Середина весны

— А вот и маленький кролик. В спину мне упирался ствол. «Макаронники последнее, о чём тебе стоит волноваться». Ага, как же. Я знала, что кто-то должен был прийти ко мне, но не думала, что так скоро и что это будет Леон. — Выходит, не такой уж этот жид и умный, как о нём говорят. Стоило только прижать его. Он щёлкнул взведённым курком. Не оборачиваясь, я подняла руки. — Что тебе нужно? — Хочу получить свой рождественский подарок, — не то прошептал, не то прошипел мне практически в ухо Леон. — А не то что? Спустишь курок и испортишь всем праздник? Коридор не просматривался из зала, а все сейчас были там, заняты праздником. По ту сторону двери было тихо. Из зала доносилась спокойная музыка. Почувствовав движение оружия, я медленно поднялась и развернулась. Леон не сводил с меня взгляда. — Вот, что мы сделаем: ты выйдешь со мной из этого здания, сядешь в машину и мы наведаемся к сейфу с драгоценностями, — на минуту его лицо будто поменялось, мне даже показалось, я увидела какой-то проблеск снисхождения, которое при правильном ракурсе можно было принять за сочувствие. — У меня нет намерения ранить тебя, но есть определённая цель. И если придётся выбирать… Я сжала нож в нервозном жесте. Даже несмотря на его слова, Леон явно был настроен серьёзно. В голове свистели со звуком пули слова мистера Соломонса: «Когда они попросят тебя провести им экскурсию — ты, как послушная девочка, выполнишь просьбу». Он не сказал «если они попросят». Это явно был какой-то отвлекающий манёвр. Но каким образом он поможет, если Ирма уже подцепила свою добычу на крючок? Я могла бы поймать момент: нужно было всего лишь сделать то, что было бы самым адекватным сейчас, то, что говорил разум. Но я как обычно доверилась сердцу. Доверилась Алфи Соломонсу, каким бы дремучим и странным мне не казался его план. Леон дал невербальный сигнал. Я убрала нож, собрала волосы булавкой и послушно пошла вперёд. Он шёл за мной, чуть поодаль, я слышала его шаги, перебивающиеся с голосами и музыкой из зала. Слышала и думала, как хорошо было бы, если бы я обернулась и он вернулся в Аид, из которого вышел. Вместо этого, мы оба оказались снаружи. Леон открыл дверь авто, я села внутрь. Для стоящих снаружи людей это выглядело странно — я пришла с одним человеком, а уходила с другим — но не настолько странно, как если бы они знали настоящее положение вещей. Я вдруг почувствовала, что у меня пересохло во рту. Леон сам сел за руль. После того, как я назвала адрес, мы ехали в абсолютном молчании сквозь оголённый зимой город. На крыльце церкви неподалёку от места назначения детишки пели что-то из рождественских песен про светлую ночь. Всё казалось таким идиллическим, что сценарий с мафией и драгоценностями сюда никак не вписывался, сколько я не пыталась. Выходя из машины у банка, я взглянула наверх и заметила сияющее в чьём-то окне рождественское дерево. Отец всегда приносил ель ещё за неделю до Рождества. Я вдруг представила, как в этом году он наряжал её один, если вообще наряжал. Ноющее чувство болезненной ностальгии пробрало меня до костей, и я подумала: он — последнее, что осталось у меня от прошлого. Ба, мама, Ирма, миссис Уоллис — они все только силуэты с выцветшей фотографии сделанной несколько десятилетий назад. Если я хочу спалить комнаты в моей голове, мне нужно сжечь и фотографии тоже. Отец был тем, что держало меня на этом перроне. В банке почти никого не было. Откуда-то доносилась лёгкая музыка и двое людей явно еврейской национальности спорили о чём-то, стоя у пустующей стойки. — … всё из-за того, что его изначально неправильно перевели на греческий. Они взяли слово «молодая