Середина весны

Пару лет назад я смотрела в кинотеатре «Носферату». Когда фильм кончился, я сидела, вжавшись в кресло, всё ещё прокручивая в голове чёрно-белые кадры с ужасами. Они пожирали меня изнутри, тенями плясали на подкорке сознания, где-то внутри головы. Сейчас я чувствовала себя похожим образом. Словно я смотрю какое-то страшное кино, серая зернистость образов налипает мне на зрачки. И монстры всё кружатся и кружатся в пляске вокруг меня. И я среди них. И я не могу просто выйти из зала. Как-то я прочла в еженедельнике статью о том, что Лондон признан самым большим городом мира. Тогда я подумала: какое должно быть чудное место, чтобы потеряться. А теперь мне почему-то казалось, что город сжался до размера швейных пялец и Кэмден на нём не больше… пуговицы. Путь до Сэвен-Систерс Роуд занял минут пятнадцать. Клуб встречал нас нарядным крыльцом и безмолвием. Оживление начиналось только после заката. Золотая кайма дверной рамки поблёскивала в вечернем солнце. Я на секунду задержалась у машины, оглядываясь. Вниз по улице мелькали фигурки людей. Ошмётки дня разбросало по горизонту, и за крышами домов они были едва видны. Зато хорошо было видно, как золото света играло на витринах готовящихся к закрытию лавок. У входа в клуб раздался негромкий шум. Я увидела сползающего по стене охранника без сознания. Отвернулась и случайно поймала ошарашенный взгляд парнишки лет двадцати с лишним на углу вверх по улице. Он сидел на ступеньках пекарни, сжимая в руках свёрток газетной бумаги, должно быть, со свежим хлебом. Один из людей мистера Соломонса кивнул мне, я снова посмотрела на парня, улыбнулась ему мирной извинительной улыбкой и поднесла палец к губам. Он закивал, а я поспешила на ту сторону. Вниз от входа уходили ступеньки, словно нужно было спускаться в преисподнюю. Схожей атмосферы добавляло приглушённое освещение. Плафоны у бра на стенах были из тонкого красноватого стекла, что делало свет багровым. Спустившись вниз, я застыла у барной стойки, что была рядом с входом. Несколько итальянцев стояли на коленях с руками, заведёнными за голову. По периметру, будто стремясь слиться со стенами и превратиться в узор на шёлковых обоях, мялись официанты. Сцена в конце зала пустовала. И в целом никого не было. Не считая меня, незваных гостей было семь. Четверо из них следили за итальяшками, которым, видимо, было поручено присматривать за клубом. Ещё двое наблюдали за официантами, а последний — Абрахам — осматривал клуб. Наконец, убедившись, что ни в каких закутках никто не прячется, он вернулся и поднял с колен одного из хозяев. — Вам это с рук не сойдёт. Мистер Сабини снимет шкуру с вас и вашего жидовского босса, stronzi! Где-то на подсознательном уровне я уже научилась различать эти благожелательные названия и пожелания, выходящие из уст итальянских друзей мистера Соломонса. — Мы здесь, чтобы забрать то, что принадлежит нам и мы пришли с миром. Просто скажите нам где сейф и никто не пострадает. — Fottiti! — бросил итальянец. За что сразу же получил удар рукоятью пистолета по лицу. Кровь заляпала дорогущий паркет, и в алом свете капли переливались, как рубины. Мужчина выплюнул что-то — по звуку зуб. — Ещё раз. Мы не хотим ссориться. Мы пришли забрать наше, — он нарочно сделал особое ударение на последнее слово. — И мы заберём его по-хорошему или по-плохому. Ствол прислонился ко лбу мужчины. Я невольно занервничала, как и всякий раз, когда дело доходило до оружия. Итальянец что-то прошипел, видимо, тоже не очень приличное. Но рот у него был полон крови и нельзя было разобрать ни слова. — Ахàт, — произнёс Абрахам терпеливо. — Штàим. Щёлкнул курок. — Dagli