Середина весны

«Дорогое Сердце, Пожалуйста, не облажайся в этот раз. Сделай так, чтобы я не пожалела о выборе, сделанном в твою пользу». Я написала это на клочке бумаге, затерявшемся среди прочих документов в папке. Потом вышла из автобуса и пошла ещё квартал пешком, чтобы проветриться. Спешить было некуда: меня подождут. Я прошла мимо шоколадной лавки, от которой пахло мускатом и сливками; мимо лавки шляп и паба. Из последнего вывалилась хмельная компания ирландцев, как раз дошедшая до шестой ночи в своей песне. Ба всегда говорила, что хуже отсутствия мук совести за то, в чём ты виноват может быть только сожаление о том, в чём не было твоей вины. В конце концов, почему я должна раскаиваться за моё решение? Многое поменялось. Я остановилась у дома и загляделась на светящиеся окна. Иногда в них проскальзывали силуэты. Это напоминало театр теней. Всего лишь обман, иллюзия, а ты никогда не узнаешь, как всё обстоит на самом деле. Может, мне стоило послушать разум. Было уже темно, хотя время едва подобралось к пяти. Так что, когда я свернула к мосту, тут и там попадались светящиеся в темноте очаги огня — бочки, возле которых грелись бродяги. Я спустилась под мост и бросила какому-то попрошайке пенни, который случайно нашла за подкладкой пальто. «Возьми немного удачи и передай другому», — учила меня мама. Удача мне бы не помешала. Ноттингем стоял у другого края моста. Увидев его сейчас, я бы в жизни не поверила, что это — коп. Мужчина в штатском, коротающий время под мостом среди бездомных, это явно не то, чего ты будешь ждать. — Кажется, я проиграл пять шиллингов, — разглядев меня, вместо приветствия бросил он. — Я, признаться честно, сомневался, что вы решитесь. А вот Ирма верила в вас. Ирма всегда в меня верила. Я знала, что он ухмыляется, хотя толком не видела его лица. Его слова я почувствовала так, будто кто-то пальцами залез мне под рёбра. — Вы так плохо обо мне подумали? — спросила я, не двигаясь с места. — Нет, что вы. Просто я видел много разных людей, но когда речь заходит о мафии, их всех связывает одно — страх. Перехватив папку поудобнее и прижав её к груди, словно младенца, я произнесла твёрдо: — Я не боюсь Алфи Соломонса. И это было почти правдой. Дорогое Сердце, не говори, что мне стоило бы. — И это похвально. Будь у нас больше храбрецов вроде вас, мы бы давно избавились от этих с… мерзавцев, — он хотел сказать «сучьих детей», я уловила это в его голосе, просто Ноттингем не мог позволить себе потерять лицо при мне. Симпатичное, гладко выбритое и вежливое лицо. Забавно, каким контрастным он казался на фоне мистера Соломонса, который ругался так часто, что я научилась различать шесть оттенков его «Мать твою!» разной эмоциональной окраски. «Мать твою, да ты совсем рехнулся, если думал, что это хороший план!», — говорил он, стоя напротив моего отца пару дней назад, но смотря на содержимое своего чемодана. И это состояло на двадцать процентов из удивления, по десять из злости и радости одновременно и остальные шестьдесят оставались за озадаченностью. — Они у вас? — поинтересовался Ноттингем. Я вытянула руку, демонстрируя папку с лицензиями. Он попытался взять её, но я быстро отдёрнула ладонь. — При всём уважении, но это не для вас. «А ты куда, мать твою, собралась? Договор есть договор», — говорил он, когда я попыталась уйти. И это на тридцать процентов состояло из негодования, на двадцать из собственничества с добавлением пяти процентов насмешки и тридцати пяти упрямства. И мне бы безумно хотелось сказать, что остальные десять были потребностью. Ловушка захлопнулась. Я вцепилась в собственный хвост, как Уроборос и оказалась в замкнутом круге, который сама же создала. Блестяще. Тянет на двести фунтов, это точно. Ноттингем рукой указал мне направление и уже меньше чем через минуту я сидела в салоне, держа папку на коленях. Она жгла мне ноги сквозь одежду. Машина завелась, и мы тронулись с места. После пересечения Кэмден-роуд, я невольно обернулась назад. Это была граница сферы влияния. Здесь тень моего босса не стояла у тебя за спиной. Здесь были свои тени. Мы въехали в Ислингтон. — Ирма дружит с неким мистером Сабини, верно? — я попыталась преподнести это максимально незаинтересованно, будто просто нужно было утрамбовать что-то в молчание между нами. — Дружит? — Ноттингем даже приподнял светлую бровь. — Громко сказано. Вы ведь не знаете, кто это? Он отвлёкся от дороги и кинул на меня внимательный взгляд, будто я была на допросе. А я попыталась сыграть дурочку. — А должна? — Хотите совет, Эйприл? «Меньше знаешь — крепче спишь» здесь не работает. Без знаний можно