женщина» и перевели его, как «девственница», — разглагольствовал один из них. — Не удивительно, что все зацепились за это слово. Не каждый день девственница может забеременеть и родить. Я с любопытством глянула на колоритных персонажей, проходя мимо. Клерк за соседней стойкой слишком приветливо для кануна Рождества, проведённого на работе, улыбнулся нам и сообщил сходу: — Прошу простить, господа, но мы скоро закрываемся. Сегодня сокращённый день. Я глянула на Леона, но он явно был полон решимости и итальянской учтивости. — Разумеется, сэр, мы понимаем. Мы не отнимем у вас много времени, только заберём кое-что из ячейки. Клерк помялся, глянул на часы. Я подумала, как было бы забавно, если бы непробиваемую уверенность подкосила обычная бюрократия. Но клерк, видимо вспомнив, что позади него, кроме отполированных зеркал висел ещё и плакат с девизом «Всё для клиентов!», натянул маску любезности посильнее на своё недовольное лицо и спросил: — На чьё имя ячейка? Леон повернулся ко мне. Я ответила так, как мне сказали ответить: — Миссис Розалинда Розенберг, — и протянула документы и улыбнулась искусственной рафинированной улыбкой. — Мой супруг хранит у вас кое-какие побрякушки, а у нас завтра вечеринка, сами понимаете. Удостоверение личности, которой не существует. Я подумала, что в мире Розалинды Розенберг всё куда легче и приятнее — она понятия не имеет о мафии, живёт в каком-нибудь красивом домике на фоне голубого неба, выпекает панакейки по утрам для своего законопослушного мужа-ювелира, гуляет с ним под руку вдоль моря в платье, расшитом птицами, а он читает ей книги, учит разным языкам и держит драгоценности в банковской ячейке. Чужая одноразовая жизнь пронеслась у меня перед глазами так ярко, что я даже позабыла, зачем мы вообще тут. Опомнилась, когда почувствовала толчок в бок. Клерк засеменил в сторону ячеек, Леон однозначно дал понять, что делать. Я пошла следом. Мы спустились по лестнице с позолоченными перилами. Честно, если бы из-за двери хранилища сейчас выскочил чертёнок, я бы не удивилась. Но вместо этого мы упёрлись взглядами в ряды одинаковых отливающих медью дверок ячеек. Я подумала, сколько же чужих жизней и грязных секретов хранится за этими номерами. Нам нужна была только одна. Леон кивнул клерку, мол «дальше мы сами». Я полезла в карман, будто бы за ключом от ячейки, но как только работник банка скрылся за дверью, вытащила нож. На мгновение, успев сделать только шаг к ячейке, я почувствовала сомкнувшиеся на локте пальцы. — Давай без глупостей, — он сделал недвусмысленный жест, напоминающий, что у него под одеждой всё ещё заряженный пистолет. — Оставлю их все тебе, — не сдержавшись, огрызнулась я. «Девочки» никогда не грабили банки. Во-первых, мы были не из того рода грабителей. Не из тех, кто врывается с оружием и динамитом под шум выстрелов и крики заложников. Нашим оружием было скорее обаяние и симпатичные лица, а единственные крики — крики толстосумов и иногда ещё их жёнушек. А, во-вторых, банки слишком хорошо охранялись. Даже если я могла вскрыть подобные ячейки, вскрыть главную дверь банковского хранилища — это что-то из разряда невозможного. В этот раз даже ячейка оказалась серьёзной. Куда серьёзнее, чем все, что мне попадались за время работы на мафию. Последний раз я видела похожий по уровню замок в доме лорда. Того самого, что потом разорился на этих замках. Я постояла в нерешительности, потом убрала нож, нашла в сумочке пилочку и протянула её Леону. — Согни конец. Мне нужно будет провернуть пластины. Он явно был слегка удивлён: не то просьбой, не то моим приказным тоном, но всё же сделал, что я сказала. Раньше у меня был целый набор