quello che vogliono! — выкрикнул кто-то из стоящих на коленях сдавленным голосом. — Шалòш… — Va bene! — опередив выстрел, воскликнул мужчина. — Он в моём кабинете, в шкафу! Но у нас нет ключа. Леон сказал, мы должны его только подержать у себя какое-то время, пока не… просто подержать. Я осторожно выдохнула. Мистер Соломонс велел никого не убивать, но это было сказано при мне. Кто знает, что у него на уме на самом деле. Абрахам убрал оружие. От ствола на лбу итальянца остался круглый след. — Это не проблема, — повернувшись в мою сторону, проговорил Абрахам. — Правда? Судя по его лицу, отвечать было не обязательно. Он указал рукой в сторону небольшой лестницы наверх и я молча пошла по направлению. В небольшом кабинете царил хаос. Бумаги устилали столешницу одним белым ковром. Я переступила пустую бутылку, носком обуви откинула в сторону пару бутыльков из синего стекла от «снежка». Кажется, у кого-то был отличный вечер. Сейф стоял в стороне. Я погладила стальной бок. Ничего особенного. Я видала и посложнее. Почему-то этот факт заставил нервно повести плечами. Либо Ирма настолько самоуверенная, что думала, мы никогда его не найдём, либо… — Открыла? — Абрахам прислонился плечом к дверному косяку. Я развела руками, давая понять, что ответ очевиден. — Ну так чего ждёшь? Не хватало ещё чтобы сюда нагрянули их дружки. Шевелись давай! Я скорчила недовольное лицо, отвернувшись, чтобы он не мог его видеть. На всё ушло меньше, чем десять минут. Замок сдался без проблем, я уже потянулась к ручке, но рука Абрахама легла мне на плечо. Он загораживал свет и его лицо, нависающее надо мной в тени ясно выражало, что моя работа закончена. Ни скажу, что мне было не любопытно. На самом деле, настолько, что даже ладошки начали зудить. Но спорить с евреями — себе дороже. Так что я отошла в сторону, попутно убирая волосы обратно в пучок и возвращая булавку на место. Мужчина присел напротив сейфа, аккуратно надавил на ручку. Я закусила губу от волнения и вытянула шею, чтобы разглядеть внутренности. Что это могло быть? Пачки денег? Облигации? Тайные документы? Ордена за героизм в Великой войне? Абрахам дёрнул дверцу на себя. И я увидела, что ошиблась. Внутри не было ничего из вышеперечисленного. Внутри вообще ничего не было. Пусто. У меня в груди что-то дёрнулось и оборвалось с металлическим звуком лопнувшей струны. Абрахам потянулся и вытащил что-то с полочки сейфа. Я шагнула чуть ближе и разглядела белую пуговицу с ангелочком. Из того набора, что я подарила ей. Вот ведь зараза! — Она знала, — невольно сорвалось с языка, хотя меньше всего я сейчас желала бы сеять панику. — Она хотела, чтобы мы пришли. Должно быть, она подстроила это уже после того, как я сбежала, прихватив письма к Леону. Расслышав меня, Абрахам вдруг подскочил и схватил меня за локоть, потащив к выходу фактически волоком. — Нам пора. В голове на сумасшедшей скорости у меня крутились мысли, разлетаясь в разные стороны, как бильярдные шарики. Я быстро-быстро перебирала все секреты и уловки, которые остались в памяти от прошлой жизни: потайное пространство за стенкой, второй идентичный сейф. — Погодите! Может, мы чего-то не углядели? — попыталась возразить я. Леон не мог соврать. Нужно огромное самообладание и умение, чтобы лгать с ножом на горле — это не всем дано. Но если он сам был обманут, то ради какой цели? — Мы уходим. Внизу в зале Абрахам что-то отрывисто крикнул своим на иврите. Те заволновались и сорвались с места. Мы успели только приблизится к центру зала, как резкий хлопок выбил меня из реальности. Я смазано, словно быстро сменяющимися кадрами увидела одного из людей мистера Соломонса, который