однажды уснуть и не проснуться вовсе. — До недавнего времени на сон я не жаловалась. А теперь со всеми этими знаниями, вообще не сплю. Мы свернули к небольшой улице, на которой я не была уже шесть лет. Здесь был проход через дворы, был через чердаки, через балконы домов — столько путей, чтобы добраться сюда, словно это место было маленьким локальным Римом. Миссис Уоллис как-то вытащила шкатулку с мотками ниток и сказала: «У каждой из вас, девочки, есть своя катушка. Нитки могут запутываться, но они не порвутся. В одной катушке много ниток, но только вместе с другими они составляют узор». — Знаете, у нас в доме, когда я был мальчиком, поселилась крыса на кухне, — вдруг начал Ноттингем. — Мой отец пытался её вытравить, ставил мышеловки и рассыпал яд, только эта крыса в итоге пережила его. После его смерти мы стали делать ремонт, начали вскрывать пол и стены. И вдруг оказалось, что это была не одна и та же крыса. Их было гораздо больше. Он не поворачивал головы, но я знала, что краем глаза он смотрит на меня в зеркало заднего вида. Светотени от фонарей мелькали на его лице, как всполохи пламени. Мелькнула вывеска, и мы подъехали к витрине ателье, но недосказанность сработала так, как и хотел Ноттингем. Она привязала меня к концу истории. — Один мой друг рассказывал, как во флоте боролись с крысами. Они отлавливали несколько грызунов и морили их голодом, пока в каждой группе не оставалась одна, выжившая благодаря своим собратьям. И когда эту выжившую крысу выпускали на свободу, она по привычке продолжала пожирать своих же сородичей. Меня резко покоробило. Почему-то рассказ Ноттингема о крысах показался мне в сотню раз более мерзким, чем ругательства мистера Соломонса. Я посмотрела на него: на лице у мужчины всё ещё лежала та лёгкая полуулыбка, словно в этом ателье ему её пришили намертво. — Так вы дезинсектор, мистер Грэхам? Он заглушил мотор и откинулся на спинку сидения. — У Ирмы красивые руки, вы замечали? — мыслями он был где-то не здесь. — Ей не стоит их марать. Так вот кем он себя возомнил. Гамельнским дудочником, благородно избавляющим город от крыс. Ясно теперь почему я чувствовала себя ребёнком, ведущимся на приятный звук его голоса. — Полагаю, её супруг такого же мнения? Он взглянул на окно над ателье. Там горел свет и мелькал призрачный силуэт. Силуэт моей подруги, но как и всё в театре теней — он не был тем, чем казался. — Она ждёт вас. Идите, Эйприл и ни о чём не жалейте, — на этих словах он дотянулся до моей руки и накрыл её своей ладонью в дружелюбном жесте. — Вы поступили правильно. Дорогое Сердце, пусть это будет правдой. Я вылезла из машины и вошла в ателье. Внутри стоял полумрак и пахло парфюмом. Раньше им душили перчатки или платки. Роза и цитрус — любимые запахи миссис Уоллис. Теперь только они и остались от неё в этом месте. В задней комнате сидела одна единственная девушка, что-то заполняющая в толстенной книге учёта. Она подняла голову, я назвала своё имя и её глаза вдруг округлились. — Вы та самая мисс Рид? — Смотря, что это значит. Девчонке было на вид меньше восемнадцати. Миссис Уоллис предпочитала не брать в дело кого-то младше двадцати, увидев меня — она согласилась, скрипя зубами, а о несовершеннолетних девчонках не было даже речи. В конце концов, если мы выбирали в жертву не место, а человека, его бдительность всегда нужно было усыпить. Воспоминания равномерно расплылись по ступенькам, как горячая смола. И я словно вляпывалась в них пока поднималась. Это как стоять в тёмном тоннеле и вглядываться вдаль. Ты вроде видишь огни и слышишь звуки, но не можешь понять, реальны ли они. Я поднялась. Дверь была приоткрыта. Раздавался стук каблуков по паркету, изредка он глушился чем-то, видимо, ковром. — Можешь не стучаться. Ирма стояла у стола. Напротив горел камин и в комнате пахло смолой, было тепло и уютно. С момента, когда я была тут в последний раз, здесь мало что изменилось, хотя часть мебели была накрыта чехлами и стояла в стороне, в итоге комната казалась просторнее. Хоть танцы устраивай. — Хорошо, что ты, наконец, здесь, — выдохнула в серую поволоку сигаретного дыма Ирма. — Я так переживала за тебя. Она говорила со мной, но смотрела на папку в моих руках, как кот на кусок колбасы. — Ты заняла офис миссис Уоллис? — Теперь он мой. Я скоро всё тут переделаю. Давно пора выкинуть всё это старьё, — она махнула рукой, неопределённо обводя пространство и направилась к минибару. — Хочешь… лимонада? Видимо, в последний момент она всё же вспомнила о моей непереносимости алкоголя. Я покачала головой. — Слышала о твоей бабушке. Мне жаль. Осталось