для таких случаев. Теперь приходилось действовать по обстоятельствам. Я сделала крюк из булавки. Теперь в волосы её точно не вставишь, но, может, оно и к лучшему. Может, мне давно пора их остричь. Алгоритм простой в теории. Вставить пилку до конца, создать напряжение, потом булавкой пробовать сдвигать пластины внутри. Вот только в сувальдном замке пластины так просто не проворачиваются. Я несколько раз пробовала провернуть пилку, но механизм даже не думал отпираться. Для меня это звучало так, словно я играю на скрипке, не попадая в ноты, а струны звучат, как скрип по стеклу. — Чёрт. В платье было неудобно, а в самом помещении жарко, как в печке. Не знаю, сколько ушло на это времени. Постоянно кружащая рядом мысль о том, что в любой момент может войти тот клерк, чтобы сказать, что они закрываются сбивала меня с толку. К тому же Леон едва ли не дышал мне в затылок, что тоже продуктивности не добавляло. Но первая пластина сдалась. Дальше всё пошло легче. Четыре оборота — стандартная схема. Но на последнем лопнула струна. Я почти физически ощутила это. За секунду до того, как пилка обломилась, оставив кусок внутри замка, раздался щелчок. Дверца открылась. Я выдохнула, но совсем не облегчённо и потёрла взмокшую шею. — Я уже начал в тебе сомневаться. Я оставила без внимания его едкий комментарий. Леон приказал отойти, а сам открыл дверцу. Там была шкатулка — по размеру меньше обувной. Выходит, я даже не соврала, когда сказала Ирме о размере драгоценностей. Леон вынул шкатулку, взвесив её в руках и, судя по лицу, остался доволен. У меня засвербило в горле и стало жечь в груди от любопытства и тревоги. Почему-то я была уверена — там внутри просто куча пуговиц разных размеров. Это было бы очень в духе их дурацких игр. Я даже во всех красках успела представить себе лицо Леона, когда он откидывает крышку и обнаруживает содержимое. Меня после такого вполне могла ждать засевшая между рёбер пуля. От подобной перспективы у меня похолодели руки. Леон потянулся, повернул задвижку и откинул крышку. Они правда были там. Тонкое колье с россыпью маленьких жемчужин, похожее на ажурное кружево, серёжки, переливающиеся белоснежными бриллиантами в огранке мелкой бирюзы и диадема. Самая настоящая бриллиантовая диадема с круглой бирюзой разных размеров. Завитки, окружающие цианового цвета камни. У меня перехватило дыхание. По долгу «профессии» я видела много красивых украшений в своей жизни, но эти были невероятными. Да и сама мысль о том, что их носили члены императорской фамилии, кажется, делала их ещё прекраснее. Я успела подумать: «Сколько же они, должно быть, стоят?», прежде чем Леон захлопнул крышку. — И что теперь? — уставилась я на него. Он отвернулся и уже было направился к выходу. Но я не сдержалась и бросила ему в спину: — Ради чего это? Выслужиться перед отцом? Мне хотелось что-то сделать напоследок, потому что сам факт того, что он спокойно уйдёт с коробкой драгоценностей казался мне безумным даже с поправкой на моё доверие к плану. — Эй! — Леон обернулся, грубо схватив меня за руку и дёрнув к себе. — Это не твоё дело! Если ты ещё хоть раз пискнешь что-то о моём отце, я прострелю тебе ногу, va bene?! Из-за голоса, едва сдерживающегося от крика, его акцент становился резче. У меня покраснело запястье. Придумать ответ я не успела. Снаружи хранилища вдруг раздались выстрелы, а вслед за ними голоса: «На пол! Лежать!». Я вздрогнула. Леон дёрнулся. И мне вдруг не пришло в голову ничего лучше, чем схватить шкатулку. Он попытался вырвать её, а я — не будь дура — ударила его в пах. Ноги у него подкосились, он согнулся и выпустил шкатулку. Я вырвала её и бросилась наверх.