успел добежать до выхода. Его тело навзничь упало к подножью лестницы, залитое кровью, словно вишнёвым сиропом. Дальше всё потемнело. Ощущение было такое, словно кто-то надел мне таз на голову и со всей силы ударил по нему металлическим предметом. Мир завертелся. Я упала на что-то острое. Даже не знаю сколько времени прошло, прежде чем я с трудом смогла открыть глаза и увидеть, что пол усеян осколками. Красными от плафонов, бирюзовыми от бокалов и золотистыми от перегородок. Они мерцали в свете пламени, словно драгоценные камни. Огонь полз по шторам и обоям. Бар разнесло на кусочки, щепки от стойки разлетелись повсюду. Те, что покрупнее пробили мягкую обшивку мебели. Спустя ещё какой-то миг вернулся звук. Я услышала стоны и итальянские ругательства намешанные с криками на иврите. Что-то захрустело и упало. Комната — или вернее, месиво красок и хаоса, в которое она превратилась — кружилась вокруг меня. Я приподнялась, чувствуя, как руки отдаются болью. Осколок плафона порезал кожу. Алый след моей ладони отпечатком доисторического искусства остался на паркете. Кто-то схватил меня за плечи и поднял на ноги. Я даже не соображала, что происходит. Дым заволок глаза, дым обхватил меня и понёс прочь. Из помещения я буквально вывалилась, рухнув коленями на тротуар. Дым превратился в Абрахама. Шляпы на нём не было, пальто справа было порвано, а белая рубашка заляпана кровью. Кровь капала с брови, заливая глаз. Я закашлялась, пытаясь подняться на ноги. Удалось только с третьей попытки, оперевшись о машину, у которой выбило стёкла. И только после этого я смогла хоть как-то сориентироваться в бешено прыгающем мире. Над клубом отвалилась вывеска, болтаясь на одном болте. Буквы погасли и только изредка искрили. Из дверного проёма несло гарью, внутри в темноте плясали огоньки, словно это была пасть дьявола. Оттуда высыпались несколько итальянцев, а следом и евреев. Пытаясь отдышаться и унять звон в ушах, я огляделась. Вокруг собирались зеваки. Где-то вдали послышался шум пожарной бригады. Абрахам снова вцепился мне в рукав и потянул к машине почти бегом. Я зачем-то оглянулась, ища глазами того паренька у булочной. Но толпа покупателей всыпала на улицу и никого нельзя было разглядеть. Прежде, чем влезть на сидения, я увидела, что белые хлопья крутятся в воздухе, заворачиваясь спиралями и ложатся мне на волосы. Я подумала, это пепел. Но оказалось, это был первый в этом году снег.

***

В лавке пахло ромом даже сильнее, чем в самой ромокурне. Здесь кроме кассы была небольшая стойка и пара столиков. Полу-бар, полу-лавка. Следом за сквозняком вошёл Абрахам, а за ним я. Мистер Соломонс молча выслушал доклад о случившемся, не выдав смятение и отпустил мужчину. Я смотрела, как он прихрамывая идёт к своим людям, отдаёт какие-то распоряжения. Потом приблизилась и положила на стойку несколько шиллингов. — Ром или виски? — абсолютно серьёзно спросил мистер Соломонс, будто не было ничего странного в том, что растрёпанная девушка в перепачканном кровью пальто смотрит, как владелец ромокурни лично подаёт ей алкоголь. — Всё равно, — я сняла верхнюю одежду, от которой несло порохом и дымом и бросила на сидение. — Главное, чтобы крепкое. Платок, которым я перевязала ладонь, пропитался кровью. Она засохла и превратилась в корку, мешавшую сжимать руку. К тому же не было почти ни одного движения, которое не отзывалось бы болью в каком-либо уголке тела. Приглушённый свет теплился в люстре на потолке. Мне хотелось уронить голову на руки и просто лежать так, пока Ирма, мафия, Кэмден, весь чёртов мир не сгниют, а их трупы не припорошит свежим снегом. — Тогда… ром. Лечит раны