Несколько дней назад.
Я дошла до могилы и остановилась возле неё на пару мгновений. Гроб уже был закрыт, но я дала знак и люди, терпеливо ждавшие меня, подняли крышку. Мне сжало горло, словно чьи-то костлявые пальцы обхватили шею руками. Она была такая… чертовски мёртвая. Я зажмурила глаза. Так делают в инстинктивной попытке защититься от чего-то страшного, чего-то, что нельзя сходу осмыслить. Но её неестественно загримированное лицо так ещё более явно стояло перед глазами. Не знаю, о чём люди думают перед смертью. О боли? О страхе или пустоте? О памяти? Но я точно знаю, о чём думала моя бабушка — о жизни. О первом поцелуе, о красивых платьях, вкусной еде, брызгах моря на лице и бессонных ночах. И это — гроб, цветы, даже проволока держащая челюсть — это всё тоже было частью жизни. Её логичным финалом, которого не избежать. Мне стало стыдно. Потому что я знала, она бы не одобрила мою попытку сбежать от реальности. Заставив себя открыть глаза, я вдруг почувствовала, как руки на шее разжались. Он был прав, я не могла повлиять на то, что произошло. Но то, как это произошло — правильно. Меня не было рядом с ней в ту ночь и мне не должно быть стыдно за это. Ба не хотела бы, чтобы я видела её холодной и мраморной, покрытой смертью. Моё последнее воспоминание о ней — моя голова на коленях, она гладит меня по волосам и говорит мне уважать себя, не забывать, кто я. Это сказано с твёрдостью и теплом. Это сказано с любовью. И это самое восхитительное последнее воспоминание, какое у меня могло быть. Маму я помнила совсем другой. Растворяющейся на простынях, со слабой, будто выскобленной улыбкой. И это воспоминание всякий раз, как лезвием надрезало мне грудную клетку, стоило мне только повернуться к нему лицом. Я наклонилась и поцеловала её холодные руки, после чего кивнула могильщикам. Теперь всё. Двое крепких мужчин стали на канатах опускать деревянную коробку в яму. Я подняла ком земли, но не кинула его на крышку гроба. Только растёрла в ладони: почва была мягкая и пахла сыростью. Я обернулась через плечо, взглянув на фигуру под деревом. Мистер Соломонс глядел на часы. Больше никого не осталось. Забавно. Не было ни отца, ни Ирмы. Она была мне подругой, когда-то мы спасали друг друга, держались друг за друга. А теперь справедливость для неё перевесила справедливость для всех остальных. Я была уверенна, что мистер Соломонс уже знает, что нет никакого перемирия. Если мне хватило одного разговора с отцом, чтобы понять, что это была всего лишь дешёвая уловка, то он, должно быть, сообразил давным давно. Я швырнула землю, вытерла руку платком. Потом пересекла кладбище и, застыв напротив, произнесла: — Мистер Соломонс, мне нужно вам признаться, — он не был удивлён, как я и думала. — Когда я разговаривала с Ирмой на её свадьбе, она попросила меня украсть лицензии. Я знаю, что они лежат в сейфе в вашем кабинете, потому что я вскрывала его. Я хотела помочь ей. Кончик трости методично выдалбливал углубление в почве под ногами. Я опустила голову, а когда подняла, встретилась взглядом с мужчиной. Он часто долго смотрел на людей, с которыми говорил, но обычно это было от того, что мысленно мистер Соломонс находился где-то в другом месте. В этот раз было иначе. Это был внимательный и осознанный взгляд. — И почему вдруг передумала? Разум твердил мне, что стоит рассказать правду хотя бы потому, что если не сделать этого — от клейма предателя потом не отмыться. Но там, у могилы, чем глубже опускался гроб, тем глубже я копала внутри самой себя. И вдруг раскопала удивительное открытие: я не чувствовала злости, ненависти или страха. Моё решение не было голосом разума. Я послушала сердце. — Вы ведь знаете о моём отце? — Может быть, знаю. А