только выиграю. Закрепив эту мысль в сознании, я закрыла дверь, оставляя мужчину и его Большую Проблему наедине.