разной степени тяжести: душевные, физические — пофигу. К тому же держит тебя в тонусе. В этом я сомневалась. Вообще я намеревалась взять бутылку и напиться у себя в комнате, чтобы потом ни перед кем не было мучительно стыдно. Но стоило сесть, как я поняла, что больше не встану. Идти куда-то уже не было ни сил, ни желания. И плевать мне на последствия. Я перед десятками дверей, за которыми комнаты с мёртвыми людьми, кричу не своим голосом и не знаю, как выбраться из этого кошмара. Я не знаю, какая дверь ведёт к свету. Я угрожала человеку, держала его жизнь в своих руках. Я видела, во что превратилась спасавшая меня ни единожды подруга. Я работаю на мафию, я тону в зыбучем песке и я чуть не умерла уже несколько раз подряд, чёрт возьми! Поздно заботиться об производимом впечатлении. Мистер Соломонс поставил на стол бутылку рома и разлил его по стаканам. Я, не думая уже ни о чём, опрокинула в себя весь стакан одним махом и закашлялась. По ощущениям будто проглотила горящую головёшку. Я потянулась и налила ещё. — Вы никогда не думали, что, может, людям теперь больше нравится джин или абсент? Иногда я смотрела на него и он казался мне каким-то… ужасно старомодным. Абсолютно не гибким. К концу подходил шестой год после войны, разрушившей всё старое. Мир вокруг стал белым листком, который человечество активно принялось разрисовывать, не жалея красок, а мир мистера Соломонса будто остался чёрно-белым. — Притормози чуток, — отозвался он, откидываясь на спинку сидения. — Когда это я нанял тебя давать мне советы? Меня это даже не обидело. Мне очень хотелось знать, отчего он так упирался. Не по тому ли, что так было проще убедить себя в стабильности? А стабильность очень нужна, когда твой завтрашний день в любой момент может просто не настать. — Я всего лишь говорю, что всё меняется, — примирительно протянула я, допивая очередной стакан, и ударилась в философию. — Святые становятся грешниками и наоборот. Мы живём в удивительное время, когда ты либо бежишь за поездом в будущее, либо неизбежно отстаёшь и провожаешь его взглядом. На его лице свет уходящего поезда оставлял тени. И обступающая темнота перрона, оставшегося в прошлом — перрона полного призраков, мёртвых тел, пепла и крови — она поглощала его всё сильнее. Так что даже очки, болтающиеся на цепочке, не могли помочь ему видеть. — Любой грёбанный поезд всегда можно остановить, — пожал плечами мужчина, будто перрон был давно обжитым, родным и очень удобным, и он вовсе не хотел его покидать. — Этот нельзя, — возразила я. — Наверное, тут у нас с вами одна проблема. С нашим багажом прошлого очень неудобно поспевать за поездом. И я думаю, я уже близка к тому, чтобы бросить свой. Я поглядела на него сквозь грани бокала. Лицо было совсем не узнаваемым, расплывчатым, как картины одного из этих модных во Франции сюрреалистов. — А вы? — спросила я. — А смысл? — парировал он. «Если твой билет на поезд ушёл в счёт долга», — договорила я мысленно. Каждое утро открывая глаза и смотря в потолок комнаты над ромокурней, я давала себе обещание, что как только всё это безумие кончится — не будет больше чувства вины. Я открою все комнаты в своём сознании, вытащу оттуда всё и всех и выкину в окно. Потом проветрю помещения и заставлю их французской мебелью. Может даже заведу рыбку вроде той, что мне снилась. — Нельзя купить больше времени, чем отмерено. Я подняла глаза и посмотрела на мужчину. Он ногтем отстукивал ритм на ободке бокала. Алкоголь окончательно захватил разум и всё поплыло. И вдруг мне подумалось, что бродить по этим комнатам в одиночку — не лучшая затея. Неожиданно даже для себя, я встала и подошла