может, я просто думаю, что знаю. Или не знаю, но хотел бы знать. Есть люди, что перед смертью думают о жизни. За Алфи Соломонсом смерть ходила по пятам каждый день, выжидая возвращения долга, а он думал о жизни. О той, которую прожил и которую не успел. О своей собаке. О контроле. О том, что он всё ещё может вырвать пару лет из ледяных рук. О времени, которое нужно просто остановить. Он не думал о том, что можно «успеть» сделать. Просто делал. — Вы получите все свои деньги обратно. И после этого, я прошу вас, отпустите его. И мне почему-то ужасно не хотелось, чтобы одной из таких вещей была пущенная мне в лоб пуля. Чтобы последним воспоминанием обо мне была лужа крови, касающаяся сапог. Жизнь — это много хороших вещей, о которых можно подумать перед смертью, и предательство — ни одна из них.***
Когда я получила указание с адресом, куда нужно было прийти, то даже не сразу поверила. Было непривычно возвращаться на своё рабочее место после всего, что произошло. Но больше всего я переживала даже не за то, что встречу знакомые стены, шторы, обои, среди которых проводила по тринадцать часов в день последний год, а за то, что я встречу тут бывших коллег. Меньше всего мне бы хотелось отвечать на вопросы, которые непременно возникнут. Но в кафе никого не было от слова совсем. Стулья были придвинуты к столикам, как в начале смены. За барной стойкой было пусто. При всём этом горел свет. Я не могла представить другой причины, по которой бы мой бывший босс закрыл кафе на два часа раньше кроме желания моего нынешнего босса. Ха. Войдя, я едва успела осмотреться, выискивая хоть какие-то признаки жизни, как из отдельной кабинки для особых гостей появился мистер Соломонс в компании своего человека и ещё каких-то двух мужчин. Один был серьёзным и походил на детектива, а второй был невысоким и по-пижонски одетым. Отсюда я сделала вывод, что именно второй — главнее. — Простите, я, кажется, не вовремя. Я было отступила назад, чтобы ретироваться, но мистер Соломонс тут же бросил: — Нет, нет! Всё в порядке. Познакомься с мистером Сабини. Так вот, как он выглядит. Я представляла иначе. Мне казалось, глава итальянской мафии — кто-то высокий и элегантный, вызывающий трепет. А этот человек вызывал у меня только недоверие и желание плюнуть в его высокомерное лицо. Но вместо этого я натянула приветливую улыбку и протянула ладонь со словами: — Рада знакомству. Он проигнорировал мою руку и прошёл мимо. Мне осталось только неловко убрать ладонь и отступить в сторону. У дверей мистер Соломонс остановился ненадолго и вдруг произнёс, будто бы между прочим: — Слышал, что-то случилось с твоей милейшей официанткой? Как её звали?.. Бертина… Джоконда… — Луиза. Мистер Соломонс краем глаза глянул на меня. Я поняла, что это было предупреждением, вроде тренировочного свистка для собаки, но не поняла, к чему именно должна готовиться. Вчера я передала одному из его людей письмо, которое нашла в сейфе Ирмы. Потребовалось чуть больше усилий, чтобы вскрыть замок — Ирма знала, кто будет её гостем и позаботилась о безопасности. Сейф даже был в запертой комнате. Вот только она допустила самую страшную ошибку, какую можно сделать в такой игре — недооценила противника. В итоге у меня на руках оказалась переписка с неким Леоном Сабини. — Я так и сказал. Какая досада. А тут ещё четвёртое ноября, — он покачал головой, будто бы вправду сожалел о произошедшем. — Но мы бы не были друзьями, если бы я не предложил тебе помощь. — Помощь? — недоверчиво переспросил мистер Сабини. — Конечно. Буду рад одолжить тебе свою, — тут я еле заметно дёрнулась, не совсем понимая, как должна себя вести. — У неё большой опыт и, кстати, итальянские корни по бабушке тёти её