***

Когда детишки из местного церковного хора закончили своё тягучее «Тихая ночь, святая ночь», Ирма пересекла зал и приблизилась к сэру Уэсли. Его общество было из тех, которые ты не станешь искать по собственной воле, но найдя, никогда не покинешь. Но какими бы сальными не были его шутки и резкими высказывания, она продолжала терпеть старика. Мать, смотря на уходивших на войну мальчишек, говорила, что ни одна цель не стоит того, чтобы платить за неё такие жертвы. Сейчас Ирма бы не согласилась с ней. Если цель не требует жертв — это не цель вовсе, только небольшой каприз. А её цель была более, чем глобальна. — Сэр? — она выбрала самую свою очаровательную улыбку. — Как вам хор? Очаровательные детишки, правда? Зная, какие слухи ходят в определённых кругах о сэре Уэсли, Ирма не решилась согласиться. — Мы можем поговорить наедине? — она мягко потянула его в сторону. — Но скоро будут зажигать ель! — попытался протестовать он. — Это очень важно, — она приподнялась и, дотянувшись до его лица, прошептала на ухо: — У меня есть информация, что это здание могут взорвать. Я знаю, где сейчас организатор. Сэр Уэсли отпрянул. Между бровей у него пролегла складка. — С чего вы взяли? Ирма открыла сумочку и протянула ему сложенные бумаги. — Это чеки. Думаю, вам знакомо имя подписавшего? Ему было знакомо не только имя того, чья подпись стояла. Что важнее, ему было знакомо и то имя, на которое чек был выдан. Сэр Уэсли словно побелел. Его и без того толстое лицо поплыло, как пломбир на солнце, словно потекло по его плечам. Это подсказало Ирме, что столбик накала поднялся до нужной температуры. Его рука совсем неделикатно впилась ей в локоть и потащила прочь от чужих глаз в безлюдный коридор. Из него мгновенно выветрился джентльмен, остался только верный сторожевой пёс. — Откуда у вас это? — Какое это имеет значение? — он уставился на неё пронзительным серьёзным взглядом. — Послушайте, этот человек сейчас за сценой и вы должны что-то предпринять. Жизни всех гостей в ваших руках. Прошлое многому её научило. Ирма отлично понимала, когда и как нужно надавить на человека. Кто-то с лёгкостью покупался жалостью, кто-то брошенным вызовом. Но большая часть всегда велась на лесть. Потому что даже сложенные вместе сострадание, любовь, печаль и гнев не обладали таким весом, каким обладала гордыня. Сэр Уэсли кивнул и бросил наконец: — Вон там офицер полиции Брейтон, — он бросил взгляд на мужчину у рождественского дерева. — Расскажите ему то, что рассказали мне. Скажите, что я вас послал. Я жду вас у входа за сцену. На юбке ели зажглась нижняя гирлянда, озарив светом мраморный пол. Где-то хлопнула хлопушка, чей-то женский голос восторженно взвизгнул. Ирма решительным шагом направилась через комнату. Леона нигде не было. Она видела его мельком в коридоре. Он шёл вслед за Эйприл, а значит, всё было, как нужно. Её мать была искусной рукодельницей, но даже она не плела таких узоров. Всё-таки хоть в чём-то она её достойна. Меньше, чем через десять минут Ирма протянула офицеру ключ от двери за сцену. Похожий на добермана, высокий Брейтон вошёл первым, предупредив её: «Вам лучше подождать здесь», но она только решительно отвергла совет. Ирма была готова поклясться: либо их так вымуштровали, либо у него под одеждой пистолет. Где-то в зале утихла музыка, не было даже голосов, словно затишье перед грозой. Она шагнула в полумрак, точно в пещеру зверя. Она такой и была в её глазах. Ей казалось, мерзкий запах алкоголя наполнил каждый угол, и где-то в этом мраке пряталось чудовище, которое должно быть уничтожено. Она — Красная Шапочка в окружении охотников, что идут выпотрошить