ближе. — Но можно распоряжаться тем, что осталось. Пульсация в висках переместилась в горло, а потом сползла к груди. Слабо соображая, что делаю, я перекинула ногу и села на колени — лицом к лицу, положив руки на плечи. — Ты что это делаешь? Ба велела не соглашаться на компромиссы из жалости. Вот только жалостью тут и не пахло. Пахло ромом, грядущей зимой и смертью. Он не искал компромиссов, даже в смерти. Он хотел жить, но если купить себе времени — означало сдаться, то вопреки всем ожиданиям Алфи Соломонс находил это не достаточно достойной причиной. Если во мне и было пламя, то в нём — чёртов спящий вулкан. И в тот момент моему отравленному алкоголем, уставшему боятся за себя и других мозгу показалось отличной идеей разбудить его, произнеся: — Поцелуйте меня, мистер Соломонс, — голос у меня стал хриплый и тихий: то ли от алкоголя, то ли от волнения. — Если вы этого не сделаете, это разобьёт мне сердце и будет преследовать вас на смертном одре. Он потянулся вперёд. Я опустила ресницы, но вместо поцелуя вдруг почувствовала горячее дыхание на своей щеке и услышала: — И на что ты рассчитываешь? Я отпрянула назад и уставилась на его невозмутимое лицо. — Что? — Я спрашиваю, кем ты хочешь быть после этого? Содержанкой? Шлюхой? Жёнушкой? Видишь ли, мне нужно знать, прежде чем пускаться в очередное грехопадение, потому что это ведь вопрос не только приоритетов, но и грёбанного номера в завещании. У меня звякнуло в голове. Я тут же вскочила и отшатнулась, как если бы меня ударили по лицу. — Вы… вы… — возмущение встало поперёк горла, душило меня, как аллергический отёк. — Вы отвратительный! — Если интересоваться у человека о его планах на будущее, значит делать что-то отвратительное, то это у тебя серьёзные проблемы, пуговка. Это обращение совсем вывело меня из себя. Не думая мозгом, я схватила его стакан и выплеснула ром мужчине в лицо. — Да чёрта с два мне что-то нужно от вас! — Я просто спрашиваю, — хладнокровно протянул он, не моргнув и глазом, только облизнув губы от алкоголя и вытаскивая платок, чтобы вытереть лицо. — Не надо так нервничать. Мне показалось, ещё слово и я его ударю. — Я сказала это, потому что наивно полагала, что в вас есть какие-то чувства кроме расчётливости, — я вся вытянулась и пальцем ткнула его в грудь. — И если это, чёрт возьми, не так, вы могли бы просто отбросить свою еврейскую заносчивость и сказать мне это в лицо! Весь этот вечер изначально был неправильным, чего удивляться, что всё пошло наперекосяк. Я успела отступить, шагнуть к двери, как ладонь сжала мне руку. Попутно он схватил моё пальто и потащил меня на улицу. — Пошли. Покажу тебе кое-что. Холодный воздух начал колоть лицо. Я стояла на тротуаре у лавки, расфокусированным взглядом наблюдая, как мужчина даёт кому-то отмашку и к дверям подъезжает машина. Я подумала, что не удивлюсь, если сейчас увижу лопату у него в руках. Но вместо этого мне швырнули пальто и открыли передо мной дверцу. — Садись. От холода я начинала немного трезветь и всё это уже не казалось забавным или миролюбивым. Язык совсем не слушался, а я не предпринимала попыток его усмирить. Дверь захлопнулась, стоило мне сесть. Мистер Соломонс обошёл машину, сел с другой стороны и скомандовал водителю: — Поехали. Мне осталось только спросить негромко: — Куда? — я сама удивилась, как необычно тоненько и неуверенно прозвучал мой голос. Ответа не было. Машина двинулась, и темнота поглотила салон. Только фары авто рассеивали её, давая разглядеть белые хлопья, облаками вьющиеся в свете над дорогой. Я уставилась на этот танец, чувствуя, как с каждым поворотом и каждой снежинкой, меня всё больше клонит в сон.