матери. Верно, Эйприл? Может у меня и были итальянские корни, но я лично никогда о таком не слышала. Мистер Соломонс внимательно посмотрел на меня. Я уловила намёк во взгляде и тут же закивала. — Эм… да. Я работала здесь, а ещё в отеле Роузвуд, Триумф и ресторанах вроде Волдорфа. Немного в районе Пикадилли и ещё… Мистер Сабини поднял руку, всем своим видом показывая мне, что стоит закрыть рот. Я послушно замолчала. Он склонил голову, потом жестом подозвал меня ближе. Когда я сделала пару шагов, он пальцем приказал мне повернуться. Я бросила взгляд на мистера Соломонса. Он никак не отреагировал, так что мне пришлось покрутиться вокруг своей оси, пока меня рассматривали, словно лошадь на аукционе. В конце концов, снова повернувшись к мистеру Сабини, я увидела, что лицо у него такое, будто он делал мне огромное одолжение. — А нет кого-то более… — он пару секунд подбирал слово. — Впечатляющего? Я проглотила своё отвращение и нестерпимое желание выплеснуть ему в лицо что-нибудь и произнесла спокойно: — Дайте мне шанс вас впечатлить. У него на руку приземлилась муха. Он смотрел на неё какое-то время с отвращением, потом смахнул насекомое и поднял взгляд на меня. И я клянусь, его выражение лица ни на йоту не изменилось. — Ладно, ты его получишь. Но если облажаешься… — Не облажается, — оборвал его мистер Соломонс. — Она крайне талантливая. Я, конечно, понимала, что за этим стоит его собственная выгода, но всё равно благодарно посмотрела на мужчину. Хотя бы потому, что он избавил меня от необходимости отвечать самой. Когда Сабини вышел и его машина отъехала, мистер Соломонс повернулся сначала к своему человеку. — Можешь идти. Не забудь, о чём мы говорили. — Точно? — на меня упал странный, едва ли не подозрительный взгляд. — Да, да, — закивал мужчина. — Всё в порядке. Я не поняла, к чему всё это было. Но так как вряд ли бы получила внятный ответ, решила зайти с другого края. — Я думала, вы враждуете. — Между враждой и дружбой грань такая тонкая. Никогда не поймёшь. Взять хотя бы тебя и твою подружку. Тот, из людей мистера Соломонса вышел и закрыл за собой дверь. Сам же мужчина направился к той индивидуальной комнатке со столиком, откуда пару минут назад вышел вместе с Сабини. Я пошла следом. — Кто такая эта Луиза? — Она занималась тем, что обслуживала Сабини и его людей во время семейных встреч, вроде той, что будет на следующей неделе, — он дождался, пока я войду и закрыл дверь, будто нам было от кого прятаться в этом пустом кафе. — А так как у неё теперь есть довольно приличная сумма, которая позволила ей найти другую работу, моему другу очень срочно нужна была новая личная официантка. Я ухмыльнулась и стянула пальто. Комната быстро нагревалась, потому что была совсем маленькой — диван вдоль стены и стол, который он обхватывал. Отличие от обычных столиков было только в стенах, обеспечивающих приватность, а за неё многие были готовы заплатить. — Которая, ко всему прочему, сможет встретиться с Леоном Сабини и рассказать об этой встрече вам, — закончила я, кидая пальто на диван. Позволяя себе хоть немного расслабиться, я присела прямо на край столешницы. Последние пару дней у меня всё время было такое ощущение, что у меня рельс вместо позвоночника. А сейчас я вдруг удивительным образом почувствовала себя… в безопасности. — Рад, что у нас теперь такое взаимопонимание. Но если обо всём уже договорились, зачем мы сейчас здесь? Я постаралась отвлечься от крамольных мыслишек и спросила: — А если я всё-таки облажаюсь? Не знаю, оболью, например, кого-нибудь шампанским? — Ну… это будут твои проблемы, — вполне справедливо отозвался мистер Соломонс, снимая шляпу и садясь за стол. — Я во всяком случае, не расстроюсь, если ты вывалишь на