только кивнуть, мол, конечно, спасибо, что тебе не всё равно. — Я привезла всё, что ты просила. На ром, на виски, ромокурни, лавки по всему Кэмден Тауну. Тёмные глаза Ирмы загорелись, словно у ребёнка в час открытия рождественских подарков. — Дай поглядеть! — она сорвалась с места, швырнув незаконченную сигарету в камин, подхватила папку из моих рук. — Эйприл, ты просто чудо! Пока она их изучала, меня била мелкая дрожь. Хотелось втянуть голову в плечи, сжать себя руками и превратиться в маленький незаметный комок. Формально, бумаги были в порядке. Чтобы не показать смятение, я выдала первое, что пришло в голову, только бы не молчать: — Вскрыть сейф было не трудно. — Ещё бы для тебя это было трудно! С этим — мы заставим жидовского ублюдка ответить. — Ответить за что? Она посмотрела на меня, будто я спросила, почему солнце садится на западе, а встаёт на востоке. — За то, что он и ему подобные отравляют жизнь людям в Лондоне. За то, что он думает, в его власти распоряжаться судьбами. Тонкими пальцами она выудила из футляра сигарету и снова закурила. Я внимательно посмотрела на её руки и убедилась, что Ноттингем говорил правду. Они действительно красивые. Такими можно было играть на рояле с тем же успехом, что и душить людей. — Поверь мне, Эйприл, я не хотела, чтобы до такого дошло. Я просто сделала то, чему меня учила мама. В голове таким же сигаретным дымом проплыли слова мистера Соломонса и растворились, осев на подкорке. — Ты украла у него что-то, верно? Что-то ценное. Очень ценное, — она опустилась в кресло и избегала смотреть на меня. — Боже, да как тебе это в голову-то пришло? Пальцы левой руки отбивали дробь на потёртой ручке кресла. Я думала, мой отец поступил глупо, обокрав мафию, но, оказалось, это была даже не его идея. Вот, кто генерировал их. Теперь всё выглядело понятнее. — Это то, что мы делали. Не прикидывайся, что не помнишь. Это было справедливо — они наживаются на нас, я просто вернула нам причитающееся. Неужели? Ирма Уоллис-Фелан — Робин Гуд от мира лондонской преступности. И в этой истории шериф Ноттингем(а) не её противник, а прямой союзник. Я против воли нашла это ужасно забавным. — И что на это сказала миссис Уоллис? — Какая разница? — вспылила вдруг Ирма. — Она мертва, Эйприл. Понимаешь? Она могла бы сейчас быть в Марселе или в Испании! Чёрт возьми, да я решилась на это, только чтобы отправить её так далеко, чтобы ни один туберкулёз не достал. А вместо этого она два месяца гнила в тюрьме, в сырости! Так что не вздумай решить, что можешь осуждать меня. Я просто не испугалась, вот и всё. Я смотрела на неё и никак не могла уловить связи. Это была та самая Ирма, с которой я дружила. То, что она сделала никак не выбивалось из её образа, но то, как она это сделала. Мне почему-то стало морозно — хотя за спиной горел огонь — я даже передёрнула плечами. Я очень хотела ей поверить, посочувствовать, но не могла. Она обошла стол и, всё ещё зажимая сигарету между пальцев, взяла меня за плечи. — Ты была нужна мне, Эйприл, не потому, что ты так хорошо работаешь с замками, а потому что ты единственная, кто меня понимает. Ты такая же, как я. Там где есть огонь, нет страха. Придя сюда, ты доказала мне это. Она была права. Я пришла, переборов страх. Но вовсе не потому, что не испугалась бросить вызов мафии. Ирма была куда большим страхом, чем Алфи Соломонс, как бы это ни звучало. Я поняла это в тот момент на кладбище несколько дней назад. Тогда, когда мне открылась правда. Она не собиралась давать моему отцу выиграть. Ей было важно только чтобы он пришёл на скачки. Это была простая ловля на живца — самонадеянная и рискованная. Как и всегда. — А как же мистер Сабини? Он тоже вроде из тех, кто «наживается». — Это не лицемерие, если ты об этом. Это необходимая мера. Когда-нибудь придёт и его черёд. Мне вдруг поразило, как спокойно она это сказала. В конце концов, даже в этом офисе, она всё ещё была всего лишь «Девочкой из Ислингтона», членом воровской группировки, подбирающей блестящие штуковины на улицах и в клубах. Не больше. — И что мы собираемся делать? Я нарочно сказала «Мы». Но Ирма сделала вид, что не услышала. — Он лишил меня того, что мне было дорого, — бросила она, отстраняясь и кивая на лицензии. — Я сделаю то же самое. «А по-моему, ты просто не хочешь признать, что в этом только твоя вина. Тебе проще найти врага извне, сосредоточить силы на его уничтожении, чем согласиться, что твои необдуманные действия и самоуверенность привели к смерти родного человека», — подумала я напоследок, прежде, чем заговорщически улыбнуться ей своей самой рафинированной улыбкой.