Волка, сожравшего близкого ей человека. Но в маленьком помещении было пусто. Отсюда нельзя было сбежать так, чтобы остаться незамеченным. Она бы знала, она насквозь уже просверлила этот красный занавес, глядя на него из зала, будто часовой на посту. Ирма на секунду почувствовала прилив зараждающейся паники. Офицер зажёг свет, он упал на лестницу, что вела на сцену и осветил чужую обувь. Кто-то в зале крикнул: «Один!». Он был здесь. Всё же, несмотря на все таланты, всю силу и деньги, он всего лишь человек, кем бы он там себя не мнил. В зале раздавалось: «Два!» — Надо же, — пробормотал сэр Уэсли, словно не мог поверить, что кто-то действительно решился на такой дерзкий план, как ему расписали. — Какая наглость. «Три!» — Сэр! — резко бросил офицер, почти инстинктивно дёрнув рукой, словно потянулся за оружием. «Четыре!». Он сидел наверху лестницы, опираясь на тележку с граммофоном. Едва офицер подал голос, мужчина словно проснулся. Проморгавшись, он поглядел на вошедших, как на вторгшихся к нему в дом. — Я из полиции. Что вы тут делаете? «Пять!» Алфи вынул часы, вызвав непроизвольное напряжение у полицейского, и посмотрел на время. И только после всего этого произнёс: — Ну наконец-то. — Встаньте, немедленно! — скомандовал офицер. «Шесть!» — Слушай, золотце, нельзя же заставлять людей столько ждать, — поднимаясь, проворчал Алфи. — Это просто неприемлемо. У меня и так мало времени. Кстати, должен сказать, эти ваши песни — дерьмо полное. Я чуть со скуки не помер. «Семь!» Вся его расслабленная фигура контрастировала с их натянутыми мышцами и нервами. Ирма почувствовала, как злость и раздражение липким комком подкатывают к горлу. У него не было ни единого права так себя вести. Это без малого решающий миг, а он словно на ярмарке выходного дня. Она не сдержалась и бросила: — Ваша попытка нанести вред эти людям и осуществить свои мерзкие коммунистические планы не удалась, — фальшь звучала красиво и в меру патриотично, но сам факт того, что голос подала она для него был определяющим. «Восемь!» Ведь по сути, что бы она не говорила, за всем этим скрывалось только: «Я разорву тебя на кусочки». Вот только так же опасна бывает болонка перед питбулем. — Ах, да, вы про свой подарок? — словно вообще впервые сообразив, где он находится, отозвался Алфи. — Он тут. Можете посмотреть. Голоса объявляющие уже «Девять!» стали громче, когда они поднялись на сцену. Возле самого занавеса стояла тележка для оборудования, а на ней что-то массивное и квадратное, завёрнутое в газету. Издалека можно было бы подумать это ещё один рождественский подарок. Они поднялись на сцену, как актёры какой-то нелепой пьесы. Офицер потянулся и сорвал бумагу. — Какого чёрта, дружище? Ещё рано распаковывать подарки! «Десять!» Офицер отшатнулся от механизма с кучей проводов, как от огня. В этот миг раздалось «Одиннадцать!». Ирма сама не заметила, как пришла тревога. Она ведь хотела совсем не этого. Несколько десятков жизней на совести — это слишком. Офицер схватил края занавеса и дёрнул их в стороны, как шторы. Он кажется хотел что-то крикнуть, но громкий гул толпы, завопившей «Двенадцать!» перебил всё. Что-то щёлкнуло. Ирма ахнула, невольно вцепившись в руку сэра Уэсли. На верхушке светящейся ели зажглась звезда. И в этот же момент с громким хлопком сработал механизм. Тысячи и тысячи цветных конфетти взмыли в воздух над головами. Послышались визги и ахи, некоторые леди в зале схватились за сердце. Бумажный дождь сыпался им на головы, на плечи и в бокалы с шампанским. Всеобщий восторг праздника охватил зал. Ирма стояла ни живая, ни мёртвая, всё ещё не в силах поверить в то, что видит.