голову какому-нибудь макароннику его сраную пасту болоньезе. Я почему-то подумала, что будь здесь, скажем, алкоголь и музыка, можно было бы предположить, что это свидание. От такой нелепой мысли мне стало смешно и я не сдержала улыбки. — Знаете что я думаю? Ирма Уоллис — такая же сумасшедшая, как и вы, так что у вас двоих больше общего, чем вы думаете. На миг я даже сама удивилась, откуда у меня смелость, чтобы такое ляпнуть. Может, я решилась, потому что это было правдой. А мистер Соломонс, как я успела выяснить, был из тех, кто уважает правду. По большей части. — Так чего же ты с ней не осталась? Он откинулся на спинку и смотрел на меня снизу вверх. — Она не такая умная, — без заискивания отозвалась я. — Уж точно не настолько, как думает о себе. И не такая хитрая. А если уж ты сумасшедший — ум и хитрость необходимость. Иначе ты становишься просто психом. — Ммм… — протянул он неопределённо, а потом спросил так, будто за этим было что-то большее, чем праздное любопытство: — А что на счёт славного офицера Ноттингема, этого лживого законопослушного ублюдка? Хм… в нашу первую встречу я подумала, Ноттингем — идеал мужчины. Милый, обходительный, весёлый, симпатичный, к тому же полицейский, а значит, должен быть за справедливость. Вот только половина из этого в нашу вторую встречу показалась мне спешно нарисованным рисунком. Будто его постоянная любезная улыбка пыталась прикрыть настоящее положение дел. Я всё ещё не могла понять, что он за человек на самом деле, но уже начала сомневаться в правдивости первого впечатления. Так что пришлось ответить немного размыто: — У него тоже мало ума, зато много предсказуемости. Я предпочитаю, чтобы было наоборот. — Поверь мне, Эйприл, умение расставлять приоритеты — вот, что важно, — склонив голову, словно наставление произнёс мистер Соломонс. Мне вдруг подумалось о том, как вообще еврейский мальчишка из низших слоёв превратился в главаря мафии, держащего целый Кэмден. И куда ещё он мог бы добраться, если бы не висящий камнем на шее долг перед тем, от кого нельзя откупиться деньгами. — Так значит, будь у вас больше времени, вы бы смогли захватить весь Лондон? — легко улыбаясь спросила я, смотря ему в глаза. Я была уверена, что да. Просто сейчас в этом не было смысла. Великие империи разваливаются, а куски растаскивают прибившиеся псы, едва создатели этих империй отправляются под землю. Так было с Чингисханом или Александром Македонским. Так было бы и здесь. Но мистер Соломонс как обычно произнёс не то, что я ожидала: — И зачем мне это делать? Он сделал такое удивлённое лицо, будто у него даже в мыслях никогда такого не было. — Неужели вы совсем не амбициозны? Продолжая улыбаться тому, какой странный этот разговор и тому, как легко он течёт, я наблюдала за тем, как мужчина встал и выглянул за дверь, а потом посмотрел на часы, словно не мог дождаться кого-то. — Я простой богобоязненный еврей с простыми желаниями. — И вам никогда не хотелось чего-нибудь… невозможного? — Пока один тратит силы на невозможное, второй получает возможное и нагибает первого. — И всё-таки, будь у вас возможность, что бы вы сделали? — не отставала я. Самое предсказуемое, что могло бы быть — «остановил бы время». Я была уверена, что услышу что-то в этом роде. Вот только не учла, что предсказуемость и мистер Соломонс — вещи несовместимые. — Что бы я сделал? — он обернулся и сделал шаг в мою сторону: так нас разделяло меньше метра. — Я бы трахнул тебя на этом столе. Какой-то короткий миг я всё ещё улыбалась, думая, что это какая-то шутка или насмешка, но подняв глаза на его лицо вдруг поняла, что он сказал это серьёзно. Улыбку тут же смыло. До меня в полной мере дошёл смысл слов. — Что? — спросила я, изо всех сил старясь не выглядеть ошарашенной. — Что? — переспросил он, словно не видел в этом ничего странного. Я почувствовала, как начинают гореть щёки, будто от лихорадки. Он напротив был спокоен. Будто всё это можно было оправдать естественностью. Возможно, так и было. Вот только я почему-то всё равно стушевалась и опустила глаза, пытаясь выбрать правильную стратегию, понять, как я должна среагировать. Будь я одной из тех дамочек — я бы отвесила пощёчину и сделала оскорблённое лицо. Но почему-то я зацепилась совсем не за то. — Невозможно, значит? — сдавленным голосом произнесла я. Меня обидело совсем не то, что моё тело здесь играло роль вещи, которой можно было бы воспользоваться. — Что, я недостаточно «кошерная»? Речь ведь шла о простой связи. Это не было невозможно по причине физической — он получал, что хотел, и в этом случае я бы не смогла противостоять. Значит, причина была моральной. Неужели в его глазах я нахожусь настолько ниже, что даже секс со мной — это что-то, чего стоит избегать? Что-то из разряда «хотелось бы, но не стоит мараться». Чёрт возьми, я почувствовала себя прокажённой! И от этого мне стало так обидно. — Я думал об этом, но нет. Я спрыгнула со столешницы, решительно вскидывая голову. Мне хотелось ударить его — и совсем не по лицу. Но вместо этого, я приблизилась и поцеловала его. В голове вспышкой промелькнуло: «Раз я такая заразная, значит, теперь ты ничем не лучше меня». Всё это разделялось крошечными промежутками. Я ждала толчка, который бы отстранил меня, даже успела потянуться за злостью, чтобы надеть её на своё лицо, когда это произойдёт. Но этого не происходило. Секунда. Две. Три. Я целовала человека, которого готова была ненавидеть мгновение назад и не могла понять, как должна себя вести. Единственное, что пришло в голову — вырваться. Но вместо этого, я налетела на стол. Невольно коснулась руками его шеи (чтобы не потерять равновесие!). Почувствовала скользящую вверх юбку, пальцы на бёдрах. И будто бы… испугалась. Испугалась того, что перестала владеть ситуацией. Пару мгновений назад мне казалось, это моя попытка проучить его, а поцелуй не более чем выражение моего презрения. А теперь всё резко перевернулось. Раздался какой-то приглушённый звук снаружи кафе. Я не была уверена, что мне не показалось. Но он резко отстранился и отвернулся, прислушиваясь. Я схватила воздух, чувствуя всё ещё тлеющее между трещинок на губах тепло. Боже, что я делаю? — Нет, — я услышала этот хриплый голос будто из ямы. — Нет, нет, нет. И он снова вернул меня на землю. На моё прежнее место. Моя глупая уловка не сработала. Он резко отступил, глянул на часы и произнёс, даже не смотря на меня, только нервно приглаживая бороду: — Время. Всё дело во времени. Я не поняла, да мне и не хотелось. Потянувшись, я резко одёрнула юбку, поправила волосы и постаралась дышать свободнее. Мистер Соломонс поправил талит на шее, поднял голову и посмотрел на меня, пока я смотрела на свои дрожащие руки. Мне показалось, он скажет что-то ещё. Но он постучал по циферблату часов, а потом просто вышел за дверь, не сказав ни слова. Чёрт возьми! Я резко выдохнула, стоило двери закрыться и прижала ладони к лицу. От горячего воздуха под ними стало тяжело дышать. Пальцами я надавила на веки, как если бы собиралась выдавить себе глаза, чтобы только больше не видеть его лица. Я не вынесу этого снова. Что теперь делать? Извиниться? Но мне было не за что извиняться. Хотелось просто провалиться под землю. Но вместо этого я постаралась равномерно дышать и вышла из кабинки. Вышла, чтобы тут же услышать: — Эйприл Рид, вы арестованы за пособничество мафии. Ноттингем, стоящий возле дверей кафе, вскинул револьвер и направил дуло в мою сторону.